Текст книги "Русская идея & Американская мечта. Смыслы и бессмысленность"

Смерть американской мечты наступила бы, если бы большинство американцев перестали верить в Америку как свободную страну и в ее вселенскую миссию, верить в собственные силы и личный успех, чего не случилось. Рейч, который писал о человеческом достоинстве, лежащем в основе американской мечты, отмечал и другую сторону мечты, которая может привести к её краху: она культивировала эгоизм, дух соперничества, недоверие и подозрительное отношение к соседу, безжалостное отношение к проигравшему «гонку»… Рейч разделял в американском обществе два вида сознания. Носителями сознания-1 являются фермеры, мелкие предприниматели, республиканцы, политические деятели, часть иммигрантов (Reich Ch. The Greening of America. Random House. N.Y., 1970. P. 26). Однако сознание-2 стало господствовать, и это корпоративное сознание, сложившееся и распространившееся в американском обществе усилиями Вандербильта, Карнеги, Гарримана, Форда и им подобных, которые подменили демократию, независимость и индивидуальную инициативу управленческими порядками и властной иерархией. Сознание-2 я бы определила как корпоративное сознание. Индустриальное общество убило старую основу американской мечты. Утопическая картина стала рушиться.

За последние полтора-два столетия американская мечта изменилась, как изменился и сам либерализм, составлявший во все времена идейную основу мечты. Однако эти изменения ускорились с развитием СМИ, особенно интернета и социальных сетей. Роль социально-политических институтов стала признаваться, однако по-прежнему основное – это американский индивидуализм, вера в Америку, ориентация на конкурентную борьбу. Коренным образом изменилась молодёжь, которая сейчас в большинстве своём не признаёт религию, моральные лозунги – это что-то не для них, а для политиков. Однако вера осталась, что Америка – самая великая страна в мире, что человек – в основе своей с правильными моральными (и, как правило, религиозными) и либеральными ценностями, его нужно уважать и он сможет реализовать свой творческий потенциал. К либеральным ценностям относятся индивидуализм, личная свобода; капитализм; ограничение влияния государства на человека.

Активизировался спор между республиканцами, придерживающимися консервативных взглядов о сохранении идей отцов-основателей в полном объёме и демократов, которые хотят всё менять, конечно, сохраняя либерализм как основную идею. Республиканец Марк Левин – автор нескольких бестселлеров New York Times, включая «Свободу и тиранию», которая распродалась в 1.5 миллиона копий. В своей книге 2017 года «Вновь открывая Америку» Марк Левин противопоставляет идеал отцов-основателей Америки о небольшой роли государства и той реальности, которой отцы были бы возмущены сейчас. Левин осуждает прогрессивизм, который уничтожает индивидуальную свободу – американское наследство – и способствует правительству без границ, что в конце концов ведёт к тоталитаризму. Возвращаясь к вопросу, как можно спасти Америку, Левин считает, что восстановление изначальных истин, на которых было основано государство, – это не просто ностальгия, но необходимость, чтобы не скатиться в тоталитаризм. Сначала американский философ Кроли в конце XIX века, потом американские президенты Рузвельт и особенно Вильсон в начале XX века способствовали прогрессивизму. Вильсон писал: «Нет сомнений, что у нас должна быть свобода, но каждое поколение должно формировать собственную концепцию, что такое свобода», что кажется очень актуальным для меня, что свобода понимается по-разному, и не только во времени, но ещё и в пространстве, – это будут разные концепции у разных государств. С этим всем не согласен Левин, для которого все застыло на XVII веке и все те законы должны соблюдаться. А как же время, которое привело к другим социальным и экономическим законам, к другим взаимоотношениям между государствами? Он не согласен с прогрессивистами, которые хотят, с его точки зрения, добиться общественной поддержки для мощного государства, которым управляет интеллектуальная элита через внеконституционный и автократический аппарат Левиафана. Это он рассматривает как смерть индивидуализма и республиканизма. Основой всех индивидуальных свобод является право частной собственности.

Однако другая его книга «Несвобода прессы» (2019) кажется гораздо более адекватной и правильной, где Левин рассуждает о состоянии американской прессы сейчас. Он открывает читателю, что американская свободная пресса дегенерировала в бесстандартную профессию, которая, пользуясь верой и доверием американской публики, пишет только о том, что соответствует общему мнению своей группы; убирает факты, которые противоречат, используя пропаганду, псевдособытия и откровенную ложь как новостные события.

На другой стороне спектра мнений об Америке будет демократ Давид Литт – «Демократия в одной книге или меньше» (2020), который писал речи для Обамы в 2011–2016 годах. Он как раз пишет о том, о чем негодует Левин, как быстро меняется американская демократия, она меняется, пока он пишет книгу. Он пишет о недостатках системы, которые были предопределены в начале американской демократии. Например, два сенатора представляют каждый штат, но поскольку штаты различаются по населению и маленькие штаты более консервативные, то и средний сенатор более консервативен, чем средний избиратель.

Когда советская идея начала рушиться, то американская идея, с культом потребительства и ориентацией именно на личный успех (не будем делать больше пятилетки с их планами «угля и стали для страны»), пришла ей на смену. Эта идея овладела народными массами в России и на просторах бывшего Советского Союза. Однако американская идея приобрела свой оттенок, поскольку ее воплощение сопровождалось обнищанием людей и невозможностью государства обеспечить более интеллектуально продвинутые специальности, образование уже не стало таким востребованным, а торговля и всё с ней связанное стало престижным, соответственно, финансовая и юридическая (связанная с финансами) сферы стали наиболее популярными у желающих получить высшее образование.

Пишут в патриотических СМИ о выехавших – «предатели». Все, кто голосовал за Б.Н. Ельцина (а таких было большинство), и это означал конец Советскому Союзу, не имеют морального права что-то говорить о выехавших, сами они в большинстве своем тоже бы выехали при возможности, если бы им предложили хорошую работу за границей.

А либералы скажут при любой критике Америки с такой ухмылкой: «Бедняжка, а что ж ты тут 20 лет мучишься, езжай обратно». Во-первых, я, например, совсем не мучилась, всё зависит от человека и от того, как он живёт и как воспринимает свою жизнь. В Америке много чего хорошего – и природа, и люди, и интересная работа, как в нашей семье (тоже основной фактор пребывания здесь). Конечно, мне с моим менталитетом больше нравятся наши люди, они просто ближе по культурному коду; то же, конечно, у китайцев или у индусов происходит с их одноплеменниками. Да и не только у них, я просто беру в пример не европейцев, чтобы понятнее было, но вот мы тоже евразийцы, имеем свои отличия. Странно, как часть народа пытается выдавить из себя что-то русское и пытается утверждать, что с русскими они общаться не могут (бывает и такое). Сейчас в свете спецоперации на Украине эта тенденция явно увеличится до каких-то крайностей. Женщина из Советского Союза здесь по интернету преподаёт языки, коих она знает несколько. Однако после начала войны преподавать русский она отказалась, потому что это слишком опасно по скайпу, можно его прослушивать! С учётом, что она просто учит русскому языку, без всякой политики, то вот один маразм налицо или степень запуганности народа, и таких, наверное, очень много.

Кроме того, европейская модель социальной справедливости мне больше нравится, чем американский капитализм. Однако то, что демократы в Америке пытались провернуть как революцию под эгидой социальной справедливости тоже, как все революции, имеет большие перегибы. Мне как человеку, уже пережившему революцию 1991 года, американская революция, без устранения этих перегибов, представляется чем-то таким, что может окончиться большой потерей людей из-за открытых вооруженных выступлений в силу большого антагонизма двух противостоящих сил (сейчас кажется это всё утихло до выборов) или из-за проводимой политики – например, повсеместной рекламы гомосексуализма (это, вернее, здесь уже вчерашний день, а сегодня это – так называемое гендерное многообразие). Последние несколько лет протекают в атмосфере постоянного крика, устраиваемого либеральными СМИ, – о Трампе, короновирусе, многочисленных либеральных движениях – «Я – тоже», «Жизнь чёрных имеет значение» и других, освещение войны на Украине – всё это сопровождается таким нагнетанием страстей с одной стороны и полным неприятием противоположной точки зрения.

Я лично уезжала не потому, что мне в России не нравилось жить, а из-за ситуации в 90-х годах, когда возникли проблемы и с работой, и с безопасностью, и с материальным положением; в то время пожить в другой стране, поработать на интересной должности представлялось очень заманчивым. Я уезжала в научную командировку на один-два года, и если бы мой отъезд был бы как-то по-другому сформулирован, то и вообще бы не поехала. Ситуация в России через год-два не поменялась, были всё те же 90-е годы… Вернуться обратно через много лет часто сложно из-за семьи – дети уже становятся американцами, отсутствие работы в России и какие-то другие личные причины; однако некоторые это преодолевают и вполне успешно переезжают обратно. Американская мечта была очень распространена в 90-е и сейчас у части населения России, и многие устремились в Америку пожить в своём будущем, потому что казалось – вот оно, прекрасное будущее нашей страны, особенно на фоне той разрухи в стране и головах, которые наступили ещё в конце 80-х. Но самый большой опыт после 30 лет жизни в Америки – это то, что русский народ, как и другие народы мира, имеет свою культуру, свои традиции и обычаи, и жить ему лучше на Родине в своей среде. А вот как эту среду улучшить, как полностью вернуть культурный, научный, творческий потенциал – это задача, которая стоит перед Россией, и опираться лучше на нашу русскую идею, поскольку другие идеи были выработаны под свой народ и свою культуру.

После распада Советского Союза и начала новой капиталистической эпохи именно в эту капиталистическую жизнь и поехали ученые в начале 1990-х, тем более что наука, большинство отраслей промышленности оказались ненужными новой России. Сам отъезд проходил очень гладко, без какого-то надрыва, поскольку выезжали на время, большинство думали, что вернутся, здесь оставались вещи, жилье. Работу искали сами, посылая запросы, а командировку, загранпаспорт – это все оформлял институт и Академия наук. Когда мы приехали в Калифорнийский университет, то довольно большая толпа молодых ученых была примерно одинакового возраста, 30–35 лет, – поскольку брали людей с кандидатской диссертацией и молодых. Мы шли по городу и выбирали апартаменты, в которых будем жить; надо сказать, что там были десятки разных апартаментов для студентов и сотрудников. В результате нам понравились тe, в которых, как оказалось, уже жили семьи из нашего крошечного городка в Подмосковье (около 25 тысяч человек). Возможно, это было случайным совпадением, или, может быть, у нас, славян, был одинаковый вкус. В любом случае, народу тогда выезжало много.

Уехали многие научные сотрудники в начале 90-х (потом уезжали тоже, и сейчас уезжают, но меньше), исключение составляли, как правило, те, которые не могли уехать по семейным обстоятельствам (например, больные родители) или по каким-то другим причинам. Известные профессора из московских институтов, обычно по специальностям математика или физика, получали позицию профессора. Наиболее известные, как правило, наши академики (почти все, кто в здравии, по математике, физике) сохраняли должность и в России, и ездили читать лекции: один семестр – в России, второй – в Америке. Ехали все, кто мог, и не только ученые, это был новый мир, а у нас явно что-то буксовало, потом многие (в меньшем количестве – ученые), чья профессия была хорошо востребована в России, вернулись. Конечно, загадка, почему, например, не вернулся Евгений Евтушенко, видимо, просто возраст и меньшая мобильность были причинами. Он явно скучал в той деревне, где был и где приходилось объяснять студентам, что он известный поэт, наверное, многие вообще не верили. Как-то он созвонился с моей подругой-художницей, собирался навестить наш город, но, увы, не успел, через несколько месяцев он умер. …Наши академики ехали в США в надежде, что им дадут Нобелевскую, ведь общеизвестно, что российским ученым премии не особо дают, замалчивают их заслуги, игнорируют.

Я не буду много рассказывать о научной работе, хотя она была очень интересной, поскольку многие направления только начинали развиваться – молекулярная биология, компьютерные технологии, а вот Россия, где все разваливалось в 1990-е годы, сильно отставала по этим направлениям. Будучи биологом, я оказалась в нужном месте в нужное время, так что весь расцвет молекулярной биологии происходил на моих глазах, с моим очень, конечно, скромным участием. За эти годы молекулярная биология от зачаточной науки и теоретических заделов типа спирали ДНК, открытой Френсисом Криком и Джеймсом Уотсоном, развилась до науки, которая может говорить о регуляции работы генов, белков, об их роли в болезнях, о секвенировании множества организмов, необходимых, например, для понимания патогенности, и o других многочисленных разработках. Например, секвенирование генома человека даёт возможность реализации многочисленным практическим приложениям типа понимания роли генов в развитии той или иной болезни, установления этнического происхождения. Что такое ПЦР, хотя бы сокращение (полимеразная цепная реакция), в век коронавируса знает почти любой. А вот как раз появление ПЦР в середине 1980-х было самым решающим для быстрого развития молекулярной биологии и её методов. ПЦР позволяет амплифицировать ДНК, а также даёт возможность производить различные манипуляции с нуклеиновыми кислотами (введение мутаций, сращивание фрагментов ДНК) и широко используется, например, для диагностики заболеваний, для клонирования генов и создания трансгенных растений и животных, выделения новых генов. Я помню, как начинала исследовать ПЦР с помощью электрофореза в полиакриламидном геле – это долгий процесс и не очень эффективный, а когда появился секвенатор, автоматический прибор для ПЦР, то всё развитие молекулярной биологии резко ускорилось. Возникли сотни других методов и приборов, позволяющих исследовать клеточные тайны нашей биологии. Чтобы понять, насколько всё стало проще, нужно всё перевести в долларовый эквивалент: в 2003 году стоимость секвенирования ДНК человека составляла около 100 млн долларов, а сейчас приближается к тысяче долларов. Так быстро за последние 40 лет ускорялась только компьютерная наука.

B первой большой лаборатории, в которой я проработала несколько лет, принцип шефа (к сожалению) был никого не оставлять. Ведь постдок – это работа на несколько лет, а дальше люди должны устраиваться на постоянную работу. В действительности это означало, что надо было писать сотни писем в разные университеты и компании, и, если кто-то тебя приглашал на интервью, значит, ты уже в коротком списке, и в конце концов ты получаешь работу (может быть). Однако чаще люди находили другую позицию постдока в другом университете и всё опять повторялось, поэтому переезды с места на место были необходимы для удачной карьеры. Если в 70—80-е годы человек, получивший звание кандидата наук (PhD по-английски), почти гарантировано мог получить позицию профессора, то ситуация поменялась в 90-е, когда вместе с мощным развитием молекулярной биологии в университеты потребовались тысячи постдоков со всего мира. Но предоставлять места профессоров для них, естественно, было невозможным, по сути, только те, кто заканчивал местные университеты, могли претендовать на эти места. Совсем по-другому обстояли дела с математикой и физикой, где у российских учёных были прекрасные возможности ввиду того, что эти специальности очень котировались на Западе. По крайней мере, по моей узкой специальности в 90-е я слышала только об одной женщине, которая получила позицию профессора. В России она уже была доктором наук, несмотря на молодой возраст, затем в Европе получила степень PhD, что приравнивается к кандидату наук (хотя и российское звание в Америке тоже подтверждается), потом была постдоком, а уж после стала профессором. Из моих знакомых биологов-экспериментаторов (лучше обстояли дела у биологов-теоретиков), которые получили все звания в России, только один через 20 лет всё-таки стал полным профессором по биологии. Остальные или уходили в частные компании, или, как правило, были профессорами по научной работе, то есть должность у них сохранялась, если они получали гранты, что отличается от финансируемой штатом постоянной работы у полного профессора (tenure-track). У меня в конце была позиция ученого по исследовательской работе (research scientist), которая аналогична профессору по научной работе. Для меня приоритетом была семья – дети, муж, у которого изначально тоже были проблемы с работой, поскольку пригласили меня, нo, в конце концов, он тоже получил хорошую работу. Мы не переезжали с места на место (в этом приоритет семьи), что часто необходимо для того, чтобы работать в одной узкой теме, и позволяет в будущем за счёт большого опыта в этой конкретной области претендовать на должность полного профессора. Знакомый физик в течение 13 лет переезжал из страны в страну, из лаборатории в лабораторию внутри этих стран, прежде чем получил позицию профессора. Детей у него нет, иначе было бы очень тяжело. Работала я по полной программе, без особых длинных отпусков (на 2 недели – за весь год), в выходные тоже приходилось бегать на работу – растут клетки, им надо создавать условия или делать какой-нибудь эксперимент по времени. Мне удалось остаться в одном университете за счёт того, что приходилось менять тематику, так, от моей изначальной в области физиологии растений я ушла в область изучения раковых клеток.

Помню, как в первой большой лаборатории приходил шеф в Рождество, все или почти все (за исключением американцев) на работе – всё в норме, как всегда, приносил шампанское, закуску. Шеф был немцем – совсем не жадным (в отличие от многих американских боссов), всех водил в ресторан по случаю или попить пива; а ещё он работал каждый день с 6 утра до позднего вечера – первым приходил, часто последним уходил. Следует отметить, что иностранцы работали больше. В этом плане китайские боссы очень стимулировали своих подчиненных. Помню, правда, не в моей лаборатории (я тоже долго работала с китаянкой-шефом, где я была одна или почти одна не китаянка): приходит китайская шефиня в 10 вечера в воскресенье в свою лабораторию и пишет письмо всем сотрудникам (в основном китайцам тоже): «Что за безобразие, я пришла на работу – и никого нет, где вы все, совсем, что ли, работать перестали?»

Когда мы уехали из Калифорнии, то в новом штате русских было не так много, за все годы пребывания там их в моих лабораториях или даже факультетах не было. Большинство из нас никогда не выезжало из Советского Союза, поэтому интересным было общение с людьми из других стран. В американских университетах работают люди, приехавшие со всего мира. Надо сказать про себя, что я, конечно, нёрд, и в компании не нёрдов предпочитаю сидеть где-нибудь в уголочке и особо не разговаривать, но вот другие нёрды на меня действуют стимулирующе, и я их начинаю организовывать: организатор нёрдов, такой себе титул можно придумать. До организатора нёрдов я, конечно, тоже не сразу дошла, вначале я была просто очень застенчивой девушкой. К счастью, люди в науке – почему-то в основном нёрды. У нас были чаепития на этаже, так вот, моя компания девушек из Германии, Австрии, Индии, Китая, Таиланда и других стран собиралась каждый день вместе в 3 часа минут на 20, и я что-то вроде политинформации им устраивала. Для этого я минут 15 изучала The New York Times и что-нибудь интересное рассказывала о политике, культуре, науке, благо тогда The New York Times можно было читать, там была информация не только про Трампа, Россию и woke. А ещё я пекла тортики ко дням рождения моих подруг по работе. Первые годы мы много ездили и часто брали моих коллег. Многие, например, профессора из других стран приезжали только на год и часто не обзаводились даже машиной. У меня иногда они останавливались на ночь перед отъездом, в основном они позже все уезжали в свои страны. Я организовывала вечеринки в своём доме, а также теннисные встречи, барбекю на природе и прочее.

Кстати, мне иногда кажется, что выбор партнеров во многом обусловлен тем, с кем находят общий язык руководители этих стран. То есть с теми, с кем дружит Россия, дружила и я, например китайцы – очень свои; индийцы – очень общительные и дружелюбные; австрийцы – очень милые люди. Конечно, все, о ком я говорю, – это люди со степенью или пишущие диссертации. Японцы относятся к россиянам хорошо, но они более сложные и хитрые по сравнению с китайцами.

Латиноамериканцы и жители Южной Америки – очень теплые, дружелюбные, эмоциональные, веселые; аргентинцы и чилийцы, может быть, чуть меньше, поскольку среди них много европейцев, особенно приехавших после войны, поэтому они себя считают белой костью. Я, конечно, больше общалась с мексиканцами, их очень много в Штатах, и они на меня производили очень приятное впечатление. Наш знакомый, американский профессор русского происхождения, так полюбил Бразилию во время своего научного отпуска (саббатикал), что стал туда ездить при каждой возможности, и переезд туда стал его мечтой. Однако надо понимать, что при всей веселости, жизнерадостности и душевности у них очень высокая преступность с большой долей убийств и других тяжелых преступлений (я говорю про Мексику и Бразилию); а еще они – другие, не европейцы. Лаборанткой у нас была азербайджанка из Ирана (северные провинции Ирана), потом переехавшая в Турцию. Кстати, интересно она рассказывала, что на улице в Иране надо появляться полностью закрытой (не знаю, что изменилось за последние 20 лет), а вот внутри дома они устраивают большие вечеринки, где уже все одеты как хотят. Она лично, правда в Америке, ходила всегда в очень короткой мини-юбке и кофточке на бретельках. Да, конечно, люди следуют традициям той страны, в которой они живут; немножко забавно, когда эти традиции так сильно различаются. Жители Африки душевнее, проще африканцев в Америке. Ощущение своей исключительности распространяется и на население той же страны: высшая каста в Индии – с ними труднее иметь дело, а вот представители других каст, особенно не из Дели, – более радушны. В России москвичи – часто особая каста; а вот жители окраин – более простые и добродушные вне зависимости от уровня образования; и чем дальше вглубь ты забираешься, тем это сильнее проявляется (в России, правда, своя специфика, если люди не спиваются). B странах третьего мира свои проблемы – ценность человеческой жизни не так важна; отсюда войны, конфликты, преступность. Большинство людей из западных стран (я, правда, в основном общалась с англичанами или северными европейцами) – холодные, очень закрытые. С американцами хорошо вместе работать в том смысле, что они ответственные, организованные, однако, в отличие от нас, ограничиваются минимумом информации по любому поводу.

Люди разных национальностей – все разные, и есть много хорошего и не очень в каждом из них. Но вот сочетание своей культурной принадлежности, своего отношения к людям, к семье, к работе – все это делает человека привязанным к своей Родине, и отрыв от нее часто приводит к потере своего статуса, к семейным и другим проблемам. В России для россиянина существует правильный баланс нашей дружелюбности и нашей культуры. Зачастую в разных странах баланс сдвигается в ту или иную сторону. Люди с более простым, примитивным уровнем жизни нередко более дружелюбны: может быть, они не так ценят время и готовы помочь другому, или хотя бы просто поговорить. Это, возможно, один из вариантов ответа на вопрос «почему?». Однако, как мы знаем, западный мир пытается доказать, что они самые правильные – демократичные, воспитанные. Я, кстати, не раз наблюдала, что некоторым американцам приятно было меня уличить в какой-то грубости, невоспитанности – в 100 % случаев это было что-то придуманное, так, им казалось, должна вести себя русская. Например, когда мы только переехали, меня спрашивает соседка: «Я слышала, что вы выгнали ваших рабочих (которые сажали деревья возле дома)». Естественно, никого я не выгоняла. Из-за того, что я говорю с акцентом, меня не всегда правильно понимали американцы, и часто с негативным оттенком. Например, мой ребенок перешел в новую школу, и я решила ходить на собрания родительского комитета. На первом же собрании, где я решила выступить, мое первое предложение было: «Мне нравится школа, куда мой ребенок стал ходить». Кто-то из дирекции уточнил: «Вы сказали, что вам не нравится школа, где сейчас учится ваш ребенок?» После этого я решила, что, пожалуй, мне ходить туда не стоит. Это, конечно, мелкие детали, но когда они накапливаются, то начинаешь думать, а зачем мне, допустим, заниматься какой-то общественной работой, если попадаешь в такие ситуации?

Кстати, там, где я работала долго (a я работала в двух университетах и нескольких лабораториях), отношения у меня складывались с сотрудниками очень хорошие, в основном моими коллегами были иностранцы, но и американцы тоже. Меня позабавило, что двое из моих сотрудников-американцев сказали одну и ту же фразу (надо сказать, что возможность того, что они знали друг друга или слышали от общих знакомых, исключается – они были разделены в пространстве и времени): «Все люди бывают недобрыми иногда, только ты – никогда». Можно порадоваться за американцев, что они ценят наши русскую доброту, и я тоже считаю, что это наиболее отличительная черта русских. Исходя из моего опыта, проще общаться с американцами старшего поколения, которое, с моей точки зрения, более адекватно и ближе к нам. Тут неплохо социально устраиваются очень активные и даже агрессивные люди, а вот таким «тихоням», как я, приходится несладко. Помню, очень давно, в 1990-х, все газеты писали про итальянскую студентку, которая приехала няней в американскую семью. Маленький мальчик, который был на её попечении, погиб из-за трагической случайности. Одним из пунктов обвинения няни был её психологический портрет (соответствует преступнику) – тихая, не очень разговорчивая. Тогда даже европейские газеты возмущались, что её личные качества в Европе не являются отрицательными характеристиками. Потом через несколько лет её всё-таки выпустили, видимо, кроме надуманного отрицательного «психологического портрета» у них было мало доказательств.

То, что по телевизору постоянно плохо говорят о России, дало свои плоды. Я, например, не уверена, что к чёрным американцам относятся хуже, чем к русским, – нет, дискриминации сейчас подвергаются именно русские (не все и не везде, конечно). Например, муж моей знакомой попал в больницу, палата на двоих, второй сосед – дед – спрашивает медсестру: «На каком языке они говорят?», та отвечает: «На русском». Дед: «Вы могли бы меня перевести в другую палату?» «Хорошо, но только завтра, сегодня все палаты заняты». До завтра моя подруга пообщалась и с женой, и с внуком деда. На следующий день сестра: «Мы подготовили для вас палату». Дед: «Спасибо, но мой внук говорит, что она (моя подруга) – нормальная, так что я останусь».

Дочь моей знакомой, которая наполовину украинка, говорит по-английски без акцента, поскольку училась в американской школе, подверглась критике и даже угрозе увольнения, когда сказала, что едет в Россию в отпуск. Ей пришлось идти в отдел кадров и выяснять, действительно ли её уволят, как сказал её непосредственный начальник. Люди стали использовать в качестве защиты свою другую этничность (если она у них есть среди предков) и непременно всюду подчёркивать, что они не русские. Люди, видимо, боятся. Моя знакомая русская, после того как узнала, что я езжу в Россию проведать родственников, сказала, что я должна это держать в тайне. Дожили!

Ещё более дикий случай произошёл с дочкой знакомых, когда та училась в университете и сдавала английский: профессор ставил ей тройки за сочинения, и она пошла в его кабинет разбираться, за что. Он ей сказал, что ненавидит русских и поэтому больше тройки, «С» по-здешнему, она не получит. Она поинтересовалась, общался ли он когда-нибудь с русскими, он сказал – нет, она первая. Надо сказать, что девочка хорошо училась, и в следующем семестре у нее была пятёрка по этому предмету у другого преподавателя. Более того, её отчим, американец, решил помогать ей с сочинениями, а он гуманитарий и пишет очень хорошо: не помогло, – как eй и обещали, больше тройки она не получала. У меня нет претензий к американцам, ведь если каждый день тебе уже много лет что-то негативное говорят о русских по ТВ, в газетах… А вот если бы так с чернокожими американцами обращались?! По-моему, этих людей обвинили бы в расизме и, возможно, даже уволили бы с работы. Все эти факты относятся ко временам до спецоперации на Украине – сейчас отношение к русским гораздо хуже.

В истории конфликта профессора с русской девочкой есть интересный момент. Девочку обидели, поставив плохую оценку, и она пошла жаловаться домой. А ещё она начала предпринимать дополнительные усилия, чтобы стать лучше, вот и отчима привлекла к работе. А вот американские студенты ведут себя часто неадекватно и сразу начинают на кого-нибудь активно жаловаться, даже если сами виноваты.

Насчёт Китая в средствах массовой информации – двойная позиция: у наших стран схожие интересы, но мы, конечно, больше похожи на европейцев. После 20 лет общения с китайцами – на работе, шахматных турнирах, во время праздников дома, хождения в гости друг к другу – я пришла к выводу, что китайцы нам ближе ментально, точнее они ближе к людям, жившим в Советском Союзе, по каким-то морально-нравственным устоям – бабушки сидят с внуками 24 часа в сутки; дети занимаются уроками и разными дополнительными образовательными программами по 16 часов в день, китайцы очень любят свою страну, и я никогда не слышала, чтобы они критиковали своё правительство (кажется, это последнее к Советскому Союзу не относится). Я часами разговаривала с китайцами на шахматных турнирах (когда дети играют, а взрослые их ждут) и практически была в курсе их жизни. С американцами у меня отношения всегда были не настолько приятельскими, возможно потому, что они более замкнутые и не любят обсуждать свои проблемы.