Текст книги "Я – радость"

Она на редкость пластична, каждое ее движение – это музыка, каждая черта ее лица и тела – высочайшее искусство; даже когда она выходит утром с размазавшейся вокруг глаз тушью, с всклокоченными волосами, в мятой шелковой сорочке, то и тогда она кажется мне самим совершенством, потому что только совершенство может так размазаться, всклокочиться и помяться, чтобы это вызывало восторг, подобный моему.

Парень, с которым она живет, Роман, так же сказочно хорош, как она. Он любит носить рваные джинсы и демонстрировать свой торс – зрелище, надо сказать, не для слабонервных, лично я начинаю краснеть, бледнеть и забывать слова, когда он в таком виде находится где-нибудь поблизости. К счастью, это случается довольно редко, потому что его не часто можно застать дома: он – владелец ночного клуба, и, как оказалось, такие люди работают не только ночью, но и большую часть дня. Рома тоже ничего не читает, по крайней мере я никогда не видела его с книгой в руках, а если находится дома, то или занимается в тренажерном зале, под который отведена одна из комнат, или смотрит телевизор. С родителями не общается вообще, хотя это именно они дали ему деньги на открытие клуба. Тишу называет крошкой, хотя ее это раздражает, и каждый раз, услышав это обращение, она норовит запустить в него чем-нибудь потяжелее. Но кажется, ему нравится, когда она злится.

У каждого из них есть секреты, и каждый тщательно скрывает их от другого. Тиша тайком сочиняет чудесные стихи – всегда грустные, пронзительные и немного наивные – и никогда не показывает их Роману, потому что думает, что он будет над ней смеяться. А он никогда не выбрасывает свою старую одежду – если конечно, купленные в прошлом году и вышедшие из моды в этом сезоне вещи можно назвать старыми – и самолично отвозит ее в детский дом. Рома думает, что такая сентиментальность не пристала настоящему мужчине, и каждый раз, когда из детского дома приходит благодарность, напечатанная на специальном бланке, смущаясь, торопливо комкает ее и выбрасывает в мусор, а Тише говорит, что те снова вымогают с него пожертвования.

Я иногда представляю их вместе – Тишу и Рому, – как они занимаются сексом. Совершенство в квадрате, помноженное на страсть, нежность, любовь. Думаю, если бы мои хозяева знали, сколько времени я провожу, фантазируя о них, они бы давно меня уволили. А может, наоборот, им было бы приятно узнать об этом.

Как ни странно, их дом, когда я увидела его впервые, не слишком мне полюбился – сочетание белого, неяркого зеленого, прозрачного зеленоватого стекла и сверкающих хрустальных люстр было вовсе не предназначено для жизни. К счастью, жить в этом доме мне и не приходилось, но вот в том, что касается уборки, все оказалось не так благополучно: раньше я даже не предполагала, как часто люди берутся за те или иные предметы – столы, вазы, дверцы навесных шкафов, перегородки между комнатами и межкомнатные двери, – зато теперь я могла точно подсчитать количество контактов, регулярно стирая остающиеся от них отпечатки со всех этих предметов, которые в этом доме были стеклянными. Была бы моя воля, всех заставила бы ходить в хлопковых перчатках, но разве этим людям есть дело до моих мучений?

Я радость, я свет, я любовь.

Я снова начала читать: художественную литературу, эзотерическую, юридическую – все подряд. Все, что было куплено уже давно, но до чего никак не доходили руки, все, что было скачано с Интернета, но на что не хватало времени, – сейчас все идет в ход. Читаю везде: за завтраком, за обедом, за ужином, по дороге на работу и с работы, на остановках в ожидании транспорта, в магазинах, если случается попасть в очередь, и, конечно, перед сном. Видимо, наверстываю за то время, пока, сама того не замечая, находилась в добровольной изоляции от мира, захотелось наконец-то какой-то умственной и эмоциональной деятельности. Я еще не успела дочитать все, что скопилось у меня дома, но меня уже снова начали привлекать книжные киоски в метро, а на выходных думаю зайти в книжный магазин. Это такое удовольствие – снова чего-то хотеть.

Кажется, Лара привыкла к моей новой работе, но я до сих пор не могу ей простить того, что она подозревала меня в тунеядстве, и еще больше – тех трехсот рублей, в которых она мне тогда отказала. А если бы я вообще никогда больше не стала работать? Она бы так и не приняла бы этого, не смирилась, не одобрила? То есть пока ты делаешь то, чего от тебя ждут, ты любим и желанен, тобой гордятся, а как только отклоняешься от нарисованного образа, так сразу становишься изгоем, не заслуживающим хорошего отношения? А как же безусловная любовь, которую подразумевают близкие родственные связи? И ведь я была уверена, что именно такое чувство мы с тетей Ларисой испытываем друг к другу.

– Я переживала за тебя, – сказала она мне. – Твой отец не работал пять лет, а вы с ним так похожи. Я боялась, что ты можешь повторить его опыт.

Ну зачем она вспоминает его всякий раз, когда надо объяснить какие-то черты моего характера, почему то и дело навязывает мне его судьбу? И откуда ей знать, насколько мы похожи, они ведь никогда близко не общались!

– А может, просто надо уметь прощать и принимать жизнь такой, какая она есть? – спросила я ее.

Сегодня я собралась провести влажную уборку в тренажерном зале, но когда зашла туда, оказалось, что там занимается Рома.

Как всегда по пояс обнаженный, он сидел, раздвинув ноги, и качал мышцы груди, сводя и разводя в стороны тяги тренажера согнутыми в локтях руками. Мышцы торса переливались под гладкой кожей, живот, обнаженный сползшими на бедра спортивными брюками, бронзово отливал в ярком свете ламп, даже его босые ступни, расслабленно стоящие на полу, были вызывающе сексуальны.

Честно говоря, я вообще не подозревала, что Рома дома, а наткнувшись на него в такой момент, и вовсе смешалась. Однако он, заметив, что я заглянула в комнату, вдруг улыбнулся и окликнул меня:

– Куда же ты? Проходи, не стесняйся!

Я зашла в комнату и, стараясь смотреть ему только в лицо, остановилась на некотором отдалении.

– Ну что ты как не своя! Подходи поближе, даже лучше, присядь вот сюда. Мне тут так скучно одному, давай поговорим о чем-нибудь.

– О чем? – спросила я.

Он был так близко, безупречный до самой последней жилки, я старалась не разглядывать его, но кажется, у меня это плохо получалось.

– Нравится? – вдруг спросил он.

– Что?

– Я тебе нравлюсь? – рассмеялся он.

– А ты сомневаешься?

Рома снова рассмеялся, запрокинув голову.

– Да, ты права, – сказал он, – самоуверенности во мне достаточно, иногда даже с излишком. Хочешь потрогать?

Я непонимающе на него уставилась.

– Хочешь потрогать, говорю? – повторил он.

– Тебя?

– Ну да.

– С чего такая щедрость?

– Ну надо же делиться с ближними по мере возможностей, – сверкнул он зубами.

– И часто вы так делитесь? С ближними.

– Дашенька, крошка, я тебя умоляю, зачем так официально? Я не настолько стар! Тебе сколько лет?

К счастью, в это мгновение в комнату вошла Тиша, я спешно поднялась и поторопилась выйти из комнаты, избежав тем самым необходимости отвечать на его вопрос и вообще продолжать этот разговор. Он неотразим и невыносим одновременно, и это вызывает в душе такую бурю чувств, что еще долго после столкновения с ним я не могу успокоиться. Лучше держаться от него подальше, к тому же Тиша не обрадуется, если узнает о Ромином альтруистичном желании делиться с ближними телом, на которое она наверняка претендует единолично.

В день моего рождения я зашла в зелено-стеклянный таунхаус, и волосы у меня на голове встали дыбом: все вокруг было разворочено, стулья опрокинуты, диванные подушки сброшены на пол вперемежку со смятыми журналами, одеждой, остатками какой-то еды и бутылками из-под пива, даже тяжелые столы из стекла и металла были сдвинуты со своих мест, и это вызывало во мне какое-то особенное отчаяние. Как раз сегодня я собиралась отпроситься у Тиши пораньше и устроить скромный званый вечер, уже пригласила к себе Наташу, Светочку, Олю, наварила глинтвейна. Лара, у которой сегодня выходной, обещала запечь свинину в тесте…

Я радость, и у меня все хорошо, вздохнула я смиренно.

– Так это та черная шлюха, с которой ты обжимался всю ночь?! – донесся откуда-то сверху Тишин голос, который, поднимаясь к высоким тонам, становился совершенно непригодным для безболезненного восприятия.

– Да ты на себя-то посмотри, крошка, – благодушно отозвался Рома, вслед за чем раздался глухой стук, как будто упало что-то тяжелое. – Ну все, чертова истеричка, ты меня достала…

Тиша завизжала, раздался частый стук каблуков, и через пару секунд ее черная грива показалась на верхнем пролете лестницы вместе с ней самой, всклокоченной, с черными кругами под глазами, в съехавшем на одно плечо черном атласном платье. На ногах у нее были надеты туфли на высоченных каблуках, которые не оставили ей шанса оторваться от погони кинувшегося за ней Ромы. Он выбежал следом, схватил ее сзади и снова втащил в спальню. Раздались звуки короткой, но бурной борьбы, потом прозвенели несколько пощечин, и Тиша снова выбежала на лестницу.

– Давай-давай, долбаная маньячка, катись отсюда! – крикнул Рома вслед ей, выйдя из спальни. – Только больше не возвращайся, пока не научишься прилично себя вести!

– У кого? У тебя, что ли? – обернулась Тиша. – Тоже каждый вечер клеить понравившихся мне мужиков?

– Да кто на тебя клюнет, уродина!

– Да пошел ты…

Тиша схватила сумочку, валявшуюся у подножия лестницы, и, пронесшись мимо меня и даже не взглянув в мою сторону, выбежала из дома, громко хлопнув за собой дверью.

– Чего стоим, кого ждем? – язвительно обратился ко мне Рома, наконец заметив мое присутствие.

Я, очнувшись, направилась было к подсобке, где висела моя сменная одежда, но он остановил меня:

– Нет-нет, дорогуша, на сегодня уборка отменяется.

– А как же все это? – Я обвела глазами комнату.

– Ничего не надо, – зло повторил он, – иди отсюда.

Черт бы его побрал, на мне и так уже довольно вымещали свое раздражение, чтобы я еще терпела выходки этого недоразвитого мецената.

Черт.

Ну и ладно. В конце концов, у меня сегодня день рождения. Даже здорово, что все так получилось, успею поспать до прихода гостей.

Я радость, чистая, светлая, у меня все хорошо.

На следующий день после своего дня рождения я наводила порядок после устроенного Тишей погрома. Постепенно дойдя до спальни, я уже собиралась убрать в ящик все вещи с прикроватной тумбочки, как вдруг заметила среди прочих мелочей маленький пластиковый пакет с замком, который был наполнен белым порошком.

Неужели это то самое? Наркотики? Кокаин, кажется? Или героин?

Ни разу в своей жизни я не видела ничего подобного, разве что в кино, и потому даже не представляла, как можно было бы проверить свою догадку. Зачем мне вообще это понадобилось? Не знаю, наверное, это оттуда же, откуда чтение книг, – после долгой спячки проснулось природное любопытство.

Я повертела пакетик так и сяк, посмотрела его на свет, зачем-то понюхала.

Дома никого не было, поэтому я могла не бояться, что меня кто-нибудь застанет за моими исследованиями, и все-таки надежно привитая мне Ларой установка держаться от наркотиков подальше сработала и на этот раз, и я убрала пакетик в ящик тумбочки.

Но, даже лежа в тумбочке, он не давал мне покоя.

Наконец с пылью в спальне было покончено, и я уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг вспомнила, что порошок, который нюхают, вызывает онемение, когда его втирают в десны. И вместо того, чтобы направиться к выходу, снова подошла к тумбочке и достала пакетик.

Только я собралась открыть его, как вдруг над моим ухом раздался Ромин голос.

– Хочешь? – спросил он, улыбаясь и на ходу снимая с себя кепку, часы и рубашку. – Угощаю!

Я вздрогнула при его появлении и чуть не выронила пакетик. И как только он так бесшумно прошел по всему дому? Или это я настолько была поглощена своим экспериментом, что даже не обратила внимания на его появление?

– Нет, спасибо, – смешалась я и, кинув свою находку обратно в ящик, быстро направилась к выходу из спальни.

Но Рома, уже снова по пояс голый, опередил меня и перекрыл проем, опершись на дверной косяк.

– А меня хочешь?

Он улыбался.

У него такие красивые губы и брови; кажется даже странным, что этого всего можно еще и касаться.

Внизу хлопнула входная дверь, и раздался голос Тиши:

– Ир, я не смогу сегодня, я такая разбитая после всего, мы только что приехали… Давай завтра встретимся, что ли… Да ты что? Ну ладно, созвонимся, в общем, пока, пусик!

Судя по голосу, она приближалась к лестнице, и я, пытаясь прорваться через заслон, взялась за руку Ромы, чтобы отвести ее. Странно, что я не превратилась после этого в соляной столб, потому что держаться за нее можно было бы бесконечно. Просто стоять и держаться.

Окончательно растерявшись, я быстро отдернула руку и посмотрела на Рому. Его глаза смеялись. Тиша уже поднималась по лестнице и вот-вот должна была увидеть нас.

И вдруг я вспомнила, как это бывало, когда сидишь напротив разъяренного клиента, когда всего один шанс закончить переговоры в свою пользу, да и тот такой зыбкий, что от осознания этого хочется обкусывать ногти и барабанить пальцами по столу, но ты понимаешь, что обнаружить перед клиентом свою неуверенность нельзя ни в коем случае, иначе он точно поймет, что ты блефуешь, и тогда даже эта мизерная вероятность успеха сведется к нулю. И поэтому, так как нет другого выбора убедить клиента в своей силе, кроме как самой верить в нее, ты веришь. Ты сидишь там, и твоя единственная задача – быть уверенной в себе. Не просить, не уговаривать, не угрожать. В конце концов, он сам к имеющейся в твоем распоряжении единице пририсует два нуля.

Почувствовав, как вдруг успокоилось все внутри, я снова посмотрела на Рому.

Встретив мой взгляд, он убрал руку и освободил проход. И даже его улыбка весьма подувяла.

Этим же вечером, когда я уже переоделась и собиралась уходить, Тиша вдруг остановила меня. Рома к тому времени уже уехал в клуб, а она сидела на кухне и пила кофе. Рядом с чашкой стояла бутылка коньяка, и видимо, его она пила тоже.

– Скажи мне, я правда такая страшная? – спросила она меня.

Я уставилась на нее, широко открыв глаза, даже до конца не веря, что она может всерьез задавать такой вопрос.

– Нет, ну скажи мне, я в самом деле никому не могу нравиться? – допытывалась она.

Тиша подняла свою руку и посмотрела на нее. Рука была тонкая, загорелая, с длинными пальцами и красивой формы удлиненными ногтями, покрытыми бесцветным лаком. Поразглядывав ее несколько секунд, Тиша, видимо, отчаявшись найти в ней что-нибудь утешительное, бессильно уронила ее на стол. Кажется, она все-таки была не совсем трезва.

– Тиша, вы самая красивая женщина из всех, кого я видела, – честно сказала я.

– Да ты садись, – кивнула она на стул. – Все мне так говорят. Мужчины домогаются меня. Женщины завидуют. А Рома…

Ее голос дрогнул, и она, неопределенно махнув рукой, отвернулась к окну, подозрительно блеснув глазами.

– Мне кажется, он не ценит тебя, как ты того стоишь, – сказала я, неожиданно для самой себя перейдя на ты. Сложно разговаривать на подобные темы с человеком, который младше тебя на половину сознательной жизни, и обращаться к нему при этом на вы.

– Да, наверное, ты права, – согласилась Тиша. – Я даже знаю, когда это началось – после аварии.

Она отпила из чашки, и я поняла, что кофе в ней давно уже кончился и его место занял почти чистый коньяк.

– Мы оба были пьяные и обкурившиеся, я вела машину… Было скользко, нас обоих вышвырнуло из салона, и мне ничего не было, ни одной царапины, а вот Рома сломал позвоночник. Два месяца в больнице, потом еще дома, Боже, какой это был кошмар… Он всем сказал, что это он был за рулем.

Тиша схватилась руками за голову.

– Мы к тому времени год были вместе, с ума сходили друг по другу, мне казалось, что вот оно, наконец-то. Он меня собирался познакомить со своими родителями, – она усмехнулась, – вот и познакомились. У больничной койки.

– Он ведь уже приставал к тебе? – подняла она на меня глаза.

– Да ну что ты… – забормотала я, но она не стала меня слушать.

– Знаю, что приставал. Он ко всем пристает. Как начал поправляться, так ни одной юбки не пропускает, клеит даже самых убогих…

– Ну спасибо.

– Да я не про тебя, – криво улыбнулась она, – ты… ничего так даже. И добрая к тому же. У нас ведь домработницы не задерживаются. Перед Ромой устоять невозможно, и как только они начинают строить ему глазки, их приходится увольнять. А тебе я почему-то доверяю…

– Почему ты не уйдешь от него?

– Я никогда не смогу его бросить, – мрачно отозвалась Тиша.

– Почему?

– Это ведь из-за меня он такой стал. Он ведь только делает вид, что такой секс-гигант, а на самом деле у него теперь чаще не стоит, чем стоит, – последствия травмы… Ему даже иногда приходится использовать такую штуку… ну, типа пластиковой трубочки: суешь туда член, и там что-то с давлением происходит, отчего тот встает. Каждый раз, когда он это делает, у меня слезы на глаза наворачиваются – мальчик, милый мой мальчик…

Рот у Тиши искривился, когда она говорила это, и, несмотря на тяжесть момента, я первый раз заметила, что и она может быть не очень красивой.

– К тому же Рома говорит, – продолжила Тиша, справившись с чувствами, – что если я уйду от него, то он скажет отцу, что это я была за рулем. Ублюдок…

– И что тебе сможет сделать его отец? Столько времени прошло, теперь уже ничего не докажешь.

– Шутишь? – усмехнулась она. – Уж его-то папаша точно найдет, что со мной сделать. Именно поэтому Рома и не сказал ему сразу – боялся за меня.

Она помолчала.

– Раньше боялся, а теперь ноги об меня вытирает. Сейчас наверняка опять в клубе клеит каких-нибудь девиц… Мне надо туда.

Она вдруг поднялась со стула, собираясь направиться к выходу из кухни, но, не рассчитав степень опьянения, чуть не упала – я успела подхватить ее в последний момент.

– Пойдем, – сказала я, тоже вставая и все еще поддерживая ее. – Я помогу тебе подняться в спальню.

– Нет, – пьяно возразила она, – я только возьму сумку и поеду в клуб… Вызовешь мне такси?

– Обязательно вызову, – пообещала я, – но только завтра. А сейчас тебе надо просто поспать. Ты устала, у тебя был долгий день и ночь.

– Да, я устала…

– Вот и пойдем.

Мы поднялись на второй этаж, я уложила ее на кровать, стянула с нее туфли, в которых она ходила даже дома, накрыла одеялом.

– Все, спи. Спокойной ночи. Завтра уже будет лучше.

– Даша, – окликнула она меня уже у двери.

– Да?

– А я правда красивая?

– Конечно, Анюта, ты очень красивая.

– Анюта… Рома раньше называл меня так. Ты хорошая, Даша…

Когда я выходила от них, было уже почти девять.

Что-то меня начинает напрягать эта семейка.

Тетя Лариса вышла пить со мной чай, когда я вернулась домой.

– Видела сегодня твоего отца, – сказала она, когда я села ужинать.

– И как он?

– Выглядит вроде нормально. Ты не надумала с ним встретиться?

– А зачем мне это?

Я осталась без матери, когда мне было четыре года, и сразу после этого тетя Лара забрала меня к себе.

С отцом мы встречались по выходным. Он исправно забирал меня в воскресенье, мы ходили в парк или в кино, он покупал мне мороженое, но я всегда чувствовала какую-то неловкость, находясь рядом с ним. Сейчас я бы сказала, что мне казалось, словно я была ему в тягость, словно он встречался со мной не потому, что действительно хотел меня видеть, а потому, что так надо. Я много раз просила тетю Лару пойти со мной, но она всегда отказывалась.

Потом у отца появилась женщина, и наши встречи стали гораздо более редкими, пока не прекратились совсем. Он по-прежнему перечислял Ларе деньги на мое содержание, но за все это время ни разу не позвонил, разве что присылал открытки ко дню рождения, в которых год за годом желал мне успехов в учебе. Потом у него родился сын, и он переехал на другой конец города.

В год, когда я окончила институт, он вдруг снова объявился: позвонил мне и предложил встретиться.

Честно говоря, я не испытывала никакого желания видеть этого совершенно чужого мне человека, но Лара настояла на том, чтобы я приняла его приглашение.

– Он твой отец, – говорила она, – самый близкий тебе человек, роднее его у тебя никого нет.

– Мой самый близкий человек – это ты! – возражала я. – Ты меня растила, тратила на меня силы, время, а что сделал он?

– Ты несправедлива к нему. Он помнил о тебе все эти годы, что делать, если он не из тех людей, кто умеет показать свои чувства, – это никогда не было ему свойственно.

– Как же помнил, – кривилась я, – платил деньги. Откупался.

– Но другие не делают даже этого! К тому же он все-таки позвонил, причем тоже исключительно по собственной инициативе.

Он позвонил, потому что снова остался один: вторая жена от него ушла и переехала за границу, забрав с собой ребенка, работу он потерял, и не осталось никого, кто нуждался бы в нем. Однако все это я поняла позже, когда узнала его получше и послушала его рассказы, а в ту первую встречу я просто увидела унылого, недовольного жизнью мужчину, который не вызвал во мне ничего, кроме щемящего чувства жалости, какое вызывают худые, испуганно вздрагивающие от любого звука бездомные псы.

– Он не всегда был таким, – сказала тетя Лариса.

– И почему только ты его всегда защищаешь?

– Потому что он твой отец.

Я не видела в ее объяснениях никакой логики, и все-таки когда она стала настаивать на том, чтобы я виделась с ним регулярно, через какое-то время уступила. В принципе это было не так сложно: он снова переехал в наш район и жил теперь совсем недалеко, так что мне было нетрудно сходить к нему раз в месяц и послушать его в течение часа или двух.

Рассказывал он в основном о молодости, о том, как с друзьями ходил на рыбалку, ночевал у костра, как бабушка гоняла его за непослушание, вспоминал, как служил в армии, о своей первой любви, случившейся, когда ему было восемнадцать, – еще до мамы. По всему было видно, что настоящее занимает его мало, да и неудивительно: некогда довольно приличная должность на стройке и соответствующие ей привилегии сменила работа сторожем в детском саду, жена бросила, увезла с собой единственного сына, осталась только я – слабое напоминание о том, что и он все-таки создал что-то за свою жизнь. И слабое утешение.

И все-таки когда моя карьера пошла в гору, а я сама из серенькой невзрачной студентки превратилась во вполне привлекательную девушку, стало заметно, как он гордится мной. Как он рад меня видеть, когда я прихожу. Как готовится к нашим встречам – покупает торт или запекает в духовке картофель под майонезом. И тогда впервые за время нашего общения я стала чувствовать его присутствие в моей жизни, появилось ощущение, что у меня действительно есть отец.

Так продолжалось, пока не появился Костя – один из тех немногих парней, которым посчастливилось отвлечь меня на какое-то время от работы. Я сама не заметила, как все больше и больше времени стала проводить с ним: сначала каждые выходные, потом чуть ли не каждый вечер, мы с ним встречались, созванивались, переписывались, а все остальное время я не переставая думала о нем.

За несколько месяцев, в течение которых развивался наш бурный роман, я ни разу не была у отца. Звонила ему всего пару раз, извинялась, обещала, что скоро обязательно зайду, но закончилась весна, началось лето, и среди всех невозможно важных дел, связанных с Костей, я так и не нашла минутки, чтобы забежать к нему.

А потом Костя предложил мне переехать к нему, и я испугалась. Перестала отвечать на его звонки. Снова захотелось с головой погрузиться в работу, вернуться к недочитанным книгам, увидеться наконец с отцом.

Представляя, как он обрадуется, я позвонила ему, чтобы сообщить, что приду к нему в субботу, однако он отнесся к этой новости неожиданно прохладно. Сказал, что на выходных не сможет, и поспешил закончить разговор, ссылаясь на то, что занят. От разговора остался неприятный осадок, но ничего страшного, подумала я, всякое бывает.

Встретились мы случайно – на выходе из магазина – уже в начале сентября. Он хорошо выглядел, сказал, что устроился прорабом на стройку, – конечно, не то, о чем мечталось, но все же поближе к любимому делу. С ним была женщина. Довольно милая, примерно одного с ним возраста. Мы поговорили совсем недолго и разошлись в разные стороны.

С тех пор мы больше не встречались, только перезванивались изредка, да и то звонила в основном я, а он сам объявлялся только по дням рождения да на Восьмое марта. У меня снова появилось чувство, что я ему не нужна, но, помня о том, что говорила тетя Лариса, какое-то время еще пыталась сохранить наши с ним отношения. А потом он не поздравил меня с моим тридцатилетием. Не позвонил мне ни в день моего рождения, ни через день, ни через два – по-моему, он просто забыл о нем.

Так что как бы тетя Лариса ни настаивала на том, что он мой отец, что роднее у меня никого нет, что он любит меня, даже несмотря на то что так себя ведет, слышать ничего об этом не хочу. Да, он такой, не умеющий беречь то, что у него есть, его не хватает на любовь сразу к нескольким людям, но разве это мои проблемы?

– Но ведь ты такая, же как он, – говорит мне Лара. – Ты вспомни, когда у тебя появился Костя, ты тоже забросила всех и сконцентрировалась на ваших с ним отношениях! И это ладно, что вы довольно быстро разошлись, а если бы нет? Возможно, ты так и была бы поглощена им до сих пор.

– Да, но я звонила ему и уж точно никогда бы не забыла про его день рождения! Так что не надо меня опять с ним сравнивать. У него снова есть его любимая работа, новая женщина – вот и пусть наслаждается, я очень за него рада. Но сама я больше ничего не хочу о нем знать.

Я знаю, что Лара все равно со мной не согласна, но думаю, она просто не была на моем месте.

Я радость, тихая, светлая, я свет, я любовь. Я люблю своего отца, он идеальный объект для любви, для тренировки умения прощать. Так что, конечно, я его люблю, пусть у него все будет хорошо.

За несколько дней до Нового года я пришла в Ромин таунхаус и обнаружила тот же кавардак, что был в день моего рождения, только ко всем перевернутым и перемешанным между собой вещам добавился еще один нагоняющий тоску штрих: было разбито все, что могло быть разбито. Слава Богу, двери и журнальные столики оказались достаточно прочными.

Пока я озиралась вокруг и прикидывала, сколько уйдет времени на уборку этого бедлама, из спальни вышел Рома и стал быстро спускаться по лестнице. Против обыкновения на нем в этот день были надеты костюм и белая рубашка, расстегнутая у ворота, которые, однако, шли ему не меньше, чем рваные джинсы.

– Ты здесь больше не работаешь, – сказал он, увидев меня. – Сколько я тебе должен?

Я сказала.

Достав из внутреннего кармана бумажник, он отсчитал нужную сумму и передал мне.

– И еще столько же в качестве компенсации за срочность увольнения, – добавила я вдруг.

Он смерил меня взглядом, потом снова полез за деньгами и выдал мне половину того, что я запросила.

Что ж, и на этом спасибо.

– А как же Тиша? – спросила я.

– Эта сука здесь больше не живет.

По дороге домой я снова почувствовала, как заныла нога.

«Только этого и не хватало», – безнадежно подумала я.

Снова крема, мази, витамины, частые пробуждения ночью, вынужденное безделье днем. Радует только то, что на этот раз нога болит не так сильно, но я все равно заметно хромаю и не решаюсь выходить на улицу. Хорошо, что работы нет и я могу позволить себе оставаться дома.

Хотя еще как посмотреть, хорошо это или не очень.

Когда денежные запасы не пополняются, кажется, что они начинают убывать даже быстрее, чем ты их тратишь. Опять настала пора платить взносы по кредиту, и я в который раз подумала, что надо или срочно искать новую работу, или, пока у меня не отобрали мое имущество за неуплату, завязывать со всем этим. Продать эти несчастные квадратные метры и больше не греть ими голову – зачем они вообще мне нужны? Это раньше я была успешным юристом, могла позволить себе вкладывать деньги в недвижимость, но сейчас, когда я не пойми кто с весьма туманной перспективой, странно заниматься подобными делами. А деньги, вырученные от продажи машины, не бесконечны.

Подумав обо всем этом, я вернулась к Гражданскому кодексу. На днях он случайно попался мне на глаза, и, полистав его, я поняла, что подзабыла некоторые детали. Надо бы повторить, к тому же время пока есть.

В день, когда я в первый раз после своей болезни вышла на улицу, мне позвонила Тиша. Как раз немного потеплело после новогодних праздников, слегка пригревало солнце, начавшее клониться к весне, я уже почти не хромала и настроение у меня по этому поводу было довольно приподнятое. Правда, вопрос о моем дальнейшем будущем был по-прежнему открыт, поэтому ее звонок пришелся, как никогда, кстати.

– Даша, привет, пусик! – выпалила она в трубку. – Хочешь снова работать у меня?

– Конечно, – сказала я, – разумеется, хочу. Когда приступать?

– Сможешь завтра? Тут такой бардак…

Я вспомнила, в каком состоянии оставалась квартира, когда я уходила, и смиренно вздохнула.

– Конечно, – снова отозвалась я. – Значит, завтра.

– Ну все, тогда я тебя жду! Пока-по… Ой, подожди, ты же не записала адрес! У тебя есть ручка и листок под рукой?

– Да я вроде не забыла еще, – улыбнулась я.

– Да нет, ты не поняла: я не живу больше с Ромой, я ушла от него.

– Но ты же говорила, что никогда его не оставишь!

– Мало ли что я говорила, – фыркнула Тиша. – Этот импотент тоже говорил, что никому не позволит меня обижать, а сам только тем и занимается последнее время, что норовит сделать мне побольнее.

– Так ты теперь живешь одна?

– Что ты, я встретила такого парня! – воскликнула она. – Не чета этому придурку Роме. Конечно, не такой красивый, но для мужчины это и не главное. Никаких девиц, наркотиков, ночной работы, ты не поверишь, это такой кайф – просто посидеть вечером дома, выпить бокал красного вина, посмотреть вместе фильм, а потом всю ночь неторопливо заниматься сексом… Правда, на самом деле всю ночь еще ни разу не получалось, потому что утром рано вставать, но так даже лучше. Он каждый раз спрашивает, как у меня прошел день, чем я занималась, о чем думала, наверное, первый раз я интересна кому-то не только как тело, и это так… волнующе. Но вот его квартира – это такое убожество, сама завтра увидишь, столько надо будет переделать, просто руки опускаются! Нашла чем писать?

Она продиктовала мне адрес, и мы попрощались.

Все хорошо, все просто замечательно.

Не понимаю, как у Тиши повернулся язык назвать эту квартиру убогой, когда-нибудь у меня будет такая же.

Жилье нового Тишиного поклонника находится на верхнем этаже шестнадцатиэтажного дома, его огромные, почти во всю стену окна выходят на реку, и, глядя в них, ты оказываешься прямо напротив подвешенного среди неба солнца. Очень светлые теплые цвета, светло-коричневое дерево, светлая мебель, плетеные циновки, жалюзи из натуральной соломки и никакого стекла – глаз просто отдыхает после ледяного Роминого таунхауса. Слегка грязновато, правда, хотя даже не так: немного не убрано. Пыль на полках и в углах, мебель стоит немного неровно, на чашках коричневый налет от чая и заляпанная какими-то пятнами ванная комната – сразу видно, что квартира принадлежит мужчине. Но все это было бы несложно исправить.