Текст книги "Только папе не говори! Дневник новой русской двадцать лет спустя"

Какое сегодня число? Прошло два-три дня или четыре

День

Я по праву занимаю тут бункер. За эти три дня во мне нарастала пневмония.

Третий день тридцать восемь или тридцать девять. Температуру не сбить. Сатурация девяносто или девяносто один. Это мало.

Врач послушала меня, сказала, что у меня, скорей всего, уже пятьдесят процентов поражения легких. Это много.

Плохо мне, плохо, плохо… Пойти в туалет – огромное путешествие. И очень опасное, потому что на это время нужно выдернуть из носа кислородные трубочки, а как тогда дышать?..

Про меня говорят «больной на кислороде». Я – «больной на кислороде».

Что такое быть на кислороде? На стене висит баллон с водой, из него торчит трубка с наконечниками для носа. Вода бурлит, кислород поступает в нос. Дозу регулируешь сам, то есть подачу кислорода. Мне сказали повернуть краник до отметки десять. Выше есть еще деления. Очень успокаивает, что у меня есть кислород в запасе.

Мне страшно. Я не то чтобы прощаюсь с жизнью, но думаю – а вдруг прощаюсь? Все знают, что бывает вторая волна. Она может прийти в любую минуту.

Как не думать про вторую волну? Как каждую минуту думать про вторую волну? Когда уже можно будет не ждать ее каждую минуту? Как бывает в книгах? Выйдет старый усталый врач и скажет «кризис пройден, теперь выздоровление только дело времени». Есть ли при ковиде момент, когда кризис пройден?

Врач-горошинка в скафандре приходит каждый день. Я смотрю на нее жалкими глазами и спрашиваю жалким голосом: почему мне становится хуже, вы же меня лечите?..

Горошинка отвечает, как автомат: «Вы болеете новой короновирусной инфекцией, ничего нельзя прогнозировать». Ей велели так отвечать? Больным от врачей нужен прогноз! Если бы она сказала «через три дня должно стать лучше», или «у всех так, потерпите», или «так и должно быть, не волнуйтесь». Но ее слова означают: никто ничего не знает, сходите с ума, положитесь на… на что? На ничего.

Телефон звонит каждую минуту.

Андрей говорит «дыши, малыш, дыши!». Развил кипучую деятельность по доставке специальной медицинской кровати. Я буду на ней спать, когда приду домой. После поражения легких нужно спать полусидя. Мне приятно думать, как медицинская кровать испортит интерьер в спальне, как будет стоять поперек, я буду о нее спотыкаться: это означает, что я приду домой.

Мама… бедная мама. Спрашивает механическим голосом: «Ну, как ты себя чувствуешь?» Впала в моральную кому.

Мура: нервничает. Многословно рассуждает. Можно ли было избежать пневмонии? Нужно ли было в первый же день лечь в больницу? Начать превентивное лечение? Да? Нет? Или да? Правильные ли лекарства прописали ее друзья? Есть ли лекарства получше? Как меня лечат? Антибиотики, антикоагулянты, дексаметазон? Какие-то ее знакомые дексаметазоном спасли собаку от смерти. Требует предоставить схему моего лечения, чтобы обсудить со своими друзьями и откорректировать.

С девочками не разговариваю. Яша пишет «ладно уж, отдам тебе твоего пупса», Аркаша пишет «Яша меня ударила». Ольга, Алена и Ирка каждую минуту пишут «как ты сейчас?» Но что ответишь, когда сейчас так, а через минуту не знаешь как.

Вечер

…За окном темно. Я заперта. Кажется, у меня паническая атака.

Сказала себе «немедленно возьми себя в руки!». Не помогло.

Ущипнула себя. Не помогает. Паника уносит меня в море… или в океан. Я захлебываюсь, тону, в горле бьется волна… я сейчас погибну!.. Если не начну рассуждать логически.

Если рассуждать логически: вот стул.

Можно взять стул и разбить окно. Перевалиться через подоконник, упасть. Почувствовать под собой землю. Земля поможет.

Я почувствовала под собой землю! Как будто я всё это сделала – разбила окно, выбралась наружу, скатилась на землю… вот она, земля! Надо всё время смотреть на стул, не сводить со стула глаз, повторять «вот стул».

…На самом деле это иллюзорная надежда: стул не поможет. Необходимо принимать во внимание факты: у меня нет напильника. На окне решетки, а напильника у меня нет. Без напильника мне не разбить окно стулом. Мне страшно засыпать. Заснешь – а вдруг во сне вторая волна? Заснешь – станешь совсем беспомощным. Пока я не сплю, я хотя бы что-то контролирую. Хотя бы понимаю, что я жива.

Между тем, мое глубочайшее убеждение – всё это происходит не со мной.

Звонок. Андрей: дыши, малыш, дыши!

Ночь

Температура сорок. Я в другой палате, я даже не помню, как сюда попала. Кровать прямо у окна, если сесть, увижу траву.

Я так сильно кашляю, словно я пододеяльник, меня вывернули наизнанку, повесили на веревку, и я полощусь на ветру.

Так сильно кашляю, что не могу даже сесть на кровати. А еще нужно встать. Туалет далеко, в двух метрах от кровати.

Но человек может всё, если захочет! Если ляжет на бок… свалится на пол… встанет на четвереньки… немного проползет… привстанет, схватится за спинку кровати… и бочком-бочком, держась за стену… привалится к двери туалета… упадет на раковину…

Закашлялась, умылась, приложила ко рту полотенце. ЧТО ЭТО? Кровь?

Алая кровь! На полотенце.

Я кашляю кровью. Я кашляю кровью, Господи, почему?.. Ночь, я в бункере, одна, кашляю кровью. Чахотка. Туберкулез, открытая форма. Алая кровь на полотенце, кровь! Сейчас умру от ужаса.

Но если немного поразмыслить? Дома, несколько дней назад у меня не было туберкулеза. За несколько дней в больнице я не могла докашляться до открытой формы туберкулеза! Или могла? Вот же алая кровь на полотенце.

Если человек бочком-бочком, держась за стену, схватится за спинку кровати, немного отдохнет… привстанет, свалится на кровать…

Это была странная ночь: как будто у меня больше не было меня. Когда не хватает кислорода, человек находится в состоянии измененного сознания. Наверное, мне не хватало кислорода из трубочек. Я хотела только дышать. Я так хотела дышать! У меня не стало меня, ни сознания, ни возраста, ни тела… только я и мама с папой, как будто мама с папой ведут мою душу за ручки.

В бреду в голове носились, как ветер в пустой комнате, обрывки из детства: Валя-Валентина, что с тобой теперь, белая палата, скошенная дверь… есть в близости людей заветная черта… отрывки из учебника «Родная речь» про лесок и полянку… И почему-то очень настойчиво «Три товарища», как Патриция лежала под соснами, укутанная в плед, и дышала. И одно-единственное, такое страстное желание – оказаться под сосной! В горах под сосной. Чтобы воздух, острый воздух. Дышать. Дышать, дышать! Патриция же дышала! Больше ничего не надо, только бы глоток воздуха.

…Так прошла ночь: дышать, мама, папа, Патриция под сосной, Валя-Валентина, дышать, дышать. Утром я сказала сестре в скафандре, которая пришла за градусником.

– Не отдам! Не отдам градусник, нельзя… он заразный… Не подходите близко, у меня чахотка.

Сестра посмотрела на меня с опаской. Решила, что я сошла с ума: от недостатка воздуха страдает мозговая деятельность. Я показала полотенце в крови, и сестра унеслась быстрее лани. …И больше никто ко мне не пришел: все испугались.

Я нахожусь в инфекционном отделении. Куда меня теперь поместят? В еще более инфекционное отделение? Есть ли у них еще более инфекционное отделение? Еще более чумной барак? Как несправедливо и неправильно, что это случилось именно со мной… Но ведь с кем-то это случается, так почему бы не со мной… Увижу ли я когда-нибудь маму? Андрея? Муру? Яшу и Аркашу? Девочек? Шницеля и кота?

Через полчаса. Я увидела их через полчаса. Кроме мамы, конечно, а также Шницеля и кота. Я села в кровати и всех увидела.

Под окном стояли:

Андрей – с мрачным лицом.

Мура – с лицом взрослого человека, у матери которого чахотка.

Алена – с водителем и кастрюлей.

Ольга – с кастрюлей.

Ирка-хомяк – с кастрюлей.

Яша – с Аркашей.

Почему все тут, от кого узнали, что у меня чахотка?..

А-а, да, от меня. Проснувшись, я написала: «У меня всё хорошо, чахотка, когда-нибудь увидимся, сейчас всё лечат» – и разослала всем. Чтобы они не пугались. Действительно, сейчас не те времена, когда белошвейка, кашляя в платочек, угасает в своей каморке. Сейчас времена, когда туберкулез лечат!

Вся компания с трагическими лицами и кастрюлями выстроилась за окном. Яша попыталась забраться по стене к окну, Аркаша дернула ее за ногу, Яша упала.

Показала знаками, чтобы они уходили на работу и в школу, туберкулез сейчас лечат, когда придет врач, я позвоню.

Андрей выставил вперед подбородок. Аленин водитель показал пальцем на его подбородок и покачал головой. Водитель прав, выставленный вперед подбородок означает «мы будем ждать врача здесь».

Долго ждать не пришлось, через десять минут пришел огромный толстый доктор, зав. отделением. Зав. отделением не приходит просто так, но я же не рядовой пациент, у меня чахотка.

Врач послушал меня, рассмотрел полотенце в крови. Сказал: «Сочувствую… так бывает». Это меня очень поддержало: так бывает, я не единичный случай без прогнозов.

За окном все ждали вердикта врача, и как только врач договорил, я позвонила Андрею.

– Всё хорошо! Значительное поражение легких, процентов шестьдесят – семьдесят. Но туберкулеза нет! Кровь на полотенце не чахотка! От кашля рвутся пораненные альвеолы. Я так сильно кашляю, что они рвутся, и идет кровь!

Андрей стоял с мрачным лицом. Все кричали: «Ну, что, что?!» и дергали его за рукав. Любой человек обернулся бы и сказал: «Чахотки нет», но не Андрей. Он стоял с мрачным лицом. Все подумали, что я сообщаю ему плохие новости, и он крепится изо всех сил.

– Мама! – панически закричала Мура.

– Белка! – заплакала Яша, за ней заплакала Аркаша.

– Что, что?! – Ольга и Ирка дергали Андрея за рукав.

Андрей молчал с напряженным лицом. Алена принялась кому-то звонить, очевидно, хотела, не теряя времени, записаться к лучшему врачу по чахотке.

Я нажала отбой, позвонила Муре, и уже через долю секунды Мура закричала: «Не чахотка!»

Все улыбались, Алена перестала звонить, Аркаша ущипнула Яшу, Андрей всё еще молчал и хмурился. Мура считает его лучшим отцом в мире. А я считаю, мне повезло, что они неродные отец и дочь. Если бы Муре достался его темперамент, у меня под окном было бы сейчас два мрачных человека с выставленными вперед подбородками.

Когда все успокоились в меру своего темперамента, оказалось, что они не теряли времени даром: общались с шаманом. У Алены есть знакомый шаман, с которым она поддерживает связь по мессенджеру. «Тебя отмолил шаман» – написала мне Алена. Ну, и, конечно, она принесла бульон. Шаман и бульон из молодой телятины.

«Куриный лучше», – написала мне Ольга, показала свою кастрюлю.

«Крепкий говяжий бульон, самый лучший, с морковью», – написала Ирка-хомяк.

Сколько же у меня бульона… у меня столько бульона, что можно залить бульоном город на Неве… Внезапно на меня навалилась такая слабость, что я заснула прямо посреди разговора.

Прошло 5 дней

…– Ты сказала, что ты раз – и всё! Что раз и всё? Удалила запись. Чтобы ее не было. Потому что это так ужасно, что после этого нельзя жить! Не могу тебе сказать, что я услышала. Не могу это произнести. А если удалить запись, то этого не было! Понимаешь?

Конечно, понимаю, мне просто трудно говорить. Но я всё понимаю: Алене пришло звуковое сообщение. Алена стерла запись, чтобы ее не было. Стереть всё, что нам не нравится, и сказать, что этого не было – это правильно. Вопрос в том, как это связано с Алениным бизнесом, с поставками, договорами, налоговой.

– Я спросила: кто эта женщина?.. Он покрутил пальцем у виска и сказал «какая женщина, ты сошла с ума?» и «ты всё придумала».

Женщина?..

– Я скажу тебе только одно слово из этого разговора: «жена». Он сказал «жена сегодня будет поздно». Он сказал обо мне «жена»! Это я – «жена»?.. Я такого не заслужила, чтобы он кому-то говорил обо мне «жена»…

…О, господи, всего-то… Никита случайно послал Алене запись разговора: женский голос спрашивает, когда они увидятся, он отвечает «жена сегодня будет поздно». Но «жена будет поздно» бывает разная: может быть «я люблю свою жену, она будет поздно», а может быть «жена будет поздно, давай увидимся». Так бывает: Никита разговаривал с Аленой, закончив разговор, случайно нажал на микрофон, и начал разговаривать с тем, кто был рядом. Затем случайно послал записанный разговор Алене. Алена стерла запись и не помнит, что было дальше.

Почему Алена так разволновалась? Конечно, много тайного стало явным из-за того, что люди полностью перенесли свои жизни в телефоны, но в данном случае это просто глупое недоразумение.

– Вообще-то, я помню, что было дальше. Дальше был кошмар. У него есть женщина. У них давние отношения. Она повторила «мы» и «у нас». Но дословно я не помню. Теперь я никогда не узнаю, что там было. Я же стерла запись. Теперь я даже не уверена, что я это слышала.

Я согласна с Никитой: Алена сошла с ума и всё придумала.

Алена стерла запись, и у нее случилось озарение: раньше телефон ночью всегда лежал на тумбочке у кровати, а теперь не лежит. Днем Никита прячет телефон в карман.

– Он прячет от меня телефон уже год… или месяц, точно не помню. Ему постоянно приходят эсэмэски, я думала, это предложения кредитов. Я всю ночь рыдала, а он спал. Представь, я рыдаю, а он спит! Разрушил мой мир и спит.

Уверена, что всему есть объяснение. Эта запись не имеет к Никите никакого отношения. Рядом с ним случайно оказалась какая-то девушка. Разговор незнакомой девушки с другом случайно записался на Никитин телефон, и он случайно послал его Алене. Никитино алиби, как говорит мама, шито белыми нитками. Но шитое белыми нитками алиби всегда оказывается правдой, потому что человек не готовит его заранее.

– Я решила: не буду молчать! Я честный человек, я никогда его не обманывала, и он пусть мне скажет честно! Пойду к нему, и спрошу! Потом решила: нет. Я больше никогда не буду об этом говорить. Не хочу выяснять, расспрашивать. Хочу остаться собой, нами. Помычи, если понимаешь.

Мне трудно говорить, но мычать не трудно.

Я промычала «ууу». Ну, конечно, я понимаю! Это как будто волшебная чашка стоит в буфете… если достанешь и начнешь рассматривать, окажется, что она не волшебная.

Я мычала искренне! Алена посмотрит на Никиту круглыми глазами, спросит «ты меня обманываешь? …А как же мы?» И тогда всё прекрасное, что есть между ними, на глазах покроется ржавчиной. Больше не будет никаких «мы». Между ней и Никитой разверзнется пропасть, как в мультфильмах, когда рушится мост, персонажи остаются по разные стороны, и ничто уже не будет прежним. Алена решила молчать, чтобы все, о чем она молчит, перестало существовать, а «мы» остались. Алена умная.

– Но мне все-таки кажется, что Никита не врет. Потому что если он врет, то это конец жизни, – сказала Алена. – Вздохни, если ты меня понимаешь.

Я понимаю: если Никита врет, то это конец Алениной жизни. Но я не могу вздохнуть, у меня низкая сатурация. Могу помычать.

Пришел мальчик-медбрат и сказал: «Мы идем на КТ». Как хорошо, что обо мне не забыли!

Не идем, а едем. На каталке, – уточнила я.

Мальчик сказал: «Наденьте свитер, идти через улицу».

Мальчик-медбрат как куклу тащил меня по коридору, прислонял к стенке, опять тащил, я пыталась прилечь на полу, присесть на асфальте… Десять метров по коридору, пять метров по улице, два метра по коридору, мы в закутке у кабинета… уфф!

Перед КТ в закутке нужно было снять свитер. Я из последних сил стащила свитер, и так, вывернутым наизнанку, бросила на стул. А когда выходила из кабинет, увидела, как мальчик-медбрат, чужой мальчик… чужой мальчик берет мой свитер, выворачивает его на правую сторону и кладет на стул. Чтобы я могла надеть свитер сразу в рукава. Он вывернул мой свитер! А я ведь ему не мама, не мамина подруга. Есть ли на свете кто-нибудь добрее, чем этот мальчик-медбрат, который сделал такую простую вещь?.. Мальчик-медбрат увидел, что я вытираю глаза свитером, и удивился «не плачьте, КТ же не больно».

Прошло еще 5 дней

Попросила, чтобы Андрей приехал за мной один. Сидела на кровати, ждала. Почему из больницы всегда уходишь с пакетами, как будто годами вел хозяйство в палате? Дышала через трубочку. Отчего-то низкая сатурация, девяносто три-девяносто четыре, много ниже нормы. Трудно говорить, трудно дышать.

Когда скажут «на выход», мне придется оторваться от кислородной трубочки и дышать самой. Дома я буду дышать с кислородным аппаратом, его привезли Мурины друзья. Но как я буду дышать по дороге домой?

По дороге домой заехали в какой-то двор. Во дворе дуб. Андрей вытащил меня из машины, я сделала шаг, обняла дуб. Прижалась носом к стволу. Дышала, нюхала дерево. И воздух тоже нюхала, воздуха было больше, чем в палате, целое небо воздуха!

Дома всё, как будто я вернулась из командировки или с того света. У кровати огромный, в половину холодильника, кислородный аппарат.

Андрей включил кислородный аппарат, убедился, что я знаю, как засунуть в нос трубочку, и уехал на работу. Будет звонить каждый час.

Лежу, смотрю на кислородный аппарат. Когда смотришь, становится спокойней: аппарат здесь, вот трубочка, я не задохнусь. Если что, схвачу трубочку, засуну в нос и не задохнусь.

Позвонил Андрей.

– Спишь или просто лежишь? Тебе можно полусидеть.

– Полусижу.

Я полусижу в кресле, в салоне красоты. Мне делают маникюр.

– Дышишь сама или с аппаратом?

– Аппарат дома, – машинально ответила я, бывает, что случайно скажешь правду.

– Аппарат дома, а ты где?!

Андрей не в силах представить, что организм, который он с трудом довел до кровати, ожил и направился на маникюр.

– Я тоже дома, где же мне быть? Я имела в виду, что дом для меня пока ограничился спальней, я даже на кухню не выхожу… вот это я имела в виду.

– Тебе нельзя вставать. Давление кислорода достаточное, не надо увеличить? Я сейчас приеду и отрегулирую.

– Нееет! Я сплю. Может человек спокойно поспать?..

Человек, как известно, может всё: может поспать, а может позвонить в салон красоты, назначить маникюр, педикюр, стрижку, окраску бровей. Человек может всё, но лишь в том, конечно, случае, когда этот человек многолетний клиент салона. Человек может всё, если захочет: захочет – встанет с кровати, захочет – дойдет до салона – всего-то перейти улицу и три ступеньки вверх… Подняться на три ступеньки у входа в салон мне помогли прохожие, потому что я начала падать в обморок.

Страшно быть без трубочки во время маникюра, но особенно тяжело мне далась стрижка: нужно держать голову прямо, а я всё время проваливалась в сон, и тут же просыпалась от страха, что не хватит воздуха, дергала головой, как корова, отгоняющая мух. Челка получилась немного кривая.

…Андрей пришел, а я в кровати, как будто и не выходила. С моей стороны глупо было бояться, что он заметит новую стрижку.

Вторник, 19 октября

Андрей вывел меня во двор, из двора на улицу, затем с остановками до памятника Довлатову. У памятника Довлатову я осталась, а Андрей ушел. Приехал за мной к памятнику на машине: я не могла идти обратно. Посмотрела в приложении «здоровье», сколько я прошла. Двести восемьдесят шагов.

Остальное время, весь день, принимаю гостей как Людовик Четырнадцатый, в спальне, в пижаме. По одному гостю в день.

Думала, что первой придет Ирка-хомяк, заглянет по дороге из театра… Ей всего-то нужно нажать на другую кнопку в лифте. Но Ирка проехала на лифте мимо меня. Она занята. Чем?.. Вот так и бывает: стоит уехать в командировку или лечь в больницу, и тебя исключат из повседневной жизни, а потом и вовсе забудут.

Пришла Ольга.

– Помнишь, я сказала «у меня есть секрет, ты ахнешь, когда узнаешь, только не говори Алене»?

Прекрасно помню, как раз перед тем, как я заболела.

– Ну, давай, ахай… Пиф. Я делаю инвестиции в будущее.

Пиф?.. Понятно, Пиф. Ольга открыла неизвестного молодого писателя. Пиф это настоящая фамилия или псевдоним? Хорошо звучит для писателя, кратко, экспрессивно, легко запоминается. Ольга даст Пифу путевку в жизнь. Пиф станет новым Пелевиным, а Ольга его Державиным. Новое имя – это хорошая инвестиция на черный день.

– Я делаю инвестиции в будущее, в мое, – пояснила Ольга, немного стесняясь. – Чтобы у меня было что-то на черный день. Собираюсь купить фонды. Хочешь со мной?

– Хочу! Какие фонды?

Ольга набрала в телефоне «пиф», показала мне. Паевой инвестиционный фонд (ПИФ) – это инструмент для заработка на фондовом рынке для тех, кто не имеет времени и желания вникать во все тонкости процесса выбора акций и облигаций для инвестирования.

– Мне это подходит, у меня как раз нет времени и желания вникать… тут написано, что ПИФ лучше, чем вклад.

– У тебя есть вклад? – удивилась я.

Ольга много пишет, много путешествует (ездит по приглашению издательств на книжные ярмарки в России и Европе), но зарабатывает не так уж много. Если ей предстоят крупные траты, к примеру, диван, она одалживает у Алены. Ольгиному дивану ровно полвека, она спит на нем с пяти лет. Другой бы на ее месте продал какую-нибудь картинку, к примеру, эскиз Судейкина, и купил много диванов, но Ольга не поменяет эскиз Судейкина на диван. К тому же эскиз Судейкина принадлежит Ольге формально, в будущем это дар городу.

Ольга думает про инвестиции в будущее? У Ольги есть вклад?

– Ну, почему сразу вклад… нет у меня никакого вклада. У меня всё по плану: сначала я отдам Алене долг за диван, потом куплю ПИФ. А пока я начала играть на бирже. Это доход, финансовая безопасность. Я купила акции Apple. Сейчас все играют на бирже.

Все – это кто? Я не играю на бирже.

Не могу прийти в себя: Ольга – играет на бирже?! Неужели у всех моих близких есть тайны? Мои близкие играют на бирже, имеют внебрачных дочерей, проигрывают состояния, танцуют аргентинское танго, заводят любовниц? (Любовницы – это Никита, пока предположительно.) Неужели только я одна живу открыто и честно?

– Я купила акции Apple. Одну акцию.

Акцию… Когда твой друг, который пятьдесят лет спал на старом диване и думал только о прекрасном, вдруг оказывается финансовым воротилой, биржевым игроком, первая мысль любого человека – а как же я? Кто-то хлопотливый во мне сказал «хм, а не упускаю ли я что-то важное в жизни?».

– За прошлый год я получила доход двадцать два евроцента – с притворно рассеянным видом удачливого игрока на бирже сказала Ольга. – За год мой инвестиционный портфель увеличился на двадцать два евроцента. И это только начало! Если ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю.

– Ну… поздравляю!

– Спасибо. С этого дохода я должна заплатить налог тридцать процентов. Это семь евроцентов.

Тайное всегда становится явным: я припоминаю, Ольга стала игроком на бирже прямо на моих глазах.

В прошлом сентябре она вела конференцию по женской прозе, и вдруг у нее пикнул телефон: пришло сообщение из Сбербанка. Это был неожиданный гонорар. Прекрасно помню ее радостное выражение лица, потому что сидела рядом с ней. Теперь тайное стало явным: Ольга тут же, на конференции по женской прозе, купила в Сбербанке одну акцию за сто шестьдесят долларов. Я не обиделась, что она купила акцию втайне от меня, – биржевые игроки не раскрывают свои ставки. Но почему это нужно было делать прямо на конференции?..

…– Как мне заплатить семь евроцентов? Нужно заполнить много бумаг. Я не могу, я ничего не понимаю. По-моему, о налоге в семь евроцентов можно забыть, разве нет? Но Ольга считает, что нельзя забыть.

…Мы не смогли справиться с налогом. Пришлось ждать Андрея.

Андрей отнесся к Ольгиной предприимчивости скептически, а к самой Ольге невежливо: покрутил пальцем у виска и велел даже близко не подходить к ПИФу.

– Твой инвестиционный портфель увеличился на двадцать два евроцента, а уменьшился на четыре тысячи шестьсот восемьдесят рублей. Ты понимаешь: дивиденды двадцать два цента, а потери четыре тысячи рублей, – втолковывал Андрей.

– Ну, и что? За год акции выросли на тридцать три процента! А когда я купила, они упали. Акции же туда-сюда… ты ничего не понимаешь в игре на бирже. Как мне заплатить семь центов?! Если я не заплачу семь евроцентов, мне запретят участие в торгах!.. Я попаду в черный список людей, которые не платят налоги.

– Вот и хорошо, – кивнул Андрей.

– И меня никогда не пустят в Америку, – глядя в сторону, сказала Ольга.

– А-а. Я понял. Тогда, конечно. Так бы сразу и сказала, что дело в Америке. Сейчас заплатим твой налог.

Ольга тут же приняла независимый вид: не выносит, когда ее жалеют. А Андрей, вот так, напрямую, «я понял, сейчас заплатим твой налог»! Когда Ольга уйдет, скажу ему, что поступил нетактично, чтобы в следующий раз думал, что говорит! У каждого есть скелет в шкафу, но друзья обязаны делать вид, что скелета нет!

Мы никогда не говорим об Антоше. Мама Антоши уехала в Америку, когда Антоша был маленьким. Антоша остался с Ольгиным мужем и Ольгой. Ольга никогда не называла Антошу «сын моего мужа», она говорила «Антоша» так мягко, как будто прижималась щекой к пуховой подушечке.

Ольга растила Антошу: филармония, Мариинка, прогулки с путеводителем, театры, выставки и концерты, чтение Бродского за завтраком. Ольга разумный человек, понимала, что ребенка нельзя слишком загружать: театр и филармония вечером, а днем теннис, восточные единоборства, фехтование. Антоша играл в теннис, фехтовал, развивался, развивался… Антоша был привязан к Ольге больше, чем Мура ко мне или Аленины мальчики к Алене, он был ее душой, а она была его душой.

Антоша вырос гармоничной личностью, интеллектуалом, спортсменом, любителем оперы, знатоком поэзии.

Антоша уехал в Америку к маме три года назад. Три года, три дня и три часа, сказала бы Ольга… я знаю, она считает часы. Написал Ольге всего один раз: в Америке он многое понял, из-за того, что мама его оставила, ему пришлось жить с психологической травмой брошенного ребенка, а данное ему Ольгой гуманитарное образование усугубило его способность страдать. Ольга боится, что Антоша останется жить с мамой, и ей придется поехать в Америку, объяснить, что… не знаю, что она хочет объяснить. Что Бродский не виноват? Хотя бы повидаться.

Антоша не звонит уже три месяца, три дня, три часа и три минуты!.. Ольга думает, что между Антошей и его мамой есть нерушимая кровная связь, а между ним и Ольгой нет. Если это так, то жизнь устроена несправедливо, нечестно!

А если это не так, то почему Антоша не звонит?.. Очевидно, имеется какая-то важная подсознательная причина, которая нам неизвестна, например, что Антоша свинья.

Если подумать, кровная связь имеет большое значение, огромное! Но только в Ольгином сознании. Почему бы ей просто не позвонить Антоше и не сказать «эй, ты что, свинья?!» или написать. …Со стороны, конечно, легко судить. Если бы Мура была приемным ребенком, интеллектуалом, свиньей, стоматологом, уехала бы к своей родной маме, я позвонила бы со словами «эй, ты что, свинья?!»? Или три года, три месяца, три дня и три часа думала бы «а-а-а, это всё потому, что между нами нет кровной связи!..»? Вот именно. Со стороны так легко судить, что лучше даже не пробовать.