Текст книги "Кто стрелял в президента"

– Трикотин скатывать, ха-ха, – весь следующий день тревожно заливалась смехом товаровед, указывая плотнику деревянным метром, как положить доски на крыльцо.

– Я все-таки не пойму, – размышляла в торговом зале магазина «Теремок» заведующая Гавриловна. – Почто Терешковой мостки на лестницу настилать?

– Пулемет закатывать! – гаркнул однобезногий инвалид Феоктист Тетюев, поджидавший возле прилавка, когда выгрузят портвейн. – Орудие к бою!

Гавриловна вздрогнула.

– Прикрой, атакую! – вошел в раж Феоктист Тетюев.

– Я вот те милицию сейчас вызову! – пригрозила Гавриловна.

– Орудие, по милиции прямой наводкой! – шумел Феоктист Тетюев.

В три часа ночи в квартире Каллипигова раздался телефонный звонок.

– Спишь, товарищ Каллипигов? – строго спросил голос начальника районного отдела комитета государственной безопасности товарища Преданного.

Имени самого товарища Преданного, а так же его батюшки не знал никто, даже молодая супруга Анжелика – в целях повышенной конспирации.

– Не сплю, – почему-то соврал Каллипигов.

– В курсе, значит, уже? – произнес Преданный.

– В курсе, – на всякий случай вновь соврал Каллипигов.

– И что думаешь делать?

– Отдать себя без остатка идее, вплоть до способности в любой миг пожертвовать за нее жизнь, – со сна доложил Каллипигов.

– Ну партбилет ты всегда на стол положить успеешь, – по-товарищески сказал Преданный. – Что ты в данной ситуации делать собираешься?

– Бюро собрать.

– Мысль! – согласился Преданный. – И перед лицом…

– Перед твой в данный момент никого не интересует. Тут не до моральной нечистоплотности, твоей и…

– И Ларисы, – понизив голос, признался Каллипигов, покосившись на постанывающую во сне Зинаиду Петровну.

– Я так думаю, ломать все срочно надо, – голос Преданного был тверд. – Причем до начала рабочего дня успеть.

– До утра не успеть, – на всякий случай сказал Каллипигов. – Как ни как, семьдесят лет строили.

– Ты мне эти аллегории брось! Бандусикация у тебя семьдесят лет, что ли, висит? Вчера еще не было.

– Где не было? – уточнил Каллипигов.

– На «Электротоварах». Ты в городе, что ли, отсутствовал? – догадался Преданный.

– Отсутствовал, – обрадовался Каллипигов. – В район ездил. В связи с…

– Так ты не в курсе, что тут без тебя творится?

– Без меня! – у Каллипигова отлегло от сердца: если что, его в городе не было. – Слушай, буквально на день, в смысле на неделю отъехал, и тут такое! Какое, кстати?

– Такое! – накатом понес Преданный. – Брустверы по всему городу настроены. Для орудий. На милицию пулемет запланирован. К каждому магазину накат возведен. Буквально у каждого крыльца – свежий съезд.

– И о чем митингуют на съездах? Что требуют? Мое имя упоминается?

– Твое – нет. Но твоей матери неоднократно. И все это в тот момент, когда в город едет делегация из Москвы во главе с первой женщиной-космонавтом Терешковой!

– Уже известно, кто эти сволочи?

– В делегации?

– Да нет, затеял антисоветскую деятельность – кто?

– Некто Любовь Зефирова и Феоктист Тетюев.

– Кто такая, Зефирова? – задумался Каллипигов.

– Сопля безногая, – раздраженно бросил Преданный.

– Народ, однако, за собой повела, – раздумчиво произнес Каллипигов. – Вот что. Весь этот коммунизм плюс бандификацию срочно удаляем, брустверы ломаем, Зефирову – на бюро. У тебя, кстати, товарищ Преданный, средства индивидуальной личной защиты наготове?

– Которые?

– Я про противогаз, – уточнил Каллипигов.

– Так бы и говорил. А что, есть опасность химической атаки?

– А черт ее знает.

– Кого?

– Зефирову.

– Зефирова завербована, как пить дать!

Каллипигов обмер.

– Погоди-ка, товарищ Преданный, я у Зинаиды Петровны водички попить попрошу. Зина! Зи-на!

– Ты сейчас не водочки, ты сейчас коньяку шарахнешь, как узнаешь, что я тебе еще скажу. Эта Зефирова ручной пилой, лобзиком из дома пионеров, выпилила вчера порог на почте. Дескать, чтоб легче на почту заезжать. Ты понимаешь, товарищ Каллипигов?

– Банки, мосты, телеграф?!

– Сбербанки! Народ пилами вооружается. Наши топоры лежали до поры.

– Я теперь до самого бюро не усну, – тревожно поделился Каллипигов. – Ты, товарищ Преданный, прерви сейчас со мной связь. Я на телефон сяду – с соответствующими товарищами повестку бюро вырабатывать.

– Повестка одна: борьба с контрреволюцией в лице гражданки Зефировой.

– А Феоктист Тетюев?

– Тетюева придется замять.

– Насмерть? – проявил партийную жесткость Каллипигов.

– Пока нет. Пока замнем устно.

– А чего медлить? Цель заминки какая?

– Ты пойми, товарищ Каллипигов. Руководство скажет: это как же так, один преклонный инвалид, честно скажем, алкоголик, весь комитет государственной безопасности на единственной ноге обошел? В то время, как комитету выделены две «Волги»…

– Верно, – согласился Каллипигов. – Валим все на здоровую Зефирову. Нет, но Тетюев, мразь какая. Родина у него в финскую войну руку отняла, в великую отечественную – ногу. Казалось бы – живи, да радуйся! А он, мразь, так отплатил советскому государству.

– Перерожденец, – с ненавистью произнес Преданный.

– Перерожденец, – согласился Каллипигов. – Ну, до бюро?

В семь часов утра, когда птицы громко пели русскую народную песню, к Зефировым прибыла курьер с бумажкой, приглашавшей гр. Зефирову Л. Г. прибыть к девяти ноль-ноль в райком партии.

– А что случилось? – удивились Зефировы.

– Не знаюти ничаво! – закричала курьер, по совместительству выполнявшая в райкоме обязанности технички.

– Думаю, партия хочет тебя отблагодарить, – догадался Геннадий Павлович.

– За что? – растерялась Люба.

– За инициативу с пандусами.

– Ой! – радостно сказала Люба.

– Инициатива наказуема, – с тревогой напомнила Надежда Клавдиевна.

– Что ты, в самом деле, Надежда! – укорил Геннадий Павлович Надежду Клавдиевну. – Для чего при ребенке высказывать свои ошибочные пессимистические мысли. Ребенок сделал прекрасное доброе дело, ребенка хотят отметить, отблагодарить. А вот я уверен, Любочку путевкой наградят. Или даже грамотой из Москвы.

– Я разве против? Я рада, – Надежда Клавдиевна погладила Любу по голове.

Переехав через мостки на дорогу, Люба услыхала скрежет выдираемых досок, мат топора и дружелюбные крики рабочих. Весь этот трудовой накал разрушенья доносился от книжного магазина «Пропагандист». Люба налегла на ободья колес.

– Товарищи, товарищи! – принялась окликать Люба двух плотников, споро курочивших свежий дощатый пандус.

– Что тебе, девочка?

– Почему вы ломаете? – дрожащим голосом спросила Люба.

– Это ты не у нас спрашивай. Наше дело маленькое. Сказано сломать к лешему, вот и ломаем.

– А кто сказал?

– Каллипигов распорядился. Телеграмма из Москвы пришла – возвести удобства для Терешковой. А она приехать не смогла. Видать, заливали капитально.

– Гондоны! – сказал молодой плотник, который все никак не мог разъехаться с тещей.

У Любы отлегло от сердца.

«Торопились успеть к приезду делегации из Москвы, – догадалась она, – поэтому возвели дощатые мостки. А раз никто не приедет, решили временные доски убрать, а залить пандусы из бетона, чтоб капитальные. Правильно. – Она согласилась с решением городских властей, и в радостном возбуждении покатила к райкому. – Интересно, чем там ее наградят?»

«Конечно, капитальные настилы лучше, – рассуждала на ходу коляска. – Доски – что? Сгниют, как и многие другие инициативы».

Люба ехала по городу с восторженной песней в душе и с удовольствием глядела, как возле каждого магазина орудовали рабочие, разламывая временные деревянные съезды, с тем, чтобы не сегодня-завтра, приступить к возведению бетонных, кирпичных, а кое-где, возле школы, например, и мраморных пандусов.

В холле районного комитета партии и райсовета с Любой приключилась пробка: в здании не было никаких приспособлений для перемещения инвалидов – ни лифта, ни металлических уголков по лестницам, ни узеньких и маневренных колясок для посетителей.

«Вроде, Любушка, нас тут не ждали», – с некоторой тревогой произнесла коляска.

«Как – не ждали? – встрял в разговор покрытый половиком стул вахтера. – Час уж дожидаются в кабинете у товарища Каллипигова».

Вахтер снял трубку внутреннего телефона и доложил, кому следует:

– Зефирова по повестке прибыла.

– Не по повестке, а по вызову, – поправила его секретарша Инесса. – Здесь вам прокуратура, что ли?

– Виноват, привычка.

– Явилась, – прикрыв трубку, доложила Инесса.

– Что же не идет? – раздраженно спросил Каллипигов. – Сколько можно ждать?

– Что не идет? – потребовала Инесса у вахтера. – Сколько можно ждать?

– Подняться, говорит, никак не могу, – принялся передавать вахтер, глядя на кивающую Любу. – Здеся, говорит, будет сидеть, и дожидаться справедливого приговора. Виноват, разговора.

– Просит, чтобы бюро само к ней спустилось, – с ужасом в глазах доложила Инесса. – Здание, говорит, – голос Инессы затрепетал, – не приспособлено. Не располагает, в смысле.

– Это как понимать? – поднял брови Каллипигов. – Какая-то Зефирова смеет утверждать, что наша партия не способна встретиться с трудящимися? Не идет на контакт?

– Видно, так, – заикаясь, согласилась Инесса.

– Что она предлагает? – четко спросил Инессу Преданный.

– Я ж говорю: чтоб вы сами вниз спустились.

– Где это видано, чтоб руководство партии спускалось к народу вниз? – закипел Каллипигов. – Ну, знаете!

– Слушай, товарищ Каллипигов, – наклонившись через стол, тихо предложил Преданный. – Давай сейчас не будем нагнетать напряженность в политической обстановке. Сделаем вид, что просьбам трудящихся идем навстречу, чтоб потом не было со стороны Зефировой клеветы, мол, сами не пошли на контакт. Спускаться вниз, кончено, не будем, это было бы идеологическим отступлением от линии, а попросим, чтоб эту мразь под руки в кабинет внесли.

– Я рук марать не собираюсь, – гордо заявил Каллипигов.

– Товарищ Брюхов, – окликнул Преданный завхоза. – Организуйте, пожалуйста, подъем гражданки Зефировой в кабинет.

– Я? – вздрогнул завхоз Брюхов. – А, ну да…

– Возьмите техничку в помощь, вахтера, еще какой-нибудь вспомогательный персонал.

– Будет сделано, – без энтузиазма отозвался Брюхов.

– А враг-то крепкий попался, – поделился тревогой Преданный. – Даже крепче, чем я предполагал.

– Нет, ты подумай, каковы требования выдвинула, – возмущенно повторял Каллипигов. – Сама к вам, коммунистам, ни ногой, пускай руководство к ней на поклон выходит.

– Опускается до ее уровня, – поддакнула Инесса.

– Я с народом общаться не боюсь, – запальчиво продолжал Каллипигов. – Я, если надо, и в поле к трудящимся выйду, и в окопы. И в подсобку заглянуть не чураюсь, жену даже к этому приучил. Но в данный момент – дело принципиальное. Зефирова попирает все нормы.

– Это не та ли Зефирова? – задумчиво пробормотал представитель райкома комсомола Готовченко.

– Что вы сказали, Юрий Савельич? Знаете Зефирову?

Готовченко вздрогнул. Если сейчас вскроется факт укрытия им, завотдела культуры Юрием Готовченко, фактов антисоветского поведения ученицы школы номер два Любови Зефировой, предложившей однажды сыграть роль Ленина в школьном утреннике, дело запахнет керосином. Что же вы, скажут, Юрий Савельич, вовремя Любовь не пресекли, не задавили Зефирову в зародыше?

– Нет, спутался, – уняв дрожь, соврал Готовченко. – Это не та Зефирова. Та в художественной самодеятельности не участвовала. А эта – участвовала.

Через некоторое время в приемной послышались кряхтение и толчея, и еще через секунду в дверях кабинета показалась растрепанная от подъема и сияющая, как роженица в окне роддома, Люба.

Вид Любы, оказавшейся школьницей, несколько смутил товарища Каллипигова, ожидавшего увидеть матерого, в смысле матерую, прости господи, диссидентку.

– Ребенок совсем, – поделился он с Преданным.

– Э-э, ты на возраст не гляди.

– Павлик Морозов тоже невелик был, – шепотом встрял завхоз Брюхов, – А как батьку родного? О!

– Вчера ко мне на улице тоже такой пионер подошел, – привел пример Преданный, – Закурить, говорит, не дадите? Ты бы, товарищ Каллипигов, стал у начальника КГБ закурить просить?

Каллипигов отпрянул.

– Или в колонии для несовершеннолетних случай недавно со мной произошел, – продолжал Преданный. – Подходит деваха, вот такая же точно возрастом, как эта Зефирова, и нагло, цинично предлагает: минет не хотите? Вот ты, товарищ Каллипигов, стал бы начальнику КГБ минет предлагать?

Товарищ Каллипигов снова отпрянул.

– Вот! Не стал бы, – глаза Преданного затуманились. – А она – стала…

Преданный встрепенулся:

– Не забывай, эта Зефирова чуть вторую Октябрьскую революцию нам тут не устроила! Так что мой тебе совет: изживай ты, товарищ Каллипигов, эту свою жалость к детям.

Люба улыбалась до ушей и радушно оглядывала кабинет, в тайне полагая отыскать глазами лежащую на столе грамоту или конверт с наградной путевкой.

– Обрати внимание, как издевательски улыбается, – приглушенно сообщил Преданный Каллипигову.

– Смеется над всеми присутствующими, – возмутился Каллипигов, поглядев на портрет Ленина.

– Здравствуйте, – поздоровалась Люба, стараясь скрыть робость судорожными манипуляциями с коляской.

«Отцепись ты от меня! – возмутилась коляска. – Все обода свернула!»

– А ты молчи! – от волнения вслух ответила ей Люба.

Инесса, в протяжении Любиных выкрутасов прижимавшая ногой в белой туфле конец ковровой дорожки, выпучила глаза.

– Тебя не спросили! – возмущенно ответила Инесса Любе.

– А вот сейчас и спросим, – ухватился Каллипигов. – Гражданка Любовь Геннадьевна Зефирова?

– Да.

– Тебе выпало счастье жить в СССР! – строго уличил Каллипигов.

– Выпало.

– Как же так?! – возвысил голос Каллипигов.

– Сама не знаю, – растерянно ответила Люба.

– Назови мирные инициативы СССР, – внезапно перекрестно приказал Преданный, по роду своей профессии талантливо ставивший вопросы впросак.

– Пусть всегда будет солнце? – предположила Люба.

– Под теплым солнышком отсидеться захотели? – не удержался в укрытии Готовченко.

Каллипигов благодарно кивнул ему лбом.

«Ограничение вооружений, – громко принялась подсказывать коляска, любившая программу «Время». – Ограничение вооружений!»

– Ограничение вооружения? – повторила Люба.

– Странно, что вы, Зефирова, против мирных инициатив нашей родины.

– Почему против?

– Это мы у вас… у тебя хотим спросить. Почему? Кто дал тебе указание вооружить пулеметом гражданина Феоктиста Тетюева, возраст шестьдесят семь лет, беспартийный, владеет навыками конно-сабельного боя, – резко бросил Преданный.

– Никто не давал.

– Инесса, фиксируете? «Действовала одна».

– Считай, повезло нам, товарищ Каллипигов, – сообщил Преданный на ухо Каллипигову. – Организация не массовая, заговор представлен одним человеком.

Каллипигов облегченно выдохнул.

– Призывая гражданина Феоктиста Тетюева вооружаться, ты попирала инициативу партии на ограничение стратегических вооружений. Играла на руку империалистическим державам!

– Я не играла, – испуганно проговорила Люба.

– Как зовут руководителя коммунистической партии Болгарии? – резко спросил Преданный.

– Бисер Киров? – наморщив лоб, пробормотала Инесса.

«Гэсс Холл, – толкнула Любу под руку коляска. – Видать, Любушка, тебя в Болгарию путевкой наградят».

– Жи… – нахмурился завхоз Брюхов. – Как же, чтоб егоразорвало? Жив…

– Гэсс Холл, – сказала Люба. – Он еще жив. А Бисер Киров – это певец.

– Гэсс Холл, – зафиксировал Преданный. – Значит, все-таки американские спецслужбы. Действовали через Кирова?

– Киров Сергей Миронович уже погиб, – вставил из укрытия Готовченко.

– Да нет, товарищ Преданный, – засомневался Каллипигов. – Все ж таки американские коммунисты – наши друзья. К тому же связной агент Киров уже погиб. Так что американский след здесь не просматривается.

– Ну ладно, – согласился Преданный. – Расскажи, как ты организовала возведение действующих огневых точек возле стратегически важных объектов городской инфраструктуры?

– Возле чего? – переспросила Люба.

– Возле часто посещаемого гражданином Феоктистом Тетюевым магазина «Теремок», в первую очередь, – раздраженно произнес Каллипигов.

– В первую очередь я организовала эти, как вы сказали?

– Доты.

– Ага! Возле магазина «Пропагандист» в первую очередь организовала.

– Посмотри, товарищ Каллипигов, какой психологически продуманный ход, – шепотом поделился Преданный. – Захват идеологически важных объектов пропаганды.

– Почему именно «Пропагандист»? – задал из укрытия вопрос Готовченко, которому тоже захотелось почувствовать себя преданным.

– Я там раз в неделю в отделе подписных изданий покупала книгу с письмами.

– Чьи письма ты получила в последний раз? Кто их писал?

– Пушкин.

– Не хочешь отвечать? Не надо, – зловеще согласился Преданный.

– Какова была конечная цель возведения накатов и надолбов?

– Чтобы инвалиды смогли выйти на улицы города, принять посильное участие…

– Тебе не кажется, что вовлекать инвалидов в свои политические игры было циничным ходом?

– Но они такие же люди!

– Люди, значит. Понятно. Увечья позволяют многим из них держать оружие, и ты этим воспользовалась.

– Но кто-то же должен за них бороться! Ведь инвалидов очень много, и они имеют право на счастье! Я просила директоров магазинов соорудить пандусы, чтобы расширить круг возможностей людей с ограниченными возможностями.

«Очень продуманное алиби», – написал Преданный на бумажке и пододвинул ее Каллипигову. – «Не подкопаешься, – кивнул в ответ Каллипигов. – Не дот, а пандус, не вооруженная банда, а группа инвалидов труда. Ладно, сделаем вид, что поверили».

– Любое начинание должно быть прежде всего партийно, в крайнем случае – народно, это в крайнем случае, – четко разъяснил товарищ Каллипигов. – Этот твой пандус – партиен? Слово-то какое иностранное, чуждое, как будто своих слов нету.

– Ну, можно сказать – съезд, спуск в смысле, скат, – согласилась Люба.

– Не смей марать такое святое для каждого советского человека понятие, как съезд! – срывающимся голосом выкрикнул из укрытия Готовченко, и посмотрел на Каллипигова.

Каллипигов одобрительно кивнул лбом.

«Да ничего мы не мараем!» – возмутилась коляска.

«Колеса по уши в грязи, и говорит «не мараем», – зло прошипела красно-зеленая ковровая дорожка.

«Да пошла ты!» – огрызнулась коляска.

«Хамка беспартийная», – ответила дорожка.

– Город вообще для таких, как мы, инвалидов-колясочников, не приспособлен, – негодующе сказал Люба. – Кругом ступеньки, крутые лестницы!

– Ровных дорог в жизни ищете? – прищурился Каллипигов. – Заметьте, товарищи, куда гражданка Зефирова первым делом прокладывает гладкую дорожку? В магазин! «Ткани», «Электротовары», «Обувь», «Хлеб-молоко»! Откуда в молодой еще гражданке эта мещанская тяга к накопительству, к стяжательству, к красивой удобной жизни?

– Э-эх! – сокрушенно крякнул завхоз Брюхов.

– У советского человека не хлеб с молоком на уме должен быть, а нерасторжимое единство личной и общественной воли. И общественное – на первом месте! А тут захотелось, видите ли, Зефировой без проблем молока купить, и она, не долго думая, не посоветовавшись со старшими товарищами, обезобразила облик нашего прекрасного, древнего и вечно молодого города уродливыми самостийными съездами, в смысле пандусами. И это в условиях строго лимитированных лесо– и пиломатериалов.

– Из этих досок коровник какой можно было соорудить, на сто нетелей, ты об этом подумала, дочка? – вздохнул завхоз Брюхов. – Или трибуну к Первомаю.

– На сто передовиков, – подсказал из укрытия Готовченко.

– Моральный кодекс строителя коммунизма, – строго и торжественно сказал Каллипигов.

– Инвалиды разве не могут строить коммунизм? – с обидой перебила Люба.

– Строитель коммунизма – здоровый нравственно и физически человек! – еще более торжественно произнес Каллипигов. – Физически здоровый!

– Только в здоровом теле – здоровый дух, – пояснил Преданный.

– И преданность делу партии – дело каждого преданного ее делу советского человека, – подхватил Каллипигов.

– Нет в нашей стране инвалидов, кроме некоторых нравственных уродов, потому что в СССР их не может быть!

«Кого это этот урод уродом назвал?» – пробормотала коляска.

– Как же нет инвалидов? А я? – спросила Люба.

– Прикидываются больными, чтоб не работать на производстве, – возмущенно доложила Инесса.

– Нет, конечно, иногда советские граждане получают увечья в боях за дело партии, – признал Каллипигов. – Летчик Маресьев, например. Так он стремился вновь встать в строй, подняться в наше социалистическое небо!

– Не будем лакировать действительность, – поддержал Преданный. – Увечья бывают даже на социалистическом производстве, хотя и не в таких, конечно, количествах, как на капиталистическом, потогонном, но получающие их трудящиеся всеми силами стремятся встать в строй.

– На пенсию-то не больно протянешь, – не к месту сказал завхоз Брюхов.

– Я потому и делала пандусы, что тоже стремлюсь!

– В «Ткани» за трикотином? – едко сказала Инесса.

– Далеко за примерами ходить не надо. Наша всеми уважаемая техничка, она же курьер, надорвалась на лесозаготовках. Но как хотел человек работать! Помните, товарищ Брюхов, как она здесь кричала: возьмите, Христа ради, хоть техничкой!

– Как не помнить, – подтвердил завхоз Брюхов.

– Вот видишь, Зефирова, товарищ Брюхов помнит. Успехи и достижения возможны, когда можешь идти единым строем.

– Но ведь были в истории выдающиеся инвалиды, – стояла на своем Люба. – Поэт Гомер был слепым. А сколько известно слепых пророков, предсказывавших будущее.

– Слепой пророк у нас один – Ленин, – строго сказал Каллипигов.

– Ты пойми, Зефирова, – подхватил Преданный. – Не будет в коммунизме ни бедных, ни богатых, ни больных.

– Ни здоровых, – встрял завхоз Брюхов.

– А куда же они денутся, больные? – выкрикнула Люба.

– Туда же, куда воры, расхитители, – разъяснил Каллипигов.

– В социализме останутся, – вновь подал голос завхоз Брюхов.

– Пусть мы, колясочники, в социализме останемся, но почему нельзя лифты, спуски для нас сделать?

– Да неужели бы очередной съезд КПСС не рассмотрел вопроса о лестницах, если это было важно? Не отметил бы повышение роли и значения лифтов на пути к коммунизму? Неужели бы не включил в очередной пятилетний план строительство пандусов? Но съезд даже краем не упомянул твои пандусы. Значит, ненужный это вопрос.

– Как же ненужный, – не отставала Люба, – если даже здесь, в райкоме, куда люди идут за помощью и советом, нет пандуса?

– Опять двадцать пять! – рассердился Каллипигов.

– Спокойно, товарищ Каллипигов, – посоветовал Преданный. – Не будем давать врагу повода.

– Если даже в районном комитете партии наши советские архитекторы не запланировали, чтоб инвалиды за помощью и советом шли, значит, и говорить тут не о чем, – взяв себя в руки, твердо сказал Каллипигов. – Все, Зефирова, вопрос закрыт! К сожалению, наш закон иногда чересчур гуманен по отношению к идеологическим врагам и признает ответственность за такие тяжкие преступления лишь с шестнадцати лет. Так что считай, легко ты отделалась. Спасибо, товарищи, за работу. Товарищ Преданный, вы обедать пойдете?

«Любушка, я чего-то не поняла? – сказала коляска. – А когда же тебя путевкой в Болгарию отмечать будут?»

– Э-эх! – сказал завхоз Брюхов Любе. – Давай уж, помогу на улицу спуститься.

Люба выехала на дорогу, ведущую к дому. Крыльца всех магазинов уже были очищены от дощатых пандусов. Лишь возле магазина «Теремок» валялись в стельку две перепачканные доски.

– И где же грамота? – радостно встретили Любу Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна, специально примчавшиеся с рыбзавода домой, на обед.

– Не дали, – упавшим голосом сказал Люба.

– А что сказали? – удивился Геннадий Павлович, отливая в ковшик супу с перловкой.

– Что Ленин – слепой пророк, – припомнила Люба.

– Так и сказали? – Надежда Клавдиевна встревоженно поглядела на профессора Маловицкого, который дожидался Любу к уроку.

– Иногда партия говорит весьма дельные вещи, – развел руками Маловицкий.

Всю дорогу от Ярославля до Москвы Люба спала. И когда на рассвете Николай вынес ее из джипа и, усадив в коляску, велел ждать, пока он поставит машину на стоянку, Люба лишь на миг с трудом открыла глаза, поерзала, пристраивая голову на рюкзак, и вновь провалилась в крепкий сон. Разбудил ее толчок Ладиной сумки. Коляска стояла совершенно в другом месте. Там, куда под утро приехал джип, вроде были деревья и клумба с тюльпанами? Сейчас же Люба сидела возле ларька на колесах, от которого пахло хлебом.

Люба повернула голову.

Лада испуганно отдернула руки от поручней коляски.

– Коля сейчас придет, – сказала она, избегая смотреть Любе в глаза. Торопливо добавила: – Ну ладно, пока. Увидимся!

И быстро пошла в сторону, скрывшись в подземном переходе.

– Лада, подожди! А как же цирк? – крикнула Люба вслед первое, что всплыло в памяти.

– Подходи, красавица! – откликнулся из окошка тонара загорелый, как лаваш, продавец. – Будет тебе цирк, будет тебе кино и балет!