Текст книги "Райские песни. Дорога"

Торговка луком

 
Вся земля, как невеста,
Убралась в снег и лёд.
На байкальском разъезде
Баба лук продаёт.
 
 
Дужки вёдер погнуты.
Лук лиловый горит!
Поезд здесь полминуты,
Может, меньше стоит…
 
 
Холоднее озноба
Вьюги светлая пыль.
В колокольном сугробе —
Деревянный костыль.
 
 
Крест тяжёлого шрама —
И лица не видать.
…как кричала ты: «Мама!..»
Не услышала мать.
 
 
Детский дом ли военный…
В подворотне ли смерть…
Той любви незабвенной
Не казнить… не посметь…
 
 
Жизнь, ты матерь ли, дочерь…
Гибель, мачеха ты…
Ты печать или прочерк,
За увалом – кресты…
 
 
Очи – синие льдины.
Да шалёнка в кистях.
Да льняные седины,
Да буран на путях.
 
 
Раскалённым железом
Изуродован лик.
За оврагом, за лесом
Дома нищий тайник.
 
 
Синий лук, лук лиловый,
Слёзный лик под ножом!
Жизнь – соломой, половой
В бедной печи сожжём.
 
 
Время, сладко и горько!
Люди, боль, благодать!
Лук в корзине, ведёрке —
Век, торгуя, рыдать…
 
 
В поминальной метели
Чёрный снег – вороньё…
Вьюга брачной постели…
Гроб… Снега колыбели…
…вспоминаю – её.
 

Ветер

 
Ведь любить можно не человека, а голец,
     горделивый увал.
…Вперерез я таёжному снегу шла. А снег —
     он меня целовал.
 
 
Это было любовным объятьем. Снег влетал,
     вылетал сквозь меня.
Ветер рвал мне дублёнку и платье, саблей резал
     больнее огня.
 
 
Минус тридцать – не диво. А сорок —
     то привычно. Да все пятьдесят.
Человек-то – природе он ворог: заморозит,
     как жалких лисят.
 
 
Так я шла, и не знала, что будет. Повторяла молитву одну.
Попадались неведомы люди, пробирались
     сквозь пыль-пелену.
 
 
Ветер, ветер! На всём белом свете только ветер
     да вьюга одна!
Время, ход твой торжествен и светел!
Твой полёт – из созвездия Сна!
 
 
Кто в снегу я?! Шальная девчонка! Иль старуха,
     мешок за спиной!
Я ничтожней окурка, котёнка… я одна…
     никого там за мной…
 
 
Только я всё себе повторяю,
     губы твёрже замка и ключа:
Ты иди, ты от края до края, во Вселенской зиме горяча,
 
 
Шаг, ещё, ну же, ты сибирячка, стынут катанки,
     сталью – нога,
Ты метели кухарка и прачка, добела ты стираешь снега,
 
 
Снег гудит, я шалею и глохну,
     снег – Бетховен, снег – яростный Бах,
Мне рожать эту зиму, не охну, и тащить
     на скалистых руках,
 
 
Мне губами ловить этот ветер, истрепать эту шубу дотла,
Ну, вперёд, ты за ветер в ответе, как не плакала,
     как не жила,
 
 
Ну же, шаг, ещё шаг… смерть по коже набивает узор, валит с ног…
Ты, прохожий, на Бога похожий! Глянь, да ты, как и я, изнемог!
 
 
Только вой, он заложит мне уши,
     замотает кричащий мой рот,
Он меня захлестнёт и задушит, а пока я живая —
     вперёд,
 
 
Лишь вперёд, через ненависть, ярость,
     через месть одичалой войны,
Я дойду, мне так мало осталось,
     мои руки и ноги сильны,
 
 
А сильнее душа-моя-воля, а безумней лишь сердце моё,
Ветер, ветер, широкая доля, грешник,
     пьющий до дна бытиё!
 
 
Шаг. Ещё. Мощно Белое Поле. Режут звёзды алмазами тьму.
Обними меня, ветер мой, что ли, да и я дай тебя обниму.
 
 
Я люблю тебя, ты необъятный, всеми звёздами
     в Божьей дали!
Шаг. Ещё. Не вернусь я обратно. Ну, схвати
     и в сугроб повали!
 
 
Замети, заслони, заповедай, жизнь сорви,
     снеговое бельё.
Я отведаю горького бреда. Я запомню объятье твоё.
 
 
В Белом Поле, в железной могиле, не тревожа созвездьевый ход,
Спой, мой ветер, как жили-любили,
     той бродяжке, что завтра придёт,
 
 
Побредёт по Байкалу, по Лене, по Вилюю,
     седой Ангаре —
Сквозь тебя и грядущие сени, через Судную Ночь в серебре.
 

Алмаз

 
Он стоял в тяжёлой шубе.
Дым клубился – волчий мех.
У неё дрожали губы —
То ли плач шёл, то ли смех.
 
 
Он стоял над ней в метели —
Свадьбы ночь, огонь немой…
Вот и постланы постели
Государыней-зимой.
 
 
Расстаются в Мiре двое.
Сбиты крепких рук замки.
Ветер, воющий войною,
Полон воли и тоски.
 
 
Запорошены баулы.
Плат объятием измят.
Стыки века, Мiра гулы
Чёрной музыкой гремят.
 
 
Как перед расстрелом, курит.
Шепчет женщина: – Родной…
Знать, недолго в лютой буре
Были мужем и женой.
 
 
И тулупом тем волчиным,
Распахнувшимся, как дом,
Обнял женщину мужчина,
Ласку выдышав с трудом.
 
 
Вынул из кармана камень.
Страшно зверь-буран орал!
– Милая… возьми на память…
Самый твёрдый минерал…
 
 
В красных пальцах больно сжала.
Резко взвыли тормоза!
…и алмазом задрожали
Её смертные глаза.
 

Симфония моя

 
Кресты и купола звучат! Поёт небесный синий день!
Мой нотоносец, окна в ряд, оркестра городского сень:
Вот скрипка-дом, вот дом-гобой,
вот контрабасов камнепад:
Симфония, мне жить с тобой, мне нотой влиться в нежный лад!
Ах, город, яростно звучишь огромной бешеной толпой,
А вдруг заснёшь… и мимо – тишь
     бежит мелодией святой…
Мы, люди, к нежности глухи подчас. Мы плачем и спешим.
А музыка звучит лишь раз. И вмиг растает счастья дым.
 
 
Небесный синий снег!.. – земной.
Небесной флейтой – полдня дрожь!
Иду я партитурой той, где Мiръ подлунный так похож
На скерцо в зареве синкоп, на тот пылающий хорал,
На тот, над клавишами, лоб, что песней – небо целовал…
О да, живём мы на земле! А небо – там… далекий хор!
Мы гаснем пламенем во мгле. Мы слышим
     поздний приговор.
Мы восстаём! И мы вопим! Мы проклинаем наш мотив!
И вмиг развеемся, как дым, все обертоны позабыв…
 
 
Ах, эта музыка моя! Пора придёт – и сгаснет слух.
Я не услышу бытия. Не отмолю звучащий Дух.
Я просто буду так лежать и думать: Ад, страшней звучи,
И Рай, звени, пусть пляшет рать небесная —
     в земной ночи.
 
 
Я не услышу бытия! Я не умею забывать!
Я помню всё, и только я могу литанию сыграть!
Всю сарабанду, литию, кондак, полиелей пропеть…
Я помню, помню жизнь мою, но, Боже,
     как же мне успеть?!
 
 
Каденции все – записать! Импровизации – дарить!
Всем ариозо – исполать! – о нежной страсти говорить!
Прелюдий, фуг снега, снега… сонаты-пропасти края…
Мне, Боже, жизнь не дорога – дороже музыка моя!
 
 
Мой синий день! Мой синий снег! Моё адажио любви!
О мой поющий человек! Звучи, рыдай, молись, живи!
Все храмы – видишь?! – все поют! Гудят, смеясь, колокола!