Текст книги "Райские песни. Дорога"

Торговка луком

 
Вся земля, как невеста,
Убралась в снег и лёд.
На байкальском разъезде
Баба лук продаёт.
 
 
Дужки вёдер погнуты.
Лук лиловый горит!
Поезд здесь полминуты,
Может, меньше стоит…
 
 
Холоднее озноба
Вьюги светлая пыль.
В колокольном сугробе —
Деревянный костыль.
 
 
Крест тяжёлого шрама —
И лица не видать.
…как кричала ты: «Мама!..»
Не услышала мать.
 
 
Детский дом ли военный…
В подворотне ли смерть…
Той любви незабвенной
Не казнить… не посметь…
 
 
Жизнь, ты матерь ли, дочерь…
Гибель, мачеха ты…
Ты печать или прочерк,
За увалом – кресты…
 
 
Очи – синие льдины.
Да шалёнка в кистях.
Да льняные седины,
Да буран на путях.
 
 
Раскалённым железом
Изуродован лик.
За оврагом, за лесом
Дома нищий тайник.
 
 
Синий лук, лук лиловый,
Слёзный лик под ножом!
Жизнь – соломой, половой
В бедной печи сожжём.
 
 
Время, сладко и горько!
Люди, боль, благодать!
Лук в корзине, ведёрке —
Век, торгуя, рыдать…
 
 
В поминальной метели
Чёрный снег – вороньё…
Вьюга брачной постели…
Гроб… Снега колыбели…
…вспоминаю – её.
 

Ветер

 
Ведь любить можно не человека, а голец,
     горделивый увал.
…Вперерез я таёжному снегу шла. А снег —
     он меня целовал.
 
 
Это было любовным объятьем. Снег влетал,
     вылетал сквозь меня.
Ветер рвал мне дублёнку и платье, саблей резал
     больнее огня.
 
 
Минус тридцать – не диво. А сорок —
     то привычно. Да все пятьдесят.
Человек-то – природе он ворог: заморозит,
     как жалких лисят.
 
 
Так я шла, и не знала, что будет. Повторяла молитву одну.
Попадались неведомы люди, пробирались
     сквозь пыль-пелену.
 
 
Ветер, ветер! На всём белом свете только ветер
     да вьюга одна!
Время, ход твой торжествен и светел!
Твой полёт – из созвездия Сна!
 
 
Кто в снегу я?! Шальная девчонка! Иль старуха,
     мешок за спиной!
Я ничтожней окурка, котёнка… я одна…
     никого там за мной…
 
 
Только я всё себе повторяю,
     губы твёрже замка и ключа:
Ты иди, ты от края до края, во Вселенской зиме горяча,
 
 
Шаг, ещё, ну же, ты сибирячка, стынут катанки,
     сталью – нога,
Ты метели кухарка и прачка, добела ты стираешь снега,
 
 
Снег гудит, я шалею и глохну,
     снег – Бетховен, снег – яростный Бах,
Мне рожать эту зиму, не охну, и тащить
     на скалистых руках,
 
 
Мне губами ловить этот ветер, истрепать эту шубу дотла,
Ну, вперёд, ты за ветер в ответе, как не плакала,
     как не жила,
 
 
Ну же, шаг, ещё шаг… смерть по коже набивает узор, валит с ног…
Ты, прохожий, на Бога похожий! Глянь, да ты, как и я, изнемог!
 
 
Только вой, он заложит мне уши,
     замотает кричащий мой рот,
Он меня захлестнёт и задушит, а пока я живая —
     вперёд,
 
 
Лишь вперёд, через ненависть, ярость,
     через месть одичалой войны,
Я дойду, мне так мало осталось,
     мои руки и ноги сильны,
 
 
А сильнее душа-моя-воля, а безумней лишь сердце моё,
Ветер, ветер, широкая доля, грешник,
     пьющий до дна бытиё!
 
 
Шаг. Ещё. Мощно Белое Поле. Режут звёзды алмазами тьму.
Обними меня, ветер мой, что ли, да и я дай тебя обниму.
 
 
Я люблю тебя, ты необъятный, всеми звёздами
     в Божьей дали!
Шаг. Ещё. Не вернусь я обратно. Ну, схвати
     и в сугроб повали!
 
 
Замети, заслони, заповедай, жизнь сорви,
     снеговое бельё.
Я отведаю горького бреда. Я запомню объятье твоё.
 
 
В Белом Поле, в железной могиле, не тревожа созвездьевый ход,
Спой, мой ветер, как жили-любили,
     той бродяжке, что завтра придёт,
 
 
Побредёт по Байкалу, по Лене, по Вилюю,
     седой Ангаре —
Сквозь тебя и грядущие сени, через Судную Ночь в серебре.
 

Алмаз

 
Он стоял в тяжёлой шубе.
Дым клубился – волчий мех.
У неё дрожали губы —
То ли плач шёл, то ли смех.
 
 
Он стоял над ней в метели —
Свадьбы ночь, огонь немой…
Вот и постланы постели
Государыней-зимой.
 
 
Расстаются в Мiре двое.
Сбиты крепких рук замки.
Ветер, воющий войною,
Полон воли и тоски.
 
 
Запорошены баулы.
Плат объятием измят.
Стыки века, Мiра гулы
Чёрной музыкой гремят.
 
 
Как перед расстрелом, курит.
Шепчет женщина: – Родной…
Знать, недолго в лютой буре
Были мужем и женой.
 
 
И тулупом тем волчиным,
Распахнувшимся, как дом,
Обнял женщину мужчина,
Ласку выдышав с трудом.
 
 
Вынул из кармана камень.
Страшно зверь-буран орал!
– Милая… возьми на память…
Самый твёрдый минерал…
 
 
В красных пальцах больно сжала.
Резко взвыли тормоза!
…и алмазом задрожали
Её смертные глаза.
 

Симфония моя

 
Кресты и купола звучат! Поёт небесный синий день!
Мой нотоносец, окна в ряд, оркестра городского сень:
Вот скрипка-дом, вот дом-гобой,
вот контрабасов камнепад:
Симфония, мне жить с тобой, мне нотой влиться в нежный лад!
Ах, город, яростно звучишь огромной бешеной толпой,
А вдруг заснёшь… и мимо – тишь
     бежит мелодией святой…
Мы, люди, к нежности глухи подчас. Мы плачем и спешим.
А музыка звучит лишь раз. И вмиг растает счастья дым.
 
 
Небесный синий снег!.. – земной.
Небесной флейтой – полдня дрожь!
Иду я партитурой той, где Мiръ подлунный так похож
На скерцо в зареве синкоп, на тот пылающий хорал,
На тот, над клавишами, лоб, что песней – небо целовал…
О да, живём мы на земле! А небо – там… далекий хор!
Мы гаснем пламенем во мгле. Мы слышим
     поздний приговор.
Мы восстаём! И мы вопим! Мы проклинаем наш мотив!
И вмиг развеемся, как дым, все обертоны позабыв…
 
 
Ах, эта музыка моя! Пора придёт – и сгаснет слух.
Я не услышу бытия. Не отмолю звучащий Дух.
Я просто буду так лежать и думать: Ад, страшней звучи,
И Рай, звени, пусть пляшет рать небесная —
     в земной ночи.
 
 
Я не услышу бытия! Я не умею забывать!
Я помню всё, и только я могу литанию сыграть!
Всю сарабанду, литию, кондак, полиелей пропеть…
Я помню, помню жизнь мою, но, Боже,
     как же мне успеть?!
 
 
Каденции все – записать! Импровизации – дарить!
Всем ариозо – исполать! – о нежной страсти говорить!
Прелюдий, фуг снега, снега… сонаты-пропасти края…
Мне, Боже, жизнь не дорога – дороже музыка моя!
 
 
Мой синий день! Мой синий снег! Моё адажио любви!
О мой поющий человек! Звучи, рыдай, молись, живи!
Все храмы – видишь?! – все поют! Гудят, смеясь, колокола!
Трамваи – слышишь?! – звон и гуд, и блеск
     разбитого стекла!
Так, хохоча, наотмашь бьёт в литавры – музыкант седой!
Тарелок медь! Вперёд, фагот!
Тесней огней сомкните строй!
Сияньем Северным цари, моя симфония, мощна!
И от зари и до зари звучи, люби, пылай – одна…
 
 
Я – композитор, Солнце, твой! Я до последнего —
     меж нот —
Звучащей паузой немой, и саксофон костёр зажжёт!
Сколь суждено, Луна, дышать – столь голосом
     на дне кантат
Так перламутрово сиять, так небо целовать стократ!
Сопрано, меццо, баритон… пою на сотни голосов…
Мой голос, он в людей влюблён, он хор,
     откинут мой засов,
Он лишь мелодии полёт, и сквозь последнюю войну
Он злобу нежностью убьёт, споёт вам всем любовь одну!
О этот хор, великий хор, услышьте, люди,
     вас прошу!
Пылает знаменный костёр… звучу… прощаюсь… не дышу…
Пылает знаменный распев… горит великий Осмоглас…
 
 
Закат в полнеба. Не успеть. Пускай же ночь
     споёт про нас.
Пусть эта ночь споёт всем нам
     морозной розой на стекле:
Всей музыкой хранимый храм,
     где я – снежинкою – в тепле,
На рукаве, воротнике, на шали, связанной в любви —
Слезой – в молитве и тоске —
     на новом берегу земли.
 

«Пусть тряпки сгорят дымами…»

 
Пусть тряпки сгорят дымами.
И, голая, без белья,
Я выйду на снег, я пламя:
Да будет воля Моя.
 
 
Гордынею одержима,
Одним из грехов семи,
Стою в ожерелье дыма
Волчицею – меж людьми.
 
 
В меня – перстами! плевками! —
Камнями! ножом ворья!.. —
Я в вас – одними зрачками:
Да будет воля Моя.
 
 
Такая уж Моя воля.
Я делаю, что хочу.
Из красной утробной боли
Леплю Господню свечу.
 
 
Рокочут: «Голая! Дура!..»
Кудахчут: «Живот прикрой!..»
Вы перед волчицей, куры,
Что перед землёй сырой.
 
 
Простора – на всех довольно.
Намокла алым скуфья.
Не надо крови!
Мне больно.
Да будет воля Моя.
 
 
Любовники и скитальцы,
Охальники, подлецы —
Вы все утекли сквозь пальцы,
Все вспыхнули, как венцы.
 
 
Я скинула вас, как тряпки.
Чиста перед Богом я.
Морщины – сорочьи лапки.
Да будет воля Твоя —
 
 
К стопе, что дырой свистела,
Плясала из-под гвоздя,
Прижаться лицом зальделым,
Припасть опустелым телом,
В Любовь
навек уходя.
 

ФРЕСКА ВТОРАЯ. ПУТЬ ПТИЦЫ

Посмотрите кругом на дары Божии:

небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички,

природа прекрасная и безгрешная,

а мы, только мы одни безбожные и глупые,

и не понимаем, что жизнь есть Рай,

ибо стоит только нам захотеть понять,

и тотчас же он настанет во всей красоте своей,

обнимемся мы и заплачем…

Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»

Соловей
псалом

 
На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла.
В твои леса, о Время, я вступила.
Река моя. Песок. Ладья. Ветла.
Неужто было?.. Вправду было?..
Во Времени назначены пути.
Земле подобны, есть ли ТАМ планеты?
От Волги мне полнощной не уйти.
Меж лап еловых – солнц далёких светы.
Я в небе звёздном, люди, след найду.
Он мой. Он мне на счастье и беду.
 
 
Жизнь прожила. Хочу освободиться
От Времени, и ночи, и земли,
Поцеловать заоблачные лица,
Все тучи, грозовые корабли…
Такие ж звёзды – россыпью, когда
Девчонкой я рыбалить прибегала
На берег… без дыханья, без следа
Рассветно-розовая рыба уплывала…
Перловицы сияли царски мне.
Отломки створок ранили мне пятки.
Стояла над рекой во тьме, в огне
Созвездий, уходящих без оглядки
Навек, за окоём… Мечтала там,
На берегу реки равнинной, кроткой,
Я броситься с вершины к облакам,
Уплыть ко звёздам золотою лодкой…
Пупырышками гусьими рука
Покроется от холода ночного…
Мощь звёзд несокрушимо велика,
Да всё сильнее огненное слово!..
Хоть шёпотом… хоть слышу только я…
А бездны глухи к выдоху ребёнка…
Лучи во мраке… Звёздная семья,
И Золушкой – в закуте – плачу тонко…
Дрожит во мраке нежный поплавок:
Клюёт средь ночи Золотая Рыба…
Я пить хочу… Мой – из реки – глоток…
Мой глинистый, седой плавник обрыва…
 
 
А жизнь, она сжигает без огня.
О Время, где та малая рыбачка?
Без тяжести я не живу и дня.
Без просьбы, и рыданья, и подачки.
Созвездия? Разбиты в зеркалах!
Вся рыба сожжена на сковородках!
Власть камня! Город на семи холмах!
Порвалась сеть. И утонула лодка.
О, много слов хрипела глотка днесь…
И присно – сколько нежила устами…
Сцепить хотела словом град и весь,
Любовь и злобу, синий лёд и пламя…
И всю-то жизнь – я поняла теперь!.. —
Я шла, и шла, и шла к тому обрыву,
Где в полночь звёздную открыта дверь,
Где жив отец и мать жива, и рыбы живы,
Все рыбы светозарные мои,
Идущие в подводье косяками,
Плывущие к любви – всё к ней, к любви!.. —
Горящие ночными факелами…
 
 
Вы, звёзды, рыбы… руны вы любви…
А детство умерло… и мне пора в дорогу —
Туда, за бездны, во поля мои,
Где губ не будет, чтоб молиться Богу…
Где руки не воздену, чтоб обнять,
Любимого не покрещу перед сраженьем,
Где на врага одна не двинусь, будто рать,
Народа многоликим отраженьем…
 
 
Но, Время, я всё шла, и шла, и шла,
И шла и вкривь и вкось, и шла по кругу,
И вот пришла на берег, где ветла
Мне шелестела шёпотом, подруга.
А нет ветлы. Все ветви сожжены.
Засохли корни. Ветер налетает
И, как тогда, до смерти, до войны,
Близ голых ног песок перевивает…
 
 
Ну что, о Время? Прежних нет снастей.
Ни удочки. Ни лески. И ни сети.
Цветёт терновник. Бедный соловей
Поёт один в ночи, один на свете.
Велик мой ужас. Неизбывен страх
Пред всем суждённым угольным прогалом.
Там нету звёзд. Там взвесят на весах,
Как я жила, клялась, любила, целовала.
Я на колени стану на песок,
Сырой и тёмный, пахнущий лещами,
Живый мой в помощи тиснёный поясок
Ощупаю дрожащими руками,
И голову ко звёздам задеру,
И вышепчу молитвою последней:
Господь, умру, но на Твоём ветру,
В Твоём сраженье, на Твоей обедне.
И соловей, какой же соловей…
И эта девочка весёлая, ногами
Перебирая, движется из дней
Забытых, добегает, будто пламя
Костра, ко мне, за нею крутояр,
Я руки к ней тяну, обнять не смею,
Причуды Времени, немой пожар,
От счастья невозможного немею,
И нету слов и слёз… и только соловей,
Сияющий, о, крохотней приманки
Рыбацкой, плачет он среди ветвей,
И рассыпается тальянкою гулянки,
И перламутром светится в ночи,
Перловицею под босой пятою…
О, птица, пой, о, только не молчи,
Мой соловей, да я тебя не стою —
Со всею вязью ясноликих слов,
Моих солдат, в ночи окровавленных,
Моих язей, уклеек, осетров,
Всех рыб златых судьбы слепой и тленной,
О, только пой… не прерывайся… нет…
Я подпою… коль слёз петля не сдавит
Мне горло… пой, струи надмирный свет,
Лишь голос твой подлунный Мiръ восславит,
А я стою, я старая ветла,
Звенит латунный колокольчик донки.
На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла.
И ухожу. Прости меня, девчонку.
Рыб на кукане гордо волоку.
Серебряны хвосты. Струится влага.
Пой, соловей. Убей мою тоску.
Я – лишь заплата вышитого флага.
Я – лишь рулада в голосе твоём,
Сарынь на кичку, исповедь и лихо…
Соловушка, давай споём вдвоём,
Я буду тихо… очень, очень тихо…
 

Царь неба

 
Там война. Там подлинный Ад. Его правдивее нет.
А священная – про войну говорят;
     у неё одной есть ответ
На все хныканья наши, и причитанья, и хвори, и
На бессмысленность, обречённость
     на обрыве застылой любви.
Там война. Там Большая Медведица
     в головокруженье плывёт
Над Нимфейским аэропортом, что разбомбили
     в мусор и лёд,
Там скелеты выходят из подземелья Помпеи глухой,
Руки вверх, да, такая война, глаза-уши открой.
Там, сияя, над касками в Божией сказке парят
Змееносец, Лира, Персей, и горит Андромеды наряд,
Ну, а выше, да, голову выше, выше ты задери,
Вот он, Лебедь мой белокрылый,
     пулей разорванный изнутри…
Лебедь, Лебедь. Легчайшая музыка. Призрачный Сван.
Может, это плывёт Карфаген перламутровой бухтой,
     от выстрелов пьян,
Нежный Лебедь хрустальный, море, бликом играй,
     звездопадный, руинный мираж,
Наш потерянный Мiръ, наш потерянный Рай,
     никому не отдашь!
Баш на баш! Нежный Лебедь небесный плывёт
     над отцом,
Что по сыне вопит на коленях на бреге морском,
Понт Эвксинский кровавым прибоем молитву творит…
К небу, бедный отец, к небу голову ты задери!
Всё лицо во слезах! С тобой плачу.
За тыщу земель. Не слышна.
Плачу кровью горячей, как та Богоматерь,
     на камне, одна,
Кровь та вкось по лицу – красный дождь —
     мvроточенье, рыданье – расплата за крылья мои,
Обнимала я ими всех, родные, в задыханье,
     в восторге наивной любви!
Лебедь! Стала я взрослой. Старой стала.
Грохочет война без меня.
Лебедь, нет, я в тебя не стреляла,
     не лупила ливнем огня!
Слышу музыку. Ты выплываешь из-за мыса,
     из-за кургана того,
Где лежу в земле, царевна, душа живая,
     и кости, былое моё естество,
Вдруг слагаются в ноты, нотоносцы, крики, разлуки,
     и гимн тихо, страшно гудит
     из-под неубитой земли,
И плывут в крови наши песни, и дрожат
     наши крылья-руки,
     и наружу плывут белые корабли,
И плывут облака-лебедицы, и звёзды
     роняют перо в ночи,
Медь кадила, забытые лица,
     пламя безумной, бессмертной Пасхальной свечи!
Милый Лебедь! Подстрелили тебя.
Там, в полночной ковыльной степи.
Зоркий снайпер. Палач твой. Такая судьба.
Потерпи. Потерпи.
Водоёмы хрустальные. Реки молочные.
Кисельные берега.
Ты плыви по Танаису дыханьем,
     архангельски беспорочный,
     память бедную бередя.
Лебедь гордый, надмiрный, алмазный,
     ты вчера был живой, земной,
Ты так весело, жарко, страстно
     целовался с Ледой: со мной,
Крылья веером… дивные перья… на краю бытия
Я тебе распахнула небесные двери,
Царевна-Лебедь твоя!
Так я плачу о всех погибших. И о тех, кто ещё умрёт.
Ты закинь лик солёный выше, выше.
Погляди – он плывёт вперёд.
Он плывёт по небу, там Мiръ, там молитву о мире поём,
Всей толпой, всем народом,
     одиноко или в окопе, вдвоём,
Ты плывёшь вперёд, лучезарный Лебедь,
     а тебя не видать, любимый мой, брат,
     ни в зените-надире,
     ни в грядущем Мiре,
     ни в прицел, ни в просвет…
Там война. Бряцай на раненой лире. Там подлинный Ад.
Его священнее нет.
 

(Видение Ада)

Я только плоть. Я прошлое. Я поле: перепахали смертную меня железным плугом. Промолчать мне, что ли. Я возрождаюсь, день ли ото дня, от века век, сама себе подпруга, сама себе чума, ожог огня. Утратила я путь. И поделом! Я встала у окна. Я дом на слом. Передо мной незнамый городище. Чащоба камня. Инший ветер свищет. Я замерла – на берегу крутом иных времён – так: побирушкой нищей. Ужасный лес из камня! Нет чудес. Везде железо, мрамор, сталь отвес, и ветер-бес по новым башням хлещет, пощёчины с размаху им даёт. Я у окна. Живой горячий плот чрез времена. И обступают вещи, и им не в силах дать я имена.

Ах, горечи полынной полон рот. Вот зеркало. Оно меня пожрёт, вберёт, всосёт, на дно навек утянет, серебряный его всевластный рот порвёт меня куском дырявой ткани. Соври себе: никто же не умрёт, ни в отраженье, ни в грядущей грани алмаза, что в небытии сверкнёт. Я сплю. Я просыпаться не хочу. Я падаю, подобная лучу, и становлюсь я пепла бездыханней. Да, руки-ноги, поклянусь, мои. Стекаю я слезой чужой любви по скулам, по груди чужой, где хрипы, надсад и мгла агонией поют, под кожу вводят золотые чипы, мне жить осталось сколько там минут, не знаю. Слышу бормотанье, всхлипы, стенанья. Берег новой жизни крут.

Нуова вита! Неужель во сне! Давай же, шаг, ещё шажок ко мне! Я не боюсь! Хоть ужас необъятен! Но справлюсь! Дайте лишь один глоток вина… иль чаю… белый свет жесток, а под землёй как жить, не представляю… там боли нет. Там травный корешок. Там черви спят и светятся свечами.

Я догадалась: град зовётся Ад. Вот утро раннее. Пока в постелях спят и на полу, и в парке, под забором, на лавке средь вокзала, соло, хором, всё люди, люди, люди все стократ. Не звери же. Не взять ни гладом-мором, ни бомбой, ни заразой. К чёрту яд. Проснутся – и опять идут простором, толпою, кучно, иль за рядом ряд.

Прищурилась. В окно ножом бил свет. Звезда из звёзд, планета из планет, фонарь из фонарей. Судьба из судеб. Из рока – рок. Из Ада – новый Ад. Не повернуть ни вбок и ни назад. Круги сужаются. И больше нас не будет, а будет кто? Кто выйдет на парад? На древнюю брусчатку… люди, люди. Я человек. Я выпаду, как град, на землю в гаме, грохоте и гуде.

Я только настоящая. Я здесь, сейчас. А предо мной – былая взвесь. Старинный ригодон. Мортиры. Пушки. Мiръ входит мне в глаза, забытый весь, сном на измятой, всей в слезах, подушке. Мне видеть сны такие – что за честь. Фонарь горит. Свет тоже можно слушать, как музыку. Водостока жесть звенит под ветром. Нежно. Тише. Глуше.

Толкнула рамы крест я кулаком. Ворвался ветр. Была я под замком, теперь свобода! Кто же это… кто же… с небес слетает, да ко мне в окно… о Господи, ждала тебя давно… как страшно имя выдавить, о Боже, того, о ком и поминать забыли, кто всё бредёт, бессильней и постылей, по вольным долам, ветхим как рядно… влетай… стань рядом… Профиль мне знаком. И лавр. И глаз огонь. И всею кожей я чую: это было суждено.

«Зеркало. Ты моё зеркало…»

 
Зеркало. Ты моё зеркало.
Нежно в тебя загляну.
Жизнь удивлённо смерклась.
Мы не пойдём ко дну.
 
 
Помня в ночи о живом —
Плачь, золотой Серафим!.. —
Мы, обнявшись, поплывём,
Ещё чуть – и полетим.
 
 
Нету вчера и завтра.
Есть купол ночной.
Выучила я заповедь:
Будь
Со мной.
 
 
Гибель – это проверка
На вечную
Жизнь.
Зеркало. Я твоё зеркало.
Тихо губы приблизь.
 

Поэма Лебедя

Елене Заславской

 
Лебедя крыла богаты, тяжелоснежные.
Под летящим брюхом его – берега.
Звёзды нежные.
Одна звезда Лебедю дорога.
Летит к ней по горизонтали.
Судьбинной линии.
А надобна вертикаль.
Чтобы увидеть чёрную, синюю,
Гусеничную сталь.
 
 
Война – разве не на плоскости?
Ни шагу назад.
Это страшно.
Слышно, как внутри кости
Звенят.
Дрожи сколь угодно, рыцарь.
Автомат. Мина. Снаряд.
Ночью бой.
Над тобой
Звёзды дымно горят.
 
 
В небесах тоже – война, пожар.
Лебедь! Нептица Ада!
Факел Стожар
Не подожжёт взгляда.
Рай – дым и пар.
Лебедь, я – это ты.
Я там слепо лечу,
Над Царством Мертвых.
Над Царством Последних-Первых.
Прости,
Себя в небе крылато жгу, свечу.
 
 
Меня видно на всех радарах.
А я смерть вижу.
Я гляжу ей в глаза.
Божьим даром,
Сатаны ли – ближе.
Ближе.
Внизу нет крыш.
Только смерть.
Внизу нет домов.
Только смерть.
Внизу нет людей.
Руины площадей.
Только я, Лебедь вьюжный,
И смерть.
Так нужно.
 
 
Всё недвижно.
Почему я в ночи лечу?
Всё лечу и лечу?
Всех лечу и лечу…
Всё же умерло, всё…
Не всё.
Катясь, режет надвое Звёздное Колесо
Всё живое, о чём молчу.
 
 
А если Лебедь с неба крикнет —
Все обры изникнут,
Все трубы враз вострубят.
Ни шагу
Назад.
 

 
Не ломай мне становую жилу
Птица ты царица неба и земли
А царица ль мёртвых
Все мы живы
Стонем все вблизи вдали
Все по иерархии ранжиру
Строго – в ряд – восстали Времена
На плацу
и чёрные все дыры
стали – смерть одна
 
 
Благо где ты ласковое Благо
Я не знаю как тебя найти
Я скольжу последнею отвагой
Траекторией последнего пути
Вечный ритм
рождение и гибель
Я лечу над тысячами лет
Перьями жемчужными нагими
Я крещу
неукротимый свет
 
 
Лучших Чёрный Лебедь избирает
Для закланья
где чудовища одне
Лучшие во взрыве умирают
В бешеном огне
Все вы кто сгорел
металлы руды
слитки злата и алмаза взвесь
Вам грядёт обожения чудо
Рядом вы со мной летите
здесь