Текст книги "Аромат зеленого яблока"

– Он не в моем вкусе, – сказала она проникновенной товарке.

– А кто в твоем вкусе?

Маша загадочно улыбнулась, сделав неопределенный жест рукой:

– Ну-у…

И вспомнила Диму.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Студенческая жизнь, на которую Маша возлагала столько надежд, начинала ее разочаровывать. До института она успела поработать и на фоне тех, кто только вчера вылез из-за школьной парты, чувствовала себя взрослой. То упоение свободой, царившее в общаге, было для нее пройденным этапом. Но, глядя на ворковавшие по углам и на «голубятне» парочки, ей становилось тоскливо.

После зимних каникул выяснилось, что у них на курсе образовалась первая семейная пара: из востроносой и быстроглазой татарочки Альфии – ее называли попросту Алькой – и флегматичного прибалта Римаса. Для многих это было неожиданностью. Римас пришел из академического отпуска и жил вместе с ребятами-второкурсниками, оставленных для «хозяйственных нужд». Занятия он посещал редко и был на курсе «самый умный». Когда он входил в учебную комнату, на него тут же набрасывались несколько студентов за помощью. Римас не спеша подходил, быстро схватывал суть дела и, растягивая слова, с легким акцентом говорил:

– Это элемента-арно. – И начинал объяснять.

Выражение вошло в обиход, и первокурсники, нарочито усиливая акцент, к случаю говорили друг другу:

– Это элемента-арно.

Свадьба была на зимних каникулах где-то под Вильнюсом. На второй семестр Альфия не вернулась.

Была еще одна большая неожиданность. Ее преподнес Толя Спицин – тощий, неопрятный и, по всеобщему мнению, дурковатый неудачник. На курсе его держали чуть не за шута, постоянно насмехаясь. Хотя в учебе он был далеко не дурак. Пыхтел и сопел над задачками, периодически утирая ладонью вечно мокрый нос, и как-то… их решал. Просил чуть не каждую девочку, чтобы та с ним в кино сходила, погуляла. Но девочки брезгливо шарахались.

После зимних каникул Толя приехал отчисляться из института: женится! Уже подали заявление! Родом он был из какого-то небольшого городка, никто толком даже не знал, какого, – и вот кто-то там на него позарился. Толя был счастлив безмерно! Он бродил по этажам, хмельной от счастья, и чуть не каждому встречному сообщал о своей женитьбе.

На фоне всех этих событий Маша всё чаще стала думать о Диме. Вспоминала его мягкие ласковые руки, светло-серые, порой такие голубые глаза, нежность его губ. Вспоминала их прогулки по острову, два вечера поцелуев. Неужели он навсегда для нее потерян?

Маша вспомнила, что он оставил ей свой адрес. Записной книжкой она не обзавелась, адрес был на листочке. Где этот листочек? Маша бросилась искать. Перерыла все книги, тетради, сумки – адреса не было. Как неосмотрительно она поступила! А ведь он звонил ей в прежнее общежитие. Звонил несколько раз, пока ему не сказали, что она там больше не живет. Значит, он искал с ней встреч.

В одно из воскресений, когда февральское солнышко впервые стало радовать своим появлением, Маша отправилась на прогулку в парк. Она шагала по красивой зимней дороге, любуясь опушенными снегом деревьями, как неожиданно из боковой аллеи вышел Зяблов.

– Слава? Ты как здесь оказался?

– Гуляю. Можно с тобой.

– Ладно уж, можно, – великодушно разрешила Маша.

Они стали прохаживаться по зимнему парку, болтая на отвлеченные темы. Порой она ловила на себе затаенные Славины взгляды. Когда Маша поворачивалась к нему, он быстро отводил глаза в сторону. Маша гадала, действительно ли это случайная встреча или какой-то хитрый маневр со его стороны?

Слава был с фотоаппаратом: солидный и тяжелый «Зенит» в кожаном коричневом футляре. Это не Машина «Смена» за восемь рублей. Иногда Слава предлагал:

– Давай я тебя здесь сниму. Смотри, какой красивый вид.

Маша останавливалась и слегка улыбалась в объектив. Она вспоминала, как на Валааме фотографировала Диму. Надо бы сделать в конце концов эти фотографии, так и валяется где-то непроявленная пленка. Куда она могла девать его адрес?

Они подошли к замерзшему безжизненному пруду. Слава попробовал ногой лед, пнул снежную глыбу. Подал Маше руку, чтобы та спустилась с обледенелых ступенек. Слава стал рассказывать о своих перипетиях поступления в институт, как он сначала хотел поступать на другой факультет, но потом передумал, как сдавал экзамены. Маша вспомнила, как готовилась она, как основательно штудировала учебники, подзабыв многое за год. Учебники! – ведь она не расставалась с ними всё лето: она могла в один из них сунуть бумажку с адресом. Она оставила их в своем прежнем общежитии. Вдруг их уже выбросили?!

В ближайшую субботу Маша отправилась в рабочее общежитие. Заодно навестить Аллочку.

По субботам Аллочка обожала устраивать генеральные уборки в комнате, задействовав в этом мероприятии всех трех соседок. Уборки были основательными: мытье платяного шкафа, ревизия продуктов в кухонном столе и выбрасывание ненужного хлама. Причем выброшенный «хлам» очень скоро оказывался самыми что ни на есть нужными вещами. Однажды Аллочка выбросила дефицитные билеты в театр одной соседки, в другой раз – важную медицинскую справку второй. Билеты, слава богу, нашлись в мусорном ведре, а вот справка канула в вечность. Разъяренные Аллочкины товарки устраивали ей по этому поводу скандалы, но та оставалась невозмутимой и неисправимой. Всё повторялось с завидной постоянностью – и авралы, и ревизии чужого «хлама». Генеральная уборка обычно заканчивалась личной помывкой в общежитском душе. Зато на весь следующий день – воскресенье – Аллочка, проведя добрых два часа перед зеркалом, куда-нибудь «намыливалась». Это был ее по праву заслуженный отдых.

По субботам больше всего было шансов застать Аллочку дома. Поднявшись на этаж, Маша заглянула к Алле в комнату: так и есть – субботник был в полном разгаре. Мебель сдвинута; кто-то тряпкой сметал пыль со шкафа, кто-то перетряхивал книжные полки. Сама Аллочка, стоя посреди комнаты со шваброй в руках, руководила работами. По паркетному полу растекались лужи мыльной воды.

– Машуля, ты приехала! – радостно воскликнула Алла, увидав в дверях подругу. – Так, девочки! – обратилась она к трудившимся соседкам. – Генеральная уборка продолжается. А у меня гости, я вас покидаю. Машуля, пойдем посидим в учебку. – Подойдя к Маше, она добавила потише: – Главное – это организовать дело.

– Слушай, организатор, – засмеялась Маша, протягивая подруге коробку с тортиком, – организуй-ка, лучше, чаю. А я пока в свою поднимусь, – Маша показала глазами наверх.

Бывшие Машины соседки по комнате очень обрадовались ее визиту. Стали расспрашивать про студенческую жизнь.

– О-о-о! – закатив глаза, многозначительно произнесла Маша.

– Понятно, – с завистью вздохнули они и посетовали: – А наша Нина совсем вся изучилась, скоро прозрачная сделается. С работы прилетит, чаю попьет, на занятия несется. Приходит в половине одиннадцатого вечера, снова чаёк, потом садится за учебники, пока в постель не свалится. И так каждый день.

– На вечернем тяжело, – согласилась Маша.

В комнату легкой на помине бесшумной походкой вошла Нина. Она всегда была страшненькой: остроносое, с сильной угревой сыпью лицо, непомерная худоба, сутулость. Но тут и Маша поразилась: Нина смахивала на привидение из мультфильма. Фланелевый халат висел мешком, его можно было обернуть вокруг тела несколько раз. Старушечьи войлочные тапки казались огромными на тощих ногах-макаронинах.

– Нинуля, – пожалела ее Маша. – Ты очень-то не увлекайся грызть гранит науки: зубы сломаешь. – И обратилась к девочкам: – Вы уж ее подкармливайте как-нибудь.

– Мы подкармливаем: кто супчику ей нальет, кто продукты из магазина принесет.

Все Машины учебники оказались целы: девочки их стопочкой сложили на шкаф, там они с лета и пылились. Сняв со шкафа и сдунув пыль, Маша стала их пролистывать. Учебник отметался за учебником, но ничего интересного в них не обнаруживалось. И вот в предпоследнем – «Органической химии», – сложенный пополам листок из блокнота. Маша нетерпеливо его развернула – он! Станция метро «Автово», Трамвайный проспект, дом… квартира… И подпись: «Дима». От листка внезапно пахнуло свежим валаамским ветром, будто из открытой форточки. «Ах ты моя любимая химия!» – умилилась Маша и тихо порадовалась: хорошо, что они с Аллочкой жили в разных комнатах, а то не видать бы ей этого листочка во веки вечные.

Когда Маша вернулась в комнату к подруге, генеральная уборка подходила к концу. Организовав ее финал, Аллочка позволила себе расслабиться. Поставив чайник и прихватив пачку сигарет, она увела Машу в пустующую учебную комнату. Комфортно расположившись там на одном стуле и забросив ноги на другой, она с наслаждением затянулась болгарской «Стюардессой».

– Ну давай, подруга, рассказывай, как дела?

Маша начала рассказывать. Но первые же ее фразы всколыхнули в Аллочке ассоциации с собой, любимой, и, не дослушав, она переключилась на собственную персону, которая, разумеется, во сто крат важнее любой другой, даже любимой подружки. Маша к этому уже привыкла и замолчала, слушая развитие заданной ею темы, но с другой героиней. Нужно сказать, что рассказывать о себе Аллочка не только любила, но и умела – заслушаешься.

Натурой Аллочка была артистической и непредсказуемой. Машу эти качества подруги то приводили в неподдельный восторг, то по-житейски утомляли. Зато скучать с ней не приходилось никогда. Аллочка была без комплексов и могла позволить себе в любом обществе, сделав ножки крестиком, невинно спросить: «Где у вас тут можно пописать?» Она считала это непосредственностью и очень себя за это уважала.

В гальваническом цехе (гальванике), где они с Машей работали, Аллочка считалась своего рода достопримечательностью. В цехе был костяк старых работниц, проработавших по многу лет. И было несколько молоденьких лимитчиц, только пришедших и «зеленых». У последних была большая текучесть. Любыми способами они старались избавиться от вредной грязной работы: выйти замуж, поступить учиться. Перевестись в другой, более приличный цех они не могли: держала лимитная прописка.

Жили молодые работницы в одном маленьком общежитии, и об интимных делах друг друга были осведомлены. В их круге девственность официально ценилась. Часто Аллочка в подпитии (отмечать выпивкой праздники на работе было традицией), а то и просто под настроение орала на всю женскую раздевалку:

– Бабы! Главное, что мы еще девочки! – чем вызывала дружный гогот окружающих.

Ветеранши называли ее за это «наша главная девочка» и подтрунивали:

– Посмотрим, долго ли вы в девочках продержитесь.

Первой пала Тамарка. На ежегодном обязательном медосмотре перед кабинетом гинеколога она заерзала на стуле:

– А если мы с Витюшей расписываться собираемся?…

Она искренне считала, что ее личная жизнь может касаться кого-то еще, кроме их с Витюшей. Она верила Аллочке, ценила общественное мнение и мнение коллектива, выше которого не было ничего. Так внушали ей на каждом комсомольском собрании.

Однажды, накануне Восьмого марта для работниц гальваники в Красном уголке устроили маленькое торжественное собрание и пригласили артистов Ленконцерта. Перед походом в Красный уголок отметили «это дело» у себя в раздевалке и на концерт пришли веселенькие. Особенно веселилась Аллочка. Она острила, сыпала шуточками и сама порывалась на сцену петь и плясать. Когда все расселись по местам, начальник цеха поздравил женщин с праздником и преподнес каждой трехрублевый подарок, купленный на профсоюзные деньги. Аллочке досталась стеклянная пузатая сахарница с металлическими ручкой-дужкой и крышечкой.

После концерта, состоящего из певицы народных песен и баяниста с баяном, рабочие расслабились, мужчины заигрывали с «прекрасной половиной человечества», как их только что обозвали. Аллочка, удостоенная обильным вниманием мужчин, чувствовала себя на высоте. Она напропалую кокетничала, подзадоривая мужиков, и кричала под общий гогот, размахивая пузатой сахарницей:

– Бабы! Главное, что мы еще девочки!

Маша потом не могла без смеха вспоминать как Аллочка выходила из Красного уголка: уже поутихшая, но еще с пылающим возбужденным лицом и шальными косыми глазами; в руке она растерянно теребила металлический ободок с крышечкой; из ободка торчали осколки пузатой сахарницы…

Сейчас, сидя в учебной комнате после праведных трудов и наслаждаясь крепким чаем с Машиным тортиком, пока ее соседки организованно заканчивали генеральную уборку, Аллочка упоенно рассказывала подружке со всеми вкусными подробностями, как она провела свой сентябрьский отпуск в родном Днепропетровске. За текучими делами до сих пор было некогда об этом толком поговорить. Отпуск Аллочка провела, разумеется, хорошо: с кавалером и приключениями. В одном месте рассказа, слишком уж как-то завуалированного, Маша решила уточнить:

– Так, секундочку! С этого места поподробнее, пожалуйста.

– Ну… в общем… – Аллочка всё же несколько смутилась. – Мы были любовниками…

– Ах, вот в чем дело.

Для Маши это было неожиданностью. Проглотив пилюлю, она фыркнула в ответ:

– Представляю, что сказали бы ваши бабы в гальванике: «Наша главная девочка пала».

Подруги расхохотались. Разговор перешел на любовную стезю. Относительно Димы и Машиных с ним отношений, вернее, не-отношений, Алла была в курсе.

– Я нашла его адрес, – сказала Маша. – Хочу как-то с ним связаться, но пока не знаю как. Не заявиться же к нему: «Здравствуй, Дима! Вот и я!»

– Напиши ему письмо, – предложила Аллочка.

– Письмо? – переспросила Маша, удивляясь, как такая простая мысль ей самой не пришла в голову.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Маша сделала вот что. Сначала она отыскала свои валаамские пленки и заказала в фотоателье снимки по паре каждого. Их получилось много: вот Дима на фоне теплохода «Алтай», вот он один сидит на каком-то невероятном обрыве, вот они вдвоем с Сергеем, вот они с Машей в дверном проеме заброшенной часовни, и он робко обнимает ее за плечи. Были просто живописные виды острова.

Маша внимательно стала рассматривать изображения Димы. Белые брючки, свитерок с выпростанным воротничком светлой рубашки, и эта грубой вязки темно-коричневая кофта, которая ее так умиляла. Чтобы лучше рассмотреть лицо, Маша даже взяла лупу. Копна светлых волос «шведским домиком», лицо милое, приятное. Как хорошо он улыбается. И чем дольше она смотрела, тем больше в ней зрело нежное чувство к нему.

– Хороший, милый мальчик, – пришла Маша к окончательному выводу. И совсем растаяла: – Ди-имочка.

Помнит ли он ее? И что ему написать?

Маша отобрала несколько фотографий, вложила в лист бумаги, а на листе написала: «Дима! Я поступила в институт и теперь живу в Пушкине. Если хочешь – позвони мне. Маша». И указала номер общежитского телефона и номер комнаты.

Отправив письмо, она стала ждать звонка чуть не на следующий день. Но прошла неделя, другая – звонка не было. Маша затосковала. Димы не будет, решила она. У него, наверное, есть девушка. И вообще, что она знает о нем? Быть может, она – просто авантюрное приключение на острове. Но другой голос говорил: «Но ведь он звонил! Звонил, пока ему не сказали, что ты уехала». – «Он интересовался только фотографиями», – возражал первый голос. «Дурочка, это был повод, чтобы встретиться, продолжить знакомство», – не унимался второй голос. «Зачем ему повод? Он что, не мог прямо сказать: давай встретимся? Он имел на это право после двух вечеров поцелуев», – упорствовал первый голос. «Нет не мог. Ты же сама назвала его Витей и разговаривала с ним как последняя идиотка. Он подумал, что у тебя есть мальчик Витя, а он просто авантюрное приключение на острове. Что он знает о тебе?» Тут голоса замолкали, а Маша тяжело вздыхала.

Между тем время шло своим чередом. Машины соседки продолжали активно влюбляться и менять возлюбленных. Но если Марина и Света худо-бедно совмещали свои занятия любовью с занятиями в институте, то Наташе этого никак не удавалось. Так как девушкой она была серьезной, то со всей полнотой и серьезностью могла отдаваться лишь чему-то одному. Первую же сессию она едва не завалила: два экзамена ей позволили пересдать во втором семестре. Разумеется, она лишалась стипендии. Но второй семестр давно начался, а пересдавать экзамены Наташа, похоже, не собиралась.

В один из вечеров она отправилась на день рождения в комнату своего очередного возлюбленного. Уже совсем поздно, ложась спать, Маша вошла в умывальник и увидела там Наташу. И ужаснулась. Та сидела, подобрав под себя ноги, на стоящем у окна небольшом столике, тупо раскачиваясь из стороны в сторону: видимо, в ожидании очередного приступа рвоты. Ее светлые волосы были спутаны, по красному распухшему лицу текли черные от туши слезы. Потусторонний страдающий взгляд вперился в пространство. Увидев Машу, она отчаянно зашептала ей безобразно вздутыми губами:

– Мне так плохо, Маша! Мне очень плохо!

Наверное, она искала сочувствия. Маша вспомнила ту юную чистую девушку, которой была Наташа в начале учебного года, ее романтически-серьезный взгляд серых глаз, полные чувственные губы – и искренне пожалела ту девушку. Эта, сидящая на столе в ожидании пьяной рвоты, сочувствия не вызывала.

«Что ж, – подумала Маша, – должно быть, действительно очень плохо. Зато перед этим тебе было очень хорошо».

Наверное, это было жестоко. Поэтому вслух она ничего не сказала.

Был еще один неприятный момент: в общежитии появился воришка. Открыто об этом заговорили, когда Марина, приехав из дома, в этот же вечер обнаружила, что из кошелька исчезла трешка.

– Мне родители каждый раз на неделю три рубля дают, – объясняла расстроенная Марина подружкам. – Вот тут они были, в кошельке. А кошелек – в сумке. Кто к нам в комнату заходил?

Стали вспоминать, кто заходил, да предполагать, кто мог взять. Заходили, как всегда, многие – мальчики, девочки, разве упомнишь. И, если отлучаются ненадолго, комнат никто никогда не закрывал. Значит, кто-то вошел в их отсутствие… Охали, да ахали, но следствие зашло в тупик. Вдруг вспомнилось, что и раньше пропадало что-то по мелочи: чистые общие тетради, новые ручки, кое-что из продуктов. На это не обращали внимания, думали, может, показалось, сами обмишулились. А деньги в кошельке кто особо пересчитывает? Да и кошельки никто не прячет, то в сумке лежат, то в тумбочке. Может, у всех пропадали – рубли, мелочь…

Пропажу денег обсуждали всей комнатой. Всем, кто приходил, рассказывали, в другие комнаты заходя, делились событием, в умывальнике, на кухне… Молва о воришке разнеслась.

Совсем поздно, уже ложась спать, Марина, еще раз оплакивая свою трешку, заглянула в кошелек: деньги были на месте! Этот возврат вором денег поразил еще больше. Получается, он, услыша о том, что пропажу быстро обнаружили, испугался и, пользуясь всеобщей суматохой, снова подкинул в кошелек деньги! Ну и ну… Знать бы, кто этот негодяй.

– Это из своих кто-то, – сделала предположение вахтерша тетя Зоя, когда Марина и Маша рассказали ей про воришку.

Как это – «из своих»? Девочки сначала даже не поняли. Из комнаты что ли?! Наташа или Света?! Ну уж нет… Вряд ли… В голове это не укладывалось. В таком случае и ее, Машу, тоже можно подозревать! Фу, как всё это неприятно: будто случайно вляпался во что-то гадкое.

Однажды в субботу, незадолго до Восьмого марта (Маша с девочками только вернулась из местной бани: раскрасневшаяся и благоухая ароматом березового веника), по всей лестнице, от вестибюля до коридора, раздался призывной голос добросовестной вахтерши:

– Маша из двадцать четвертой – к телефону!

И тут же, как динамики-усилители, общительные студентики, вечно околачивающиеся на лестничной площадке, вторили ей:

– Котельникова! К телефону!

Маша, бросив разбирать банный пакет, ринулась вниз.

– Да? – задыхаясь, спросила она в трубку. И подумала, что если услышит сейчас голос Аллочки, это будет досадным обломом.

Но это был голос, чей она так ждала и уже отчаялась услышать. Оказывается, Дима был в рейсе и пришел только пару дней назад. Фотографии он получил, спасибо. Они ему понравились, все-таки будет память. Да-да, конечно, сказала Маша, она тоже с удовольствием их смотрела, вспоминая то уже давнишнее путешествие. Было здорово, правда? Да, сказал Дима.

Маша ждала главного: предложения встретиться. Но Дима молчал. Она поняла, что если они сейчас так глупо расстанутся, она себе этого не простит. А другой повод связаться с ним вряд ли представится. Как всё хрупко! И она решилась.

– У нас на Восьмое марта в общежитии будет дискотека. Хочешь, приезжай. Приехать к нам в Пушкин не так уж страшно, как кажется на первый взгляд. Всего полчаса на электричке.

– Уж если я хожу на Кубу, то приехать в Пушкин не испугаюсь, – рассмеялся Дима, а у Маши радостно дернулось сердце. – Как вас найти?

Маша, сбиваясь от волнения, объяснила.

– Хорошо, я приеду, – пообещал Дима.

Позвонил! Приедет! – ликовала Маша. У них всё будет! Она еще посидит с ним на «голубятне»!

Маша вернулась к себе в комнату, но ей не сиделось на месте. Она стала слоняться по общежитским коридорам. Все встречающиеся ей студенты казались необыкновенно очаровательными.

– Ты чего такая счастливая? – спросила ее проницательная Люда Подкорытова. – Тебе никак кто-то в любви объяснился?

– Почти.

– Уж не Слава ли Зяблов?

– Зяблов? – Маша недоуменно посмотрела на Люду. – Я и забыла о нем.

Какая нелепость – Зяблов. Через несколько дней к ней приедет Димочка!