Текст книги "Про психов. Терапевтический роман"

Апокалипсис Лоры

8 ноября

Иду, солнце светит. Мне хорошо. Легко, давно так не было. Внутри бьется: жизнь имеет смысл, годы медленного умирания закончились. Свободна! Радость, свет, любовь.

Вдруг опять! Черт!!!! Черт!! ЧЕРТ! Опять этот ужас, на Большой Никитской, на моей Большой Никитской, на улице Герцена, в конце концов, творится ужас. Консерватория почернела. Она такая, как будто сгорела и умерла. А ведь стоит целехонькая и не пахнет ничем. И никого там нет.

Когда человек умирает, непонятно, что имеется в виду. Как будто одна оболочка осталась. А души нет. Непонятно, была ли она вообще когда-то или это только казалось. Тело без души бессмысленно и отвратительно.

А вот дом по-другому. Он и мертв и жив одновременно, и это очень страшно. Оглядываюсь… В переулке вижу еще один черный дом. Один за другим чернеют дома. Они умирают.

ВСЕ-ТАКИ ЗЛО ЕСТЬ, И ОНО БОРЕТСЯ С ДОБРОМ. Бабло побеждает зло – хорошая шутка. До того момента, как такие вещи не начинают происходить с тобой на самом деле. Шутки кончились. Работала тихонько, пописывала свои программки, постмодернизмом баловалась. Типа хз, кто я, моя хата с краю, и идите вы все – вот и расплата. Не надо было так шутить, за все сказанное отвечать придется, когда время придет. Вот оно и пришло. Это все про меня. Я важный игрок в игре.

Думать, думать, думать! За мыслями не успеваю, их слишком много. СТИВ не умер, дома чернеют. Я знала, солнце тоже знало, оно мне подсказывало. Но что? Меня запугивают. Черные дома – страшилка для детей: в черном-черном доме… И я должна испугаться и домой пойти под одеялом кофе пить. Ага, сейчас! Пора выяснить, что почем. Что, деточка, кишка тонка? Со всеми пойдешь под нож, как овца, или побарахтаешься еще? На моей стороне – Цифры. 15. Это ведь я сама посчитала, никто мне не подсказывал, значит, это логично можно объяснить. Солнце на моей стороне. Вон оно как светит! Солнце против черного.

Надо двигаться. Игра идет на время, кто быстрее, счет 3: 1. Вот и Манежная. Прямо на глазах чернеет Институт Азии и Африки, мне смешно – Африка почернела. Какой-то юмор в этом есть. Черный.

Надо в Кремль идти. Там Сила. Там и спасение. При чем тут 15? Не время еще, непонятно. Слева стало стремительно чернеть, почернел и осыпался новый – отель «Риц», как будто его и не было никогда. От огромного отеля осталась маленькая кучка черного, все остальное бесшумно исчезло.

Ненавижу подземные переходы. В них воздух спертый и воняет терактами, лучше поверху перебежать, так безопаснее. Но тут стою, и страшно бежать через Охотный Ряд, машины едут слишком быстро. Гонят в переход. Голова кружится. Главное – войти в Кремль, там уже не тронут, там Сила. В переходе стараюсь ни на кого не смотреть, людей огибаю, а все, как назло, пялятся. Продавщица из ларька кивает на меня бабе какой-то и ржет. Быстрее надо ноги отсюда уносить. От бомжа воняет. Шампусик сейчас исторгнется. Не дышу, вообще дышать не буду, воздух отравлен, быстрее выбраться бы. Народу тьма, все бегают, а я ползу как черепаха.

Слава богу, я на Красной площади. Вон Ленин ряженый. А может, настоящий? Дубль Ленина. На чьей стороне Ленин? Надо в Мавзолей зайти проверить. Это важно. Очереди нет, иди к дедушке свободно, милости просим. Внутри темно, и Ленин сверкает в хрустальном гробу. Теперь понятно, что ряженый Ленин – просто живой. А этот мертвый. У красивого мента, который Мавзолей сторожит, вдруг звонит телефон. Достает айфон. Слава богу, значит, Ленин на моей стороне, на стороне Стива.

Внутрь, в сердце Кремля, в главную Церковь! Там все ответы. Проникаю вместе с экскурсией. Лицо делаю туристическое. Вот увижу Грановитую палату и все про русских пойму. Молодец, Лора! Мама была бы довольна. Мама! Ты же у меня профессор, и не гуманитарных лженаук, а математики. Вот и объясни мне про число 15. Посижу немного, воздухом подышу, подожду тебя здесь у Церкви. Хорошо. Ни суеты, ни бизнес-ланча. Благодать, как перед боем затишье. На Колокольню смотреть больно, такой от нее свет идет, накрывает весь Кремль. Мама, мам, помоги, видишь – я в кофточке. Что есть 15?

«Лора, пятнадцать – это вихрь двойственной природы, число выбора. На чьей ты стороне? Неужели ты не видишь ошибку? Думай, Лора, будь хорошей девочкой».

И тут же мысли полезли, тысячи мыслей, уже громко очень: «Ошибка! ты ошиблась! ты плохая! Ты дура, ты не поняла ничего!..»

Полный хаос, вообще ничего не понятно. И Голос говорит незнакомый, но такой, которому сразу доверяешь:

«Стив Джобс – черный Мессия, он выбрал другую сторону пятнадцати».

Замираю, и вдруг все складывается: в основе его веры надкушенное яблоко познания. Яблоко змия, искушающее человеков. Еще мальчиком он говорил: «Я свергну мертвых богов». А еще истинно дьявольское: «Смерть – это лучшее изобретение жизни». Все сходится: происхождение его туманно, приемный ребенок, черные свитера, магические представления, яблочная Библия, МАС-церковь. И верующие, которые с Яблока уже никогда не слезают. Он возбуждает желание иметь. Вот он, Апокалипсис! Вот черный Мессия! Страшно, стыдно. Жутко. Я ведь в вере этой давно уже обретаюсь. Я ж из самых верных. Господи, что же я наделала?! Как искупить, как отмолить?!

Ответ приходит:

В КРЕМЛЕ ЖИРУЕТ ЧЕРНЫЙ ПУТИН

И КРОВЬ НАРОДНУЮ СОСЕТ

А БЕЛЫЙ ПУТИН НАСТОЯЩИЙ

В ЗАСТЕНКЕ ТАЙНОМ НА ЦЕПИ

Раньше смешно было, аж до колик. А теперь смысл ясен. Все имеет свою вторую сторону, «двойственный вихрь». И Стив, и Путин, и Я.

Но так не должно быть! Добро и зло не должны быть равны. От меня все теперь зависит. Я выбираю, и времени нет. Москва почернела и местами исчезла. Я могу еще все изменить. Очиститься! Отвергнуть скверну! Раскаяться и преобразиться! Чтобы свет воссиял! Это и есть спасение. Надо предупредить всех.

Спастись еще можно, только раскаяться надо. Преобразиться полностью, через себя надо, тогда все спасутся. Кофточка блядская уже тело жжет, снять все до чистоты! Предстать как есть перед Судом Преображения. В Церковь! Там звуки райские и свет золотой. Я вся свечусь. Молюсь о Преображении. Все отдаю, сдаюсь на волю Божью. Очищена, светла, чиста, свята, слава, слава, слава!! Душа моя на травинке тонкой трепещет и золотом переливается. Сила Господня со мной. Победил во мне Свет и слуги его. Испуганные дети Божьи вокруг. Знайте! Прозрейте, кто Спаситель. Кто Истинная Богиня. Славно как, музыка райская, голосов не слышно, только аллилуйя на все лады. Пойдемте из Церкви! Москве возвестим Победу! Выходим, свет залил все, все – переливается и трепещет. Москва целая и живая. Вижу и «Риц», и «Консерву» – целые и невредимые переливаются радугой. Два ангела в белых одеждах встречают меня, зовут с собой, за руки ведут как Королеву Миров, как Богиню! Иду с ними, радуюсь, больше нет одиночества, страха и зла.

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА. АЛЛИЛУЙЯ!!

Обход

27 декабря

На следующий день после исторической драки с Паяцем Косулин, страдая от жестокого похмелья, пришел на работу к обеду. Паяц взял больничный. Все отделение перешептывалось. Катька бесконечно пересказывала, как она спасла «любимого Александра Львовича» от «этого жуткого Паяца». Косулин выпил два литра воды и сидел один в ординаторской. Пасьянс упрямо не сходился.

Тем временем подходило время обхода. Мы с сестрой много раз сопровождали заведующую в составе ее свиты (медсестры и другие врачи).

Обход – главное событие дня в больнице. Его нетерпеливо ждут все пациенты, возлагают несбыточные надежды, прокручивают про себя правильные слова короткого диалога с доктором, готовят решительные вопросы и доводы. Все убирают в палатах, стараются получше выглядеть, наводят в тумбочке порядок. Некоторые врачи обращают особое внимание на устройство тумбочки пациента и по нему судят о его психическом состоянии.

От обхода зависит очень многое. Если ты понравишься заведующей отделением, то тебя переведут в лучшую, более статусную палату, могут разрешить свободный выход, может решиться вопрос о домашнем отпуске. Для пациентов обход – большой стресс. Говорить надо в присутствии свиты заведующей, при других пациентах, вопросы при этом задаются самые сложные. Некоторые просто теряют дар речи и потом расстраиваются, что все их надежды на понимание рухнули. Позже в разговорах с психологом строятся планы на следующий обход, обсуждается важнейшая проблема нахождения общего языка с врачом.

Пациенты проводят многие часы в разгадывании ребуса, как сделать так, чтобы доктор их понял, выполнил просьбы, в конце концов поверил в их выздоровление и отпустил домой. Демонстрация врачу своей «здоровой головы» – главное искусство, которое осваивают пациенты психиатрических клиник. Это действительно сложно, особенно если голова не очень здорова.

Косулин всегда поражался прозорливости пациентов, их старанию «обмануть» врача, показать себя с нормальной стороны, скрыть симптоматику, все что угодно, только бы выйти из больницы. С опытом приходило многое, в том числе и умение подавать правильные сигналы врачу, успокаивать его тревогу.

Во время обходов можно спокойно работать в комнате отдыха, не выгоняя оттуда пациентов, поэтому Косулин не всегда в них участвовал. Но сегодня – особый предновогодний обход, для многих последний шанс на встречу Нового года дома, в кругу семьи. К тому же поступили новые пациенты, с которыми на обходе можно познакомиться и договориться о будущей диагностике. Для Косулина обход – диагностическая работа: сразу видно, как пациент ведет себя в стрессовой ситуации. Это помогает восстанавливать пациентов. И кроме всего прочего, работа для Косулина всегда лучшее лекарство.

Обход начинается с самых дальних палат в глубине отделения, где лежат пациенты в остром состоянии. Палат всего шесть. Перемещение из одной в другую организовано по принципу: чем здоровее, тем ближе к выходу. То есть, если вы совсем невменяемы – пожалуйте в самые глубины отделения; если понимаете, кто вы, где и почему здесь оказались, – ваше место посередке, ну а ближе к выписке – уже почти у двери, у выхода. Эту нехитрую науку своеобразной карьерной лестницы пациенты передают из уст в уста, распознают по ней свое положение на карте реальности. Если двигаешься по палатам – все хорошо, дело идет, если завис – плохо. И нет ничего хуже, чем обратно переместиться от дверей в глубины. Такое иногда случается – это крах и позор, все обсуждают и сочувствуют. А некоторые имеют постоянную прописку в какой-нибудь палате, и не видать им высот палаты пятой и шестой, прописаны они навечно в третьей, например, там и живут. В каждой палате особый климат, свои законы и публика.

В первой и второй палатах лежат вновь поступившие пациенты в остром состоянии. Эти палаты называются надзорными, то есть все время надо следить за тем, что там происходит. Атмосфера в них тяжелая и напряженная. В психозе больному может быть очень страшно, и события вокруг воспринимаются как ужасные и угрожающие. Например, вы можете думать, что находитесь в специальном заведении, где проводят эксперименты на людях, и вас скоро уничтожат. А может быть и совсем наоборот! Вы пребываете в божественном состоянии человека или существа, спасающего мир, жаждете обнять и слиться с каждым, ведь в любом вы видите прекрасное неземное существо, слышите все мысли и видите мир насквозь. Вы тогда начинаете приставать к людям с этой идеей, а они думают, что вы хотите их убить.

Вот примерно такая жуткая каша из состояний и варится там с утра до вечера. Иногда и привязывать приходится, если состояние совсем невыносимо, и риски разные возникают, суицида например. Смирительные рубашки – остроумное психиатрическое изобретение – уже давно не используют. Если есть необходимость – просто привязывают к кровати. Это называется «фиксировать». К счастью, фиксируют редко.

Обход двинулся в надзорные палаты. Из новеньких во второй палате на кровати у окна лежит та самая молодая девушка, невеста Путина, просившая у Косулина расческу. На вопрос, как она себя чувствует, девушка отвечает, что сидит и ожидает своей участи, окончательной участи. Кукла пометила в своем блокнотике что-то и спросила у девушки:

– Голоса слышите?

Девушка задумалась и слабо кивнула.

– Что они говорят?

– Ругаются, а иногда хвалят, говорят, что делать.

Позже она рассказала Косулину, что голосов никогда не слышала, но решила сказать так, потому что вокруг так многие говорили, а ей было страшно и казалось, что она на экзамене, где главное – правильно отвечать на вопросы. Вот она и ответила.

Из новеньких во второй была еще пациентка Люда, больших размеров женщина в остром психозе, внешне похожем на глубокий духовный кризис. Прямо во время обхода она вдруг упала на колени, заломила руки и стала очень громко молить о прощении ее грешной души. Ее размеры, громкость и неподдельное страдание в голосе пугало. Остальные пациентки затаились в своих кроватях. Прибежали санитарки, сделали Люде укол, она потихоньку затихла.

Можно продолжать обход. С облегчением процессия двинулась в третью палату. Из второй за Куклой увязалась практически постоянно проживающая в отделении пациентка по прозвищу Кошелка. Она пыталась догнать Куклу и покрыть ее тысячей поцелуев. Сестры отгоняли Кошелку, но та периодически прорывалась опять, вцеплялась в ручку и чмокала, считая поцелуи.

В третьей палате держали безнадежных бабушек, пациентов с пороками развития, слабоумных и пациентов безнадежно депрессивных. В общем и целом палата предназначалась для органиков или «для дураков», как говорят сами пациенты. Здесь уныло, темно, скучно. Бабушки подолгу и обстоятельно рассказывают про свои жизненные обстоятельства, просят назначить еще обследования всех имеющихся в наличии органов, жалуются на детей, соседок по палате, на весь мир. В третьей обход грозил зависнуть до вечера.

Косулин вышел в коридор, опять подташнивало. В коридоре встретил только что поступившую Аллочку Сонькову, из числа постоянных клиентов. Она схватила Косулина за рукав и потащила в столовую к иконам.

– Вот!!!! – торжествующе указывала она на дешевенькую бумажную Деву Марию. – Познакомьтесь: моя мать!!!

Сонькова дрожит от возбуждения. Косулину кажется, что она даже немного трясется.

– А вот!!! – теперь она указывает длинным желтым, прокуренным до дыр пальцем: – Мой отец!!!

Палец устремлен в окно. Оказалось, что отцом Сонькова считает главного врача больницы и пальцем указывает на крест, торчащий из административного корпуса. Косулин заметил, что с такими родителями вряд ли у Соньковой могут быть какие-то проблемы. Эту пациентку он искренне любил. Много лет назад, когда Косулин обучался психотерапии, Сонькова за минуту наглядно показала ему, как выглядит в упрощенном виде сложное психоаналитическое понятие «перенос», означающее перенесение чувств пациента к своим родителям (или кому-то еще) на своего психотерапевта.

Рано с утра сонный Косулин вошел в отделение и не успел опомниться, как Аллочка налетела на него с громким воплем: «Папа пришел!!!» Так они и познакомились. В процессе лечения Сонькова становилась менее возбужденной, но все равно сохранялось впечатление натянутой до предела струны. Ходили слухи, что когда-то она была то ли судьей, то ли прокурором.

Теперь же, познакомив со своими родителями Косулина, Аллочка успокоилась и деловито попросила психологическую консультацию. Когда приступили к делу, Аллочка, смущаясь, спросила, может ли она иногда, не чаще, чем раз в три месяца, делать минет собственному мужу в условиях отсутствия у них других сексуальных отношений. Она трогательно объясняла, что очень любит своего мужа, что они в браке более тридцати лет и такую малость, как редкий минет, он заслужил.

Тоскливо и неуместно Косулин представил себе, что Лида сейчас делает минет незнакомому украинскому торговцу батарейками, и горько подумал, что ему сто лет уже никто не делал минет, и он даже немного завидует Аллочкиному мужу.

Очнувшись, поинтересовался, в чем же тогда проблема?

Аллочка удивленно ответила:

– Ну грех же!!!

Косулин всегда поражался особой наивности, детскости и чистоте некоторых своих пациентов. Для Аллочки этический конфликт между любовью к мужу и строгостью сексуального поведения представлял серьезную проблему. Еще немного поговорив, они пришли к выводу, что, поскольку он хороший муж и она его любит, иногда – не грех.

Обход тем временем выкатился из третьей палаты и уже с меньшей энергией двинулся в четвертую. Здесь лежали пациентки уже подлечившиеся, или с хорошей репутацией, или те, за которых похлопотали родственники. В палате светло, на столах книги и журналы, кое-где живые цветы. Половина жителей четвертой – молодые девчонки, изнывающие от скуки большую часть времени. Некоторые лежат в больнице второй или третий месяц. Здесь Косулин всех знал, они уже все прошли диагностику, кто-то ходил к нему на индивидуальные занятия, кто-то на психологические группы.

В четвертой лежали Катька Макарова и Лора, наскоро ставшие подружками. С Катей, вчерашней спасительницей, Косулин знаком много лет.

Каждый раз, когда Катя попадала в больницу, Косулин вспоминает первые моменты их знакомства.

Дело было так: он зашел с утра, как обычно, в отделение. С другого конца коридора на него с видом боевого носорога неслась Катя, ростом с Косулина и весом 120 кг. Времени на раздумья у Косулина не было: железная дверь за спиной отрезала пути к отступлению. Он просто стоял и ждал. В двадцати сантиметрах от Косулина Катя затормозила и насупленно поинтересовалась, кто он, собственно, такой. Он представился. Катя сразу заявила, что ей необходима психологическая помощь, и утащила Косулина в зал отдыха. Медсестры испуганно предупреждали Косулина, что запираться с Катей не следует. Но ему не было страшно. Сговорились: если что – будет звать на помощь. Катя была по-настоящему буйной и при этом совершенно безопасной. Это сочетание внешней буйности и абсолютной внутренней миролюбивости подкупило Косулина навсегда. Без сомнения, она была одной из самых любимых и потому сложных пациенток. И многому его научила. Вместе они постигали сложные выверты и парадоксы человеческой психики, именуемые в психиатрии психозами. Что-то становилось понятней, что-то так и осталось загадкой. В этот раз все было особенно грустно.

Через три дня после рождения сына Катька Макарова жестоко чокнулась. Послеродовые психозы – вещь особенно печальная. Безумные мамочки, у которых из груди течет молоко, постепенно приходя в себя, невыносимо мучаются. Они скучают по ребенку, при этом боятся его и себя, ревнуют к тем, кто заботится о новорожденном, стыдятся всего света. Они же не справились с великой ролью матери! Это действительно очень больно. И тем больнее, что свидания с ребенком часто только ухудшают ситуацию. Беспомощность, страх «не справиться», жуткие картины: ребенок истошно орет, а ты НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ и сам сидишь в углу и орешь.

Катя, к слову сказать, весьма неплохо справлялась: всю беременность и роды была молодцом. Но когда на второй день после рождения ее ребенок попал в реанимацию с туманным диагнозом и внутренним кровотечением и она, с трудом после кесарева поднявшись к нему в детскую реанимацию, увидела его всего в трубочках и на аппарате искусственного дыхания – психика не выдержала. Она перестала спать, стала метаться, пыталась уехать на дачу, заблудилась в лесу, потратила кучу денег и через неделю оказалась в больнице.

Теперь она пела, ругалась, а то вдруг начинала убиваться. Настроение ее менялось постоянно и непредсказуемо. Кроме всего прочего, ополчилась на весь свет и собралась разводиться с мужем.

Увидев Косулина, с воплем ринулась к нему и, повиснув, зарыдала.

– А-а-александр Львович, ну что же это тако-о-ое, у-у-у, опять я здесь, у-у-у! Обманом заложили, су-у-ки!! Вы же говорили, что медицина для меня, а не я для медицины, за что же меня по-о-о-ложили-то?!! У-у-у!!!

У Косулина разрывалось сердце. Катя была одной из пациенток, кто ходил к Косулину на поддерживающую терапию после госпитализации. Все было так хорошо: отличная ремиссия, удачно-негаданное замужество, и даже ребенок случился. А ведь и не мечтала она уже о таком развитии своей жизни. Чудо! И вот как грустно все обернулось. Психозы, они ведь не спрашивают. Ходят, как поезда, по своему расписанию.

Как пережить психоз теперь, вернуть веру в себя, в то, что все случившееся в последние «подарочные» четыре года ремиссии были не просто так, не обман, а жизнь. Веру в то, что потом жизнь опять наладится. Жизнь-то долгая. Такой психоз после длительной ремиссии – большое испытание. Человек поверил было, что здоров, что жизнь его похожа на жизнь нормального человека, что есть надежда вырваться из кругов безумия и госпитализаций. И тут со всего разгона лицом в стекло, которого не видно было. Хотя оно тут всегда стояло.

А ведь потом будет еще депрессия – постпсихотическая. Когда сил нет, потому что в психозе все потратились на несколько лет вперед, от таблеток тяжко, да еще и мысль-яд: да нет, все-таки я псих, больной человек, инвалид, интернат по мне плачет.

Работать с пациентами в таком состоянии сложнее всего. Но выбора нет, в этот момент психологи больше всего и нужны, потому что – край.

Но все это еще впереди: постепенное, долгое, с откатами назад, выкарабкивание из глубокой темной пропасти. Когда каждый день тяжелый, как могильные плиты, и нет надежды у пациента, только у тебя, да и то – крохи.

Но ты знаешь, что рано или поздно станет лучше, надо потерпеть, дожить до этого «лучше», не уничтожив себя от стыда и бессилия.

Но это потом, потом! А сейчас Катя жгла: психоз на время отменяет все социальное. Можно говорить что думаешь, не стесняясь, и делать что хочется, не заботясь о последствиях. Редкая привилегия. В наши дни доступная только сумасшедшим.

– Зачем вы вообще все нужны?! Как же вы мне надоели! И все обманом, обманом! Представляете, я им говорю: везите меня к моему психологу! Они спокойно так: да-да, конечно, отвезем. И я зде-е-е-сь!!!!! У-у-у!

На Катины вопли собирались пациентки, кто головой качал, кто поддакивал. Нет ни одного, кого бы опыт общения с психиатрической перевозкой оставил равнодушным.

– Грамотные санитары попались. Не обижали тебя, руки не выкручивали. Повезло. – Косулин в любом событии умел находить хорошее.

– Они меня обманули! И все меня обманули! И ты меня сейчас обманываешь? Да, обманываешь, Александр Львович?

– Да вроде не обманываю.

– Тогда скажи: за что меня в больницу увезли? Я отлично себя чувствую. Муж только – гад страшный, бил меня, представляешь?

Надо делать грязную работу – втолковывать Кате, что она сошла с ума. И в чем именно. Понимания эти доводы, естественно, не находили.

– Но как можно так, обманом?! – продолжала очень громко вопрошать Катя. – Я домой прихожу, они уже там сидят, меня поджидают. Я ведь понимаю, куда они меня сейчас повезут. А сделать ничего не могу! Я их боюсь! Так не честно! Я же человек! Нормальный человек! Это ведь так страшно, так жестоко! Зачем так? Медицина ведь для меня, а-а? А? Львович? Или я для нее?

Вопрошала Катя со всей строгостью Божьего суда. Надо отвечать, а что? Головная боль все не отпускала. Наверное, и на Страшном суде так, увела Косулина мысль. Нечего ответить, по большому счету.

– Ну а что делать-то прикажешь с тобой, Катя? Если тебе по почте письмо заказное придет, что ты с ума сошла, ты сразу в больницу побежишь сдаваться, так?

– Не знаю! Может, и побегу?! – И уже совсем без запала: – Да вряд ли. Не побегу. – Неприятное осознание охладило Катин пыл.

Момент, когда ты осознаешь, что реально сошел с ума, сложно сравнить с каким-нибудь другим важным моментом в жизни. Он абсолютно не похож на остальные. Мир навсегда утрачивает предсказуемость и однозначность. То, что казалось – было, на самом деле никогда не было. Все чувства утрачивают определенность. Становится непонятно, как ты на самом деле относишься к людям и как они относятся к тебе. Страшный момент. Это невозможно забыть. И невозможно вылечить. Что хорошо знал Косулин и старался обходиться с этим по возможности бережно. Подобный самообман давался ему нелегко. Очень непросто сообщить человеку о том, что ты видел его совершенно безумным, непонимающим то, что понимают все остальные. А твоя реальность при этом не подвергалась никакому нападению. Сделать это деликатно не получается.

И, главное, если долго работать в такой обстановке, реальность становится настолько множественной, что однозначное утверждение единственного и истинного ее варианта теряет смысл. Наверное, именно поэтому психологи не совсем норма, они похожи на посредников между тем миром и этим. В одном мире ты можешь за что-то поручиться, в другом твои представления ничего не стоят, потому что ты – псих.

Впрочем, каждый сходит с ума по-своему. Думать, что в пути от рядового менеджера до руководителя отдела или, к примеру, от умника в престижной школе до академика жизнь наконец-то обретет смысл, – так же нелепо, как и привилегия говорить что думаешь и никогда не обманывать, как многие пациенты.

Похожие мысли крутились в голове Косулина наравне с фантазиями о женином минете. Обход закончился, пора писать заключения.

Косулин вернулся в свою каморку. Никого не было, врачи ушли к Кукле пить чай. Неожиданно болезненное чувство горечи и бессилия опять закололо в сердце, он вспомнил встречу с Новиковым. Косулин спросил себя, почему именно Новиков так его растормошил. Семейная жизнь лежит в руинах, шестьдесят пациенток, в разной степени несчастных, ждут его прямо сейчас за стеной. В голову просилась глупая мысль, что женщины легче переносят безумие, что они к нему более приспособлены, как более животные и адаптивные существа. Возмутившись своим сексизмом, Косулин стал думать о Новикове, перебирая протоколы психологического исследования.

В истории учителя действительно не было ничего необычного, кроме обвинения в педофилии. Еще один спятивший молодой мужчина. Не готовый к встрече с машиной правосудия и машиной медицины. Еще один человек из другого времени… Античные сюжеты для школьных спектаклей… Старомодно дать по морде начальнику в ответ на оскорбления. Честь, достоинство, справедливость, почти девичья чувствительность. Косулин осознавал, что учитель так молод по сравнению с ним, «не обстрелян», так глупо и трогательно верит в наличие справедливости и правды в окружающей его действительности. Лет двести назад он, пожалуй, вызвал бы директора на дуэль. Или застрелился бы от позора. Да, надо отметить в протоколе суицидальные риски, подумал Косулин и приступил к написанию заключения.