Текст книги "Про психов. Терапевтический роман"

Костя знакомится с Лорой

28 декабря

До Нового года остается несколько дней, и в отделениях, безмерно увешанных мишурой, шариками и стенгазетами, наконец-то кипит жизнь. Пациентки Косулина собираются принимать гостей. Предстоит новогодняя вечеринка в том отделении, где лечится Лора. Женщины ярко накрасились, подальше засунули больничные халаты, приоделись в свое, многих теперь сложно узнать. Социальный работник согласовывает списки с заведующей, последние надежды попасть в этот список рушатся или, наоборот, сбываются.

Костя сидел и размышлял о встрече с психологом. Он думал, может ли ему чем-то помочь этот симпатичный человек. Вокруг опять начиналось движение. Мориц нарядился в лучшее, Мент растревожился и беспрерывно курил. С женщинами у него после развода не складывалось. Наконец гости пришли. Больше всех радовался Ванечка-дурачок. Он помогал таскать подносы с чаем, любовно раскладывал шоколадные конфеты. Завидев Костю, подковылял к нему и начал тянуть:

– Ко-о-о-стя, съешь ко-о-нфетку, я тебя люблю-у!

Развернул конфету и стал кормить, как маленького. Костя не сопротивлялся. Душный ходил с видом мачо, хвастался солдатикам о том, как он когда-то сразу шестерых отымел, и все довольны остались. Солдатики смеялись, верили и не верили одновременно. Они немного опасались предстоящей вечеринки: в отделение обещали привести штук двадцать сумасшедших женщин. Чего от них ожидать, солдатики понятия не имели. Возбуждение нарастало.

Вечеринка началась. Кроме чая подавали фанту с кока-колой. Пациенты шутили: настоящая дискотека – все на таблетках. Молодые танцевали, те, кто постарше, стеснялись, некоторые беседовали, бесконечно курили в туалете. Кто-то постоянно заходил и возвращался обратно. Кто-то неожиданно начинал плакать. Вообще не испытывала стеснения Графиня, безошибочно выбрав самого брутального партнера, мужчину с тяжелым взглядом и голосом Высоцкого. Глухонемая Марина спряталась за шторой с симпатичным солдатиком. Она умела совокупляться в любых условиях с потрясающей скоростью, за ней надо было следить. Предполагалась еще торжественная часть. Талантливая пианистка Зуля играла импровизации на расстроенном пианино. Толстая, с одухотворенным лицом Полина читала Маяковского. Спели «В лесу родилась елочка». Неожиданно для всех не выдержала Настя, тридцать лет по паспорту и лет пять в душе. С возгласом: «Я тоже могу!» – она сделала колесо. У мужиков отвисли челюсти: Настя не носила трусов. Ее быстро увели, хотя уходить она не хотела. Раскраснелась и была довольна собой. Чтобы замять ситуацию, всем предложили отгадывать загадки.

Костя сидел в сторонке: на вечеринку ему было не положено как только что поступившему, но вел он себя тихо, и его никто не замечал. Он смотрел на читающих стихи людей, на шоколадные конфеты – их эти люди съели со скоростью, на которую способны только дети, когда им запрещают сладкое. Подпевал «елочке». Думал, что на школу похоже или на детский садик, мои-то как там, на воле? Спектакля, конечно, не было. И не объяснить ничего ни детям, ни Вовке.

Он смотрел на людей, которые явно приспособились к тому, что Новый год празднуют под замком, и не мучаются от того, что их, как в зоопарке, сводят, мужчин и женщин. Многие явно получали удовольствие, общались. На секунду ему показалось, что он лежит в психиатрической больнице уже давно и, возможно, больше никогда из нее не выйдет. Будет ставить спектакли, прославится в больнице как режиссер. А ведь несколько дней назад я не мог представить себе ничего подобного. Как непредсказуемо все… Как же мы нелепы в своих попытках контролировать историю. А она смеется над нами.

Из философских размышлений Костю вырвала неожиданно возникшая рядом женщина. Растрепанная и «неполиткорректно» накрашенная немолодая женщина. Совсем некрасивая, но что-то такое в ней было. Она уставилась совершенно неприлично на Костю и, делая огромные глаза, косясь на танцующих, спросила:

– Ты видишь, что они мертвые?

– В каком смысле? – Костя поежился.

– В прямом. Они думают, что живы, – танцуют, но видно же, что мертвые.

Ни тени юмора в ее словах. Костя внимательно посмотрел на танцующих людей. Они были странные только потому, что праздновали Новый год в дурдоме. А так – люди как люди. Начинается… сумасшедшая женщина… – подумал Костя.

– Это страшно? – спросил он из вежливого ужаса.

– Очень.

– А я? Ты? Мы тоже мертвые? – продолжал выспрашивать Костя.

– Вот ты живой, я тебя сразу заметила. Живые редко бывают, – грустно вздохнула женщина.

Косте стало жутко от тона, которым она говорила. Обычная на вид женщина. Тетка. А говорит так, как будто я ее всю жизнь знаю, а она меня. «Живые редко бывают». Это же надо такое сказать.

– А когда умирают, что же происходит, если они уже мертвые?

– Да ничего особенного. Нам только кажется, что есть граница между живым и мертвым, мы просто не видим перехода. Не видим, и все. Некоторые видят. Такие, как я. Может, и ты видишь? – с надеждой поинтересовалась женщина.

– Да я уже ничего не понимаю… Я об этом и не думал никогда.

– Я тоже не думала, пока не заболела и сюда не попала.

– Так это болезнь? Шизофрения? – Костя задал вопрос с некоторым трепетом.

– Кто же знает? Врачи говорят, что болезнь, но сам подумай, как им доверять: они же не видят, да и живых среди них немного…

– Погоди… но ты таблетки пьешь, и это проходит?

– Да, таблетки голоса глушат, и притупляется все.

– Так если проходит, значит, болезнь? – Костя начинал запутываться.

– Молодой ты еще, не понимаешь. Смотри: вот любишь ты, к примеру, женщину – видишь ее где-нибудь, на работе например. Ты кем работаешь?

– Учителем.

– Тем более. Вот ты с ней встречаешься, разговариваешь, все так у тебя хорошо, ты мечтаешь о ней, она о тебе, а потом она куда-то девается, пропадает. Например, в дурдом ложится, полечиться от такой сильной любви. Ха-ха, пример неудачный, но жизненный! Вот, значит, она пропала, ты ее не видишь. Ты же не перестаешь ее любить? Не видишь, ну и что? Ты же помнишь. Приходят к тебе всякие умники и говорят: брось, ты ее не любил никогда, с глаз долой – из сердца вон. Ну и что ты скажешь?

– Не знаю. Пошлю их, наверное, к черту…

– Ха-ха, молодец! Вот и я посылаю, к черту. – Она захихикала так, что Косте сразу стало понятно: она про черта больше него понимает.

Спрашивать неловко, но он спрашивает:

– А черта ты тоже видишь?

– Да брось ты, больной, что ль, какой черт, кто в него верит сейчас? Козел с копытами? Пожилой булгаковский супермен? Смешно. На этих уровнях его нет. Забудь! Ничего этого здесь нет! А есть только ма-а-ленькие-маленькие частицы: кванты, бозоны, кварки, у них много всяких названий, но все они ничего не значат, потому что мы не можем их увидеть. Мы только можем их представить, как представляем Бога. Увидеть не получится, представлять – сколько угодно. И в мире частиц ничего, кроме них, нет. Нам кажется, что мы открыли наномир, но на самом деле он всегда был, мы только недавно начали его представлять. Бесконечно малое – это так прекрасно! Бесконечно великое мы уже познали, теперь дело за малым.

Она нагнулась к нему и быстро зашептала в ухо:

– Слышал, конечно, про адронный коллайдер? Все скинулись на него, частицы разгоняют и поймать хотят самую маленькую? Так вот, если поймают – всем п…ц.

– Почему п…ц? – Костя давно запутался в ее монологе, но интереса не утратил.

– Так ведь это все равно, что Бога поймать, только маленького.

Это было неожиданно. У Кости даже рот приоткрылся.

– Ты, кстати, ничего. – Тетка внезапно отшвырнула всякое мудрствование и, изогнувшись, почти легла на Костю скромной грудью в леопардовой кофточке. – Знаешь, а ты – красивый мужчина, у меня от тебя голова кружится. Я знаю, кто ты, я вижу тебя всего насквозь. Ты красивый, ты сильный, живой. – Ее рука молниеносно оказалось под пижамой и ласково его гладила.

Она смотрела на Костю черными зрачками в целый глаз, и ему показалось, что он тоже видит ее насквозь, видит то, что не видел раньше. Душу этой женщины. Она была красивой, тоненькой, похожей на половинки зефира. И в душе было много любви, и у любви не было выхода.

Он подумал было упасть в этот зефир, но вдруг вспомнил про частицы, среди которых ничего крупного нет, наверное, и любви нет, и ему стало нехорошо, буквально затошнило. Он отодвинулся от нее.

– Что с тобой? Господи! Ну что ты, малыш? Прости, ладно? Ты – хороший, живой! Не бери в голову весь этот бред. Шучу я так. У меня сегодня настроение такое… безумное, манечка накрыла, может, и полюблю кого, может, и тебя, а может, и не тебя, а вот того красавчика! – Она сощурила глаз на Душного, стоявшего в окружении молоденьких пациенток. – Пойду к нему, может, он моя судьба, может, он мне на роду написан, может, я рожу от него божественного ребенка. Да!! – Она красиво встала, раздвинула молоденьких и пустилась в цыганско-эротическое соблазнение Душного.

– Во дает Актриса, – шептались рядом.

– А кто это? – спросил Костя у соседей.

– Что, не узнаете? А ведь она не очень постарела. Известная актриса была, учительницу играла, не помню, как кино называется. Хорошее кино. Она часто лежит, мучается, бедная. Галлюцинации, голоса, депрессии потом тяжелые. Месяцами лежит, молчит.

– Жалко ее. Она добрая, хоть и странные вещи говорит, – подытожили соседи.

Костя сидел и смотрел, как Актриса разделывает Душного. Вид у того был ошалелый и счастливый, привычное высокомерие с него Актриса сняла легко, как пенку с молока. Стало видно, что он застенчивый и романтичный.

Костя от этих превращений устал, голова шла кругом.

Праздник был в разгаре. Музыка стала совсем жесткой. Руководил дискотекой социальный работник, сам из бывших пациентов. Дискотеку он делал без скидок на душевное самочувствие, со светомузыкой и громко. Народ расслаблялся. Иногда заходил Мент, окидывал собрание недовольным взглядом, качал головой и уходил.

Мориц танцевал в центре зала. Его движения существовали отдельно от музыки и были не похожи на обычные танцевальные па. Это были не простые человеческие, бессмысленные по большому счету, движения. Они что-то значили для Морица. Так казалось Новикову, когда он смотрел на него.

В дверях Костя увидел девушку, внимательно рассматривающую вечеринку. Новогодняя дискотека в дурдоме не похожа на обычный ночной клуб. Это уникальное социальное сборище людей, оказавшихся вместе не за тем, чтобы как-то развлечься после праведных трудов или проводящих так свою молодость. Это не запертые в тюрьме люди. В тюрьме вечеринок не случается. А в больнице есть. Должны же люди общаться друг с другом. В больнице скучно.

Обычные клубы стратифицированы: для хипстеров, для гламуров, для съема, рейвы. Больничная дискотека могла бы претендовать на звание самого демократичного клуба в городе. Богемная девица танцует с солдатиком на экспертизе, пожилая учительница ведет разговоры с колоритным алкоголиком, поющим под Высоцкого. Наркоманка и продавщица фруктов, бомж и бухгалтер, менеджер по рекламе и несчастная девушка с ДЦП.

Существует популярное мнение, что психические расстройства – удел социально низкой прослойки общества. Всяких неустроенных и живущих в стиле горьковского дна низов. Однако это далеко не так. Психическое расстройство может случиться у всякого, не нужно иметь в анамнезе голодное бедное детство, побои отца-алкоголика или равнодушие матери-наркоманки, многократные изнасилования и всякие другие прелести социального дна. Можно быть ребенком из вполне благополучной семьи со среднестатистическим счастливым детством, собственным домом, высшим образованием, собакой, кошкой и рыбками.

Так что, если вы вдруг очутитесь в больнице, не удивляйтесь обилию там интересных и не похожих на вас людей, не сводимых к простым человеческим множествам.

Лора уже давно поняла, где она. Этот факт перестал вызывать у нее сильные отрицательные эмоции. Мир больницы настолько отличался от ее привычного мира компьютеров, программ, мамы и двухкомнатной квартиры на Арбате, что ей даже понравилось. Появилась возможность узнать, что на свете существуют очень разные люди, разные миры, с которыми вполне можно взаимодействовать и даже приближаться к ним на безопасное расстояние. Эти люди не принадлежат к миру высокой математики и физики, они не засыпали с фейнмановским лекциями в десятом классе, они говорят на других, пусть и не всегда понятных языках.

Лоре страшно любопытно. Она чувствует, что вырвалась из тюрьмы своего малонаселенного одиночества. Вокруг люди, и ей с ними хорошо. После пережитого падения мира и уничтожения столицы, обретения святости и власти, после ужаса и счастья – эмоций недосягаемой высоты и редкости – мир больницы представляется ей простым и понятным, даже домашним. С утра завтрак, таблетки, потом ничегонеделание, сон, разговоры, обед, прогулка, если повезет с погодой. Возможно, придется вывезти тяжеленные тележки с бельем, но это тоже интересно. Так же как и посещение врачей, к которым Лора никогда не ходила. Она узнала, что у нее повышенное давление и холестерин, получила рекомендацию посетить эндокринолога.

Лора сроду не занималась домашним хозяйством. Мама варила борщ на неделю, и ели они его на завтрак, обед и ужин. Готовка и уборка для мамы были презренными занятиями, отвлекающими от главного. Лора никогда прежде до больницы не мыла полов, не таскала тяжестей, кажется, даже не знала слова «режим». Справлялась со всем бабушка, пока была жива. А после ее смерти они с мамой замкнулись, перестали заниматься домом. Им это было не нужно. У бабушки всегда были планы: что из техники они купят в следующем году, какое белье хорошее, а какое пора пустить на тряпки, куда что повесить и куда поставить, – все это она знала точно, без сомнений. Маму с Лорой это устраивало. Им хозяйство было ни к чему. Мама жила математикой. Новые шторы не входили в список ценностей.

Лора унаследовала от матери увлеченность цифрами. Она бесконечно думала о связях между числами и буквами, об эквиваленте различных символов, о том, что такое язык программирования, и могут ли люди говорить на этом языке. Вслед за мамой она считала, что для женщины важно быть такой же реализованной, как для мужчины, и поэтому тратить время на семью бессмысленно. Традиционные женские занятия скучны и никогда не бывают по-настоящему вознаграждены, секс не стоит того, чтобы гробить на него всю жизнь, а наслаждение творчеством для нормального человека несоизмеримо выше, чем любое другое. Плоды любви всегда можно пересмотреть и подвергнуть сомнению. Любили ли мы друг друга так сильно, как нам тогда казалось, или нам это только казалось? А плоды творчества остаются навсегда в неизменном виде.

Программирование принадлежало к стихии, доставлявшей Лоре чистое, острое наслаждение. Придумывание алгоритмов, сочетание их с другими алгоритмами, создание новых объединяющих факторов для старых схем увлекало ее более всего на свете. Когда удавалось создать нечто, что упрощало путь к старой задаче, рассеивало ненужные элементы, освобождало горизонт от некрасивых механизмов, ей казалось, что дышать стало легче, плечи расправлялись, она была счастлива. Мечтала о сложном программировании человеческих отношений, о том, что в мире, где проживает несметное множество миллиардов, надо свести ненужные контакты к минимуму. Она буквально страдала, узнавая, что люди тратят жизнь на походы в магазин, оплату счетов в сберкассе и езду по городу с толстыми папками документов. Все это для нее – пустая трата времени, бездарно сжигающая жизнь. Зачем, зачем, если есть Интернет?

Они с мамой выпивали литры кофе с сахарными сухарями с изюмом (единственная позволительная сладкая слабость) и мечтали о новом мире, в котором все будет по-другому.

В своих чудесных беседах они даже додумались до того, что Интернет – это новый Бог. У него есть имя, и он связывает всех людей на земле, и вера в него не требует дурацких сказочных допущений, а ограничена лишь активностью пользователя.

В момент, когда ее увидел Костя Новиков, Лора лежала в больнице второй месяц и свыклась с тем, что ее жизнь изменилась навсегда. Отныне ее жизнь разделилась на «до» и «после». Теперь другие люди считают, что то, что с ней приключилось, было обманом, сном, психозом! Никогда Стив Джобс не был с ней на энергетической связи, Москва не превращалась в высокобюджетный фильм-катастрофу, она не стала Королевой Миров и Богиней, а если и стала, то не для людей, которые ее окружали, а лишь для самой себя. Да и мир она не спасала, потому как, со слов людей в белых халатах, он в спасении не нуждался.

Конечно, она ни с чем не свыклась. Нам, как сестрам, много раз рассказывали люди, которые якобы признавали наличие своего психического расстройства, что одна, возможно главная, часть их личности оставалась навсегда уверена в том, что видела своими глазами, чувствовала своими чувствами, думала своими мыслями. Большая часть души Лоры оставляла за реальностью право быть необыкновенной, волнующей, неожиданно разной, невообразимо Другой.

Как программисту ей было легко усвоить идею, подсказанную психологом: мол, людям уже почти сто лет достоверно известно о том, что реальность множественна, одно и то же действие может быть совершено различными способами и к тому же в разных местах. Квантовая физика все расставила по местам. Частица и волна – суть одно. Чем это утверждение отличается от того, что она, Лора, – одновременно программист двадцати восьми лет, живущая на Старом Арбате и переживающая смерть своей мамочки, лучшего друга и родителя, и той версии реальности, где она – все та же Лора – выиграла мир в великой битве с темными сторонами своей души, нареклась Богиней и Королевой Миров и пела с ангелами. Конструкция позволила на время отвлечься и с удовольствием погрузиться в мир больницы, который, по ее впечатлению, мог соперничать с несколькими безумиями одновременно.

Немного смущало то обстоятельство, что квантовых физиков никто не сажает под замок и не лечит лекарствами, а наоборот, называют великими современными мыслителями, истинными жрецами наших дней. Вокруг было полно женщин, которых она с легкостью сочла бы безумными, и спроси ее в свое время, надо ли их принудительно лечить, скорее всего, согласилась бы с такой необходимостью. Мысль, что ее считают – сумасшедшей, портила все очарование нового мира. Она признавала, что отличается от всех других людей и теперь принадлежит к тем, чья реальность так же множественна, и, похоже, все они не справились с задачей быть нормальными людьми. Они не стали поддерживать какие-то очень важные базовые программы и теперь сидят под замком.

В любом случае, после психоза ей стало легче. Мир был спасен, ей понравилось быть Богиней. Откуда-то взялась убежденность, что вскоре такое не повторится и она может пожить жизнью обыкновенных людей, отвлечься, так сказать, от дел серьезных и расслабиться, отдохнуть.

Одной из опций в больнице значилась новогодняя дискотека. Лора проспала начало: утренние таблетки валили с ног. Проснулась от того, что Катька Макарова трясет за плечо.

– Ну что ты спишь, боже мой, вставай, соня-королевна, пойдем Стива Джобса искать! – Не выдержала, заржала.

Она была в курсе. Лора рассказала ей больше, чем всем. Наверное, потому, что Катька поведала про свои три психоза так откровенно и с кучей подробностей, что Лоре тоже захотелось. Отчасти даже похвастаться.

Они имели смелость смеяться друг над другом и шутить над своим сумасшествием. Для Лоры происшедшее с Катькой было вообще из ряда вон. Она всегда считала, что детская тема для нее закрыта. Идея завести детей казалась ей более сумасшедшей и безответственной, чем стать Богиней. В ее глазах Катька решилась на жуткие вещи: выйти замуж в тридцать восемь лет с пятнадцатилетним шизофреническим диагнозом за плечами, родить ребенка. Это было круто. И совсем не про Лору. Она сочувствовала и безмерно восхищалась. По сравнению с Катькой, ее собственные переживания, мамина смерть меркли и казались проходящими, не такими уж и трагическими. Раз Катька такое пережила и справилась, значит, и она, Лора, тоже может.

На глазах возникала их близость. Несмотря на разницу в возрасте и непохожие истории, ощущали они себя ровней. Она чувствовала, что Катька скоро изменится, загрустит, перестанет зажигать все отделение. Что будет с их дружбой – неясно. Но очень хотелось, чтобы теперь – друзья навек. Они строили планы, как вырвутся из больницы и будут тусоваться вместе: везде сходят, всех соблазнят, спасут все миры. В основном от себя самих. Смеялись много и один раз даже всплакнули.

Катька, любитель танцев, трясла Лору:

– Вставай, вставай, пойдем скорее, танцы та-а-м!

– Иду, иду.

Лора вскочила, поняла, что проспала, расстроилась. Быстро просчитала, что еще успеет хоть поглядеть на гостей из мужского отделения. До этого дня не принимала в расчет, что мужчины тоже бывают сумасшедшие. И теперь ее мучило желание узнать, какие они. Вдруг они особенные? Раньше среди мужчин ей нравились только кинозвезды или великие люди, как Стив. В реальности принцы не встречались. А те, кто встречался, не стоили разрушения высокой башни, в которой она надежно укрылась от мужского мира.

Посмотрелась в зеркало. Вот что от психоза не изменилось, слава богу, так это внешность: очень красивая, лучше всех! Втихаря думала, что стоило с катушек съехать, чтобы наконец начать себе нравиться. Вокруг часто хвалили, но думала, что врут, из вежливости. Да и что с ней, с красотой, делать? В программу не пристроишь, и все равно пройдет.

Катька ускакала. Лора дошла до залы отдыха, откуда перестало, наконец, долбить техно. Наступало время медляков.

Костя смотрел на девушку в дверях. Лохматая какая, удивился. Красивая. Такая же небось замороченная, как Актриса. Куда я попал, Господи?

Лора огляделась, на Морице взгляд задержала, изучая, как диковинное животное. Увидев пустое кресло рядом с Костей, подошла, села.

Костя поздоровался. Лохматая сразу показалась ему отдельной, не сливающейся с окружающими, самостоятельной неделимой сущностью со своими четкими правилами. Это волновало и раздражало. Захотелось разрушить эту отдельность, заговорить, узнать, разведать.

Он решил, что поскольку теперь все по-другому в его жизни, то и с женщинами должно быть по-новому. Подбодренный безумием Актрисы, стал действовать решительно.

– Вы, наверное, от любви сошли с ума, да? – Получилось не светски, зато смело.

– Я?! Да я в любовь не верю. Сказки. – Лора, к его облегчению, совсем не обиделась.

– В любовь не верите? Не может быть! У вас лицо такое, что сразу видно, что верите.

– А вы по лицам верования считываете? Экстрасенс?

– Да что вы! Я учитель. Костя зовут. Историю детям в школе преподаю. Вот. А вы?

– Я – Лора. В этом мире – я программист. Программы пишу для больших корпораций.

– Здорово… для больших корпораций… Теперь по правилам этикета я должен вас спросить, как вы здесь очутились, и про себя рассказать, но мне не хочется. Давайте лучше про любовь поговорим.

Лора улыбнулась. Костя ей понравился.

– Согласна. Рассказывать не хочется. А про любовь интересно… Только любовь – это миф. Есть общие интересы: завести детей, создать ячейку общества, чувствовать себя психологически комфортно. Ну что ты не лузер по жизни – тебя кто-то любил или ты кого-то. Как достижение. Медаль за участие в шахматном турнире.

Костя опешил от такой рациональности:

– Постойте, Лора, кроме экономической и психологической функции есть и другие.

– Ах да, конечно! – Лора думала пару секунд. – Я забыла! Секс, конечно. Чаще всего влюбленностью называют сильное любопытство к тому, что произойдет, если с этим незнакомым человеком вы вдруг окажетесь без трусов. Каждый раз есть фантазия, что произойдет нечто особенное. Рай спустится в кровать, или вы на кровати в рай прилетите. Что-то в этом роде. – Лора с вызовом рассмеялась.

– Вы все так раскладываете, рационализируете. А на самом деле просто боитесь и никого не любили! – Костя сказал в запале и сразу пожалел. – Ой, простите, Лора. Я вас очень прошу! Это запрещенный прием. Я перешел границы. Я же ничего про вас не знаю. Простите!

Лора нисколько не смутилась. Улыбнулась загадочно, опять выскользнув в свою герметичную отдельность.

– А я и не скрываю… Мужчину я никогда не любила. Я всех людей сразу полюбила! Раз и навсегда. И женщину любила – маму. Как сто мужчин сразу! – Сама удивилась. Так горячо сказала и задумалась. Правда, что ли, так любила, как сейчас сказала? Неужели прав этот психолог, Александр Львович, с безумной идеей того, что чокнулась она якобы от горя и любви к матери?

Лора задумывается, глядя сквозь танцующие пары. Костя незаметно ее рассматривает. Ощущение времени исчезает. Он сидит и медленно, как будто стараясь узнать ее всю и сразу, рассматривает лицо, волосы, руки, тело. Замечает изящное черное платье, родинку на руке, ломает голову над тем, как причудливо она закрутила свои светлые волосы. Заколки не видно, как будто она подвязалась самими волосами. Накрывает ощущение, что такого момента в жизни уже никогда не будет. Такой он может увидеть ее только первый раз. Потом будет история их отношений. Отчего-то сразу понимает это. Но вот такой – незнакомой, отдельной – она больше не будет никогда.

Издалека, прорываясь сквозь шум музыки, к Лоре приходили чувства. Мама умерла. Никогда мамы больше не будет. Как грустно, как пусто. Ни с кем я кофе с сухарями не попью, никто не подскажет, как жить. А я не знаю, как жить. И как умирать – не знаю.

Костя затосковал. Лора только что была с ним, говорила про любовь, он чувствовал себя живым и смелым. А теперь она ушла и возвращаться не собиралась.

– Лора… – зовет он осторожно. – Лора, простите. Бог с ней, с любовью, тема такая сложная… давайте лучше о политике поговорим, – сказал, сам удивившись: при чем тут политика? Но время такое – о политике вместо любви говорят. – Во что же вы верите, Лора? Вот вы в Россию, к примеру, верите?

Лора с радостью вынырнула из себя:

– Конечно, верю, как же можно не верить? Я верю в страну, которой есть что предложить миру. Мир, мудрость, братство народов, любовь к труду и творчеству.

– Лора? – Костя поражен. – Не может быть, вы что – коммунистка?!

– Я из семьи верующих в коммунизм, так скажем. Прадед и дед в шарашках советскую науку двигали. Мама всю жизнь на государство работала. Конечно, сейчас все по-другому.

– Как же?

– Нам нужен неокоммунизм, реставрация. И мы его обязательно дождемся. Люди так устали от одиночества, дешевого индивидуализма, от тупости бытия. Нам нужна общность, нас стало так много на не очень большой планете.

– Это как здесь, что ли? Такая общность, под замком? – возмутился Костя. – Никто не хочет разделять смыслы! Потому что они у всех свои собственные. Даже здесь, посмотрите, своя иерархия, своя карьера. Каждый хочет, простите, нагнуть другого, возвыситься хоть в чем-то!

– Да ничего, не извиняйтесь, это же честно… это сейчас к общности никто не готов, но надо подождать немного, и баланс восстановится. Люди не могут жить только ради потребления, это скучно в конце концов, – откликнулась Лора. – Костя, вы так удивляетесь моим словам… А сами-то что думаете? Про любовь и Россию?

Лора развернулась к нему всем телом, от чего Костя на доли секунды забыл, о чем они говорят. Заглянул глубоко под гордые Лорины брови и понял, что хочет рассказать ей то, о чем думал всю жизнь. Это было настолько приятно, что Костя, взяв с места, воодушевился и стал, наконец, похожим на учителя истории:

– Лора, наша Земля – вечная, только она и важна! А история никуда не денется – обязательно случится. У нас с вами все получится, если мы перестанем выбирать мучительно, кто мы такие: белые или красные, сталинисты или демократы. Мы и то, и другое, и третье, в каждом из нас есть внутренний сталин и ярослав мудрый, крепостной и пролетарий, космонавт и олигарх. Все это наши кусочки. Общие кусочки. Глупо это отрицать и лицемерно думать, что какие-то кусочки лучше других. Идеальных времен еще не случалось, все цари не ангелы, а люди не жертвы обстоятельств. Нам нужно все это признать. Мы все – наша история.

Лора нахмурилась:

– То, что вы, Костя, предлагаете, странно. А как же справедливость?

Справедливость… Костя приготовился рассказать Лоре про справедливость, ему понравилось, как она внимательно слушает, но тут он заметил, что дискотека почти закончилась и диджей объявил последний танец.

– Давайте танцевать.

Сладко запел Ляпис Трубецкой свой экуменический гимн: «Я верю в Иисуса Христа, я верю в Кришну, я верю в Гаруду, я верю в Гаутаму Будду, в пророка Мухаммеда, я верю, джа, и верить бу-уду».

Одно дело – разговоры, другое – танцы. Тела не врут. Лора смутилась, но бежать было поздно. Она танцевала так давно, что не помнила, с кем и когда. Костя был выше ее, его мягкие длинные волосы защекотали нос. Это очень приятно. Положила руки на плечи, подумав: широкие какие, хоть сам и худой.

Костя вдыхал ее запах. Ощущая всем телом движения ее талии, боялся нарушить ее границы, поспешить, приблизиться сильнее, чем нужно.

Музыка быстро кончилась. За пациентами из других отделений потянулись сопровождающие – психологи, соцработники. Все поздравляли друг друга с наступающим Новым годом. Лора и Костя стояли, расцепившись, и не знали, как прощаться. Просто стояли и молчали, смотрели друг на друга. Умные мысли и сиюминутная смелость исчезли. Ни одной уместной фразы не находилось.

– Костя, собирайтесь, ваше отделение уходит, – торопила медсестра.

Подлетела Катька:

– О, с кем это ты подружилась, королевна моя? Как вас зовут?

Костя представился.

– Приходите в гости, или мы к вам опять придем. С наступающим вас Новым годом! Счастья! Здоровья! Любви! – тараторила Катька.

Это спасло ситуацию. Попрощались. Путано, даже формально. Когда она теперь его увидит?

Внезапно остро поняла, что должна сказать ему прямо сейчас, иначе все пойдет неправильно, и ее преображение ничего не стоит.

Вернулась, дернула за рукав:

– Костя, спасибо вам большое. Я хочу рассказать вам что-то очень важное для всех нас. Наверное, это тоже про любовь. Про другую любовь и другую справедливость. – Она разволновалась и не могла толком выразить.

Медсестры тем временем выталкивали гостей за железную дверь.

– Давайте уже, давайте, идите откуда пришли, потом встретитесь, поговорите. Хорош уже!

Железная дверь захлопнулась. Лора осталась стоять перед ней. Захотелось сломать ее, вернуться к Косте. Успеть сказать, рассказать ему все, что она видела своими глазами. Про черную Москву, про ангелов, спросить его – что все это значит? Как теперь жить и при чем тут любовь. Она почувствовала, что именно он знает, объяснит, утешит, расставит по местам. Учитель истории. Он должен знать об этом. Может, и он видел такое же.