Текст книги "Влюбленная. Гордая. Одинокая"

Глава 6.

Любаша.

  Ох, права была Александра Георгиевна: Хатико лучший грустный фильм. Я проплакала до трёх ночи над несчастной судьбой осиротевшего пса. Ну ладно, признаюсь: немного над собой. Если быть совсем откровенной – над собственными глупостью и похотью, всякий раз выползающими при виде Боголюбова.

Кто он для меня? Наваждение, неутоленное желание, сердечное стремление, заставляющиеся забыть о других? Я не знаю. Почему нет названия этому чувству, вывернувшему душу наизнанку? Желанию смотреть только в его глаза, чувствовать его губы на губах и слышать красивый, с потрясающей хрипотцой голос?

Чертов Боголюбов! Напрасно Александра Георгиевна утверждала, что все знает о любви. Нельзя заставить полюбить или разлюбить, но можно заставить уважать себя. Свои старомодные и наивные для современного жестокого мира ценности. Мои, черт возьми, ценности, которые я когда-то предала из-за одержимости парнем. И предаю каждый раз при появлении Мира. Он засел занозой в моих снах и мыслях, и единственное, о чем я молю провидение – чтобы он оставил меня в покое…

Зима разгулялась не на шутку: «морковку» замело снегом так, что ее яркий оранжевый цвет с трудом определяется. Отхожу от окна и зябко ёжась, семеню в душ. Быстро сушу волосы и надеваю джинсы и свитерок, связанный в подарок Алиской.

– Прорвёмся, Любаша. – Шепчу несчастной девушке в зеркальном отражении, а в груди неприятно шевелится тоска. Царапает острыми коготками, как запертый зверь, рвёт душу в клочья, воет… Чувствую себя выброшенной в океан шлюпкой: хрупкой и слабой пустышкой, управляемой морскими волнами.

И я сбегаю от накрывших меня пустоты и беспомощности… Туда, где могу ощутить безусловную любовь и поддержку близких  людей, твёрдую почву под ногами, от которой сумею оттолкнуться.

Домой, к маме! В своё место силы и покоя – Снегирево. Дом, где воздух свежее и чище, рассветы розовее, а снег белее.

Завтракаю на ходу и, надев спортивную дутую куртку и угги, торопливо покидаю квартиру.

Скрипучая ледяная дверь подъезда выпускает меня под плачущее мокрым снегом небо. Я топаю к своей заснеженной ласточке, сиротливо стоящей на парковке. Запускаю двигатель и обреченно плюхаюсь на сиденье. Придётся ждать, пока снег на лобовом стекле растает…

– Любаша, почему ты такая бледная? Дочка, ну сколько можно худеть? – кутаясь в пуховую шаль, встречает на пороге мама.

Если бы моя мамуля Вера Николаевна жила в семнадцатом веке, она послужила источником вдохновения самому Питеру Рубенсу. Я унаследовала рыжие волосы и аппетитные формы от мамы. Думаю, понятно, как она отнеслась к моему решению избавиться от «неземной» красоты?

– Привет, мамочка, – целую родительницу в щеку, вдыхая родной запах вперемешку с ароматом жареных котлет. – М-м-м, как вкусно пахнет. А где Алёшка? – озираюсь в поисках младшего брата.

Разуваюсь, вешаю куртку на крючок и следую за мамой на кухню. Она щедро обсыпает котлеты из мясного фарша панировочными сухарями и опускает в кипящее масло.

– Не уедешь, пока не съешь две котлеты, поняла? – вздыхает она. Да, видок у меня жалкий: опухшие веки, тёмные, похожие на чёрные провалы, глаза.

– Скажешь, тоже мне. Я когда-то отказывалась от твоих котлет? – натягиваю улыбку. – Так где Алёшка? И папы не видно. Ушли куда-то?

Мама уменьшает огонь на плите, накрывает котлеты крышкой и поворачивается ко мне. Заплаканная. Черт, надо было додуматься сделать макияж!

– Мамочка, я не худею, что ты! Я хорошо питаюсь, у меня даже мультиварка есть. Честное слово! – испуганно тараторю, обнимая маму.

– Любаша, я не из-за тебя плачу. Хотя…

– Ну мам!

– Алешке срочно нужна операция.

– А как же квота? Вы же давно стоите в очереди?

– Мы сто семнадцатые в очереди, Любаня. Я возила Алёшу в снегиревскую больницу, врач сказал, что времени ждать больше нет. Наш мальчик навсегда может остаться инвалидом. – Мама громко всхлипывает и утирает слёзы кухонным полотенцем.

Алешке одиннадцать лет. В прошлом году мальчишку сбила машина. Одноклассник Алёши Степа Соловьев подстрекнул ребят поехать на велосипедах до консервного завода, расположенного на выезде из Снегирево. Алёша угодил колесом в ямку и потерял управление. Подонок водитель скрылся с места происшествия, оставив ребёнка умирать на дороге.

Открытый оскольчатый перелом бедра, множественные ушибы и сотрясение мозга – печальный итог злосчастной поездки…

– Сколько стоит операция, мам? – Произношу я твёрдо.

– Любаша, ты не потянешь, детка, – обреченно вздыхает мама. – Да мы и не сможем с отцом принять…

– Ну что ты такое говоришь, мама?

– Ты и так платишь кредит за «морковку», квартиру снимаешь… Никак не потянуть.

– Мама, покажи направление и озвучь эту чёртову цифру! – рычу я.

Вера Николаевна деловито надевает на нос очки, одергивает домашнюю футболку и уходит в гостиную за Алешкиными выписками.

Пока мамуля копается в комнате, я переворачиваю на сковородке котлеты и сервирую стол. Достаю из холодильника свежую зелень и овощи, нарезаю салатик.

– Держи, Любушка, – протягивает документы мама. – Сумма для нас неподъёмная. Я уже думала, может у Рябининых занять? Богдан же хорошо зарабатывает.

– Не вздумай, мам. Богдан дом строит, тете Глаше помогает с санаториями и дорогостоящими лекарствами. Да и на Никиту Сергеевича в этом году хвори напали…

Дед Никита на самом деле никакой не дедушка Алисе: он троюродный брат Глафиры Тимофеевны, живущий по соседству. Но назвать старика чужим язык не поворачивается.

– И то верно. Не подумала я. – Виновато качает головой мама. – Может, нам с папой кредит в твоём банке оформить?

Мамуля работает на почте оператором, мой отчим дядя Костя – отец Алешки – водителем грузовика на хлебопекарном заводе. Представляю вытянутые лица менеджеров банка, если родители покажут им свои доходы!

– Мамуль, я сама возьму кредит…

– Нет, Любашка, не потянешь, солнышко. – Похоже, мама снова собирается плакать.

– Я откажусь от съемной квартиры, мам. Буду жить с вами и ездить на работу из Снегирево. Надеюсь, комната осталась за мной? – улыбаюсь от внезапно заполнившей грудь лёгкости.

– Глаша обидится. – Взмахивает рукой мама, устало стирая слезинки. Только сейчас замечаю, какие у неё потухшие глаза. Тоже всю ночь не спала, страдалица моя.

– Я девчонкам квартиру пересдам. Коллегам.

– Ладно, пошли, доченька на кухню. Сейчас папа с Алешенькой придут с прогулки. Вздумалось старому дураку тащиться в такую непогоду за свежими куличами к чаю. «Маковка» выпечку по субботам развозит, поэтому…

– Я знаю, мам.

Мамуля волнуется и говорит известные мне факты. А у меня почему-то в памяти всплывают догадки Боголюбова о несуществующем покровителе. Сейчас от него я бы не отказалась!

В окно стучатся снежинки, в коридоре гудит котёл, работающий на полную мощность, а я почему-то снова возвращаюсь мыслями к Мирославу. К нашей ночи в моем доме… Тихонько вхожу в свою комнату и зажмуриваюсь, прогоняя представших перед взором призраков из прошлого.

«– Родители дома?

– Да, но их спальня в дальнем крыле. Не волнуйся, никто не услышит нас.

– Пончик, ты сумасшедшая, во что ты меня впутываешь?

– Я хочу этого, Мир, пожалуйста…»

Здесь почти ничего не изменилось: письменный стол, деревянный шкаф с наклеенными на дверцы постерами, громоздкий полосатый диван. Помню, с какой любовью мама шила покрывало из разноцветных обрезков ткани и маленькие красные подушки, чтобы моя комната хоть немного выделялась на фоне скромного интерьера деревенского жилища.

Я проиграла себе, не рассчитала размеров собственной стойкости или циничности, захлебнулась коктейлем из любви и разъедающей душу вины. И почему мне жизненно необходимо ковырять эту рану? Окунаться в колодец боли и пить ее большими глотками?

« – Я хочу этого, Мир. Пожалуйста…»

Девица на одну ночь, подмахнувшая доступностью… Дешевая бульварная потаскушка, достойная «встреч для удовольствия». Вот кто я для него.

Девочки, спасибо за вашу поддержку!
Глава 7.

Любаша.

Входная дверь со скрипом распахивается, впуская в прихожую морозное облачко. Вздрагиваю от звука и прячу слезливый любовный роман под подушку. Книгами маму снабжает наша соседка Капитолина Ивановна – библиотекарь в снегиревском доме культуры. Чего она только маме не приносит! И триллеры, и зарубежные детективы, после которых папа Костя отпаивает мамулю корвалолом.

– Вовремя мы сынок подоспели, Любаня приехала! – зычно произносит папа Костя, помогая Алешке разуться и снять куртку.

Брат опирается на костыли и улыбается, заметив меня в проеме. Высокий, вихрастый мальчишка с широкой улыбкой и грустными глазами.

– Привет, сеструха. – Произносит он важно, протягивая отцу куртку.

Я прячу грусть за улыбкой и прижимаю мальчишку, вымахавшего с меня ростом, к груди.

– Так вы это… пешком, что ли, до булочной ходили? – укоризненно качаю головой, ероша волосы брата. Они такие же огненно-рыжие, как у нас с мамой. В остальном мы с братом мало чем похожи – разве что карими большими глазами.

– На машине ездили, дочка, – отвечает папа. – Врач запретил Алешке наступать на ногу.

– Но он же ходил! – несмотря на усилие, реплика звучит обреченно.

– Давай позже поговорим, Любаша, – сконфуженно бормочет папа. – А разве мама…

– Я, вообще-то, здесь! – вмешивается брат. – Не надо все от меня скрывать, как от маленького. Люба, мама успела тебе рассказать? О том, что у меня нога укоротилась и искривилась?

– Деформировалась. – Тактично поправляет мама, сложив руки на груди в жалостливом жесте. – Алёша, а ты откуда…

– Прочитал заключение. Я интересуюсь медициной, мам, я же говорил, что хочу стать врачом, вы забыли?

Я согласно киваю, слегка прикусив губу. Одного рыжего врача в моей жизни достаточно, но двое… Пожалуй, я не выдержу!

Мамуля отправляет мужиков мыть руки. В привычные звуки папиных шагов в домашних тапочках неприятно врывается стук костылей по полу. Мы накрываем на стол и прогоняем задержавшееся в нашем дружном доме уныние. Мама журит Алешку за беспорядок в комнате, а я улыбаюсь папиным шуткам. Ничего, справимся. Когда наша пропадала?

Мужики стучат вилками, нахваливая мамину стряпню. От моего внимания не скрывается стремление родителей переменить тему, отвлечь Алёшу от разговоров про операцию. Мамуля держится молодцом!

– Алёшка, твой ход, – слышится голос папы из комнаты. После плотного обеда наши мальчишки решили сыграть в шахматы. – Внимательно смотри, сынок. Береги слона.

– Пап, не учи учёного! Следи лучше за королевой!

Мы переглядываемся с мамой и качаем головой: да, Алёшка стал взрослый и ершистый. Настоящий подросток.

Бойко собираю грязные тарелки со стола и, не слушая призывов мамы оставить посуду в покое, мою их. Мамуля садится за стол с чистым полотенцем наготове. Внимательно смотрит на меня, изредка отвлекаясь на звуки колких снежинок по стеклу и возгласы папы и Алешки из комнаты. Что же, наступает время расспросов.

– У тебя все в порядке, Любань? Как мальчик тот, как его…

«На старт, внимание, марш!»

– Максим. – Сглотнув горький ком в горле, произношу я. – Не для меня он, мам.

– Ох, дочка. Парень-то симпатичный! Высокий какой, широкоплечий… Я рассмотрела его, ты не думай! Когда мы с папой в банк приезжали, помнишь?

«Ещё бы не помнить!»

– Мам, мы расстались. Не хочу, чтобы он тратил на меня время. Я не смогу полюбить его. – Голос походит на жалкий писк.

Мама сдерживает тяжкий вздох, чтобы не смущать меня и вытирает полотенцем вымытые тарелки. Повисает тишина, прерываемая неприятным скрипом ткани по стеклу. Выключаю воду и ерзаю на месте, пытаясь выгнать повисшее между нами неловкое молчание.

– Иди уже, егоза, – улыбается мама. – Алиска весь день со стариками воюет. Дед Никита неделю как переболел, а рвётся помогать: двор молодым расчистил, вареников налепил. Богдан еле отобрал лопату у деда, представляешь? – всплескивает руками мамуля, а у меня сами собой губы расползаются в улыбку. Я так их всех люблю!

Я благодарно киваю маме, набрасываю старую папину куртку, опускаю ноги в валенки и выскальзываю на улицу. Снежинки мягко ложатся на землю, танцуя в свете уличного фонаря.

Я топаю по расчищенной тропинке к задней калитке, отделяющей участок Рябининых. Касаюсь озябшими пальцами металлической ручки новой калитки и привычным жестом толкаю ее. Права была мама: дед Никита расстарался на славу – широкие дорожки из тротуарной плитки и площадка перед воротами тщательно вычищены от снега.

Жизнь моей подруги Алисы с появлением Богдана превратилась в сказку. Ну как иначе назвать трепетное отношение к ней мужа? Весьма хозяйственного, смею заметить. Бьюсь об заклад, что творческий, витающий в облаках Лисёнок, до конца не оценила многих технических нововведений, внедрённых ее супругом. Я оглядываю участок Рябининых, за два года преобразившийся до неузнаваемости, и наполняюсь непоколебимой верой в любовь. Ребята не захотели переезжать в город и разменивать снегиревский климат на городской смог. И Богдан, отбросив предрассудки,  заботится о доме жены, как о собственном. Чего стоят красивейший забор из массивного дерева и камня или новые дубовые окна! О наполеоновских планах Богдана по строительству второго этажа я, пожалуй, умолчу – вы все равно не поверите! Так и вижу ваши искаженные гримасой скептицизма, моськи. Единственное, чего недостаёт дорогим мне людям – ребёнка. Алиска не может забеременеть… И каждый раз, когда я думаю об этом, перед глазами неясным образом предстаёт «супердоктор» Боголюбов собственной персоной. Наглый, рыжий, ухмыляющийся ленивой улыбкой…

Я знаю, что Мир предлагал Богдану привезти жену на обследование, только Рябинин оберегает своего Лисёнка от загребущих похотливых лап талантливого гинеколога, как от чумы.

– Любанька пожаловала! – дед Никита замечает меня через окошко прихожей. Очевидно, он собирается уходить к себе: тулуп наглухо застегнут, ушанка натянута до самых глаз. – Любаша, вам вареников домашних налепить? – огорошивает он меня, широко распахнув входную дверь и деловито складывая руки на груди.

– Деда, ты опять за своё! – раздаётся голос Лисёнка из гостиной. – Отдыхай, пожалуйста, ты нам здоровый нужен, – она ласково гладит Никиту Сергеевича по плечу. – Привет, Любанька. – А это уже бросает мне, растянув губы в довольную улыбку.

– Никита Сергеевич, спасибо вам большое. – Отвечаю старику и обнимаю Алису.

Она закрывает дверь за недовольно бурчащим дедом и нетерпеливо стаскивает с моих плеч куртку. Зелёные глаза девчонки как-то странно и возбужденно горят. Неужели…

– Пойдём скорее на кухню. – Заговорщическим тоном шепчет она. – Тетя Глаша ватрушек напекла.

Алиска тянет меня за руку в пахнущую ванилью кухню. К слову, здесь тоже все поменялось – деревянные добротные полы, современная бытовая техника и новая отделка сотворили помещение похожим на картинку из модных журналов интерьера.

– Лисёнок, ну какая ватрушка? Мама котлетами накормила. – Недовольно надуваю губы.

– Прекрати заниматься ерундой, – морщит лоб подруга. – Скоро просвечиваться будешь! Ну серьезно, сколько можно худеть?

– Да не худею я! Вот! – хватаю ватрушку с блюда и смачно откусываю. – Фкуфно…

Алиса смеётся, глядя на меня и, продолжая причитать, разливает чай. Торопливо, неловко, в каждом неуверенном движении пальчиков выдавая нетерпение.

– «Это» случилось? – тоном агента под прикрытием спрашиваю я и тянусь цепкими ручонками ко второй ватрушке.

– Нет. – Равнодушно отвечает она, перехватив мой настороженный взгляд.

Я ненавижу ее спокойное «нет», привычное короткое слово, убивающее надежду. «Наверное, не знаю, не уверена…». Лисёнок отвечает всегда одинаково, рубит сплеча этим проклятым «нет».

– Тогда почему ты такая загадочная? – спрашиваю я. Ватрушка вмиг становится невыносимо тяжелой. Опускаю руку на стол и делаю обжигающий глоток чая. – И где Богдан?

Лисёнок подозрительно смотрит на меня, словно прощупывает взглядом. Заправляет тёмную кудрявую прядь за ухо и, наконец, произносит:

– Богдан уехал в город навестить сестру и отца. Я о другом поговорить хотела… Люба, что происходит у вас с Миром?

Я закашливаюсь, поперхнувшись горячим чаем и мгновенно проступившими слезами. Звук его имени, как спусковой крючок, расслабляет сжатую внутри меня пружину. Чашка в руке начинает предательски подрагивать, с громким звоном я возвращаю ее на блюдце и закрываю лицо руками… Не хочу разочаровывать Алису своей исповедью.

– Господи… – шепчет она, вставая с места. – Пошли в спальню, Любань.

Я ничего не вижу за проступившими слезами, только чувствую… Ее горячая ладонь мягко касается плеча, а затем крепко хватает меня за руку. Слышу… Собачий лай раздаётся с улицы, скрипят половицы, потрескивают поленья в камине. Бреду, как слепая, следом за Лисёнком, сосредоточившись на окружающих звуках и пульсирующей, почти осязаемой боли в груди.

– Любочка, расскажи мне. – Мягко произносит Алиса, усаживая меня на софу возле окна. Я бросаю затуманенный взгляд на заснеженное окно и, сморгнув слезинки с ресниц, виновато перевожу его на подругу.

– Нечего рассказывать, Лисён. С некоторых пор сценарий наших с Боголюбовым отношений не меняется.

– Любаша, он звонил вчера Богдану. Пьяный. Из какого-то клуба, судя по громким звукам. Разбудил нас… – начинает она, а у меня холодеет в жилах кровь от страшного предчувствия. Неужели, он посмел обсуждать меня с Богданом? Выносить наружу подробности наших отношений? Я виновато опускаю глаза в пол и молчу: пускай Лисёнок говорит.

– Спрашивал о твоём… парне. Боголюбов, конечно, выразился более грубо. – Лиса закатывает глаза и цокает.

– И все? Больше ничего не говорил? – оживляюсь я и вытираю лицо от слез.

– Нет, Любаша. А должен был?

Честное слово, зная беспринципность Боголюбова, я бы не удивилась, если он растрезвонил по всему городу о нашем «сотрудничестве» за столом переговоров.

– И что ты ответила?

– Сказала как есть: Люба, мол, встречается с молодым человеком. Мир расспрашивал, кто он и как его зовут, – сконфуженно протягивает Алиса. – И я…

– Назвала его имя?

– Нет, Люба. Наговорила ему всякого…

Алиска начинает нервно ерзать, сидя на мягкой, широкой кровати, а потом замолкает. В повисшее безмолвие врывается ее тихий вздох, а затем всхлип. Черт, за Лису я готова порвать любого! Ей-богу, даже Боголюбова. Тем более, Боголюбова.

– Алиса, ты что? Алисонька…

– Любочка, я испортила все, да? – всхлипывает она. – Я ведь думала, ты забыла о нем, об этом рыжем бабнике! Наговорила ему всякой ерунды – о вашей с Максом любви неземной, о скорой свадьбе, о том, какая наша Любаша счастливая и влюблённая. А сейчас вижу тебя и понимаю…

– И правильно ты сделала, Алиса, – обрываю подругу. – И ничего ты не понимаешь. Подумаешь, понимает она! – Важно вздергиваю подбородок и чопорно поджимаю губы. – Надо было ещё о дате свадьбы приплести что-нибудь или о цвете моего свадебного платья. – Довольно ухмыляюсь и потираю руки.

– Ох, Любанька. – Улыбается Лиса сквозь слёзы. – Любишь его, да?

А я не знаю, что ответить… Люблю? Рядом с ним я теряю рассудок и не могу дышать, превращаюсь в сплошной чувствительный нерв… Задыхаюсь в пучине своих чувств, тону, падаю на дно и поднимаюсь, чтобы увидеть его глаза и снова утонуть…

Убейте меня, если любовь приносит столько мучений!

– И ничего я не люблю! Глупости какие… Нужен он мне, бабник, грубиян, врун безответственный и безалаберный… И, вообще. – Пыхчу, как паровоз, мельком замечая сверкающие в глазах Лисёнка смешинки.

– Расскажи мне, – просит она мягко, поглаживая мою ладонь.

И я рассказываю… О крашеной мымре и обидных словах, о жалкой попытке Боголюбова извиниться и о том, что случилось после… Глаза Алиски сверкают яростью после моего пылкого содержательного рассказа о просьбе Мира «встречаться».

На лбу подруги обозначается крохотная морщинка, она прикусывает губу, боясь обидеть меня опрометчивым высказыванием. Молчит. А я жду, что же она скажет?

– Что ты решила, Любаша?

– А что тут решать? Он наиграется, отряхнется и пойдёт дальше, а я…

– А ты?

– А я просто умру.

Девочки, спасибо вам за поддержку, награды и лайки!
Глава 8.

Мирослав.

«Непревзойденный дизайн и волнующая грация дикой кошки, скорость, драйв, респектабельная роскошь – качества по-настоящему культового легендарного автомобиля. Не каждому подвластно приручить ягуара! Не бойся, рискуй, играй… Откажись от подделки» – низкий, обольстительный голос, льющийся из радиоприемника, раздражает.

– Достало. – Тянусь к регулятору громкости и уменьшаю звук до минимума. Кожаное сиденье издаёт слабый скрип, когда я устало откидываюсь на спинку. Капли глухо разбиваются о лобовое стекло, слабым звуком разбавляя вязкую напряжённую тишину.

Я не видел Любу семь дней. Сто шестьдесят восемь долбанных часов, мучащих разум обрывками пьяных воспоминаний. Спотыкаюсь о них, как о назойливое препятствие, то и дело мешающееся под ногами. Хочу смять их в кулак, как исписанный листок, и задвинуть подальше, но они крутятся в голове заезженной надоевшей кинолентой.

«Откажись от подделки, почувствуй оригинал…» – вещала реклама элитной тачки, пробуждая во мне совсем другие ассоциации.

Тело дышит, чувствует, гулко пульсирует от выплеснувшихся в кровь эндорфинов. Они играют со мной дурную шутку, полностью отключая рассудок.

«Я хочу встречаться…» – признание, внезапно сорвавшееся с губ, тому подтверждение. Мне удаётся смутить Любу, но куда больше –  темноту и пустоту, сестёр-близнецов, паразитирующих внутри моей жалкой душонки.

И я снова бегу… От беспомощности, кислотой разъедающей панцирь защиты, и непривычной щенячьей радости, заполнивших сердце. Я внезапно оказываюсь слабым перед ней, уязвимым в чувствах, как и тогда… И мне невыносимо видеть мелькающий в ее взгляде чертов триумф победителя.

«Тебя устроит моя квартира?»

Унизительное предложение мгновенно стирает с ее лица возбужденный румянец, успокаивая скулящих внутри меня монстров. В ее глазах слишком много пугающих меня чувств, ненужных, осложняющих отношения без обязательств, к которым я привык. Меня нельзя приручить, детка! Обладать, властвовать, понукать – не про меня.

Бегу… Бреду по темным лабиринтам коридоров в пиджаке на голое тело, саднящее от оставленных ею царапин. В темноте на ощупь касаюсь холодного металла дверной ручки, выпускаю себя на волю, под дышащее морозом вечернее небо.

Снова бегу, как два года назад… От ее цепких ручек, обладающих странной властью надо мной.

Единственное, чего мне хотелось – забыться. Вернуть прежнее размеренное существование без чертовых встрясок, брать то, что легко плывет в руки и, как прежде, контролировать свою жизнь.

– Мир, я благоверную в Испанию отправил, не хочешь присоединиться к нашему маленькому, но очень дружному консилиуму? – пьяный голос Никиты Чернова, заведующего гинекологическим отделением областной больницы, льётся из ожившего динамика. – Мы в клубе «Сорренто», на Объездном шоссе. Вечер пятницы, впереди аж два выходных. Почему нет?

В моей машине всегда есть смена белья и одежды, не раз выручавшие меня в тяжелых врачебных буднях. Я надеваю чистые майку и водолазку, умело скрывшую следы губ и ногтей Любы на моей шее, и еду к друзьям. Вдавливаю педаль газа в пол, прогоняя проклятые эндорфины хорошей порцией выплеснувшего адреналина.

Ник Чернов сидит за дальним столиком мерцающего сиреневатой подсветкой просторного помещения.

Длинная влажная челка неопрятно свисает на его лоб, касаясь тонкой чёрной оправы очков. К груди Никиты льнет незнакомая мне тощая блондинка в короткой кожаной юбке. Ник пьяно улыбается, небрежно и коротко жмёт протянутую мной руку и возвращает внимание к девице. Сводит расфокусированный взгляд на ее глуповатом лице и припадает к губам девчонки. Я сажусь на неудобный диван, обтянутый потрескавшимся чёрным кожзамом, и взмахом руки подзываю официанта.

Окунаюсь в свой мир. Привычное, грязное пространство потребителей, неверных мужей и доступных женщин.

Здесь даже воздух кажется бывшим в употреблении: прокуренный, спертый от витающих повсюду миазмов.

Облако сизого сигаретного дыма окрашивается разноцветными лучами стробоскопа. Музыка расслабляет меня, выбивая громкими битами из головы остатки мыслей.

Я опрокидываю в себя стопку коньяка и брезгливо отворачиваюсь от сосущейся напротив пары. Блондинка водит пальчиками по груди Ника, повторяя выпуклый рисунок букв. «Почему нет, когда да?» – гласит надпись на его чёрной толстовке.

– Привет, а вот и я. – Возле уха звучит хрипловатый знакомый голос. Вздрагиваю от неожиданности, вглядываясь в освещённое редкими вспышками лицо девушки. Марианна…

– И тебе привет. – Бросаю небрежно.

– Сюрприз для доктора Боголюбова. – Поясняет Чернов, недоуменно смотря на мою недовольную ухмыляющуюся рожу.

Пряный аромат ее духов и сигарет с ментолом въедается в ноздри, когда Марианна садится рядом. Так близко, что ее стройное бедро в облегающих чёрных джинсах, плотно соприкасается с моим.

– Я скучала. – Шепчет она томно, прижимаясь ко мне.

Сколько же мы не виделись? Три месяца, четыре? Ай, не помню! В моей жизни не было женщин, к которым хотелось вернуться. Руки длинноволосой высокой шатенки липнут к груди, впиваются словно иглами, царапая кожу сквозь одежду. Долгожданная, привычная доступность… Одинаковая для всех, фальшивая подделка…

Марианна гордо поднимает подбородок, поджимает губы, выпрямляется, заставляя меня проявить инициативу в ухаживании. Ее лживые переглядывания и заигрывания утомляют меня и даже смешат. Мы слишком много раз были близки, чтобы не знать правды: достаточно намекнуть, и она опустится передо мной на колени в вонючем сортире.

– Ты напряженный… – бормочет она. – Тяжелый день?

Я заранее знаю продолжение разговора: стоит мне произнести «да», девушка предложит расслабиться в моей машине. Однако, сил придумывать изощренные ответы, у меня не осталось.

– Да. Две экстренные. Зачем ты спрашиваешь, ты же работала со мной, и…

– Ключевое слово: работала. – Ее обиженная реплика тонет в разноголосом гуле и джазовой мелодии.

Наши схлестнувшиеся в общем желании похоть и чернота не выдержали общественного порицания: Марианну уволили со скандалом из-за легкомысленного поведения и подозрения на воровство наркотических препаратов. Видит бог, я сделал для девушки все возможное: воспользовался связями отца и помог устроиться на новое место, в железнодорожную больницу на окраине, поклявшись себе больше не путаться с коллегами.

– Ты чем-то недовольна, детка? – я глубоко затягиваюсь сигаретой и бесцеремонно выпускаю дым Марианне в лицо.

Звуки музыки стихают. Диджей ставит клубный трек и, устало стащив наушники, подходит к барной стойке.

– Докторишки, вы что такие кислые? – Никита отпускает осоловевшую от поцелуев девицу (кажется, ее зовут Яна) и подливает в бокалы коньяк. Алкоголь приятно обжигает горло, растворяя остатки скованности. Я откидываюсь на спинку скрипучего жесткого дивана и лениво прижимаю Марианну к себе. Айфон Ника оживает от входящего вызова супруги: он сбрасывает надоедливые ручонки Яны с плеч и нетвердой поступью устремляется к выходу.

– От тебя пахнет другой женщиной, Боголюбов. – Грустно ухмыляется Марианна. Она беспардонно касается моей шеи губами, едва ощутимо втягивая запах.

– Когда это тебя смущало? – равнодушно хмыкаю я.

– И кто она? Такая же молоденькая невинная медсестра, какой недавно была я?

– Во-первых, Марианна, ты никогда не была наивной и простодушной. А, во-вторых, нет – это не медсестра. Я удовлетворил твоё любопытство?

Она молчит, с интересом вглядываясь в мое лицо. В ее карих глазах отражаются отблески ползающих по стенам разноцветных лучей. Девушка приоткрывает губы, чтобы ответить, но… Невысказанные фразы словно превращаются в тягучий вязкий сироп и застывают на языке. Марианна протяжно вздыхает и оплетает мои плечи руками. Повисает на груди осьминогом.

– Ты прав, мне все равно. Такие, как ты не меняются.

– Что, прости?

Черт, отчего же ее слова так задевают? Злят? Меня, свободного во всех отношениях человека, равнодушного к чужому мнению? Раздражают ее цепкие руки на моей груди, незнакомый запах, губы – не такие пухлые и подвижные, как у той, которая недавно пылко отдавалась мне. В затуманенный алкоголем мозг врывается воспоминание о Любе. Не к месту обжигающими, болезненными всполохами мелькают в мыслях картинки: вот, чужие руки ласкают ее обнаженную спину, перемещаются на бёдра, жадно раскрывая их для себя, берут ее, снова и снова… 

Я не верю, что она такая с другими: настоящая, искренняя в своих порывах, влекущая, как свет маяка. Только со мной! Со мной, для меня. Я… У меня нет права ее хотеть, пачкать собой… Нет права портить ей жизнь своим мимолетным капризом. Вот она правда – смешная и горькая одновременно. Я бы мог вернуться в настоящую жизнь из своего параллельного мира, но надо ли?

– Ты не создан для отношений, Боголюбов. – Выпуская облачко сизого дыма, повторяет Марианна. – Поедем к тебе.

На входе в клуб многолюдно, но взгляд девушки вычленяет из толпы Никиту. Он машет рукой, пряча айфон в карман джинсов  жестом, полным раздражения: скорее всего, женушка в очередной раз вынесла ему мозг.

Никита видный мужик во всех смыслах, и в глазах Марианны тлеющим угольком вспыхивает вожделение. Бросаю на неё короткий взгляд, но его достаточно, чтобы заметить: Марианне все равно, с кем из нас двоих ехать.

«Откажись от подделки, почувствуй оригинал…»

Я и есть подделка, живущая в пластмассовом мире. И я сам выбрал в нем жить. Быть одним из одинаковых безликих манекенов.

– Извини, детка, не сегодня.

Я жму Нику руку и коротко прощаюсь с девушками, позабыв их лица уже через секунду. Протискиваюсь сквозь толпу к ожидающему такси, на ходу поддаваясь странному, непривычному мне порыву: звоню Рябинину, своему давнему другу детства…

Воспоминания походят на жучка-короеда – ненасытные и превращающие мозг в труху. Не сразу замечаю приближающийся к машине силуэт.

– Эй! – вздрагиваю от настойчивого стука в боковое стекло.

Лицо курьера выражает крайнюю степень озабоченности и недовольства. Я опускаю стекло, чтобы услышать от него то, что вижу своими глазами: не приняла…

– Не взяла. – Тощий парнишка неуклюже сжимает в руках букет белых роз. Падающие с неба снежинки покрывают бутоны и крупные листья тончайшим слоем мелких капель. – И записку не прочитала. Сказала цветы выбросить. – Добавляет зачем-то.

Я молча сую в его ладонь причитающееся вознаграждение, стараясь спрятать под равнодушной маской клокочущее внутри негодование.

Включаю фары, пристёгиваюсь.

– Так что с цветами делать? – жалостливым тоном произносит он.

Я указываю ему направление к мусорным бакам легким кивком головы.

– Выбросить. – Давлю на газ и уезжаю с парковки банка…