Текст книги "Влюбленная. Гордая. Одинокая"

Кого-то плющит не по-детски)))
Глава 9.

Любаня.

Ноябрьское тревожное небо хмурится и плюётся крупными дождевыми каплями. Они с гулким стуком оседают на лобовом стекле, но их сразу же стирают юркие дворники. Дорога в Снегирево петляет между высоких елей, деревьев и кустов можжевельника. Голые ветви, похожие на скрюченные старческие пальцы, распарывают набухшие водой свинцовые тучи: на въезде в село дождь льёт стеной.

Колёса увязают в размытых ямках, присыпанных гравием, машина кренится набок, обдавая щедрой порцией грязной воды придорожные ларьки и лавочки.

Я бойко рулю по опустевшим деревенским улочкам, издали замечая приветливые огни в окнах родного дома. Меня ждут. Мамуля освободила мой бывший шкаф от Алешкиных летних вещей, папа Костя сделал перестановку и починил диван, а любимый братец оборвал дорогие моему сердцу постеры с Генри Кавиллом и Уиллом Смитом.

Паркуюсь возле железных ворот, выкрашенных зеленой краской, набрасываю на голову капюшон куртки и выбегаю под дождь, придерживая под мышкой коробки. Я потихоньку освобождаю квартиру тети Глаши от вещей, надеясь до конца месяца подыскать ответственного арендатора. Правда, хозяйка квартиры ещё не знает об этом…

Одноэтажный кирпичный дом с зелёной крышей из металлочерепицы высится в глубине участка. Перед домом стройными рядами теснятся плодовые деревья. Сбоку от газона папа построил широкую дорожку из неровного серого песчаника. Шмыгаю по скользким камням под навес и, облегченно вздохнув, стучу в дверь.

– Люба приехала. – Констатирует факт мама, коротко приобняв меня. От неё пахнет борщом. – Пойдём дочка ужинать.

Я ляпнула в телефонном разговоре с Алисой про «проделки Боголюбова» (иначе, как это можно назвать?), и Лисёнок сгорает от нетерпения узнать подробности. Она упорствует в желании разговорить меня, я стою на своём, убеждая девчонку, что говорить не о чем, но все равно сдаюсь во власть своих чувств. Мне действительно хочется перемыть «супердоктору» косточки! Пускай помучается икотой.

– Мамуль, я пошла к Алисе. Ужинайте без меня. – Кричу из коридора и, набросив папин тулупчик, выхожу под серебристо-чёрное небо, мелькающее редкими вспышками молний.

– Добрый вечер всем. – Здороваюсь с Богданом, Никитой Сергеевичем и тетей Глашей.

Муж Алисы – высокий, русоволосый мужчина, кивает и улыбается в ответ, держа под мышкой прямоугольную деревянную коробку с шахматами.

– Начальница наша приехала, бизнес-леди. Ну, здравствуй! – дед Никита отирает пальцами лысину и подаёт мне крупную жилистую ладонь для приветствия. Его интонация означает все что угодно, кроме издевки. Я знаю, что старик гордится мной.

Для изнемогающего от любопытства Лисёнка короткая минута, отведённая мной на приветствие с ее близкими, кажется бесконечной. Она ёрзает на месте, пока я обмениваюсь любезностями с тетей Глашей, пытаясь при этом сохранить непринужденный вид. Черт, как же ей сказать-то…

Алиса хватает меня за руку и ведёт в спальню. На ковре возле кровати громоздятся многочисленные томики любимых авторов Алисы и Богдана.

– Садись, Любань. Поможешь мне с уборкой. Ну вы даёте, Перепёлкина, – хмыкает Лисёнок, всучивая мне стопку книг. – Так и вижу новый блокбастер и вас с Боголюбовым в главных ролях! «Как отшить парня за десять дней»… Или, нет – «Чудесное превращение говнюка в человека». – Алиса декламирует, взмахивая тряпкой, как дирижерской палочкой.

– Нет, лучше «Убить Боголюбова». Такой фильм соберёт миллионы. Или лучше…

– Любань, расскажи ещё. – Сладеньким голосом просит Лисёнок. – Я тебя диетической запеканкой угощу.

Из гостиной слышатся мужские голоса и громкое потрескивание дров в камине: Богдан играет в шахматы с дедом Никитой. Тетя Глаша хлопочет на кухне, а мы с Алисой наводим порядок в спальне. Ну как, наводим: болтаем, а гора книг и вещей из шкафа лежит на ковре.

Я опасливо озираюсь по сторонам, боясь, что мою тайну услышат обитатели этого дома, и начинаю тихонько говорить.

– Ну ладно… Перед запеканкой я бессильна. Что ты хочешь знать? Я отказалась от его букетов. – Пыхчу, как паровоз.

– Отказалась от ег-о-о  буке-е-тов. – Передразнивает меня Алиса. – Мне все интересно! Какие цветы, что было написано в записке? – Загибает пальчики Лиса, обиженно поджимая губы. – «Какое платье было у невесты? Белое» Так и ты…

– В понедельник были белые розы. Курьер зачем-то сказал, что их тридцать девять штук. На длинных стеблях без шипов. Так достаточно подробно?

– О да… – Алиса садится на пол по-турецки и слушает, делая вид, что протирает книги от пыли.

– Во вторник принесли голландские тюльпаны, в среду – цветочную композицию в большой корзине, в четверг… – вздыхаю и перевожу взгляд вниз, на витиеватый узор ковра. – … орхидеи.

– Правильно сделала, что не взяла. – Уверенно шепчет Алиса, ободряюще сжимая мою кисть. – Так что же было в записках?

Мой плутоватый взгляд не укрывается от подруги. Сердечко трепыхается в груди, как пойманная в сачок бабочка, когда я вспоминаю о записке. Рассудок превращается в дым и покидает тело, оставляя его в рабстве у чувств.

– Честное слово, я не хотела ее брать. Курьер забрал цветы и случайно обронил записку возле лифта. – Сглатываю горький ком в горле. Могу ли я надеяться на его искренность? Я даже на секунду боюсь поверить…

– Люба!

– Всего два слова: «Прости меня»…

Я отыскиваю в цветочной корзине своих эмоций счастье. Ворошу пальцами бутоны грусти и слабости, вырываю колючки обиды и самоуничижения, ласково приглаживаю пальцами нежные лепестки благодарности и жизнелюбия. «Я счастлива!» – твержу отражению в зеркале и улыбаюсь симпатичной рыжей девчонке, с интересом глядящей из него.

Александра Георгиевна, дай Бог ей здоровья, словно почувствовав мои напряжение и скованность, отказалась от привычного сеанса, предпочтя ему разговоры по душам.

Мы пьём кофе из белых фарфоровых чашек, слушаем песни Элтона Джона, играем в карты, а потом она замолкает и глубоко затягивается сигаретой Chapman, мгновенно погрузив комнату в облачко сизого дыма.

Скидывает с узловатых ног туфли и ложится на скрипучую софу, словно я не рядом. Растягивается поудобнее и, стряхнув золу в пепельницу из прозрачного стекла, бормочет:

– Никогда нельзя любить кого-то сильнее, чем себя, Любаша. Самая большая любовь твоей жизни – к себе. Поняла, детка?

– Да. – Неуверенно киваю я. От взгляда Савской мне хочется провалиться сквозь землю или рассыпаться на атомы, он проникает лазерным лучом в самое сердце, высвечивая мои истинные мысли. А «да» ли там? Люблю ли я себя или ответ – вежливая отмашка? Молчанием Александра Георгиевна пробуждает ото сна мою осознанность, сверлит взглядом, пока я не повторяю:

– Да! Я люблю себя больше.

– Ты сильная, детка, что бы ты ни говорила. – Знакомым жестом Савская ослабляет воротничок-стойку изысканной шелковой блузки и, смяв окурок в пепельнице, поднимается с дивана. – А, знаешь, Любаша, как поступает любящий себя человек?

– Как?

– Он не равняется на других и прощает себя за ошибки.

Прощает себя… А я ненавижу себя за слабость перед ним! Ковыряю незаживающую рану, испытывая почти маниакальное стремление купаться в чувстве вины.

– Я не знаю, что сказать…

– А ничего и не нужно говорить, детка: ступай домой и пожалей маленькую девочку Любашу, обними ее, погладь по голове. Не ругай…

И я жалею… Вымываю из души крупицы золота, безжалостно избавляясь от песка. Эх, как же на словах все просто и логично, и какая сложная и непредсказуемая жизнь…

Каблучки звонко стучат по мраморному холодному коридору банка. Прижимаю разноцветные папки к разгоряченной груди и торопливо бегу к дверям Федорцовой.

Ну, как бегу? Если цоканье по скользкому полу на высоких шпильках можно посчитать бегом, то да…

В периферию зрения врывается высокая темная фигура, чувствую движение прохладного воздуха. Оборачиваюсь. Макс…

– Любаша, привет. То есть, Любовь Петровна…

Какой же он красивый… Темно-серый костюм оттеняет глаза парня цвета расплавленной стали, белая рубашка контрастирует с золотистым тоном кожи. Макс виновато опускает глаза, а я почти уверена, что он прокручивает в голове воспоминания о нашем горе-свидании…

– Макс, это по-прежнему я. – Мягко касаюсь руки парня. «Почему я ничего не чувствую?!»

– У тебя все в порядке, Любаш? Ты не думай, я, как друг спрашиваю. – Неуверенно звучит его голос.

– Макс, я разве выгляжу несчастной или…

– Нет, что ты! – спешит он меня разубедить. – Ты выглядишь озабоченной и уставшей. Но, все равно, очень красивой. Люба, послушай…

– Не нужно, Максим. – Ободряюще сжимаю его кисть и опускаю взгляд на носки замшевых туфелек. – У меня все нормально.

Губы Макса растягиваются в улыбку, но она не касается его глаз.

– Если тебе что-то понадобится…

– Спасибо, непременно. – Бросаю небрежно, чувствуя разбегающиеся по телу мурашки нетерпения. Только выяснения отношений мне сейчас не хватает! Нет уж, дудки. Встреча с Максом в моей квартире была точкой, а не запятой. – Мне пора.

Оставляю парня наедине с невысказанными словами и устремляюсь к дверям кабинета Федорцовой, желанным как райские врата.

Пальцы касаются прохладного металла дверной ручки, и я окунаюсь в атмосферу безопасности. Плотно закрываю дверь изнутри, желая усилить это ощущение.

– Любаш, привет. – Оксана Сергеевна бросает на меня короткий взгляд и возвращает его на монитор. За большим блестящим столом, заваленным папками, она кажется совсем миниатюрной. Чашка с надписью «Снегирево – 2019», теснящаяся между стаканчиков с ручками, источает аромат зернового кофе.

– Привет, Оксана Сергеевна. Вы звали? – протягиваю папки ей в руки. Федорцова вымученно вздыхает, обводя взглядом рабочий беспорядок на столе, и кладёт их рядом с семейной фотографией. На ней смеющаяся дочь Наташа и муж Иван – врач снегиревской больницы.

– Любаша, можешь сообщить маме: кредит тебе одобрили под низкий процент, как сотруднику. Деньги я начислила на твой зарплатный счёт. – Отвечает она, щёлкая по клавиатуре тонкими пальчиками. – Если подождёшь, я сделаю перевод на счёт больницы.

– Я сама, Оксаночка Сергеевна. Спасибо!

Вот она молния, пронзившая грозовое небо моего уныния! Лучик света и счастья, вмиг отодвинувший остальные переживания прочь, сделавший их пустыми и жалкими.

Я совершаю платёж по реквизитам детской областной больницы и звоню обрадовать маму. «Оплачено» – приходит подтверждение на мою рабочую почту. Значит, мой Алёшка скоро поправится и будет гонять по двору мяч, ходить с папой на рыбалку и помогать копать картошку…

– Мамуля, я оплатила операцию. Договаривайся с врачом о дате госпитализации.

– Спасибо, Любаня.

Я не вижу маму, но представляю совершенно ясно: она возбуждённо топает по гостиной, меряя ее широкими шагами и вытирает слёзы кухонным полотенцем, пытаясь усмирить волнение и переполняющую душу радость…

Смотрю на мелькающие за окном огни рекламных вывесок, автомобили, выбивающие из-под колёс серо-жёлтую снежную кашу, и слушаю мамулины причитания в динамик.

Рабочий день подходит к концу. Верхушки деревьев, оплетённых проводами подсветки, молитвенно клонятся, смиряясь перед стихией. Мусор, обломки веток, пакеты взвиваются от порывов ветра и оседают в канаву вдоль широкой четырёхполосной дороги. Люди в разноцветных куртках походят на ползающих муравьев. Добротное панорамное окно скрывает звуки улицы, тишину моего убежища нарушает лишь ветер, тонко посвистывающий через щели.

Но через мгновение в идиллию тишины и спокойствия врывается оглушительный звук рабочего телефона.

– Пока, мам. – Вздрагиваю я и даю отбой.

– Слушаю. – Отвечаю, слегка прокашлявшись.

– Любовь Петровна, юрист консалтингового агентства привёз документацию. Оно числится у вас на обслуживании.

– Хм, пускай поднимается. – Бросаю взгляд на наручные часики. Сегодня заниматься этим я точно не буду!

– Он просит вас спуститься.

– Буду через минуту.

Неторопливо иду к лифту и спускаюсь в холл. Металлические двери распахиваются… Мелькающим калейдоскопом перед глазами проносятся яркие кадры: охранник в зелёной форме, молодой парнишка в красном пуховике, пытающийся уместить папку с документами в рюкзак, грузная дама в длинной норковой шубе, щебечущая по телефону.

И он… Боголюбов. В джинсах и вязаном свитере, с влажной от дождя рыжей челкой. Смотрит прямо на меня… В его глазах столько сожаления и страха, сколько в моих – недоумения. Руки наливаются тяжестью под его обжигающим взглядом, я словно уменьшаюсь в размерах и врастаю в мраморный пол. Чертов супердоктор, зачем он пришёл? Хочу провалиться под землю, сбежать! Я бросаю обреченный взгляд на блестящие двери лифта. «Ну давай же, открывайся!»

Бесполезно. Лифт замирает где-то на верхних этажах, останавливается, впуская толпу смеющихся пассажиров. Я не знаю, чего жду: самое время развернуться и убежать в свой кабинет по лестнице и спрятаться в маленьком, безопасном мире.

Глаза, шаги, запах. Все разом ударяет в меня, стоит Боголюбову оторваться от пола и сделать шаг. Моя жалкая попытка к бегству мгновенно пресекается.

Ноздрей касается аромат чистого мужского тела, знакомого, пряно-цитрусового парфюма и цветов – темно-красных роз на высоком стебле. Вздрагиваю от прикосновения его горячей ладони к плечу и тягучих, взволнованных, как морской шторм, слов:

– Прости меня.

Девочки, автору очень важны ваши комментарии, они вдохновляют Муза на плодотворную работу)
Глава 10.

Боголюбов.

Закрываю глаза и вновь спотыкаюсь о назойливое воспоминание о Любе. Чем она меня зацепила? Обычная девчонка, такая же, как все… До неё их было бесчисленное количество – чужих лиц без имён и судеб, и после неё будет столько же.

Откидываюсь на спинку удобного кожаного рабочего кресла, ощутив непривычный протест. Я ведь хотел забыться в других, но при одной мысли о чужих руках, губах и прикосновениях, становилось тошно. Смог вычеркнуть из памяти их всех, но не ту, другую… С густыми огненно-рыжими волосами, сочными губами и нежной, тонкой кожей.

Пора признаться себе, что девчонка начисто снесла мне крышу и лишила покоя. Я не могу ее отпустить из мыслей, разжигая тлеющий внутри огонь воспоминаниями о нашей близости, но и удержать ее мне нечем…

Желание быть с Любой просыпается внутри, как робкий, жаждущий пощады, раб, преклонивший колени перед циничным хозяином, в надежде быть услышанным.

Видит бог, я избегал наших встреч два года. Видел ее с другими – Витьками, Сережками – кавалерами на свадьбе и венчании Рябининых, и облегченно вздыхал, принимая ее веселость и непринужденность за равнодушие. Я смог тогда вырваться из оков зарождающихся к девчонке диких и будоражащих сознание чувств и просто убежал. Не от неё – от себя… Сбежал от ответственности. Струсил перед общественным мнением таких же, как и я циничных мудаков.

Желание позвонить в цветочный салон и заказать очередной букет искрит на кончиках пальцев. Люба не взяла ни одного, но с тех пор прошла ещё неделя. Четырнадцать дней моего воздержания. Черт, прямо название для драматического романа.

Ветер лезет в щели плотно закрытых окон, тревожит пышные, как сладкая вата, облака. Они рвутся и разлетаются по серому небу крупными дождевыми каплями.

Суетливый день вытесняет вечерняя, умиротворяющая тишина. Пациенты расходятся по палатам, стихают шаги медперсонала и шорох колесиков аппаратуры по полу.

Бросаю взгляд в окно, на бриллиантовую россыпь звёзд, проступивших в темном небе, и стягиваю пижаму – мокрую от пота, пропахшую лекарствами и дезинфекторами. Ничего необычного. Остужаю прохладной водой из душа нестерпимый жар, пробудившийся от мыслей о Любе.

Застываю посередине кабинета, давая себе минуту на раздумья, и тянусь к лежащему на письменном столе айфону.

Я запомнил цифры телефонного номера цветочного бутика наизусть. Приветливая девушка отвечает после первого гудка. Теребя мокрую после душа челку, я озвучиваю менеджеру заказ, прикипев взглядом к мерцающему огнями подсветки городу.

– Темно-красные розы на высоком стебле. Да, думаю девятнадцати будет достаточно.

К словам мешается странный шорох из-за спины: скрип, стон или что-то похожее на всхлип. Резко оборачиваюсь, избавляя себя от необходимости гадать, и натыкаюсь на три пары глаз. В дверном проеме замирают Зинаида Львовна, Таисия Алексеевна и… Диана Шестак.

– Нет, упаковывать не надо. Что, простите? Какая ленточка? Ничего не нужно, девушка, только цветы.

Я не прерываю разговора, чувствуя как недоуменные, любопытные взгляды облизывают меня с ног до головы. Вздох удивления принадлежит моей верной помощнице бабе Зине. Таисия Алексеевна лишь хитро улыбается, подпирая скрипучую дверь кабинета, а вот Диана… Трудный день отпечатался на ее лице следами усталости: под глазами просвечивают тёмные круги, возле губ обостряются морщинки. В отделении челюстно-лицевой хирургии сегодня завал: четыре внеплановых операции пострадавших после аварии пациентов.

– Шельмец вы наш, Мир Михалыч! На свидание намылились? – протягивает Зинаида Львовна, едва я сбрасываю звонок. Она вразвалочку приближается к моему рабочему столу, охая и шаркая подошвами «кроксов». – Карты посмотрите перед уходом?

– Какая температура у Симоненко? – оставляю любознательную женщину без ответа, надеясь переключить внимание на работу.

– Тридцать семь и семь.

– Очень хорошо. Я пройдусь по палатам перед уходом.

– Мир Михалыч, – негромко произносит Таисия Алексеевна. – У Васильевой из четырнадцатой судороги после наркоза.

– Черт! Переводим в реанимацию. И консультацию психиатра cito! Очевидно, сказывается резкая отмена противосудорожных препаратов – у пациентки эпилепсия.

Я быстро пишу назначение о переводе, улавливая мельком движение стрелок наручных часов. Я задержался на работе… Снова. Задерживаюсь в большинстве случаев, умело совмещая в характере ответственность за пациентов и пофигизм ко всему остальному.

– Приятного вечера, Мир Михалыч! Ох и пахнет от вас… Сердцеед, вы наш. – Елейным голоском протягивает Зинаида Львовна. Она походит на дедушку Алиски Рябининой – Никиту Сергеевича – только в женском обличье.

– Баб Зин, идите-ка проверьте у послеоперационных пациентов температуру!

«Пехота» сдаётся без боя, а вот «тяжелая артиллерия»… Диана пропускает медсестёр и закрывает дверь изнутри. Я одариваю ее глуповатой улыбкой и распахиваю створки шкафа. Набрасываю пальто и надеваю ботинки, мысленно проклиная себя за беспечность в отношении девушки.

– Не помню, чтобы ты раньше платил за секс. – В голосе Дианы отчетливо слышатся нотки отвращения. Она обнимает озябшие плечи, нервно поглаживая их через ткань медицинской пижамы.

– Не платил.

– А что тогда? Ухаживаешь за кем-то? И кто она?

– Неважно. Диана, послушай…

– Не ты ли мне говорил, что не заводишь отношений? Не встречаешься. Не женишься. Только трахаешься… – последнее предложение походит на змеиное шипение. Мне хочется покончить с допросом.

– Я разве должен давать отчёт? – Льдинки в голосе мгновенно остужают ее.

– Нет, извини. – Выдавливает Диана и бессильно опускает руки.

– Диана, я очень виноват перед тобой. Но я же извинился. Мне казалось, мы…

– Забудь, – уголки ее губ вздрагивают в подобии улыбки. – Наверное, тяжелый день сказывается. – Девушка взмахивает руками, отгоняя невидимых мошек. – Приятного вечера.

***

Я медлю на входе в банк. Срывающиеся ледяные снежинки охлаждают разгоряченную кожу и оседают на упругих бутонах тончайшим слоем изморози.

Решаю обезопасить Любу от моих похотливых бесов и выманиваю ее в холл. Все-таки я пришёл извиниться. Сам не знаю, как байка про консалтинговую фирму приходит мне в голову, но она срабатывает на все сто. В обмен на убедительный тон и проявленную в телефонном разговоре настойчивость, усатый охранник получает вознаграждение.

Из блестящих дверей лифта высыпают хлыщи в деловых костюмах, толстяк в мятом пальто, прижимающий кожаный портфель к груди, а затем появляется она… Маленькая даже на высоких каблуках, в строгой чёрной юбке до колен и зелёной блузке, Люба сразу замечает меня. Не выдерживает направленного на неё прямого взгляда и отворачивается, словно обдумывая шаги к отступлению.

А я не могу отвернуться. И, тем более, позволить ей сбежать.

Приближаюсь и, слегка коснувшись ее плеча пальцами, произношу:

– Прости меня.

Сердце отзывается на присутствие девчонки странным покалыванием. В нем будто щёлкает затвор, отпирая невидимую воронку, заполняющую пустоту ее запахом, голосом, взглядом…

– Пожалуйста, прости. Я дурак.

Люба неуверенно протягивает руки к цветам и коротко оглядывается. В холле снуют люди, гремят входные двери, впуская ледяной воздух. Между лифтом и лестничным маршем темнеет узкий проход, упирающийся в двери запасного выхода. Не сговариваясь, мы скрываемся от толпы в полутемном коридоре.

– Послушай… – голос девчонки дрожит натянутой тетивой. – Я не могу дать то, что ты хочешь. Уверена, найдутся другие желающие: цена-то невелика… А я… А мне… – она захлёбывается словами и замолкает на секунду. Переводит дыхание. – У меня есть родители, близкие. Для тебя все так просто, а я… Я не смогу потом себя собрать… Больше нет.

Люба часто моргает, прижимая бордовые бутоны к груди. Кивает, почти по слогам объясняя мне – самодовольному кретину, какие вину и боль испытывает из-за моего отношения.

– Люба, ну зачем ты так? – хрипловато произношу я, замечая расширившиеся зрачки девчонки и пылающие от прилившей крови, щеки.

В ее глазах застывают невысказанные эмоции. Мне не доводилось видеть ее такой – молчаливой и подавленной, неожиданно смущенной моим напором. Люба пытается отыскать в моих словах ложь, смотрит внимательно, изучающе, непроизвольно прикусив нижнюю губу. А я прилипаю взглядом к пухлым губам, слишком живо представляя, как целую их, приручаю и согреваю. Учащаюсь в дыхании и тянусь рукой к ее щеке, скольжу пальцами по нежной скуле и бессильно отрываю ладонь, словно опомнившись от явного ощущения чужого присутствия. Вокруг пчелиным роем гудят голоса, скрипят металлические двери лифта, шумят банкоматы.

– Любочка, послушай…

– Мне пора. Я тебя прощаю, но… забудь обо мне. – Отшатнувшись, бросает чуть слышно.

– Почему?

– Тебе не понять.

Она уходит, оставляя после себя ароматы клубники и ванили. Запах мимолётно дразнит обоняние и исчезает, смешиваясь с уличным морозным воздухом. Люба скрывается в металлической пасти вовремя распахнувшегося перед ней, услужливого лифта.

А я примерзаю к полу, чувствуя, как упускаю нечто важное в жизни, возвращая вырвавшуюся из заточения душу обратно, в свой параллельный мир. Трусливый кретин, не знающий, чего он хочет, вот кто я. Признание слишком отрезвляет, чтобы принять его с распростертыми объятиями. Да, я не знаю до конца, чего хочу… Но только не того, чтобы ее отпустить.

Пробираюсь через людской поток и устремляюсь вверх по лестнице. Четвёртый этаж, восемнадцатый кабинет…

Спасибо за наградки и комментарии, мне очень приятно! Спасибо моей читательнице Маргарите за коллаж)