Текст книги "Влюбленная. Гордая. Одинокая"

– Таисия Алексеевна жила на одной лестничной площадке с убитой Лопухиной. Очевидно, она увидела Чернова, выходящего из квартиры Марианны. Слушай, Анвар… Как бы у нас одним трупом не стало больше! – вытянув губы в букву О, протягивает Винник.

– Нет, нет, Сергей. Я уверен, что Лебедева жива. Она целенаправленно писала анонимки, подставляя Боголюбова. Думаю, Чернов щедро заплатил ей за молчание и велел скрыться на время суда.

Винник хватает папку и судорожно перебирает страницы. Заключения судебного медика, данные сотового оператора, протоколы допроса, экспертиза криминалистов… Листы мелькают в руках капитана, как шарики у жонглера.

– Нашёл. – Выхватывает он документ, шелестя бумагами. – Смотри, Анвар! Алиби Чернова подтвердила Лебедева. Она сказала, что на протяжении лекции сидела рядом с Никитой Андреевичем. Тебя ни на какие мысли это не наводит?

– Ещё как наводит! – Чётки в руках Анвара стучат быстрее. – Вопрос в том, зачем она это сказала? Наверняка ты не спрашивал о Чернове, так как подозревал Боголюбова. Я прав?

Винник виновато опускает голову и согласно кивает. Убийца крутился у него под носом, а он занимался черт-те чем! Черт знает чем – столько времени!

– Анвар, я сейчас оформлю приказ об аресте Чернова. Поедешь со мной на задержание? – в голосе капитана слышатся решительность и злость к преступнику. И, пожалуй, капля вины к самому себе…

– Конечно. – Отвечает Гиреев и тянется за курткой. – Не забудь договориться с судьей о внеплановом слушании дела.

Глава 28.

Любаша.

Человек – удивительное существо. Он привыкает ко всему, устаёт бояться, смиряется, подстраивается. Мимикрирует… Нехорошее слово, обозначающее в моем понимании лицемерие. Я перестала бояться будущего, смирилась с окружающей действительностью и ролью матери-одиночки. Буду жить, как тысячи женщин во всем мире и растить малыша, изредка вспоминая его папашу. Хотя нет, вру – каждую секунду вспоминая… Голос Винника в динамике не вызывает привычного дрожания коленок и ледяного, царапающего нутро, страха. Мне, правда, все равно… Большего унижения, чем я пережила в суде, сложно представить.

– Любовь Петровна, суд назначил внеочередное заседание по ходатайству прокуратуры. – Говорит он взволнованно и сбивчиво.

Прошло только семь дней. Выходит, у следствия появились новые факты, доказывающие вину Боголюбова или, напротив, оправдывающие его.

– Конечно, Сергей Владимирович. Если мои показания необходимы, я…

– Ещё как нужны!

Сбрасываю звонок дрожащими пальцами, боясь поверить в чудо… Слишком рано и неправдоподобно.

Плевать, как оценят мой наряд близкие Мира: удобство и комфорт сейчас для меня важнее всего. Высоким шпилькам я предпочитаю сапожки на низком каблуке, а брючному костюму с тугим поясом – вязаное женственное платье до колен. Не поверите, я даже краситься не могу. Внутри меня живет некий чувствительный радар, улавливающий запахи и заставляющий тело откликаться тошнотой. Пудра, румяна, помада – абсолютно все вызывает рвотный рефлекс.

Паркуюсь возле суда и впархиваю через широкие двери в просторный холл. Стряхиваю снег с шапки и меховой опушки капюшона, столкнувшись в гардеробе с Александрой Георгиевной. Впервые вижу любимого доктора такой подавленной и виноватой. Она неловко, словно опасаясь немилости, сжимает мое предплечье и шепчет глухо:

– Прости меня, Любочка. Не думала, что тебе придётся пережить такое…

– Вы не виноваты, Александра Георгиевна. Это все этот… мерзкий адвокатишка. А вы, вы…

– Я им дам «психически больная»! – потряхивая кулаком в воздухе, шипит Савская. – Ты у меня самая здоровая, Любаша! Всем бы такими стойкими быть! Оптимистичными, смелыми, сильными!

Мне хочется закрыть глаза, чтобы спрятать бурлящую в них боль… Потому что, вид Мира, сидящего в клетке и закованного в наручники, ничего, кроме боли, не приносит.

Как столкнувшиеся метеориты, наши взгляды друг на друга взрываются новой порцией ослепительной боли. Я глубоко вздыхаю и опускаю глаза в пол… Савская по-дружески поглаживает меня по плечу и тихонько охает.

Слова прокурора Фёдора Линчука заставляют меня встрепенуться. Хочется хорошенько прочистить уши и попросить его повторить. Это точно говорит сторона обвинения?

– Подсудимый Боголюбов утверждает, что возле тела убитой девушки лежала пуговица. Оперативники нашли улику в результате повторного обыска кабинета и придомовой территории. – Линчук поднимает руку, демонстрируя запечатанную в контейнер пуговицу.

– Фёдор Леонидович, находка не имеет прямого отношения к преступлению. – Возражает судья Борцова, нежно поглаживая блестящий молоточек.

– Протестую. – Решительно звучит голос адвоката Гиреева. – Боголюбов видел пуговицу на полу кабинета, а оперативники нашли ее на козырьке под окном ординаторской. Это доказывает, что убийца целенаправленно унёс улику, чтобы отвести от себя подозрения.

– Принимается. – Соглашается судья. – Продолжайте, Фёдор Леонидович.

– Анализ телефонных разговоров убитой показал, что тайный номер, по которому звонила девушка, принадлежал Никите Чернову. Именно его Лопухина пришла шантажировать. Свидетель Яна Осипова подтвердила, что тоже связывалась с Черновым по этому номеру. К тому же после вечеринки в клубе «Сорренто» Никита и Марианна уехали вместе. Уважаемый суд, вот заверенные Осиповой показания. – Линчук протягивает документы секретарю суда.

– А что сам Чернов говорит по этому поводу? – вскидывает бровь Борцова.

– Его местонахождение неизвестно. Чернов объявлен в розыск. – Сухо произносит Линчук.

Борцова выглядит уставшей и недовольной. Намеки прокурора на невиновность Мира слишком прозрачны, чтобы не замечать их.

– Есть ещё что-то? Кроме пуговицы? Господа, вы же понимаете, что пуговица – так себе аргумент против отпечатков пальцев на ноже?

Мир выглядит опустошенным. В его равнодушном, измученном взгляде сквозит неверие. Судя по всему, он тоже устал бояться и надеяться. На миг кажется, что он не слышит людей, решающих его судьбу.

– Позвольте, ваша честь. – Встаёт Гиреев, по-доброму переглянувшись с Линчуком. Черт, да эти ребята заодно! – Камера наружного наблюдения установила, что Никита Чернов отлучался с лекции для сотрудников. В своих первоначальных показаниях доктор Чернов уверял, что не покидал лекционного зала. Кстати, медсестра Лебедева подтверждала слова Чернова, хотя следователи прямо не спрашивали об этом. Скорее всего, медсестра – сообщница предполагаемого убийцы.

Воздух становится тяжелым и потрескивающим от напряжения. Едва слышный гул голосов прокатывается по залу. Это же волшебство? Или мне кажется?

Мир приосанивается и словно оживает, с интересом взирая на Гиреева.

– Уважаемый суд. Повторный допрос сотрудников больницы установил, что в день убийства доктора Чернова видели возле крыльца заднего входа. Грузчик Марченко и кухрабочая Филипенко принимали привезённые к обеду продукты. – Обволакивая пространство низким, уверенным голосом, произносит Анвар. – Сторона защиты ходатайствует о признании криминалистических экспертиз недопустимыми доказательствами и исключении их из материалов уголовного дела. Прошу снять с подсудимого Боголюбова обвинения по статье 105, части первой УК РФ и освободить из-под стражи в зале суда.

Зал походит на море во время шторма. Люди вздыхают, взволнованно охают, молитвенно прижимают руки к груди. Шестаки, сидящие в первом ряду по соседству с Михаилом Боголюбовым, счастливо обнимаются. Руслан жмёт руку Боголюбову старшему, преждевременно радуясь победе.

– Любаша, все будет хорошо. – Обнимает меня Александра Георгиевна. – У суда достаточно доводов, чтобы отпустить мальчика. Ты видишь, нас с тобой даже не вызывали!

Линчук переговаривается с Гиреевым. Выглядит он взволнованным и сбитым с толку. Анвар вытаскивает из кармана пиджака чётки и начинает их судорожно перебирать. На лице Гиреева ядовитым бутоном расцветает растерянность. Что же там случилось? Линчук встаёт с места и подходит к судье. Борцова важно наклоняется, слушая прокурора, поджимает губы, недовольно качает головой. Что-то говорит Линчуку в ответ, отчего он краснеет, напоминая провинившегося школьника. Судья небрежно взмахивает кистью, прогоняя Фёдора Леонидовича к трибуне.

– Тишина в зале! – кричит Борцова. – Суд удаляется в совещательную комнату для принятия решения!

Минуты тянутся, как резиновые. От волнения перед глазами пляшут чёрные мушки, живот скручивает приступом тошноты. Похоже, бешеное биение моего сердца слышится на расстоянии.

– Мне плохо, Александра Георгиевна. – Шепчу, схватившись влажной ладонью за подлокотник.

Головокружение превращает близлежащую действительность в карусель. Цветные кадры мелькают перед глазами подобно ярким вспышкам. Савская мочит носовой платок водой из бутылки и обтирает мое посеревшее жалкое лицо.

– Любаша, надо потерпеть. Ещё одну минутку…

  По залу разносится звук тонких каблучков секретаря суда. Она суетливо шуршит бумагами, затем подходит к микрофону:

– Встать, суд идёт! Оглашение приговора!

Послушно поднимаюсь с места, чувствуя, как мной завладевает предательская дрожь.

– Суд постановил: признать Боголюбова Мирослава Михайловича в совершении преступления по статье 105, части первой Уголовного кодекса Российской Федерации невиновным. Подсудимого освободить в зале суда. Уголовное дело вернуть в прокуратуру на доследование.

Зал взрывается аплодисментами. Я бессильно опускаюсь на кресло, закрыв лицо руками. Стираю слёзы влажным платком и украдкой смотрю на Мира… С одной стороны Боголюбова обнимает отец, с другой – Дианочка. Мир тоже плачет. Скупо, по-мужски, смахивая струящиеся из глаз слёзы радости.

Чужой мужчина, чужая радость, не моя… Мирослав даже не смотрит в мою сторону. Обнимается поочередно с подошедшими коллегами: профессором Марьевым и медсёстрами отделения. Заметив это, Савская тихонько выводит меня из зала и тащит к туалетным комнатам.

– Умывайся, детка. Все остальное – потом. Пусть мальчик отойдёт от всего этого кошмара.

Я согласно киваю. Холодные струи касаются разгоряченных щёк. Пью воду, чувствуя, как ко мне возвращаются силы. Потом… Александра Георгиевна права – мы поговорим позже. Шаги отдаются звонким эхом от стен широких коридоров. Бреду к гардеробу, понуро склонив голову, едва поспевая за Савской.

– Люба!

Надо же, Рябинин! Я его и не заметила в зале. Все-таки пришёл поддержать друга! А Лисёнок третий день лежит на сохранении в больнице.

– Богдан, ты тоже здесь? Что-то случилось? – выдавливаю не своим голосом. Савская тактично отходит, давая нам поговорить.

– Зачем ты ушла? Для него ничего не значит эта девушка, слышишь?

– Мне нужно на работу, не волнуйся ты так. – Улыбаюсь вымученно. – Боголюбову сейчас точно не до меня… Богдан, а ты не знаешь, что произошло? Анвар как-то странно перешептывался с Линчуком.

– Знаю, Любаш. Никиту Чернова нашли мертвым в собственной квартире. Два ножевых ранения в живот. Значит, убийца на свободе. Это сыграло ключевую роль в приговоре.

С трудом подавляя ужас, я благодарю Рябинина за новости и скрываюсь в лабиринтах коридора…

А любовь в следующей главе)))
Глава 29.

Мирослав.

– Сынок, поедем скорее отсюда! Руслан забронировал столик в загородном ресторане. Посидим, поешь хоть нормально… – отец сосредоточивает во взгляде всю жалость, на которую способен.

– Пап, мне в другое место нужно… Поезжайте без меня, хорошо? – виновато опускаю глаза и высвобождаюсь из объятий. В голове по-прежнему звучат слова судьи: «Невиновен… Освободить в зале суда».

У папы такой вид, будто он сейчас лопнет. Взорвется от негодования, непонимания и сожаления от потерянных на адвоката денег.

– Поедешь к этой… деревенской простушке? Ты бы видел, как они живут, сынок. Там же одно быдло. – Шипит он, брезгливо поджимая губы.

Во мне вспыхивают искры негодования и гнева. Выходит, он ездил просить Любу отказаться от показаний? Нет, не так: пытался купить по совету Долецкого. Иначе, как объяснить его предвзятое мнение о деде Никите и отце Любы?

– Не смей, слышишь? – удерживая пожар внутри, выдавливаю я. – Никогда больше не смей говорить об этих людях такое.

Отец молча кивает и отступает, не в силах выдержать мой острый, как клинок, взгляд. Я опускаю руки в пустые карманы. Денег на такси нет. Вещи, документы, ключи от машины и телефон остались в СИЗО. Дураку понятно, что просить об одолжении Шестаков – глупость. Представляю вытянутые физиономии Руслана или Дианочки, после того как я озвучу адрес банка, где работает Люба! Однако, судьба благосклонна ко мне сегодня. Ее щедрые подарки сыпятся на меня как из рога изобилия. Выхватываю из толпы высокую фигуру Рябинина, замершую на входе. Я торопливо прощаюсь с Шестаками, поблагодарив Руслана за помощь, не глядя подписываю предложенные прокурором документы, и… вырываюсь на свободу. Чувствую себя птенцом, упавшим из гнезда и впервые расправившим крылья… Я свободен. Свободен. И счастлив.

– Рябинин, увези меня отсюда. – Прошу Богдана, встречая на полпути его дружеское объятие. – Отвези меня к Любе.

Пыльные коридоры суда душат, и я шагаю, как солдат на параде, стремясь поскорее выбраться из этого места и навсегда перевернуть страницу моей страшной жизненной истории. Глубоко вдыхаю холодный воздух, подняв голову к серому зимнему небу.

– Боголюбов, не торопись, друг. – Остужает мой пыл Рябинин. – Сначала я отвезу тебя домой. Тебе нужно помыться и побриться. Черт, Мир, от тебя воняет тюрягой!

Богдан прав. Как же я сам не заметил? Тот ещё жених! Бентли Богдана мчит по расчищенным городским трассам. Мимо мелькают привычные пейзажи: яркие вывески, деревья, оплетённые проводами подсветки, замёрзшее озеро возле Лебедянского парка. Я открываю окно настежь и чувствую, как сердце до краев наполняется свободой. Вот она – моя настоящая жизнь! Простая, скучная, счастливая…

– Боголюбов, понимаю, времени у нас нет, но, может, Макдональдс? Только не ври, что ты не голоден. – Хитро протягивает Рябина, сворачивая к МакАвто.

– Ты гений, Рябинин. Я и о голоде позабыл. – Рассеянно чешу заросшую макушку.

– Верю. Но лучше будет, если ты поешь. Думаю, силы тебе пригодятся. – Ухмыльнувшись, добавляет он.

– Иди в баню, провидец!

По пути к дому мы заезжаем в СИЗО. Если бы не оставленные ценности, ничто не заставило меня добровольно вернуться в это учреждение.

Квартира встречает тоскливым безмолвием и пылью на полках. Любопытная консьержка так и не поняла, по какой причине меня так долго не было. Бормотала про какие-то медицинские конференции, а я тактично кивал в ответ. Оставляю чемодан в прихожей и, не теряя времени, сбрасываю одежду и иду в душ…

«Любочка, Любаша…» – произношу ее имя, смакую, как ягоду на языке, наслаждаясь свежестью и вкусом. «Лю-ба-ша», – повторяю, чувствуя, как оживает заторможенное, ржавое сердце. Я живу, когда она рядом. Дышу, зная, что увижу ее. Плевать, если роман с Максимом окажется правдой, и отец ребёнка не я… Я выхлопотал у судьбы свободу и новую жизнь. Я не имею права сдаться. Пусть скажет мне все в лицо, прогонит, отрезвит ледяной пощёчиной равнодушия или обиды – теперь я выдержу все. Я заплатил слишком высокую цену, чтобы понять это…

Задыхаюсь от волнения и быстрого бега, поднимаясь пешком на четвёртый этаж. Дрожащая ладонь опускается на металлическую ручку. Нетерпение рвётся наружу, лишая меня твердости, и я толкаю дверь и вваливаюсь в кабинет Любаши без стука. Возле письменного стола стоит, чуть склонившись, Федорцова, прижимая папку к груди, а справа от неё тот самый парень – Макс. Определенно, у вихрастого блондина в строгом костюме есть преимущество передо мной – заросшим и исхудавшим бывшим зэком в джинсах и рубашке.

– Можно? – хрипло выдавливаю я, столкнувшись взглядом с Любой. Ее губы раскрываются в немом вопросе.

– Да. – Максим отвечает вместо ошеломлённой Любаши. – Поздравляю. Я рад, что все закончилось.

Теперь моя очередь удивляться. Молча жму парню руку и, попрощавшись, провожаю взглядом покидающие кабинет фигуры коллег.

– Люба… – меня притягивает к ней, как магнитом. Толкает неведомой силой в ее объятия. – Любочка…

Захватываю девчонку в кольцо своих рук, едва за сотрудниками банка закрывается дверь. Опускаю голову к ее макушке и вдыхаю запах волос, как грёбаный маньяк. Моя, моя, моя…

– Мир, я… Я… не могла по-другому. Ты понимаешь?

В приглушенном свете настольной лампы ее глаза сверкают, как начищенный хрусталь. В них плещутся вина и боль, страх, ожидание… Ее ладошки покоятся на моей груди, а потом ползут вверх, коснувшись щеки. Она гладит меня, касается разгоряченной кожи прохладными подушечками и виновато шепчет:

– Прости меня, Мир. Прости за…

– Люба, я люблю тебя. Люблю, слышишь?

Она всхлипывает и тянется ко мне, глотая слёзы. Без промедления накрываю пухлые губы своими и раскрываю их языком. Делаю то, о чем мечтал холодными ночами в СИЗО – целую и согреваю в своих объятиях. Внутри взрывается яркий фейерверк эмоций, когда Люба расслабляется и тихонько стонет. Ласкает меня в ответ, жаля губы кончиком языка. Ее возбужденные соски впиваются мне в грудь через тонкую ткань вязаного платья, превращая мое самообладание в горстку пыли. Хочу ее… До безумия, до дрожи в коленях…

– И я тебя люблю. – На миг оторвавшись, выдыхает она. – Но я забыла спросить: а как же твоя невеста?

– Перепелкина, только ты могла вспомнить о Дианочке в такой момент. – Лениво улыбнувшись, прижимаю девчонку к себе. Ласкаю губами ее шею, с наслаждением впитывая затуманенный страстью взгляд Любаши.

– Боголюбов!

– У меня есть только одна невеста, и зовут ее Люба. – Посерьезнев, отвечаю я.

– Мир, ты что мне предложение делаешь? – ее щеки вмиг опаляет румянец.

– Ну как, Любаша, ты готова осчастливить одного рыжего красавца?

– Засранца, ты хотел сказать? – улыбается Люба и сразу же припадает к моим губам. Целует, гладит мое лицо, а я чувствую привкус ее слез во рту. И привкус бессовестного, бездонного счастья…

– Скажи «да», родная. Я сделаю тебя счастливой.

– Да, дурачок. Ну конечно, да! – смеётся она, а потом кладёт мои ладони на свой живот. – Он твой. Я… я так боялась, что откажешься.

– Не бойся, Любаша. – Не своим голосом отвечаю я, пытаясь прогнать непривычное, вмиг завладевшее мной, умиление. – Бери паспорт, Перепелкина. Едем прощаться с птичьей фамилией.

Перепелкина меня убьёт, когда узнает. Соглашусь, я поступил опрометчиво и нечестно, но… Я очень боюсь потерять Любу. Соломон Карлович – директор ЗАГСа, выполняет мою просьбу с присущей ему деловитостью. Он поправляет очки в крупной пластиковой оправе и прилизывает жидкие пряди расчёской. Одарив Любашу ласковым, почти отеческим взглядом, Соломон уносит наши паспорта в неизвестном направлении и возвращает через минуту.

«Как хорошо, Мир! Я всегда мечтала о свадьбе весной!» – протягивает мой пончик, столкнувшись с удивленным, исказившимся от ужаса, лицом Соломона Карловича. Документы в дрожащей кисти облапошенного директора подрагивают, и я спешу убрать их куда подальше. Да, я обманщик! Я женился на своей невесте, позабыв сказать ей об этом.

– Приходите за пятым, Соломон Карлович! – подмигиваю директору и тороплюсь увезти Любашу домой. К моему счастью, Сара Марковна – его супруга, предпочитает рожать только у доктора Боголюбова.

Любаня набрасывается на меня, как тигрица, едва мы влетаем в прихожую. Целует, гладит прохладные с мороза щеки, расстегивает молнию куртки…

С наслаждением подхватываю ее игру: разматываю длинный вязаный шарф, согревающий ее шейку, сбрасываю с плеч Любаши куртку. Люба наклоняется, чтобы расстегнуть молнию сапожек, но я опережаю ее – опускаюсь на одно колено и разуваю…

– Мир… – шепчет она, полным удивления голосом. – Я и сама пока могу.

– А я не хочу, чтобы сама… Слышишь, Боголюбова? Теперь у тебя есть я.

Подхватываю ее на руки и тащу в свою холостяцкую спальню – святое святых, куда не ступала ни одна женская нога. К слову, дальше дивана в гостиной я их не пускал.

– Я ещё не Боголюбова. – Вскинув подбородок, отвечает Любаша.

«Боголюбов, тебе сегодня влетит», – прогоняю тревожную мысль и снимаю с рыжика платье. В глазах девчонки пляшут чертики ответного желания. На щеках расцветает румянец, дыхание учащается… Да, пончик, всегда будь для меня такой: возбужденной и стонущей…

– Я тебя люблю, Любаша. Я должен был сказать это тебе ещё там, в домике на берегу горной реки. Тогда ничего бы не случилось… – шепчу хрипло, погружаясь в неё. – Как я скучал… Я так тебя хочу…

Любаша не отвечает: она словно парит в параллельной реальности, состоящей из неприкрытого удовольствия.

Люба расчерчивает кожу на моих плечах напряженными ноготками и подаётся вперёд. Обжигает горячим дыханием шею и стонет мое имя. Я двигаюсь осторожно, медленно, хотя страсти во мне хватит, чтобы взорвать к чертовой матери многоэтажку. Мы сплетаемся руками, ногами, смешиваем дыхание друг друга, соединяем биения сердец. Одна плоть, одна судьба… Моя девочка, моя… Жена. Иногда жизнь дарит подарки, которых не ждёшь. И не заслуживаешь.

– Мир, пожалуйста. – Ее ладошки хаотично скользят по моей влажной спине, заставляя ускориться. Напрягаюсь всем телом, замираю, впитывая ее наслаждение, плещущееся на дне карих глаз. Заглушаю ее громкий и надсадный крик поцелуем, и застываю на мгновение, изливаясь в неё.

– Боголюбова, ну ты даёшь. – Шепчу хрипло, слизывая капельки пота с ее верхней губы. – Не удивлюсь, если соседи пожалуются на нас управдому.

– Иди ты, Боголюбов. Ты сам виноват. И вообще, Мир, ты… Ты… – она перебирает мои волосы, стыдливо пряча лицо в изгибе моей шеи.

– Великолепный любовник, ты хотела сказать?

– Что-то типа того. И очень скромный!

За окном сгущаются сумерки. В свете ночника кожа Любы напоминает расплавленное золото. Мы блаженствуем, напрочь истратив силы. Любаша сидит на моих бёдрах, а я лениво перебираю ее длинные шелковистые пряди, глажу плечи.

Не могу отвести взгляда от ее пухлых губ, больших, налитых грудей, с трудом умещающихся в моих ладонях. Определенно беременность к лицу моей жене. Странно, но чувство голода не проходит, а становится только сильнее.

– Люба, мне нужно кое в чем признаться. – Заправив прядку ей за ухо, протягиваю я.

– Что случилось? – с тревогой в голосе спрашивает она. Сбрасывает мои руки с плеч и прикипает к лицу строгим взглядом.

– Загляни в свой паспорт.

Она подозрительно сощуривает глаза и, обернувшись простыней, шлепает в коридор. Соседи совершенно точно пожалуются управдому, потому что возмущённый вопль Любаши слышится на весь подъезд.

– Я тебя убью, Боголюбов! Как ты посмел лишить меня свадьбы?! Я же так мечтала! Черт! – в меня летит большая подушка. – Я даже платье выбрала из каталога Алиски Рябининой!

– Послушай, не кипятись! Свадьба будет. В любой день, когда ты захочешь. – Прижимаю девчонку к себе, используя древний мужской способ закрыть женщине рот – целую ее. – Мы сыграем свадьбу, поняла? Шикарную, самую лучшую, такую, какой ты ее себе представляла. Я… я просто боюсь тебя потерять.

Отвожу глаза, не выдерживая ее пристального, проникающего до костей взгляда. Похоже, я понял секрет обольщения моего пончика.

– Я тебя люблю. – Надтреснутым голосом произносит Люба и прижимается ко мне. – И тоже боюсь потерять. Но это не значит, что тебе все сойдёт с рук! Ай, щекотно, Боголюбов! Подожди, я же маме ничего не сказала!

– Хочешь, я сам поговорю с ней?

Любаша качает головой, приосанивается и, к моему удивлению, встаёт с кровати. Расхаживает по комнате, пробуждая во мне сразу два желания – заключить ее в объятия и рассмеяться. Ну, честное слово, она выглядит забавной в моей цветастой простыне.

– Мамуля! Нет, ничего не случилось. Я тут просто… в некотором роде… я… замуж вышла. Да, за Боголюбова, мама. Да, очень его люблю, ты же знаешь! Мамочка, не плачь, пожалуйста.

– Вера Николаевна, не волнуйтесь, мы приедем завтра. – Выхватываю у Любаши трубку, слушая всхлипывания своей тещи в динамик. – Спасибо за поздравления. Да, по-настоящему расписались. И, кстати, она теперь Боголюбова!

Я сбрасываю звонок и опрокидываю Любашу на кровать. Вернуться к приятному занятию мешает входящий вызов на мой телефон. Настроение опускается до нуля, когда я слышу голос капитана Винника…