Текст книги "Влюбленная. Гордая. Одинокая"

Вот такие дела(

Глава 15.

Любаня.

Разгоряченные, с красными щеками, мы волочим «ватрушки» по сверкающему в лунном свете снегу. Луна видится мне огромной серебристой снежинкой или молочной кляксой. Хотя нет, она скорее походит на свернувшегося в клубочек белого кота.

– Ты накаталась, Перепелкина? – спрашивает Мир, возвращая мое внимание к себе.

– Да, спасибо. – Улыбаюсь я.

– И наелась? Ничего не хочешь больше? Мы могли бы выпить кофе. С пончиками, например.

– Иди к лешему, Боголюбов!

Он крепко сжимает мою ладонь, стараясь согреть. Варежки насквозь промокли и промёрзли, и я безрезультатно пытаюсь впихнуть их в карман.

– Замёрзла совсем. – Шепчет хрипло, а бабочки в моем животе  только от его голоса склоняются в почтительном кивке.

Боголюбов открывает дверь ключом и пропускает меня вперёд. По-хозяйски включает свет и забирает из моих рук мокрые варежки.

– Отдельная спальня в твоём распоряжении. Все, так как ты хотела, Любаш?

– Д-да.

– Спокойной ночи.

– И тебе…

Боголюбов думает, что я стану бросаться на него? Не на ту напал! Та Люба осталась в прошлом. И признание в любви он больше никогда не услышит. Пока не произнесёт его сам! Я разуваюсь, снимаю куртку, и важно шествую в комнату, обернувшись и мимолётно взглянув на парня. Но этого мгновения, вспыхнувшего и отлетевшего прочь, хватает, чтобы понять: он винит себя за поспешно сказанные слова.

За окном воцаряется зимняя ночь. Я слегка сбита с толку выбором Боголюбова, но анализировать или угадывать его мотивы нет желания. Он не придёт… И я не пойду к нему. Мысли крутятся в голове яркой кинолентой, не давая уснуть. Я пялюсь в освещённое фонарями окно и ёжусь от холода, примостившись с краю огромной, неуютной кровати. Эх, Боголюбов… Профукал ты своё счастье.

Из прихожей слышится звук телефонного звонка. Запоздало вспоминаю, что забыла смартфон в куртке и встаю, на ощупь пробираясь в прихожую, чтобы ответить. Кому там неймется в такой поздний час? Надо же, Алёшка…

– Привет, братик. Почему не спишь? Что-то случилось?

Мальчишка всхлипывает в трубку и бормочет сквозь слёзы:

– Я боюсь делать операцию, Люб. А вдруг я умру?

– Родненький, ну что ты такое говоришь? Сейчас же выброси эти глупости из головы! Где мама?

– Спит. – Всхлипывает он.

Чувствую, как предательские слёзы выступают из глаз. Я увязла в личном и позабыла о близких. Да что там говорить – обо всех позабыла. Алёшка голосит в трубку так, что его вопли слышатся на расстоянии метра.

– Не плачь, Алёшенька, прошу тебя. – Шиплю в трубку, боясь разбудить Мира. Почему-то сомнений в том, что парень спит, у меня нет: память услужливо подбрасывает воспоминание о ночном дежурстве Боголюбова. К тому же он сам отправил меня в спальню и пожелал спокойной ночи.

Рассказываю Алеше смешную историю из его детства, когда он обмазался грязью из лужи и напугал маму. Он всхлипывает, а потом хихикает тихонько.

– Спи давай, шутник. – Прощаюсь с братом, удостоверившись, что он успокоился.

Я сбрасываю вызов, чувствуя кожей приближение Мира. Даже в звуке его шагов ощущается нетерпение, как и в сбившемся, вспоровшем тишину, дыхании. Воздух потрескивает от напряжения. Звуки исчезают, растворяются в гулких ударах моего сердца. Время останавливается, замирает, отсчитывая секунды до моего освобождения. Нашего освобождения… По спине вмиг прокатывается горячая волна, когда его руки мягко опускаются на плечи.

– Что случилось, Любаш? Кто звонил?

– Алёша боится операции. – Вздыхаю я, встречаясь с горящим взглядом парня.

Мир молчит, а потом впечатывает меня в грудь, обнимает так крепко, что я едва дышу.

– Любочка, Люба… – порывисто целует шею, скулы, лоб. – Пожалуйста, скажи «да»! Я такой дурак! Не знаю, что на меня нашло… – стонет он хрипло, лаская мое тело через ткань сорочки. Я  прилипаю к нему и целую, посчитав такой ответ наиболее убедительным.

– Люба, скажи. – Отстраняется он.

– Мир, если ты остановишься, я сброшу тебя с моста в горную реку.

Он удовлетворенно рычит и, подхватив меня на руки, несёт в свою комнату. Ступни касаются пушистого прикроватного коврика, когда Мир отпускает меня. Полная луна любопытно заглядывает через панорамное окно, раскрашивая комнату серебристо-голубоватым цветом. Мы видим друг друга так отчетливо, как если бы сейчас был день.

Его горячие пальцы дрожат от нетерпения. Мир осторожно спускает бретельки сорочки с моих облитых лунным светом плеч. Шелковистая ткань бесшумно падает к ногам. Боголюбов оседает на колено и стягивает с меня кружевные (новенькие, хранимые для подходящего случая) трусики.

– Люба… – горячее дыхание шевелит прядь у виска, пробуждая в животе уснувших бабочек. Я стою перед ним обнаженная – телом, мыслями, чувствами, оголенными, как провода. Уязвимая.

– Я дурею от тебя, рыжик…

Он трогает мои волосы, перебирает их, вдыхает аромат тяжёлых шелковистых прядей, словно играет ими… Касается моего лица дрожащими, голодными пальцами, водит губами по щекам и скулам, но не целует, медлит… Мир играет с нашим общим желанием, смакует, растягивает удовольствие. Познаёт меня. Как если бы я была его женщиной. А я принимаю его прикосновения, удивляясь внезапной мысли – как одни и те же руки могут разрушить и исцелить? Оживаю под жадными касаниями мужских пальцев, впервые за долгое время чувствуя себя настоящей.

Сердце заходится от волнения. Глаза парня блестят в лунном свете, и я смотрю на то, как Боголюбов задерживает дыхание и останавливает на мне взгляд. Взираю на него и не вижу лжи… Только нежность – невыразимая, плавящая все внутри, огнём сжигающая мои прошлые обиды…

Увитые канатами мышц плечи напряжены до предела, и я, не в силах терпеть муку, касаюсь их. Веду ладони по широкой груди Мира, спускаюсь к рельефному животу, задыхаясь от нарастающего внутри восторга. Обнимаю своего мужчину, прижимаясь к пылающей груди, слыша, как сильно бьется его сердце.

Он стискивает меня в объятиях, заключая в замок своих рук, и шепчет, уткнувшись подбородком в макушку:

– У меня съехала крыша от тебя, Перепелкина.

Мир выпивает мое дыхание, приникает к губам, как к единственному источнику, способному утолить его жажду. Ладони парня накрывают в долгожданной ласке груди, пальцы теребят соски, а я чувствую, как по телу проносится ток.

– Мир…

– У меня не было секса чёртову уйму времени, Любаш. Я не продержусь и десяти секунд. – Произносит он хрипло.

– Я тоже.

– Маленький ненасытный пончик. – Мир опрокидывает меня навзничь, на мягкую, широкую постель и накрывает собой: возбужденный, шепчущий на ухо нежные пошлости, от которых дрожит все тело.

Его руки и губы везде… Ласкают, мнут, гладят, заставляя стонать и извиваться, выгибаться навстречу смелым прикосновениям.

– Я хочу тебя… – шепчу бессвязно, совершенно опьяненная от его ласки. Я широко распахиваю ноги и впиваюсь в плечи Мира, пока он ласкает языком горошинки сосков.

Он отстраняется от меня на длинную минуту, и я слышу звук рвущейся фольги.

– Сейчас, сейчас, Люба. Я не могу больше рисковать тобой.

Не отрываясь от моих губ, он входит в меня, с наслаждением выпивая первый стон удовольствия. С каждым толчком побуждая ещё больше раскрыться для него… Я отдаюсь своему мужчине – отчаянному, сумасшедшему, жадному до ласк, позволяю брать меня так, как ему хочется: трепетно, нежно, а затем яростно, почти грубо, врезаясь на всю длину.

Тело пронзает острое блаженство. Разрушительное, как цунами, неумолимое, яркое. Я слышу свой крик – громкий, надсадный. Мир накрывает мой рот, заглушая поцелуями стоны, а затем возвращает подаренное мне наслаждение, пряча довольный рык во впадинке на шее…

Мирослав.

Сердце переполняет чувство непривычной безмятежности. Согласен, странное ощущение, принимая во внимание, что покоем в комнате за последние два часа и не пахнет. Губы пекут от поцелуев, а по телу весенним паводком разливается удовлетворение. Мне спокойно, когда Люба рядом. Чувство слишком новое и необычное, чтобы рассказать о нем вслух, и я даю себе время свыкнуться. Ее голова лежит на моем плече, а густые волосы рассыпаются по груди. Осторожно веду пальцами вдоль ее позвонков, касаюсь ямочек над поясницей, нежно оглаживаю бёдра.

– Почему ты тогда сбежал? – внезапно спрашивает она.

– Струсил. Испугался ответственности. – Честно признаюсь я.

В темноте глаза Любы возбуждённо горят. Голос дрожит, с головой выдавая ее волнение. Как бы мне хотелось повернуть время вспять и все исправить!

– Люба, прости меня. – Шепчу хрипловатым шепотом. – Я сбежал от себя. Я был не готов к нормальным отношениям. Прости…

Люба водит пальчиком по контурам нарисованного на моей груди сердца и молчит.

– Прости меня, пожалуйста.

– Ладно, Боголюбов. Живи. – Выдыхает она и приподнимается на локтях, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Я хочу сказать, что пересмотрел свои предпочтения. Кажется, я больше люблю пончики, чем яблоки.

Люба смеётся. Непринужденно и счастливо, отпустив прошлое на все четыре стороны. Хочется верить, что это так.

– Я давно заметила, что вы с Рябининым гурманы. Богдан раньше на шоколадных тортах специализировался. Боголюбов, сравнивать девушек с плюшками – это какая-то новая мода?

– Да, пончик. Ты невероятно сладкая, я говорил тебе? Румяная, пышная, сдобная… Ай, Перепелкина, больно же!

За окном брезжит рассвет. Солнце просачивается через щели портьер, расчерчивая деревянный пол оранжевыми лучиками.

Все, как ты хотел, Боголюбов: новый день и полная надежд новая жизнь. И девушка рядом – растрепанная после ночи любви, с припухшими губами и горящими глазами, прекрасная, манящая рыжая бестия.

– Ты похожа на рассвет, Любаша. Такая же тёплая, светлая и рыжая. – Смущаю ее неожиданным комплиментом и снова тянусь к истерзанным от поцелуев губам.

Ласкаю шею, нежно прикусываю ключицы, разжигая тлеющий внутри пожар неостывшего желания. И она встречает меня… Подается вперед, гладит ладонями плечи, царапает кожу напряжёнными ноготками. Я задыхаюсь от шелеста ее горячего дыхания и прикосновения нежных губ, замираю от предвкушения долгожданного освобождения.

– Я хотел тебя, Люба, ты слышишь? Хотел. Не из жалости или благородства, как ты все это время думала. – Отрываюсь от ее губ, чтобы признаться.

– Я же тогда была… ну…

– Аппетитная, мягкая и вовсе не толстая. Поняла, Перепелкина?

Я прихватываю ее соски, обвожу языком ареолы, пробуя ртом приятную тяжесть ее роскошных грудей. Опускаю голову к мягкому животу, нетерпеливо оглаживаю бока и развожу бёдра навстречу своей жажде.

– Боголюбов, ты что делаешь? Прекрати немедленно. – Испуганно бормочет рыжик, напряжённо сжимая мои плечи.

– Я хочу попробовать тебя.

– Ты извращенец?

– Да, а ты сомневалась?

– Мир, это же как-то… это ведь слишком… а-а-ах!

– Прекратить, говоришь?

– Только посмей, Боголюбов.

А потом она засыпает, доверчиво прижимаясь спиной к моей груди, позволяя перебирать ее тяжелые длинные волосы, убаюкивать. Я обнимаю ее и, уступив усталости, смыкаю веки и шепчу куда-то во Вселенную:

– Я хочу быть с тобой…

Глава 16.

Любаня.

Боголюбов – моя мечта, ставшая явью… Или пока только мечта? Я боюсь поверить его нежным словам, страстным губам и рукам,  жгучему взгляду, полному желания и обожания. Страх отравляет чувство безграничного счастья, щекочущего грудь. Да, я боюсь подняться в небеса и камнем свалиться вниз, в холодный колодец разочарования и боли.

Мир едет медленно, растягивая время до нашей разлуки, и сжимает мою холодную кисть.

– Любаша, Любочка. – Повторяет чуть слышно, словно перекатывая имя на языке.

– Боголюбов, это шестое «Любаша» за последние пять минут. – Чопорно произношу я. – Тебе так нравится мое имя?

– Да, пончик. Мне нравится. Все нравится… Имя… и ты.

Городские высотки врезаются в толщу яркого зимнего неба. Черт, как же быстро мы доехали! Не желаю расставаться, не хочу больше без него ни одной минуты… Я люблю его и хочу поверить, что чувства взаимны, и увлечённость Мира не улетучится, как туманная дымка на рассвете.

– Любаша, ты молчишь всю дорогу. Я что-то не так сделал, рыжик?

«Да, я боюсь признаться в том, что изменит привычную жизнь навсегда», – мысленно произношу ответ. Я почти уверена, что наши совместные «дебаты» в моем кабинете оставили после себя след.

«Я жду малыша. Я беременна. Ты скоро станешь папой», – что из этого напугает Боголюбова меньше всего?!

– Просто… мы ещё не расстались, а я уже скучаю. – Прочистив горло, отвечаю я. Прячу от парня взгляд, словно провинилась в чём-то.

– Наша разлука не продлится долго. И не мечтай. – Удовлетворённый моим ответом, отвечает Мир.

Господи, какой же он красивый! Высокий, сильный, мужественный, страстный, сумасшедший… И я люблю его. Как люблю малыша, которым он наградил меня.

– Люба, ты уверена, что тебе нужно сегодня в банк? – Мир пробуждает меня от раздумий. Вздрагиваю, как задремавшая курица на насесте, разбуженная внезапно вспыхнувшим электрическим светом:

– Боголюбов, сегодня рабочий день. Да я и не отпрашивалась… Не хочу наглеть.

– А одежда? Любаш, ты, конечно, прекрасна, но лыжный костюм – это… – строит он снисходительную мину.

– В моем рабочем шкафу висят целых три комплекта подходящей одежды. – Спешу успокоить парня.

Парковка банка заставлена под завязку. На входе теснятся темно-зелёные бронированные инкассаторские машины. Убеждаю Боголюбова, что парковаться и провожать меня до кабинета совсем необязательно, и прошу высадить прямо на проезжей части. Мир недовольно бурчит, но, оглядев вереницу машин и людей, заполонивших улицу, неохотно соглашается.

– Перепелкина, я заслужил право на торжественное изгнание из чёрного списка? – улыбнувшись, произносит он и касается моих дрожащих пальчиков.

– Так и быть, Боголюбов. – Важно отвечаю я, всматриваясь в мигающий зелёный светофор. – Сегодня же удалю тебя оттуда.

– Сейчас. – Кивает он. – Я буду писать тебе разные пошлости. Да, я извращенец, Любаня, а ты сомневаешься?

– Не сомневаюсь, Боголюбов. Пока. – Целую его коротко и, дождавшись красного сигнала светофора, выхожу из машины. Сапожки утопают в раздавленном колёсами грязном снегу, разгоряченные щеки охлаждает морозный воздух. Но не проходит и минуты, как я снова чувствую его приближение. По венам разливается приятное тепло, ноздрей касается любимый запах, который я узнаю из тысячи, а сердце… бьется, как заполошное.

– Люба!

В звуке его голоса растворяются посторонние шумы: скрип дверей, шорох шин по снежной каше, людской гул и урчанье двигателей. Я слышу только его… Отзываюсь, как дрессированная собака Павлова…

– Любочка, Любаша…

Боголюбов взволнован и возбуждён. Бросаю взгляд на стоящую посередине дороги на «аварийке» «бэху». Нетерпеливые водители со свистом тормозят и раздраженно сигналят, кричат или ограничиваются недвусмысленным жестом.

– Мир, что случилось?

– Люба, приезжай ко мне в пятницу. – Он забирает из моих  одеревенелых пальцев спортивную сумку и вкладывает ключи в ладони. – Я хочу, чтобы ты похозяйничала в моем доме. Встретила меня с работы, а я…

– Мир, ты просишь меня убраться в квартире?

– Нет, Любаня. С уборкой я справляюсь сам. – Деловито отвечает он. – А от домашней еды не откажусь. Пожалуйста, Любочка, не говори «нет»… Мы будем общаться, смотреть кино, ужинать и если ты не захочешь, я не посмею настаивать…

– Боголюбов, успокойся. Сейчас от твоей шикарной «бэхи» оторвут бампер.

– Люба, ты приедешь?

Мольба, мольба… В его напряжённом, направленном на меня взгляде, встревоженном голосе. И мне хочется впустить в сердце настойчиво бьющуюся в него веру.

– Ладно, уговорил. Скинешь адрес в сообщении. И ещё: что ты любишь есть?

– Все. – Губы парня расползаются в довольную улыбку.

***

«– Боголюбов, ты шутишь? Двадцать седьмой этаж? Надеюсь, лоджии в квартире застеклены?»

«– Не бойся, булочка. Я спасу тебя от головокружения».

«– Булочка? Пять минут назад я была пончиком!»

«– Румяная, свежая и ароматная булочка!»

«– Ты счастлива, Любаша? Глаза сияют, щеки алеют, а лицо… оно кричит о том, какая ты счастливая! Потому что так глупо улыбаются только потерявшие голову влюблённые дурочки!» – говорю своему отражению в зеркале заднего вида.

Очевидно, мой глубокомысленный монолог не по душе раздражённым, ползущим по городским пробкам водителям: они сигналят и жестикулируют. Наглый усатый таксист на желтой «приоре» бесцеремонно подрезает меня, заставляя ахнуть от неожиданности и страха. Я приосаниваюсь, крепче сжимаю руль и стряхиваю «рыжее» наваждение, пытаясь сосредоточиться на дороге.

Оказывается, я сотни раз проезжала мимо шикарного тридцати этажного комплекса «Ботанический сад». Подумать только, Мир здесь живет! Дом стоит прямо перед входом в центральный парк, а с южной стороны граничит с озером. Открываю шлагбаум пультом управления, идущим в комплекте с ключами, и заезжаю на охраняемую территорию. Паркуюсь на улице, втиснувшись между внедорожников, похожих на крокодилов.

«Квартира триста семнадцать…» – ищу нужный подъезд, повторяя, как мантру давно заученную фразу. Распахиваю дверь и оказываюсь в светлой, пахнущей свежей краской, парадной.

Блестящие двери лифта распахиваются на двадцать седьмом этаже.

Неуверенно проворачиваю ключ в замке и тяну на себя входную дверь. Из прихожей струится приглушённый свет. Мир дома? Странно, ведь минутой назад он прислал мне десятое за последний час «Любочка», сопроводив обращение розовым сердечком.

Мой любопытный взгляд скользит по стенам из необработанного кирпича, «украшенным» размашистыми мазками штукатурки. С потолка свисают лампы на длинных проводах, освещая прихожую и часть просторной гостиной. Лучики электрического света отражаются от плазменной панели, занимающей широкую нишу в стене. Напротив неё – разложенный темно-синий диван размером с мою комнату в родительском доме. Мда, Боголюбов… Ты неплохо подготовился к моему приходу: на небольшом стеклянном столике возле дивана томится покрытая ледяной испариной бутылка шампанского, а рядом с ней, поблескивая хрусталём, стоят бокалы. Расстегиваю пальто и делаю неосторожный шаг вглубь прихожей, звонко цокая по роскошному мраморному полу. Из-под стеклянной чёрной двери в конце коридора струится тонкая полоска света и слышится шум воды.

«Ну что, Любаня, ты готова разнообразить отношения совместным мытьем в душе?» – улыбаюсь ехидненько и снимаю пальто, оглядываясь в поисках вешалки.

Чугунная, изогнутая… она стоит слева от входа, а на ней висит женское красное пальто. Прикипаю взглядом к вещице, перебирая причины ее появления в доме Мира, захлёбываясь от нахлынувших, тревожных мыслей. Усилием воли заставляю себя отвернуться от яркой тряпки и ослаблено опускаю глаза, споткнувшись взглядом о женские ботильоны, аккуратно стоящие на полу.

Господи, что же это? Розовый шарф, сумочка, телефон, ключи от машины – вещи небрежно лежат на узком комоде вдоль стены. Я ничего не понимаю… Что я здесь делаю? Возможно, я ошиблась квартирой. Ну, конечно! Рассеянная влюблённая дура. К тому же беременная. Надо убираться отсюда, пока хозяин или хозяйка не вызвали полицию. Спешно набрасываю пальто, накручиваю шарф вокруг шеи и… вздрагиваю от щелчка открывающейся двери ванной комнаты.

Передо мной предстаёт девушка – красивая и высокая. Белоснежное полотенце слегка прикрывает полукружия небольших грудей. В сознании, как по волшебству, всплывают картинки недалекого прошлого: ее перекошенное от смеха, а потом от любопытства лицо, усмешки Боголюбова и красноречивый рассказ о «бомбовозе».

Диана Шестак, собственной персоной. А, значит, ошибки никакой нет, и я в квартире Мира…

– Привет, подруга, ты к Боголюбову? – усмехнувшись, спрашивает она. Туже запахивает на груди полы коротенького, слегка прикрывающего ягодицы, полотенца и подходит ближе. – Как ты зашла? Хотя нет, не отвечай – копия ключа, так? – она поддевает пальчиком ключи, затерявшиеся в ворохе вещей на комоде. Свои ключи.

В груди просыпается разочарование – мерзкий липкий монстр, покрытый острыми шипами. Он шевелится и сладко потягивается, радуясь долгожданной свободе, и ранит когтями… Так ранит, что я задыхаюсь, не в силах вымолвить ни слова.

– Да расслабься ты! – криво ухмыляется Диана, непринуждённо хлопнув меня по плечу. – По пятницам он трахается со мной. Видимо, наш чудо-доктор заработался и сбился с графика. Выпьешь что-нибудь? Я ужин приготовила, кстати. Он это любит. А что у тебя в пакете? Куриная грудка? Овощи? А-ха-ха!

Диана сыплет вопросами, словно дротиками. Они оседают в сердце, как мерзкая слизь, которую хочется поскорее выплюнуть, избавиться…

«– Я бы не отказался от домашней еды…

– Ты приедешь, Любаша?

– Любочка, Люба…»

И сердечки, сердечки… Лживые, гребаные сердечки, которые он раздаёт всем подряд.

Диана по-хозяйски включает свет на кухне. Застеленный темно-синей скатертью стол сервирован на двоих – в центре покоится тарелка с салатом и контейнер из ресторана с мясным блюдом (очевидно, Диана не сильна в готовке).

– Я, пожалуй, пойду. – Выдавливаю чуть слышно.

– Нет, давай сверим все. – Весело, будто речь идёт о какой-то ерунде, произносит она. – Как он тебя, кстати, называет? – девушка сует мне под нос телефон, демонстрируя переписку с Миром.

Я не хочу читать… Копаться в чужом белье, сверять графики посещений… Что я здесь делаю? Никогда не чувствовала себя такой грязной и использованной. Хочется взять мочалку и тереть кожу до крови.

– Ну вот, смотри: «Кренделёк, жду тебя в пятницу», – важно читает она, а потом разворачивает экран, хвастливо показывая мне сообщения. А я узнаю фотографию Мира на заставке, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

Мне плохо. И если я не уйду сейчас, Дианочке придётся убирать за мной блевотину.

– Я пойду… Хорошего вечера. Вот, возьмите. – Насильно вкладываю мой экземпляр ключей в ее ладонь и тянусь к обжигающе холодной дверной ручке.

– А ты не придёшь разве?

– Нет. Охотно уступаю вам своё место в графике посещений доктора Боголюбова. Мой совет на будущее: создайте общий чат, чтобы согласовывать даты и время со всеми, так сказать, участниками…

Лицо девушки озаряется победоносной улыбкой. Она важно открывает передо мной дверь и с силой захлопывает ее, как только я оказываюсь в подъезде.

Я бегу вниз… Сжимаю дрожащими пальцами шершавые перила, загоняя занозы. Бегу… На воздух, подальше от грязи и мерзости, которые я добровольно впустила в жизнь. Шатаюсь как пьяная и  подворачиваю ноги, едва разбирая дорогу из-за слепящих слез. Оказывается, у воздушных замков тяжелые стены. Они рушатся, больно придавливая к земле тех, кто построил их неумелыми, слабыми руками.

Толкаю скрипучую дверь подъезда и вываливаюсь на улицу, под моросящий холодный дождь. Небо будто обрушивается на меня. Наказывает за глупость и доверчивость, прижимает к земле невидимой, но ощутимой, силой. Я сгибаюсь пополам, держась трясущимися руками за мокрую, покрытую снегом, лавочку.

И меня рвёт. Выворачивает от переполнившей нутро липкой мерзости. Опускаюсь на землю, утопая коленями в жидкой снежной каше, не в силах остановить рвотные позывы. Мне плохо…

В чёрное марево мыслей осколками вклиниваются воспоминания:

«– Что ты решила, Любаша?

– А что тут решать? Он наиграется, отряхнется и пойдёт дальше, а я…

– А ты?

– А я просто умру».