Текст книги "Свидание на пороховой бочке"

День второй. «Инди руси бхай бхай» и кража века

– Как? Как это могло случиться?!

Упитанный Бронич вперевалку пробежался по кабинету, и раскидистая пальма в кадке испуганно затряслась.

Горохов поджал ноги.

– Как? Ну, как?! – остановившись перед ним, с надрывом вопросил шеф.

– Как, как, – пробурчал Жора и отвел глаза в сторону.

В той стороне, у сооруженной на небольшом подиуме барной стойки, застрахованный от столкновений с хаотично бегающим Броничем, восседал на высоком табурете режиссер Вениамин. Никакой его вины в случившемся не было, зато имелась возможность набрать очки за счет проштрафившегося коллеги, что Веника откровенно радовало.

– Хватит «какать» уже, – нагло сказал он.

И первый и единственный засмеялся над собственной гадкой шуткой.

– Умыкнул ваше художественное дерьмо какой-нибудь пролетарий, введенный в заблуждение суммой страховки в сопроводительных документах. – Веник хлюпнул соком.

– Так надо искать! – потребовал Бронич.

– Михаи-и-ил Брониславич! – Режиссер всплеснул руками. – Что искать? Две банки импортных какашек? Вы думаете – вор сохранил их в ценности и сохранности, когда понял, что именно украл? Не верю. У меня нет сомнений, что шедевр погублен.

И он злорадно захихикал.

– Положим, не весь шедевр погублен, а только его незначительная часть, – возразил Горохов. – Всего двух банок не хватает, я уверен, что посетители выставки этого даже не заметят.

– А вот эстонский владелец шедевра заметит! – напомнил Бронич и, добежав до кресла, упал в него со стоном. – И страховая компания заметит, ой, как заметит! А какой нам влепят штрафик?

– Му-му-му-на, – неохотно промычал Горохов.

– Пол-лимона! – с удовольствием перевел режиссер. – Ого! Пятьсот тысяч рублей! Михаил Брониславич, у нас есть пол-лимона рубликов на штрафик?

– У нас есть, но на зарплатку, – признался Бронич и посмотрел на Веника, приподняв одну бровь.

– О! – Режиссер распрямился и посерьезнел. – То есть вы так вот ставите вопросик?

Он побарабанил пальцами по барной стойке.

Смекнув, что моральная экзекуция закончена и начинается конструктивная беседа о путях выхода из кризиса, Жора Горохов приободрился.

– Значит, так. Я предлагаю сделать эти две баночки самим, – деловито сказал он.

– Как? – Бронич поднял вторую бровь.

Жора выразительным кивком указал на дверь начальственного клозета, украшенную художественной фотографией брюссельского писающего мальчика.

– Гхм…

Бронич покраснел.

– Ну, да, я понял. Но это же будет подлог, что наказуемо!

Горохов загрустил. Он знал, что Михаил Брониславич Савицкий по возможности чтит Уголовный кодекс.

– А кто узнает, что внутри… не то, что было? – осторожно сформулировал Веник. – Банку мы найдем такую же, этикетку напечатаем неотличимую…

– А если кто-то сделает анализ нового содержимого? – возразил ему шеф. – Э-э-э, нет, так не пойдет. Анализ все покажет. Спросите вот хотя бы Кузнецову, у нее жених эксперт-криминалист, она вам расскажет, что умеют экспертики!

– Интересная персона наша Кузнецова, – желчно пробормотал завистливый Веник. – Жених у нее криминалист, мама писательница, брат художник, папа кулинар…

– Что ты сказал, повтори? – встрепенулся Горохов.

– Я сказал, что Кузнецова наша – пуп земли! – фыркнул Веник.

– Нет, другое… – Жора медленно улыбнулся и щелкнул пальцами: – Есть решение! Я знаю, что нам делать!

– О, нет, – простонал Казимир Кузнецов и стукнул себя по лбу мобильником. – Я идиот, я должен был послать вас куда подальше еще вчера!

Он с сожалением подумал, что мог бы просто не отвечать на звонок. Тем более, что говорить по телефону за рулем – это нарушение.

– Теперь, к сожалению, поздно меня посылать! Теперь надо спасать ваше доброе имя! – нажал Горохов. – Кто поручился за сохранность груза? Вы! Кто будет втянут в скандальную историю с пропажей музейных сокровищ? Вы, Казимир Борисович. Но не печальтесь, есть способ спасти ситуацию. Сейчас я вам все расскажу.

– О, нет, нет и нет, – повторил Зяма, выслушав смелое предложение Жоры.

Это был самый странный заказ, который ему когда-либо поступал.

– Да почему же нет и нет? Подумайте, тут ведь все честно! – настаивал Горохов.

Понятие о честности у него было очень свое-образное.

– Вы художник, Казимир? Художник, и еще какой! Познаменитей того прибалта. Ведь знаменитей?

Самолюбивый Зяма, подумав, подтвердил, что тот прибалт супротив него – так, мелочь, мазилка чухонский.

– Значит, ваши произведения ничуть не хуже его произведений, – продолжил Жора.

– Все мои произведения?

Зяма задумался. Никогда прежде он не рассматривал ЭТО как произведение. Он ЭТО вообще никогда не рассматривал. А, нет, рассматривал, но очень-очень давно, еще в детстве, на даче в деревне Бурково, где на пыльном проселке лежали коровьи лепешки, по мере высыхания приобретающие сходство с керамическими тарелками грубой ручной работы. То есть, понятно, что не ручной…

– Ну, предположим, да, в моем случае это будет творение художника, – согласился он. – Но это же будет не то творение!

– А вы сделаете то, в точной точности то! У нас ведь есть подробное описание рациона, которого придерживался художник на стадии вынашивания своего… гм… творческого замысла! Вам, Казимир Борисович, всего-то и нужно будет точно так же питаться!

– А как…

– Ну – как? И это вы меня спрашиваете? У кого из нас папа – гений-кулинар? – Жора предъявил свой предпоследний козырь.

– О!

Зяма крепко задумался.

Хитрец Горохов выждал еще с полминуты и выдал свой последний аргумент:

– Только представьте, как опишут эту остроумную художественную мистификацию ваши биографы! Лет через пятьдесят это будет легенда, которая войдет в историю мирового искусства!

– Вообще-то мне хотелось бы войти в историю искусства не с дерьмом, – капризно пробурчал тщеславный Казимир, но уже было понятно, что он сдался.

А бывший полковник, действующий отец семейства и прирожденный кулинар Борис Акимович Кузнецов на необычное предложение Горохова согласился на удивление легко и быстро.

– Хм… А это серьезный вызов! – отметил он, ознакомившись с перечнем продуктов, употребленных автором художественных фекалий на стадии создания пропавших шедевров. – Тигровые креветки, с одной стороны, мягкий козий сыр, с другой, и ванильный крем, с третьей… Непростое сочетание!

Зяма занервничал:

– А если?

– Никаких если, я придумаю гениальный микс! – пообещал воодушевленный полковник от кулинарии и принял командование на себя. – Зяма, сегодня больше ничего не ешь, тебе нельзя засорять организм чем попало! Георгий, составьте список продуктов! По дороге в Бурково заедем в супермаркет и купим все необходимое.

Зяма поморщился. Любителем простых сельских радостей он не был, за исключением парного валяния с деревенскими девками на свежих пышных сеновалах.

– Зачем в Бурково-то? Комаров кормить?

– Не комаров, а вас, Казимир! – хихикнул Горохов.

– Сын, для чистоты эксперимента мы должны переместиться туда, где у тебя не будет никакой возможности нарушить правильную диету, – объяснил папуля. – Наша дача в Буркове – идеальный вариант: там ни кафе, ни ресторанов, ни магазинов, ни торговых аппаратов с шоколадками. А фрукты и овощи еще не созрели. Собирайся живо, мы едем немедленно!

– И соблюдайте, пожалуйста, полную секретность, – попросил Горохов. – Не стоит кому-то рассказывать, что мы занимаемся изготовлением художественных копий.

– Это называется «реплики», – грустно молвил модник Зяма.

– Репликаки, – удачно схохмил папуля, аккуратно складывая кухонный фартук.

– Мамочка моя дорогая! – протянула я, запрокинув голову, чтобы рассмотреть колоссальный серпантин в поднебесье. – Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил!

Стоя почти в зените, разлапистая белая звезда дневного светила прочно застряла в стальной петле высоченной катальной горы, украшенной убедительным скульптурным изображением трехголового дракона.

– Змей Горыныч! Здоровенный, правда? Экстремальный аттракцион номер один в мире! – щурясь, с неподдельной нежностью молвил мой провожатый – бородатый малый в настоящей кольчуге.

По тону его можно было подумать, что он сам, лично, этого экстремального Горыныча высидел из яйца, вскормил и вырастил, но я-то прекрасно помнила подвиги сказочных богатырей. С трехголовыми рептилиями они отнюдь не церемонились и напрочь извели на Руси Горынычей как вид.

В одной руке у богатыря был мой миленький розовый чемодан, в другой – свой собственный зазубренный меч, пугающе подкрашенный по зубчатому краю багряным. Аксессуары отчетливо контрастировали.

Впрочем, и сама я в летнем деловом костюмчике бок о бок с небритым амбалом в проволочном свитере и цельнометаллической тюбетейке тоже должна была смотреться престранно.

– Таких горок во всем мире всего пять или шесть, – добавил информации богатырь.

– Жуть, – совершенно искренне сказала я. – Ни за какие деньги не стану на ней кататься!

– Да у нас единый входной билет вполне бюджетный, не волнуйтесь.

– Вы не поняли, – я одернула на себе пиджачок и отважно шагнула под арку из разноцветных букв, составляющих название парка. – Я не стану на этом кататься, даже если деньги заплатят мне!

– Хо! Это вы еще нашу башню свободного падения не видели! – басовито захохотал богатырь. – Она у нас самая высокая в Европе! Стра-а-а-ашная – до жути!

– Поверю вам на слово.

Я выступила на ярмарочную площадь в окружении расписных теремов и огляделась. В Русляндии было весело.

На центральной площади крутилась красивая расписная карусель с лошадками, грузоподъемность которых позволяла им нести даже взрослых.

Дяди и тети с блаженными лицами пупсов галопировали на карусельных жеребцах и кобылицах под звон литавр и трубные звуки живого оркестра.

Из динамиков лилась бодрая музыка в записи, галдели дети, птичками щелкали фотоаппараты, журчал искусственный ручей, а в центре озера фыркал фонтан. Было очень похоже, что так проявляет себя легендарная чудо-юдо-рыба-кит в глубоководном погружении.

«Как в сказке!» – восторженно ахнул мой внутренний голос.

Мамуля не ошиблась: сюжетные линии и аттракционы парка были посвящены отечественному фольклору.

«Итак, начинаются приключения Индии в Русляндии! – хихикнул мой внутренний голос. – Так сказать, Инди руси бхай бхай!»

Слева меня, ловко переступая двухметровыми ногами, прошагал скоморох на ходулях. Справа, приплясывая, протопал яловыми сапогами коробейник с сувенирами. Над толпой цветными пятнами качались надувные шарики на ниточках и комья сахарной ваты на палочках.

Я непроизвольно облизнулась.

– Нам туда.

Я бы еще поглазела, но богатырь повелительно махнул рукой в сторону бревенчатого терема, красиво декорированного искусственным мхом, и я послушно зашагала к этому образцу деревянного зодчества. С детиной, который использует в качестве указки меч-кладенец, лучше не спорить!

Берестяная табличка у входа невнятно проинформировала меня о том, что я вступаю в Операционны Палаты. Я было встревожилась, но возникшая в связи с богатырским мечом трусливая мыслишка о том, что тут-то меня и прооперируют, сама собой развеялась у второй двери.

Тамошняя табличка не претендовала на соответствие старорусскому стилю. Она была изготовлена из пластика и прямо называла вещи своими неблагозвучными именами: оказывается, я пришла в операционную дирекцию, функционирующую под руководством Томаса Берга Шваркенштаффа.

Таблички поменьше, расположенные пониже, сообщали о присутствии в той же самой дирекции Люка Аккерсдейка и Милана Бакейзена Ван дер Бринка. Последнее имя я прочитала с большим трудом, потому что оно было написано очень мелко.

Еще бы! В удобочитаемом формате «Милан Бакейзен Ван дер Бринк» тянуло на метровый транспарант!

– Откуда варяги? – шепотом спросила я своего спутника.

Было очевидно, что где-где, а в кадровой службе компании благородной идее создания русского народного парка цинично изменили. И даже не один раз.

– Амстердамские наймиты, – ухмыльнулся соплеменный богатырь.

– О!

В столице Голландии я бывала и ничуть не сомневалась: кто из Амстердама – тот к любым фантазиям привычен. Если Русляндия искала в своих сотрудниках безудержный креатив, амстердамские хлопцы и вправду могли пригодиться.

Тут мне пришло в голову, что я слишком консервативно оделась. Возможно, я бы лучше вписалась в новый трудовой коллектив в дизайнерских джинсах с прорехами и рубахе из дырчатой розовой замши? С бисерными фенечками на запястьях и с венком из тюльпанов на голове, полной дредов…

Или в сарафане с кокошником. Хотя вряд ли Зяма снабдил меня театральным костюмом. Я покосилась на свой чемодан, который мой сопровождающий загнал в темный угол.

В помещении вообще было слишком сумрачно, на мой взгляд.

– Ну, оставляю вас в хорошей компании! – возвестил богатырь и откланялся.

Я близоруко прищурилась на крупную фигуру за столом.

Интересно – кто это? Люк Аккерсдейк, Милан Бакейзен Ван дер Бринк или сам Томас Бергер Шваркенштафф?

– Морской дядька и тридцать три богатыря! Вы где? – требовательно спросил металлический, с танковыми лязгами, женский голос. – Ау, богатыри?

Аккерсдейлиха какая-то. Или Шваркенштаффиха. Ван, так сказать, дер…

Не получив ответа, Аккерсиха-Шваркенштиха требовательно покашляла.

– Тут был всего один богатырь, но он уже ушел, – помедлив, отозвалась я, поскольку больше некому было. – Здравствуйте, я Ин… То есть я Мария Сарахова.

– Вася! – пронзительно взвизгнул металлизированный женский голос.

Нервная какая, однако!

– Я не Вася, я Маша, – осторожно поправила я.

Вот так сразу откликнуться на Васю было выше моих сил.

Я и Машей-то зваться согласилась не сразу и отнюдь не забесплатно.

– Вася, почему ваша красная лошадь плавает в пруду?!

«Эта дама из Амстердама – она часом не сумасшедшая?» – тихо-тихо спросил меня внутренний голос.

А моя творческая фантазия живо нарисовала копию картины Кузьмы Петрова-Водкина «Купание красного коня», обрамив ее бордюрчиком из замшелых резных теремов.

Я громко кашлянула и возвысила голос:

– Я очень извиняюсь, может, я не вовремя, но у меня сегодня первый рабочий день…

– Все в порядке, лошадь мы уже выловили и сушим! – перебил меня ворчливый тенор.

«О-о, да у мадамы типичное раздвоение личности», – шепнул мне внутренний голос.

– Кто бы говорил, – самокритично пробормотала я и решительно охлопала стену в поисках электрического выключателя.

И стал свет.

Я посмотрела на Ван дер Шваркиху – или как ее там? – и нервно засмеялась.

На столе стояла здоровенная, как пятиведерный самовар, голова ростовой куклы медведя. Обезглавленное медвежье тело покоилось в кресле. Никого живого, кроме меня, в офисе не было, а рядом с мишкиной башкой, аккурат под меховым ухом, лежала и голосила забытая рация.

– У Морского дядьки по расписанию обед, – с большим достоинством сообщила она мне потусторонним басом.

– Приятного аппетита, – хихикнула я и без приглашения – а кто б меня позвал? – подсела к столу.

Следующие десять-пятнадцать минут пролетели для меня незаметно. Говорливая рация на разные голоса озвучивала все переговоры, ведущиеся на территории парка, и это было не менее интересно, чем популярная программа «Радионяня» в наши с ней лучшие годы.

Лирическое отступление. Десять минут из жизни парка в радиоэфире

Приятный женский голос, бодро:

– Штаб – парку. Никто детей не терял? У нас тут два бесхозных ребенка, мальчик и… еще мальчик!

Озабоченный женский голос:

– Штаб, это касса. У нас заканчиваются билеты.

Встревоженный девичий голос:

– Внимание, говорит батут. У нас потекла крыша и срочно нужна тряпочка.

Вальяжный баритон, игриво:

– Креатив вызывает Дьявола!

В эфире кашель, озадаченное сопение, испуганный возглас «О боже!» и затихающим эхом чье-то «Свят, свят, свят!».

Затем сквозь шумы отважно пробивается Озабоченный Голос:

– Черт, дьявол, повторяю, у нас билеты заканчиваются! Штаб, что делать?

Приятный Женский Голос, бодряще:

– Просите – и дадут вам! Маркетинг, давайте еще билеты, я знаю, у вас есть.

– А что маркетинг? – ворчливый тенор. – Чуть что, сразу маркетинг, маркетинг…

– Внимание! Говорит и показывает батут! Тьфу, просто говорит. У нас тут…

– У нас тут объявилась ничейная девочка! Штаб, это Парк! Скажите, никто не ищет…

– …Тряпочку?

– Кхе, кхе, я извиняюсь, – деликатный мужской голос. – Это, простите, Дьявол. Меня вызывали?

– Дьявол! – дружно орут сразу несколько голосов.

– Тряпочку! – перекрывает их Голос Батута.

Помехи в эфире. Затем сквозь шумы пробивается Бодрый Женский Голос:

– Всем, всем, всем! Дети уже не нужны. Повторяю: отбой по детям!

Вальяжный Баритон, ехидно, реплика в сторону:

– А ведь дети – наше все…

– Все! – горячо соглашается с ним Встревоженный Девичий Голос. – Все, амба, мы уже тонем! И тряпочка нас не спасет!

Фоново звучит нестройное хоровое пение: «Врагу не сдае-о-отся наш гордый батут…»

В эфире треск и шорохи, подозрительно похожие на веселое хрюканье. Затем сквозь шумы прорывается мужественный бас:

– Батут, это Тряпочка! Держитесь, я иду!

– Курс зюйд-зюйд-вест, если что, – любезно подсказывает голос Дьявола. – А меня-то зачем вызывали? Креатив, а, Креатив, ты где?

– Где же ты, Тряпочка?! – это снова Неукротимый Батут.

– Изыди из эфира, Дьявол! – раздраженно командует Штаб. – Батут, закрыть кингстоны, к вам уже идут! Маркетинг, якорь вам в глотку, где билеты?!

– Нам нужны билеты! Дайте нам билеты! Билеты или смерть! – скандирует Касса.

Штаб, с шипением:

– Маркетинг, кому с-с-сказано, поднес-с-сите в кассссссу патроны, тьфу, билеты!

– А что маркетинг? Чуть что…

Помехи в эфире.

Бодрый Голос Штаба, как ни в чем не бывало:

– Кто помнит, где у нас волк из «Ну, погоди!»?

В эфире мощные аккорды, живо напоминающие творчество группы «Раммштайн».

– Ого, – почтительно молвит Батут. – Ой, это я не вам, это к нам Тряпочка пришла.

Штаб, с подозрением:

– Кто знает, куда делось покрывало с фигуры фотографа?

Батут испуганно ойкает и отключается.

Креатив деловитой скороговоркой объявляет:

– Внимание, ветер перемен заканчивается, скоро прилетит Мэри Поппинс, будьте готовы.

Дьявол, коварно:

– Всегда готовы! А мне-то куда?

– Въ адъ! – выразительно артикулирует непонятно кто.

Штаб, устало:

– У-мо-ля-ю, не засоряйте эфир…

Касса на полуслове обрывает задорное пение: «Ты сегодня мне принес не букет из алых роз, не тюльпаны и не лилии! Протянул мне робко ты наконец-то билеты́…»

– А они такие мии-и-илые! – под плеск волны допевает Неукротимый Батут.

Демонически хохочет Маркетинг.

Помехи в эфире.

Я слушала это радиошоу с открытым ртом и прозревала: вот где настоящая жизнь! Вот где действительно нескучно! О, кажется, я нашла свое место в жизни, спасибо Марусе Сараховой с ее интригами! Русляндия, ты дивный мир моей мечты!

Скрип крыльца предупредил меня о чьем-то прибытии. Я понадеялась, что это Дьявол: мне хотелось посмотреть на эту демоническую личность с приятным голосом.

Меня всегда тянуло к темной стороне силы, но многолетняя связь с сотрудником органов охраны правопорядка обеспечила мое затяжное пребывание на стороне добра. Тем более грех не воспользоваться случаем ухватить чертовщинки, пока ангел в майорских погонах Денис Кулебякин повышает свою квалификацию на столичных курсах.

Но в офис решительным шагом с односторонним подскоком ворвался не черт-дьявол, а дюжий дед иноземной внешности. Крупными чертами длинной породистой физиономии он походил на лошадь, каковое сходство усиливало фырканье – такое мощное, что трепетал галстук-бабочка.

«Пожалуй, это у нас старая фламандская», – услужливо подсказал мой внутренний голос, ревизовав наши общие знания о породах лошадей-тяжеловозов.

Могучий хромоногий старец выглядел на редкость колоритно. Бабочка у него была красная в белый горох, рубашка зеленая, пиджак коричневый, штаны синие, а башмаки на ногах вообще разного цвета: белый и серый! Носки я не разглядела.

– Один белый, другой серый, гуси мои, гуси, – пробормотала я, автоматически пытаясь нейтрализовать шокирующее действие заморской экзотики глоточком чисто русского фольклора.

– Га! – как бы именно к вопросу о гусях шумно выдохнул яркий дед и широко улыбнулся, продемонстрировав превосходные вставные зубы. – Гуе моргэн!

Тут я было подумала, что в банде амстердамских наймитов есть еще некто Морган, которого мне только что крайне нелестно охарактеризовали, но старец повторил, как он думал, по-русски:

– Доброе утро!

У него это прозвучало как «дхобхрхутхрррр».

С таким звуком мог бы высморкаться простуженный слон.

Я заподозрила, что голландский – не самый благозвучный язык на планете, но дипломатично оставила свое предположение при себе.

– Доброе утро!

Я выступила навстречу деду, целеустремленно хромающему ко мне с протянутой рукой, и энергично пожала мясистую ладонь:

– Я Мария Владимировна Сарахова, ваш, так сказать, рекламный ревизор.

– Том Шваркенштафф, – дедусь потыкал пальцем в пуговку зеленой рубашки.

Он здорово сократил свое непроизносимое имя – я оценила этот благородный жест и тоже решила быть проще:

– Маруся.

– Мхахрхусь! – прохрипел дедусь.

– Тогда Маша.

– Мхашш!

– Отлично, пусть будет Маш.

«Уралмаш», – съехидничал мой внутренний голос.

Но я не обиделась – мне-то что? Пусть на это Сарахова обижается. Я вообще-то Индия.

Могучий старец улыбнулся, крепко взял меня за руку и удивительно быстро – так, что на крутых поворотах в коридорах офисной избы я чуть не стукалась о бревенчатые стены, – переместил из приемной с безголовым медведем в укромную келью с огромной кипой бумаг на столе.

– Это все мне?! – Я мысленно послала проклятье Сараховой.

Увы, отступать было поздно. Я поблагодарила деда Тома печальной улыбкой и засучила рукава.

Мы, Кузнецовы, не привыкли пасовать перед трудностями! Груда бумаг на столе напоминала баррикаду, но это только укрепило мой боевой дух.

Тэк-с. С чего начнем?

«Тут слишком много всего, – решил мой внутренний голос. – Надо разделить большую кучу на несколько маленьких, тогда сразу будет видно, что ты хорошо поработала».

Я кивнула: прекрасная мысль! А по какому принципу сортировать бумаги? Я внимательно осмотрела макулатурные завалы и решила для начала сформировать из них три кучи: одну – из пухлых папок, вторую – из переплетенных и посаженных на пружинки распечаток, а третью – из растрепанных бумаг на скрепочках.

На сортировку ушло почти два часа. Я вспотела, запылилась, расчихалась, зато какой эффектный вид приобрел мой стол!

Образовавшиеся стопки бумаг я выстроила по ранжиру, как солдат на плацу: от большей к меньшей. Идеально выровняла шеренгу и, уже откровенно эстетствуя, снесла и снова возвела небоскреб из папок, сложив их радужной башней с плавным переходом из одного цвета в другой.

Я, правда, ни одну из этих папок не открыла, но этим вполне можно было заняться в следующий раз. На мой взгляд, я уже неплохо поработала для первого дня.

Промокнув лоб рукавом, я отошла к двери, прищурилась и с порога любовалась идеальным радужным градиентом башни номер три, когда в моем кармане ожил мобильник.

– Привет, Кузнецова, быстро дай мне рифму к слову «фазан»! – потребовала Алка.

– Розан, – предложила я.

– Ха! Много вас тут таких с розаном! – пренебрежительно фыркнула подружка. – Дай что-то пооригинальнее!

– Рамзан.

– Э? Нет, давай без политики.

– Тогда пейзан.

– Чего?

– Вот именно что «кого, чего?». Слово «пейзане», они же французские крестьяне, в родительном падеже – пейзан!

– А фазан при чем?

– Трошкина, ты нахалка! – возмутилась я. – Тебе и рифму дай, и логику? Ладно, вот тебе от щедрот моих целый стишок:

 
Сквозь пургу бежал фазан,
Заметал следы пейзан!
 

– Фазаны вроде не бегают, а летают?

– Но не в пургу же! В пургу для них погода не летная!

– Ну, предположим. А зачем он заметал следы пейзан? По идее, они на фазанов охотятся, значит, пейзане и фазане, тьфу, фазаны и пейзаны, тьфу, в общем, первые и вторые друг другу враждебны. А он заметал их следы, помогая им затеряться в пурге. Зачем?

– Трошкина!

Алка была нервически многословна, и я заподозрила неладное:

– Трошкина, тебя правда интересуют подробности интимной жизни фазанов?! Или ты мне голову морочишь? Говори честно, зачем звонишь? У меня своих забот полон рот, а ты тут – фазан, нарзан!

– Если честно, я надеялась у тебя узнать, где Зяма, – упавшим голосом призналась Алка. – Дома его нет, на звонки он не отвечает. Прямо-таки затерялся в пурге!

– Может, он в кино пошел.

Я предложила невинное объяснение, а сама с тревогой вспомнила чужой двор и припаркованные бок о бок машинки. Трошкиной об этом лучше не говорить, но как бы Зяма не припарковался снова в постели владелицы красного «Пежо»!

– В какое кино, на утренний сеанс? И смотрит подряд сто серий «Ну, погоди!»? – съязвила Алка. – Э, нет. Если Зяма не берет трубку – это не к добру.

– Ладно, давай я позвоню ему, – предложила я.

– Позвони! – Алка обрадовалась и моментально отключилась, освобождая линию.

Я честно набрала Зямин номер, но телефонная девушка сообщила мне, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Тогда я позвонила домой.

Трубку сняла бабуля.

– Ало-о-о-о-о! – проревела она мне в ухо, как пароходная сирена.

– Бабуля, привет! – проорала я и с беспокойством услышала, как задребезжало стекло в резном окошке.

М-да, похоже, домик не рассчитан на звуковые удары высокой мощности, что, в общем-то, странно, ведь был же в русских сказках Соловей-разбойник с его акустическим оружием.

– Ба, я перезвоню позже! – придержав затрясшуюся бумажную башню, прокричала я и спешно выключила телефон.

Для разговора с бабулей имело смысл выйти в чистое поле, чтобы не рушить непрочные постройки и не травмировать барабанные перепонки мирных граждан.

Я решила, что повторю звонок попозже, а потом просто забыла об этом.

– Бася, ты должна это выучить! – громко объявила бабушка Кузнецова, взмахнув газетой. – Вы все должны это выучить, это крайне важно!

Знаменитая писательница Бася Кузнецова со вздохом отставила подальше кофейную чашку и приложила палец к губам, а потом постучала им по столу.

В доме Кузнецовых было непривычно тихо, и сольные вопли бабушки без бэк-вокала прочих членов семьи особенно резали слух.

Совершенно правильно расшифровав жестикуляцию невестки как запрет на громкую публичную читку и призыв к читке тихой, про себя, бабуля шлепнула на стол газету.

Небольшая заметка в ней была обведена красным маркером.

– «Первая помощь при инсульте – кровопускание», – прочитала писательница и подняла глаза на свекровь. – Мама, разве вам грозит инсульт?

Бабуля Кузнецова была сухощавой старушкой с командирским голосом и генеральскими замашками, вследствие чего, по мнению невестки, ей самой инсульт грозил значительно меньше, чем окружающим.

Продолжая соблюдать режим молчания, бабуля развела руками и одновременно возвела очи горе. «А бог его знает!» – означало это в переводе с языка жестов.

Писательница с тихим вздохом пробежала глазами заметку и резюмировала:

– Все понятно, инсультнику надо срочно сделать кровопускание, уколов по одному разу каждый палец и дважды – каждое ухо. Мама, приготовьте на всякий случай иголку, а остальное я беру на себя.

И она снова потянулась за чашкой.

Тем временем двумя этажами ниже Алка Трошкина изнывала от ревности, но не считала правильным сообщать об этом любящим родственникам Зямы. Ну, кроме Инки, конечно. С Инкой они были как сестры и давно, еще в детские годы, постановили, что одна добрая подруга стоит десяти злых братьев. Хотя у Инки десяти братьев не было, слава богу.

Десяти таких братьев, как Инкин единственный, хватило бы, чтобы свести с ума всех женщин мира.

Алка совершенно извелась, пытаясь дозвониться до Зямы. Она должна была узнать, куда, зачем и почему он пропал – или не сможет уснуть.

Информацию предстояло добывать в самом логове противника.

– Здравствуйте, дядя Боря, а Зяма дома? – сладким голосом пропела Трошкина и трижды хлопнула ресничками, решив порепетировать перед зеркалом.

Зеркало честно отразило бледное узкое личико с предательски трясущимися губами. Алка критически обозрела себя и признала, что невинные круглые глазки у нее кое-как получились, но нижняя часть лица ее определенно выдает.

– С губами надо что-то делать, – пробормотала Трошкина.

Она сдернула с вешалки шарф, соорудила из него маску, сложила пальцы пистолетом и, тыкнув в зеркало, прогундосила сквозь душную шерсть:

– Всем стоять! Это ограбление! Зяма или жизнь!

Зеркало добросовестно отразило комическую пародию на преступного ковбоя.

Трошкина досадливо чертыхнулась, размотала шарф и снова повязала его, на сей раз – как платок, на деревенский манер.

В тугом охвате плотной ткани подбородок ее перестал нервно вздрагивать, но бледные губы по-прежнему норовили плаксиво расползтись.

Что ж, по крайней мере, стало ясно, в чем главная проблема.

Сформулировав задачу, экс-отличница Трошкина быстро нашла решение.

Основательно смазанные медом, губы приобрели красивый блеск и неплохо зафиксировались.

Несколько минут спустя Алка позвонила в дверь квартиры Кузнецовых, сделала умильное личико и, дожидаясь, пока ей откроют, энергично похлопала ресницами.

– Ах, детка, что случилось? – встревоженно спросила знаменитая писательница Кузнецова, созерцая яростно моргающую Трошкину. – Что-то в глаз попало?

– Здрасьте, дядя Бо… ся, – промямлила Алка, запоздало подкорректировав домашнюю заготовку.

Это прозвучало странно.

– А с губами у тебя что? – пуще прежнего взволновалась наблюдательная писательница. – Алла, да у тебя рот перекошен! И речь затруднена!

Ее осенило:

– Мама, несите вашу иголку, у Аллы инсульт!

Получилось на редкость удачно: бабушка Кузнецова еще не убрала в аптечку стерильный одноразовый шприц, приготовленный на случай борьбы с инсультом в неопределенном будущем, а роковой час уже наступил.

– Бегу, бегу! Несу, несу! – радостно заблажила предусмотрительная старушка, энергично шаркая тапками по направлению к пациентке Трошкиной.

– А где Зяма? – с трудом договорила негнущимися медовыми губами Алка.

– Он непременно навестит тебя в больнице, – пообещала писательница и цепко сцапала гостью за палец.

– О! Он в больнице?!

Вообразив, что хворь скосила Зяму, Трошкина страшно побледнела, но по инерции продолжала хлопать ресницами.

Таким образом, она демонстрировала все признаки инсульта, описанные в полезной статье: спутанное сознание, заикание, бледность, дергающиеся глаза и несимметричные губы.

– В «Скорую» звонить? – вооружив невестку спасительным шприцем, спросила бабуля.

– Да!

– Дзиииинь! – пропел дверной звонок.

Трошкина, обморочно прислонившаяся к двери, упала в чьи-то крепкие объятия.

– Здра… Черт возьми! Что тут происходит? – вопросил мужской голос.

– Гау? – С аналогичной интонацией взлаял пес.

– Дениска! – Лжеинсультница Трошкина с редким проворством извернулась и повисла на шее у майора Кулебякина. – Ты вернулся! Ты-то мне и нужен!