Текст книги "Колодец и бабочка"

2

«Трудность литературы не в том, чтобы писать, а в том, чтобы писать то, что ты имеешь в виду. Роберт Льюис Стивенсон».

Бабкин разглядывал этот плакат вот уже десять минут. Им пообещали, что в шесть у Яровой будет перерыв, но группа пока не расходилась.

«Писательство – это полное одиночество, спуск в холодную бездну самого себя. Франц Кафка». Под Кафкой был довольно талантливо нарисован таракан в сюртуке.

«Когда мне хочется прочесть книгу, я ее пишу. Бенджамин Дизраэли».

– Остров сокровищ, – негромко пропел Сергей. – Книжку про пиратов написал когда-то!

Дальше по коридору висели еще плакаты с цитатами. Но вставать ему было лень.

А вот Илюшин добросовестно прочел все, вернулся в начало и снова медленно пошел, останавливаясь напротив каждого листа.

– Хочешь переквалифицироваться? – негромко спросил Сергей.

– Возможно. Оставлю частный сыск, начну писать остросюжетную прозу… Хотя она никому уже не нужна.

Бабкин не успел спросить, как это не нужна, – семинар у Яровой закончился.

Илюшин по дороге объяснил: Яровая обучает тех, кто хочет стать писателем. Курс состоит из двух частей. Первые три месяца желающим преподают литературное мастерство. В течение следующего месяца Яровая делится секретами продвижения. Как добиться, чтобы твою книгу заметили? Как вести переговоры с издательством? Как позиционировать себя в соцсетях? И так далее.

– Что вообще пишет эта Яровая? – поинтересовался Сергей и посигналил таксисту, сунувшемуся под его БМВ.

– Формально – современную прозу. Но я бы сказал, это жанр «А вот был еще такой случай». Она берет за основу некую вполне бытовую историю, например, взаимоотношения свекрови и невестки, которые не могут ужиться в одной квартире, и начинает разворачивать ее в сюжет. Сначала героини просто ссорятся. Сын разрывается между любимой матерью и обожаемой женой. Мать для него жизни не жалела, отдавала всю себя, выхаживала по больницам и прочая, и прочая, и прочая… А жена – ангел! Богиня, хоть и склочная. Постепенно ситуация накаляется. Дамы плюют друг другу в борщ и швыряются фамильным сервизом. И вот конфликт достигает апогея. Мать случайно узнает, что невестка беременна не от сына. Скандал, все рыдают, посрамленная невестка бредет прочь, прижимая к себе живот. Маман торжествует победу.

– Ты сейчас пересказываешь реальную книгу или фантазируешь на ходу? – удивленно спросил Сергей.

– Реально существующую. Называется «Живи и мучайся».

– Тьфу ты! И что, это весь сюжет?

– Нет, в том-то и дело.

– А что там дальше?

Илюшин негромко засмеялся:

– Вот механизм воздействия этой квазилитературы на неокрепшие умы! Всем интересно узнать, что дальше. А дальше мать видит сына подавленным, переосмысливает свое поведение и стыдится. Наводит справки и выясняет, что невестка была изнасилована, переживала это как тяжкий позор, а потому никому не сказала ни слова. О беременности узнала слишком поздно. Мать находит ее в заброшенной лачуге на окраине Бутова уже с ребенком, прижимает к груди и обещает, что они вырастят малыша вдвоем. Тут появляется и сын. Он шел по следам матери. Они с женой бросаются друг к другу в объятия, он целует младенца в выпуклый лобик и шепчет: «Теперь ты мой сын». Они возвращаются домой, все счастливы. Занавес!

– Господи, – сказал Бабкин. – И вот эта шняга продается миллионными тиражами?

– Миллионными тиражами сейчас ничего не продается. Но Яровая очень популярна. Регулярно появляется в телевизоре, ее любят звать на всякие шоу, где обсуждаются матери, бросившие детей, или отец семейства, который ушел к однокласснице дочери. У нее отличная биография, этим отчасти и обеспечивается ее успех. К тому же ее много экранизируют.

Бабкин объехал сломавшийся автобус и плавно встроился в ряд.

– Какая связь между биографией и успехом? Мы же говорим о художественных книгах? Это выдумка, плод воображения.

Макар длинно присвистнул.

– Ну чего? – хмуро спросил Сергей.

– Твоя культурная неискушенность даже мила. Погугли на досуге писателя Ежи Косинского. Которого с треском вышибли из интеллектуальной писательской элиты США, когда выяснилось, что он сильно драматизировал свое жизнеописание. Серёга, тексты и их творцы идут в неразрывной связке. К любой написанной истории должен прилагаться миф о ее создателе. Поэтому писатели изо всех сил беллетризируют свои биографии. Делают литературу из корявенького материала собственной жизни.

– И какой материал у Яровой?

– Ее вручили публике под соусом «Женщина, которая с самых низов шла к своей мечте». Трудилась учительницей русского и литературы, репетиторствовала, но в какой-то момент осознала, что не может больше так жить, и продала единственную собственность – квартиру родителей, доставшуюся в наследство. На вырученные деньги отправилась покорять горы. В итоге поднялась на Эверест, а по возвращении написала свою первую книгу. Успех был такой, что с ней заключили контракт на следующие три. С тех пор у нее стабильно раз в четыре месяца выходит книжка.

– Подожди-подожди… – Они встали на светофоре, и Бабкин повернулся к Макару. – Какая связь между покорением горы и той историей, которую ты мне рассказал, про свекровь и невестку? Она же не на Эвересте ее услышала, в очереди на подъем?

Илюшин снисходительно похлопал его по плечу:

– Ты. Рассуждаешь. Логически.

– Нет, ну объясни.

– Биография Яровой – крючок, цепляющий читателя. Необходимо дотащить его до текста. Заставить купить книжку, а там уже начнут работать другие крючки. Но, между прочим, Яровая действительно поднялась на Эверест и побывала везде, где говорит. Полно свидетелей и фотографий.

3

Первое, что поразило Сергея, – это возраст участников. В аудитории перед Яровой сидели натуральные школьники. На их фоне покойный Габричевский смотрелся аксакалом.

«Это что за котята?»

Ближайшая к нему девочка широко улыбнулась и высунула язык. Из него торчала малиновая серьга, похожая на маленький чупа-чупс.

Илюшин пошел к Яровой, а Бабкин сел и огляделся.

Пожалуй, эти малютки были старше, чем ему показалось. Лет двадцати, двадцати трех… Однако никто из них не выглядел взрослым. Сергей посматривал на них, пытаясь понять, отчего принял их за школьников. Из-за синих волос? Татуировок? Ободков с кошачьими ушками? Мордашки у них были детские, вот что. Глазки ясные, беззаботные.

Присмотревшись, он понял, что котят всего пятеро. Как и положено малышам, они шумели больше всех, ползали, суетились и постоянно что-то жевали.

За ними молча воздвигалась вторая колонна учеников.

В глубине души Сергей полагал, что писатели должны быть если не седыми, то хотя бы слегка побитыми жизнью. Эти вторые почти оправдывали его представление. Две женщины в стоптанных кроссовках и безразмерных серых толстовках. Безликий мужчина в пиджачке с эполетами перхоти. Толстуха с оживленным румяным лицом, улыбающаяся так, словно готовилась разрыдаться. Двое тощих белозубых молодцов в черных костюмах, похожие то ли на свидетелей Иеговы, то ли на сотрудников похоронного агентства, у которых выдался чрезвычайно продуктивный день.

В отдалении, на задних партах, сидели еще двое. Первый – мужчина лет тридцати пяти. С точки зрения Бабкина, он единственный из всех выглядел вполне респектабельно: кашемировый свитер, дорогие кроссовки, стрижка не из прошлого века, а современная… Выглядел бы, если бы не странная неподвижность его лица и тела. Допустим, Илюшин тоже имел обыкновение замирать в какой-нибудь исключительно нечеловеческой позе, скрутившись буквой зю. Но от Илюшина при этом не сквозило трупным окоченением. Респектабельный же казался натуральным зомби, только после стилиста и парикмахера.

Справа от него подкрашивала губы девица неопределенного возраста. Рассмотрев ее, Бабкин мысленно крякнул.

Природа и косметолог были к девице щедры. Локоны её золотились. Загар темнел. Ресницы вились. Губы клубились. Бабкин понимал, что губы, в принципе, клубиться не могут, не должны… И в то же время чувствовал, что конкретно эти именно клубятся.

Закончив с губами, красавица убрала помаду в сумочку и вытянула руку, разглядывая маникюр. Это была безупречная бимбо, тот самый карикатурный типаж, который ожидаешь встретить где угодно, кроме курсов литературного мастерства.

Единственной среди присутствующих, кто действительно выглядел как писатель, оказалась хозяйка заповедника. На Яровой были джинсы и серое кимоно, накинутое на черную футболку; на спине вышиты танцующие журавли. Руки без украшений. Шапка густых черных волос. Очки в широкой оправе, ярко-красная помада – чтобы привлекать внимание к ее мимике, когда она говорит, догадался Сергей. Она держалась со спокойным достоинством, без суетливости.

– Дорогие мои, послушайте, пожалуйста, – звучно обратилась к аудитории Яровая.

Илюшин сел возле Бабкина. В классе наступила тишина.

– У меня печальные новости, друзья. Погиб наш товарищ, можно даже сказать – коллега… Погиб Илья Габричевский.

По классу прокатился шум. Сергей внимательно наблюдал за собравшимися. На лицах у всех выразилось удивление, кроме двоих – Зомби и Дивы. Эти сидели с непроницаемым видом.

– К сожалению, смерть Ильи была… – Яровая тяжело вздохнула. – Смерть была насильственной. Сюда приехали детективы, которые ведут расследование. Они хотели бы задать вам несколько вопросов. Мы отложим занятие на полчаса, но после проведем полный семинар, как полагается. Среди нас есть те, кто куда-то торопится?

Таких не нашлось.

– Что ж, тогда перерыв. Друзья мои, не уходите, пожалуйста, из аудитории.

Бабкин подался к Илюшину и вполголоса спросил:

– Ты сказал ей про кота?

– Воздержался. Только предупредил, что это частное расследование и к ним могут приехать официально уполномоченные лица. Здесь собрались все, кто ходил на занятия вместе с Габричевским. Я спросил, есть ли здесь те, кто с ним близко общался. Яровая ответила, что в ее группе таких нет.

Над доской белела растяжка: «ТУК-ТУК: это стучится к тебе твоя новая книга. Это стучатся слава и успех. Открой им дверь!»

Бабкин с Илюшиным принялись отбивать по одной овце от стада и опрашивать в коридоре. Особых надежд на свидетелей Сергей не возлагал – и предчувствия оправдались.

– Мы с ним почти не общались. – Девушка с кошачьими ушками пожала плечами. Была она очень хорошенькая, только один глаз накрашен, а второй нет. Вокруг накрашенного раскрывался павлиний хвост из блесток. – Илья очень демонстративный. И противный. И вечно на сиськи пялится. И кривляется, вечно что-то из себя выжимает. Ему бы в театральном учиться… И он ни о чьих текстах не отзывался хорошо. Только критиковал. Очень неприятно!

– Он незадолго до смерти утащил чужого кота, – будто невзначай сказал Илюшин. – Вы не представляете, зачем Илье мог понадобиться кот?

– Нуууу… – Она задумалась. – Может, чтобы было с кем поговорить? Он вроде бы один жил…

Остальные свидетели смогли добавить немногое. Габричевский в группе держался особняком. На других учеников Яровой смотрел сверху вниз. Считал себя самым талантливым.

– У нас было одно занятие, посвященное чтению вслух. – Толстуха нервно почесала шею, бросила взгляд на Макара и отчего-то густо покраснела. – Любовь Андреевна говорит, что это очень важно – проговаривать свои тексты. Когда очередь дошла до Ильи, он встал и такое принялся читать… – Она округлила глаза. – Реальная порнуха! Мне кажется, он извращенец. Нет, я за свободную самореализацию, и вообще писатель должен быть дерзким, смелым… Но это было как-то чересчур. Любовь Андреевна его осадила. Я теперь думаю: его, наверное, из-за этого и убили? Да?

Она с надеждой уставилась на Бабкина.

– Это мы и пытаемся установить, – солидно сказал он.

– Ужас! Просто ужас! – В глазах ее вспыхнул жадный интерес. – А как это случилось? Его зарезали?

Но, кроме толстухи, больше никто не проявил интереса к обстоятельствам гибели Ильи Габричевского. И говорили о нем не столько с неприязнью, сколько с неловкостью. И вспомнить им было нечего. Нет, они не знали его друзей, понятия не имели, как он проводит досуг, они вообще тяготились им, он их высмеивал и разоблачал их писательские амбиции.

Бабкин подумал, что в его время таких, как Габричевский, называли разболтанными. На совместных фотографиях группы Илья выглядел как подросток: тощий, рыжеватый, с мелкими чертами. Везде он вызывающе скалился и пытался пристроиться поближе к писательнице.

Последней с сыщиками беседовала Яровая.

– Я, к сожалению, ничего не могу сказать вам о его жизни. – Она развела руками. – Сейчас я думаю: мы ведь созванивались с ним в день его смерти… Обсуждали новое задание на следующий семинар. Невозможно поверить, что всего несколько часов спустя… Прав, тысячу раз был прав классик: внезапно смертны. Вне-зап-но. Вот в чем беда. Знаете, мне он скорее нравился. Под коркой эпатажа я видела существо, глубоко уязвленное жизнью. Он как будто всем заранее выставлял счет.

Вблизи Яровая оказалась миловидной и молодой. «А помада-то нужна для солидности», – подумал Сергей. Она сняла очки и осторожно, чтобы не размазать тушь, прижала пальцы к векам.

– Вы часто разговаривали? – спросил Макар.

– В основном списывались. У нас есть группа в Ватсапе. Но Илья мог и позвонить. Откровенно говоря, он даже злоупотреблял моим разрешением. Оно касалось всех, не только его. Я несу ответственность за своих учеников… Творческие люди – существа тонкие, ранимые. К ним нужен особый подход.

«Ну еще бы, за такие-то деньжищи», – мысленно сказал Бабкин, который помнил, сколько стоит четырехмесячный курс обучения.

– Но я понимала, что он очень одинок. Может быть, наши семинары – это единственное место, где его принимали таким, какой он есть. У него была возможность выплеснуть свою боль, свою агрессию. Он ведь провоцировал своими текстами. Бил ими наотмашь. Да, и такая литература тоже нужна, она необходима… Боже мой, я говорю о нем как о живом! Мы не в силах сразу осознать ужасающий факт, понимание приходит с задержкой. Ближайшие часы Илья будет еще жив для меня… В этом зазоре между жизнью и смертью толпятся воспоминания, как родственники усопшего над могилой. Их концентрация невероятно велика. Именно в эти минуты и должны приходить люди вашей профессии и извлекать из наших голов искомое. Вы согласны?

Все это было для Бабкина слишком заумно.

– Несомненно, – сказал он.

– Но не всегда получается, – подхватил Макар. – Любовь Андреевна, вы позволите нам задержаться на семинаре?

Яровую удивила эта просьба. Согласилась она явно нехотя; Бабкин заподозрил, что Макар выбрал удачный момент: отчего-то именно после телеги про зазор, родственников и извлечение искомого из голов ей было трудно им отказать.

– Условие: никакой съемки. – Яровая плотно сжала губы. Ее дружелюбие испарилось. – И без диктофона. У нас в группе запрет на использование сотовых во время семинара.

Вначале Бабкин несколько раз вопросительно поглядывал на Макара: зачем мы здесь? Но незаметно он увлекся. Обсуждали жанровую литературу.

– Бояр-аниме, – уверенно говорил кладбищенский юноша. – Лайтово, динамично, не создает перегруза. Очень важно не создавать перегруза у читателя. Я сейчас работаю над серийником, надеюсь к концу курса создать полный план.

– На ближайшие десять лет будущее литературы за янг-эдалтом, – уверенно сказала девушка с синими волосами. – Я как бы необъективна, и вообще – с десяти лет крепко подсела на мангу…

Вокруг понимающе засмеялись.

– Я фанатка… – Она что-то нежно промяукала, Бабкин не понял ни слова. Что это? Китайский? Корейский?

Илюшин подался вперед.

– А как насчет… – И тоже что-то промяукал в ответ.

– Ой, я только «Разрушителей времени» читала. Это немножко не мое.

Все переключились на фэнтези, затем на сетевую литературу, и посыпались фамилии, ни одной из которых Бабкин никогда не слышал.

– А что насчет детективов? – неожиданно спросил он.

Несколько секунд всеобщего молчания. Молодняк начал переглядываться. Он как будто произнес что-то неприличное.

– А ведь действительно, мы давно не вспоминали этот жанр, – оживленно заметила Яровая. – Незаслуженно, получается, обидели. Скажем, Арчи Гудвин и Ниро Вульф – старая добрая серия, ваши родители наверняка ею зачитывались! Я их очень любила.

– Ну, детективы – очень узкая ниша, специфическая, – сказал, надменно взглянув на Бабкина, мужичок в пиджаке. – Не удивлюсь, если лет через десять уйдет в альтернативку. Для души – почему бы и нет. Но если мы говорим о монетизации… – Он сделал выразительную паузу. – Крайне спорное решение. Крайне. Контент должен приносить прибыль. Думаю, все с этим согласны.

«Слышь, ты, обмылок себорейный, – сказал про себя Бабкин, неожиданно разозлившись. – Ты бы сначала зубы вставил, а потом рассуждал о контентах».

Он вновь ощутил себя динозавром, реликтом в мире наступившей кайнозойской эры, где бегали, летали и ныряли удивительные существа, не похожие на него и не понимающие его разговоров. Дежавю: Сергей как будто вновь спрашивал в «Маргалите», найдутся ли у них фотографии кота, и ловил насмешливый взгляд Макара.

Вот Илюшин – тот чувствовал себя в этом мире превосходно. Летал, бегал и нырял, не отличаясь от окружающих.

Мысли Сергея перескочили на дочь. «В школу поведу – будут спрашивать, папа или дедушка».

Он заметил, что девицу по безмолвному соглашению вычеркнули из общего разговора. Все собрались полукругом перед Яровой, которая незаметно дирижировала обсуждением. Красавица сидела с краю. В беседе с сыщиками она изъяснялась междометиями и взмахами ресниц, причем Бабкин даже не смог бы с уверенностью сказать, что было осмысленнее.

Вблизи девица зачаровывала. Казалось, гусеница или жужелица приняла человеческое обличье. Может быть, стрекоза. Безупречные в своем мире по своим насекомым меркам, они в новую ипостась переносили некоторые признаки старой. Ресницы эти, например… Бабкин то и дело на них отвлекался. Ресницы были густые и мохнатые, как усики у ночных бабочек, да что там – как вся ночная бабочка, будто ее неким образом трансформировали в женские ресницы без потери объема и качества ворса.

Самое поразительное, что девица назвалась не Стефанией или Евой-Марией, а Катей Парфеновой. Говорила она ровно так, как Бабкин и ожидал: немного гнусаво, растягивая гласные, при этом почти без артикуляции. Не для того выросли эти губы, чтобы ими еще и шевелили.

И фигура у Кати, конечно, была сногсшибательная. Бабкин даже не представлял, что вживую встречаются люди таких форм. Чтобы было очень много груди с попой и очень мало остальной женщины – такое он видел впервые. Судя по взглядам, которые бросала на Катю мужская часть группы, их этот феномен тоже интересовал – разумеется, исключительно с антропологической точки зрения.

– Катя, а ты что скажешь? – обратилась к девушке Яровая. – К какому жанру ты тяготеешь?

Дива задумалась. Лобик она наморщить не могла при всем желании, но некоторое время вся группа зачарованно наблюдала за попытками это сделать. Ботулотоксин победил интеллектуала.

– Я-а… Ну-у-у… Я ду-умаю… В целом, знаете, мне ближе поэзия! – Аудитория ошеломленно притихла, и Катя, приняв молчание за одобрение, продолжала: – Я вообще люблю все поэтическое. Рифмы! И-и-и… Ну вот метафоры, да? Встречаются очень красивые. Я сама кое-что пишу… – Она помахала тетрадочкой. – Но вообще будущее за искусственным интеллектом, – внезапно закончила Катя.

– Пока художественные эксперименты с искусственным интеллектом выглядят не слишком убедительно, – сказала Яровая. – Однако мы в самом начале пути. Ну хорошо, давайте поговорим о задании на следующий семинар. Вы помните, в прошлый раз мы обсуждали построение конфликтной сцены. У каждого из вас есть свой вариант рассказа с такой сценой. Напишите короткий дневник от лица каждого персонажа, участвующего в конфликте… Будем читать вслух, так что отработайте своих героев заранее. – Она взглянула на сыщиков и добавила: – Еще раз выражаю всем свои соболезнования. Подумайте, как вы сможете позаботиться о себе в ближайшие дни. Не требуйте от себя многого. Любимая еда, хорошая музыка, прогулки… И, конечно, творчество. Творчество излечивает, помните об этом.

Бабкин не заметил, чтобы кому-нибудь из присутствующих требовалось лечение. Он хотел поделиться этим наблюдением с Макаром и обнаружил, что тот нацелился на Катю Парфенову. Бабкин осторожно приблизился к ним.

– Вы, как я понял, увлекаетесь поэзией, – галантно говорил Илюшин. – Не сочтите за дерзость, но нельзя ли почитать что-нибудь из вашего последнего? Меня очень заинтересовал ваш талант.

Сергею даже стыдно стало за напарника. Подкат был таким же изящным, как удар дубиной быку промеж рогов.

Катя задумчивым взглядом окинула Макара и раскрыла тетрадь.

– Вот, пожалуйста… Только у меня почерк неразборчивый. И я не дописала стихотворение. Это начало.

Сергей перевесился через илюшинское плечо и прочел:

 
Кит мог бы проглотить Иова.
Он знал: вначале было слово,
И это слово было: Ио…
Но что же дальше? Глуховат,
Он плыл, имен не разбирая,
Вдали от ада и от рая,
Сквозь створки океанских врат —
Спокойно, тихо, молчаливо.
Под ним сияли жемчуга,
Над ним жемчужная корова
Вздымала белые рога
И тоже повторяла слово…
 

В этой белиберде Сергей не понял ничего. А вот Илюшин прямо-таки весь подобрался.

– Занимательно, – протянул он и закрыл тетрадь. На обложке было выведено: «Э. С.». – Очень талантливо. Ваш псевдоним – Эльза Страут, верно?

Девица снова немного подумала и кивнула. Бабкин мысленно крякнул.

– Эльза, а зачем весь этот… – Макар сделал неопределенный жест, захватив и саму Эльзу, и часть опустевшей аудитории, – этот маскарад? Это что – неразделенная любовь к сцене? Спектакль одного актера?

– Вы о чем? – удивилась девушка.

Но глаза ее неожиданно блеснули, и этот блеск Сергею не понравился.

– Об амплуа дурынды на вольном выпасе, – охотно пояснил Макар. – Нет, я не критикую: это было безупречно. «Я вообще люблю все поэтическое», – передразнил он. – Или про красивые метафоры… Знаете, даже блестяще. Но публика у вас неблагодарная.

– Ой, ну что вы! – оживленно возразила Эльза, и Бабкин вздрогнул: у нее поменялось все – и голос, и манера говорить. – Как раз публика самая что ни на есть благодарная! Вы ведь не знаете, что мне от нее требуется. Я вовсе не жажду аплодисментов. Мне всего лишь хочется, чтобы меня развлекали. А они такие смешные! У меня была серия рассказов экспериментальной прозы, подражание Андрею Платонову. Авангардная форма, остранение по Шкловскому, деконструкция… Они даже что-то в них поняли. Но, думаете, их отношение ко мне изменилось? Дай людям несколько типовых черт – и они сами достроят законченный образ. Не устаю этим восхищаться. Здесь еженедельно собирается дюжина будущих писателей. И ни один из них за все это время не потрудился по-настоящему на меня посмотреть. Если факты противоречат убеждениям, к черту факты, не правда ли?

Илюшин усмехнулся.

– То есть вот это все, – он обвел Эльзу рукой по контуру, – для социологического исследования?

Она надула губки и засмеялась в ответ:

– Нуууу нет! Мне просто нравится эстетика преображенного тела. Нынешний человек, гомо сапиенс, находится на пути трансформации себя самого. Первые ласточки будущего обновления – это такие, как мы. Сейчас над нами принято смеяться. Но наступит эра, когда нас назовут первопроходцами. Я хочу быть среди пионеров этого движения. Мы придем к людям с хвостами, покрытыми мехом, обросшие шелковой шерсткой, отрастившие лапы и гребни, как описывали Сергей Кузнецов и Линор Горалик в своем романе. И к тому же, – добавила она, – с такой внешностью вы будете успешны почти везде. Помните, как говорилось в одном хорошем старом фильме: «Имея бюст, здесь можно всем заправлять».

– Не такой уж он и старый, – запротестовал Бабкин, отлично помнивший цитату. – Ему всего лет семь!

– Вторая часть «Людей в черном» вышла в две тысячи втором году, – безжалостно сказала Эльза. – Посчитайте-ка.

Илюшин задумчиво барабанил пальцами по столу, рассматривая девушку. Она улыбнулась ему солнечно и ясно и слегка выпятила грудь с выпирающими сосками.

– Расскажите про Габричевского, – попросил Илюшин. – Между прочим, кот у вас?

– Кот?

– Ага. Рыжий, из магазина. Илья вам его отдал?

– Илья никогда не был у меня дома, – медленно сказала Эльза. – Почему кот? Он купил для меня в магазине кота? Да, похоже на Илью.

– Нет, он его украл, – сказал Илюшин. – Кстати, ваш номер у Габричевского в телефонной книжке. Когда вы с ним виделись в последний раз?

– На прошлом семинаре, – не раздумывая, ответила Эльза. – Он выглядел абсолютно таким же засранцем, как всегда. Кривлялся, шутил, пародировал чужие тексты – впрочем, довольно смешно…

За «пародировал» Илюшин уцепился.

– Кого-нибудь Габричевский мог этим сильно уязвить?

– Тут все болезненно самолюбивы. Может быть, Мирон Шафран. Он очень серьезно к себе относится.

– Это что за специя Востока?

Эльза хмыкнула.

– Вообще-то он Мирон Кудесников. Не знаю, чем эта сказочная фамилия ему не понравилась. Кстати, когда будете его допрашивать, не удивляйтесь: он думает, что шафран – это воинское звание. В армии то ли Индии, то ли Тайваня… Не помню точно. Я его очень люблю. Не в смысле влюбленности – ну, вы понимаете, – а в смысле рассматривать. Любоваться. Он в своем роде совершенство.

Бабкин вспомнил зомби в кашемире.

– Как убили Илью? – неожиданно спросила Эльза. – Рассказывайте. Иначе уйду.

– Ударили по голове чем-то вроде молоточка с небольшой рабочей поверхностью. – Макар сложил из указательного и большого пальцев приоткрытый птичий клюв. – Вот такой примерно. Пробили висок, Габричевский умер мгновенно.

– То есть убийство могло быть и… Как это сказать? Не специальным?

– Непреднамеренным, да. Теоретически – вполне.

– А почему кот должен быть у меня?

– В день смерти Габричевский украл кота, который жил при магазине.

– И непонятно куда дел, – прогудел Сергей.

Эльза озадаченно похлопала ресницами.

– Есть предположения, зачем ему мог понадобиться кот? – спросил Макар, не сводивший взгляда с ее лица.

– Ни малейших, – медленно протянула она. – И вообще, это вам лучше спросить у Горбенко.

– Кто такой Горбенко?

– Такая. Ее сегодня не было. Она единственная из всех по-настоящему тесно общалась с Ильей. Вы говорите: мой телефон записан у Габричевского в контактах… Он мне писал только для того, чтобы огорошить какой-нибудь новой противной идейкой. Любил провоцировать. Я ему выдала в качестве аватара внешне распутную, но в душе стыдливую девственницу… – Эльза застенчиво улыбнулась Бабкину, и тот едва не перекрестился: ну, ведьма! – Илья считал, что очень меня смущает, когда зачитывает про щупальца, похотливых демонов, силой овладевающих ангелицами, и тому подобную бредятину. На самом деле он был скованный и довольно анахроничный. Все эти щупальца и демоны уже лет десять как неактуальны. А с Горбенко они выглядели как два воркующих голубка. Хотя она старше лет на десять. Подруга нашей Любови Андреевны.

Макар и Бабкин переглянулись. Интересные новости.

– А Любовь Андреевна ни словом не упомянула о своей подруге… – уронил Макар.

– Вы можете спросить об этом у нее самой. Яровая всегда после семинара ужинает в кафе напротив. Наверняка и сейчас там сидит.

Что-то она определенно недоговаривала, эта любительница странных ролевых игр. Но Сергей понимал, что им ее не расколоть. Илюшин и так немало из нее вытянул.

– Если не секрет, почему вы взяли именно такой псевдоним? – уже в дверях спросил Макар.

Девушка мило улыбнулась.

– Псевдоним – это Катя Парфенова. А мое паспортное имя – Эльза Страут.

4

– Что, хорошие стихи? – благоговейно спросил Сергей, когда они вышли на улицу.

– Стихи? – непонимающе переспросил Илюшин. – А, про кита! Бездарные. Попробуй вслух повтори: сквозь-створки, сквозь-створки… Какое-то шипение защемленного моллюска. Ерунда на постном масле.

Бабкин опешил:

– А почему же ты тогда…

– Нет, ну как же… – Илюшин приостановился и удивленно взглянул на него. – «Кит мог бы проглотить Иова…» Про кита – это из Ветхого Завета. – Лицо Бабкина не отразило абсолютно ничего при этом известии, и Макар, испустив тяжкий вздох, продолжал: – Пророк Иона, вместо того чтобы отправиться проповедовать в Ниневию, как ему было приказано Господом, решил сесть на корабль и уплыть подальше от назначенного пункта. В пути разыгралась буря, Иона понял, что так проявляется Божий гнев, и предложил капитану выбросить его в море. Буря тут же унялась, а Иону слопал кит. Трое суток возил по морю, как в батискафе, пока не выплюнул. А Иов – это невинный богобоязненный страдалец, на которого обрушились кары небесные вследствие сложного спора между Богом и дьяволом. Невежественные люди часто путают Иону и Иова.

Бабкин, который в глубине души смутно предполагал, что это вообще один персонаж, согласно угукнул.

– Дальше поехали: над ним жемчужная корова вздымала белые рога. Откуда корова?

– Да, откуда корова? – заинтересовался Бабкин. – Чего ее в океан понесло?

– Серёжа, это Ио, – с жалостью сказал Макар. – Девушка, в которую влюбился Зевс и превратил ее в корову, чтобы спасти от гнева своей ревнивой жены Геры. Ио кусал овод, и она, бедная, бросилась от него в море. Сюжет стихотворения, как мы видим, построен на сходстве имен: Иона-Иов-Ио…

– У Фридриха Незнанского есть роман «Исполняющий обязанности», сокращенно – «ИО», – ляпнул Бабкин, сам не зная зачем.

Небольшой наградой ему послужило то, что Илюшин на секунду сбился.

– Что получается? – продолжал Макар, проигнорировав этот протуберанец эрудиции. – В трех строфах девица с интеллектом аксолотля ненавязчиво демонстрирует знание Ветхого Завета, заодно вплетая в них древнегреческую легенду. Она могла стащить эти стихи у какого-нибудь поэта, но я ничего подобного не помню. Да и слишком они слабенькие… Но дело не в бездарности, дело в том, что человек, который способен оперировать образами библейских пророков и праведников, не может изъясняться междометиями и при этом высказываться, что любит все поэтическое. Так, вон сидит Яровая…

Окна кофейни выходили на площадь. Подсветка внутри была аквариумная: посетителей, застывших среди диффенбахий и спатифиллумов, можно было хорошо рассмотреть с улицы.

Бабкин с удовольствием подставил лицо ветру. Вечер был теплый, и люди по тротуарам шли вполне понятные, привычные, и если хорошенько поискать, наверняка можно найти в каком-нибудь кинотеатре «Людей в черном» и даже сводить на него Машу… Старый фильм! Глупость какая-то.

5

– Добрый вечер, – холодно сказала Яровая, как будто они не расстались полчаса назад.

– Вы позволите, Любовь Андреевна? – Илюшин вопросительно замер возле ее столика, за ним возвышался Бабкин.

Она страдальчески сдвинула брови.

– В чем дело? Послушайте, я очень устала после семинара, у меня болит голова, и при всем желании…