Текст книги "Колодец и бабочка"

Глава пятая

1

На обратном пути Бабкин затащил Макара к себе. Протолкнул он эту идею под соусом «обсудим дело, заодно накормлю тебя ужином, так и быть». Но еще от лифта они услышали, как заходится в плаче младенец.

Маша ходила по квартире с Алисой на руках, декламируя вслух «Мцыри». Время от времени девочка затихала, словно пыталась уловить смысл поэмы, но убедившись, что ничего хорошего с героями по-прежнему не происходит, снова принималась голосить.

Увидев Илюшина, Маша просияла. Всучила ему младенца, пообещала, что ужин будет через десять минут, и увлекла Сергея на кухню. На кухне Бабкин велел жене сидеть ровненько, а сам встал к плите.

Через три минуты после того, как Макар взял ребенка, в квартире наступила тишина.

Никто из них так и не смог найти объяснения этому феномену. Бабкин прошерстил Интернет, из любопытства советовался с педиатрами… Безрезультатно. Почему плачущий ребенок затихает, едва оказавшись на руках у Макара, так и осталось загадкой.

Сергей предпочитал называть это чудом. Сам Илюшин, когда эта особенность стала очевидна, выглядел озадаченным, но не более того. Успокаивается – и слава богу.

Как-то раз Бабкин имел неосторожность насесть на Макара в попытках добиться внятного ответа.

– Должно же быть у тебя хоть какое-то объяснение! У нее колики, а она бац – и перестала реветь. Как так?

– Объяснений у меня даже два, – сказал Макар.

– Наконец-то! Внимательно слушаю.

– Первое объяснение – я ее родной отец. Мы с Машей давно любим друг друга… Пойми: наша страсть вспыхнула с первого взгляда. Мы поняли, что нас свели небеса. Но и тебя мы любим тоже. Мы с ней договорились, что не имеем права разбить тебе сердце. Однако невинное дитя чувствует мои отцовские флюиды…

– Давай второе, – с тяжелым вздохом сказал Сергей, чувствуя, что Илюшин вот-вот оседлает флюиды и будет разливаться соловьем ближайшие полчаса.

– Есть такой способ у любителей домашних растений: если какой-нибудь цветок начинает капризничать, хозяйка сообщает, что дает ему последний шанс воспрянуть, после чего выставит на лестничную клетку. Или к помойке на мороз.

– И что? – подозрительно спросил Сергей.

– Поразительное явление: бессмысленные фикусы и гибискусы после этой выволочки приходят в себя. Без всяких там удобрений и сложных танцев с поливом. Залог успеха – твердое намерение цветовода исполнить угрозу. Он должен вполне серьезно готовиться выкинуть капризный стебель к чертовой матери, хоть в окно.

Бабкин собирался спросить, при чем здесь Алиса, но отчего-то передумал.

2

Пока кипятилась вода для пасты, Сергей нарезал луковицу, бросил обжариваться на сковородку, туда же отправил, не размораживая, страшненьких скрюченных морских гадов. Сам он предпочел бы бекон, но Илюшин любил морепродукты. Стряпня оказывала на Бабкина такое же воздействие, как на некоторых женщин вышивка крестиком. Последовательность действий, заданных кем-то другим и всегда приводящих к хорошему результату, неизменно успокаивала. Импровизацию он не любил.

Сергей обернулся к притихшей жене. Она сидела бледная, будто только что умытая, и смотрела в окно. Выражение лица у нее было самое умиротворенное, и Бабкин успокоился.

До рождения Алисы ему грезились идиллические картины их будущей жизни втроем. Бабкин боялся только самих родов. Все, что должно было происходить потом, в его фантазиях было овеяно безмятежностью и спокойствием.

В этих картинах Маша сияла зрелой материнской красотой и, не переставая сиять, кормила младенца грудью. Младенец походил на зефир и вел себя идеально. Он спал, сосал грудь, иногда деликатно срыгивал… Пачкал подгузники, разумеется. Но кроме этих небольших физиологических отправлений, больше никак не обременял собою ни Сергея, ни Машу.

Столкновение с действительностью выглядело так, как если бы Сергей шел по полю, срывая одуванчики, и на него налетел локомотив.

Бабкин, конечно, ожидал, что его дочь будет плакать. Он часто слышал писк и мяуканье младенцев из чужих колясок. Но оказался совершенно не готов к тому, что его собственный ребенок будет голосить, как пароходный гудок. Крошечная синюшная девочка лежала в кроватке, молотила ручками и призывала родителей могучим рассерженным басом.

Первую неделю они пытались наладить режим кормления. А на седьмой день Маша пожаловалась на боль в груди. Губы у нее были потрескавшиеся, а во взгляде плавала нехорошая отрешенность. Бабкин приложил ладонь к ее лбу, дернулся, и одной рукой сунул Маше градусник, а другой принялся вызывать врача.

Два часа спустя он стоял у окна, глядя, как женщина в белом халате подсаживает его жену в машину скорой помощи. У него на руках сопела Алиса, готовясь выразить протест новому положению дел.

Если бы Бабкин мог, он бы тоже заорал.

В производстве у них с Илюшиным было два расследования. И хотя ни одно не требовало отлучек из Москвы, Сергей понимал, что ему хватит и этого.

Сзади его ткнули под колени – несильно, но выразительно. Бабкин обернулся и охнул: он совсем забыл про Цыгана.

– Ну вот что, – сказал Сергей, обращаясь к младенцу и псу. – Мамы нет. Надо до ее возвращения наладить быт и не свихнуться. Задача ясна?

Поставив задачу, Бабкин принялся ее выполнять. Он сгонял к педиатру, затем в магазин и вернулся с запасом сухой смеси для кормления. Затем позвонил теще.

Родители Маши проводили лето в деревне под Коломной, где у них все цвело и плодоносило. На зиму нехотя возвращались в московскую квартиру. Периоды квартирной зимовки становились все короче, и Маша шутила, что скоро папа с мамой окончательно превратятся в сельских жителей и заведут курей.

Вероника Максимовна приехала на второй день. Моложавая, подвижная, чрезвычайно деятельная, она очень много говорила о своем саде и, к некоторому изумлению Бабкина, очень мало – о дочери. Ему даже показалось, что она забыла, по какому поводу он был вынужден просить ее помощи. На Сергея обрушились рассказы о подвое на яблони, о паразитах, объедающих смородину, об удобрениях, о капризном характере жимолости и о детках гладиолусов. Несколько ошеломленному Бабкину эти детки представились в конвертах наподобие того, в котором Алису забирали из роддома.

Вероника Максимовна зачем-то схватилась за тряпку и приказала Сергею выметаться из квартиры вместе с ребенком и собакой, пока она «наводит чистоту».

Чистоту Бабкин наводил накануне вечером. О чем и сообщил. «Знаю я, как вы, мужчины, прибираетесь! Ступай, ступай».

Тщательно подбирая выражения и проявляя чудеса дипломатии, Сергей объяснил, что ему не требуется помощь по хозяйству. Помощь нужна с Алисой, чтобы у него было время поработать. «Вообще-то существуют отпуска по уходу за ребенком», – недовольно сказала Вероника Максимовна.

Это замечание вышибло его из колеи. Он попытался напомнить, что у них частная контора, но Вероника Максимовна, распалившись, вдруг понесла про законность, про бесправие и закончила предложением подать в суд на Сергеево начальство. Бабкин представил, как он подает в суд на Илюшина, и в голос расхохотался.

Следующий час он провел, умасливая обиженную тещу.

После долгих расшаркиваний распределили обязанности. Бабкин выдохнул облегченно, собираясь нормально поработать…

– Только я посплю сначала, – предупредила Вероника Максимовна. – Ты, извини, всю душу мне вымотал.

Следующие два часа Бабкин провел, жонглируя телефонными звонками, Алисой, клиентами и Цыганом, у которого некстати случился понос. К концу дня он замучился так, что у него не было сил сделать смесь для ребенка.

– Я ей сразу сказала: дурость – рожать в таком возрасте, – бойко и даже с какой-то радостью сообщила Вероника Максимовна, войдя в комнату и обнаружив, что Сергей дремлет, уткнувшись лбом в прутья кроватки.

До вечера она шумела, хваталась то за одно дело, то за другое, звонила мужу, долго обсуждала наглую соседку, шикала на вопящую Алису и многословно объясняла Бабкину, что не нужно подходить на каждый крик младенца. В довесок к любому нравоучению у нее имелись примеры из жизни знакомых. Он устал от нее так, как будто весь день просидел привязанный под громкоговорителем. Ему в буквальном смысле не хватало воздуха.

Бабкин растерялся, что случалось с ним редко. Он не понимал, как взаимодействовать с этой женщиной. Будь она наемным работником, все было бы просто. Но это мать его жены, к тому же примчавшаяся на помощь – бескорыстно, по первой просьбе, – и подразумевалось, что он должен стоять в позиции облагодетельствованного. Сергей не только не мог умять себя в эту позицию – он вообще никак не мог устроиться. Закрыв дверь за тещей, он испытал такое облегчение, будто с него съехал асфальтовый каток.

Бабкин позвонил Макару и коротко сказал, что Маша в больнице, он не справляется. Подразумевалось: с работой. То ли Илюшин понял его неправильно, то ли, наоборот, понял правильно, – но только через час Макар стоял на пороге, дожевывая пиццу.

У Сергея не было даже сил сопротивляться. «На черта ты приперся?» – хотел он спросить. Макар отодвинул его, обошел квартиру, сказал Алисе: «Привет, вонючка», – нацепил на Цыгана ошейник, небрежно сунул ребенка в коляску и взял Машины ключи. Дернувшемуся было Сергею он бросил: «Там тепло, не простудится».

И ушел.

Бабкин рухнул на диван и провалился в сон. Он смутно слышал, как Илюшин вернулся и моет лапы псу; слышал, как тот разговаривает по телефону; затем его растолкали с вопросом, сколько еды на ночь готовить младенцу.

Очень многое необходимо было объяснить… Температура смеси, бутылочки, стерилизация, правильное положение ребенка во время кормления… Вместо этого Бабкин пробормотал: «Сколько сожрет, столько и готовь», – и снова уснул под бессердечный смех Макара.

Разбудил его телефонный звонок.

– Серёжа, я вчера вернулась разбитая, ноги отекли, спина болит, это все дорога, извини, но тут не наездишься, сорок минут в одну сторону, отвыкли мы от таких расстояний…

Бабкин слушал, ошеломленно щурясь на будильник. Часы показывали девять. Он впервые за неделю проспал целую ночь, не вставая.

Сергей вскочил как укушенный. Что с ребенком?

Зажав трубку, он выскочил из комнаты и в кухне обнаружил Макара. Илюшин за столом пил кофе и отщипывал от невесть откуда взявшегося круассана. У ног его стояла люлька, вынутая из коляски. Внутри возилась и гулила Алиса. Под столом дремал Цыган.

Бабкин слегка пришел в себя и только тут, наконец, осознал, что именно льется из трубки. Вероника Максимовна сообщала, что до тех пор, пока ее дочь не выйдет из больницы, она поживет у Сергея.

Бабкин вздрогнул и решительно сказал:

– Простите, это исключено.

Одной фразой он пустил под откос поезд дружбы и мира, который вчера так старательно ставил на рельсы. Вероника Максимовна оскорбилась. Вероника Максимовна потребовала объяснений.

– Ей будет неудобно, здесь пока поживет няня, – подсказал Макар.

– Вам будет неудобно, здесь пока поживет няня, – машинально транслировал Сергей и вытаращил на Илюшина глаза: какая еще няня?

– Какая еще няня? – взвилась теща.

И тут в дверь позвонили.

– А вот и Капитолина, – как ни в чем не бывало сказал Макар.

Капитолиной оказалась молоденькая девчонка лет двадцати.

– Здравствуйте! – звонко сказала девчонка и безбоязненно улыбнулась Сергею. – А я к Алисе! Давайте знакомиться!

Позже выяснилось, что Капитолине тридцать, что у нее трое детей – сыновья-близнецы и младшая дочь, все уже школьники – и что она замужем за художником-реставратором, специализирующимся на восстановлении церковных росписей и фресок. Алису няня первым делом вынула из люльки, вытряхнула из одежек и положила голенькую в кроватку.

– Пусть кожа подышит, – с улыбкой сказала она Сергею. – Посмотрим, как ей понравится.

Алиса лежала очень довольная в лучах утреннего солнца и ловила собственные пятки.

– У нее медицинское образование есть? – нервно спрашивала теща, снова дозвонившись до Бабкина. – Без образования гони ее прочь! Пусть документы покажет! Пробей ее, они сейчас все мошенники через одного!

Образование у Капитолины было среднее.

– Сестра родила, после школы надо было с племяшками помогать, – объяснила она все с той же солнечной улыбкой. – А потом у меня и свои пошли.

Капитолина носила платок и длинную юбку, но у Бабкина переодевалась в футболку и трико. Она мгновенно нашла общий язык с Цыганом («люблю собак!»), полила Машины цветы, о которых Бабкин совсем забыл («люблю цветы!») и между делом, пока Алиса спала, помыла два окна («люблю, когда окна чистые!»).

С Алисой она возилась с нескрываемым удовольствием. Малышка лежала на коврике рядом с ней, и Капитолина водила над ней погремушкой, певуче приговаривая: «А-а-а-а-эть! А-а-а-эть!» Обе курлыкали на каком-то птичьем языке, и складывалось впечатление, что они отлично понимают друг друга.

Приехавшая Вероника Максимовна, увидев Капитолину, обомлела.

– Серёжа, ты с ума сошел? Кого ты притащил в дом? Ее же нельзя подпускать к ребенку! Ты видел это дегенеративное лицо? Ты меня слушаешь или нет?

Бабкин не сразу понял, что ему закатывают классический скандал.

– Вероника Максимовна, вы присядьте… Капитолина – няня с прекрасными рекомендациями… – Он умолчал о том, что это рекомендации Илюшина. – Между прочим, мать троих детей. Очень опытная, добрая. Не беспокойтесь, пожалуйста.

Но Вероника Максимовна беспокоилась. Бабкин никак не мог взять в толк, что ее не устраивает. На него обрушились упреки, увещевания, он пытался найти логику в этой хаотичной речи – и не мог.

– Ты не оставляешь мне выбора! – со слезой в голосе крикнула теща и удалилась в соседнюю комнату.

Бабкин вышел покурить на балкон.

Форточка в комнате была открыта, и до него доносились вскрики Вероники Максимовны. «Ты должна сказать ему… Это невозможно… Ты в своем уме? Вы потеряете ребенка…»

Закончив разговор с дочерью, взбешенная Вероника Максимовна вернулась в комнату.

– В общем, так! Выбирайте: или я, или эта кликуша!

С таким накалом драматизма Сергей не сталкивался со времен своего первого брака.

Бабкин наконец-то понял. Вероника Максимовна готова была помогать, но только на своих условиях. Слово «компромисс» было синонимом оскорбления. Любое отступление от заранее намеченного плана приравнивалось к плевку под ноги.

– Ты, может быть, знаешь, как преступников ловить, – сухо сказала теща, – а я знаю, как детей растить.

– Мы справимся, Вероника Максимовна, – как можно мягче возразил Сергей. – Давайте подумаем, как сделать это вместе…

Последние слова он договаривал в удаляющуюся спину.

Илюшин так и не сознался, где нашел Капитолину. Через десять дней вернулась из больницы Маша – бледная, исхудавшая, осунувшаяся. Чудесная ее рыжая грива поредела. Теперь по вечерам Маша перед зеркалом втирала в волосы какие-то составы, и после от ее головы долго пахло болотными травами; Бабкин принюхивался и чихал, как кот.

С Капитолиной они сразу подружились, и Сергей, возвращаясь домой, регулярно заставал у них то аккуратную первоклассницу в носочках, очень похожую на мать, то двоих растрепанных пацанов, которые вскакивали при его появлении, как матросы при виде адмирала, и хором гаркали: «Здрасть! Дядь! Ёжа!» Капитолина тотчас собирала детей и исчезала.

Бабкин однажды поделился с Илюшиным:

– Я думал, Маша изведется в больнице. А она так спокойно ко всему отнеслась…

– Маша – единственный известный мне человек, у которого поэтическое восприятие мира сочетается с изумительным здравомыслием, – сказал Макар. – К тому же она рада была отдохнуть от вашего дурдома.

Сам Илюшин в «дурдоме» чувствовал себя превосходно. Бабкин никак не мог понять, что интересного Макар находит в Алисе. Однако девочка его, несомненно, занимала. Время от времени он преспокойно брал ее, засовывал в коляску и уходил на прогулку. Где они бродили, Сергей понятия не имел. Иногда он задумывался, что как-то странно не знать, где находится твоя собственная дочь, но он был так благодарен Макару за эти часы тишины и свободы, что быстро выкидывал сомнения из головы.

Бабкин не признался бы в этом самому себе, но он охотнее гулял по вечерам с псом, чем возился с младенцем. Однажды, когда Илюшин, по обыкновению, поужинал у них, Сергей ушел с Цыганом, уверенный, что в его отсутствие Маша будет купать Алису, а Илюшин – обдумывать новое дело. Макар мог работать в любой обстановке, в любое время суток.

Вернувшись, он обнаружил, что Маша спит на диване. Из ванной доносился голос Илюшина. Бабкин подкрался и встал за дверью.

– Поразительно, до чего ты уродливое создание, – доброжелательно говорил Макар, подливая в ванночку воду. – Похожа на тихоходку. В школу, конечно, с таким лицом не возьмут. Придется ехать в Париж. Может, хоть в Нотр-Даме согласятся, у них накоплен кое-какой опыт…

Алиса заливисто расхохоталась и зашлепала ладошками по воде.

– Ну что такое, – недовольно сказал Макар. – Прекрати! Фу, фу! Плохой ребенок!

Бабкин на цыпочках вернулся в спальню.

– Что там Макар? – сонно спросила Маша.

– Внушает Алисе, что она второй Квазимодо.

– Ааааа… Ну-ну! – Маша перевернулась на другой бок и безмятежно заснула.

В два месяца девочка вдруг начала меняться. Исчезли синюшность и одутловатость. Раскрылись глаза, превратившись в два огромных блюдца. В какую-то неделю из раскосого ацтекского божка вылупился прелестный младенец: румяный, синеглазый, с прозрачной голубоватой кожей и короткими рыжими бровками, как у эрдельтерьера.

Илюшин неделю провел в отъезде и, вернувшись, при виде Алисы оторопел.

– Это что за аниме? – недовольно спросил он. – Верните вурдалака!

Алиса схватила его за палец и захихикала.

3

Сергей разложил пасту по тарелкам и пошел звать Макара.

Алисе повесили над кроваткой лошадок, которых Капитолина сшила из разноцветных лоскутков, и девочка затихла – впрочем, Бабкин подозревал, ненадолго.

За ужином рассказали Маше, чем они занимались целый день.

– Собственно, есть две версии. – Илюшин сыпанул в тарелку сыр. – Первая: кража кота и убийство Габричевского никак между собой не связаны. Тогда мы, скорее всего, кота не найдем. Судя по психологическому портрету Габричевского, он вполне мог стырить животное просто так, потому что ему в голову взбрело. Или хотел потребовать выкуп, но не успел. В версию с выкупом не укладывается тот факт, что кота не было в квартире Габричевского. С другой стороны, мы до сих пор не знаем, заходил ли Габричевский с ним домой. Может быть, и нет.

– Подождите, а почему вы не знаете? – встрепенулась Маша. – Вы же всегда проверяете камеры? Или у него подъезд без видеонаблюдения?

– Очень даже с наблюдением, – буркнул Бабкин. – Хата у него хорошая, и домик ничего себе такой, грех жаловаться. Но записи сразу изъял следователь. Сегодня их еще не отсмотрели. Завтра буду звонить, унижаться, просить, чтобы соизволили сказать, есть на камерах Габричевский с большой сумкой в руках или нет…

– Вторая версия – похищение связано с убийством…

– Кража, – въедливо поправил Сергей. – Это детей похищают. А котов крадут. Для законодателя у них разные статусы.

– А для нашего клиента – очень даже похожие, – невозмутимо отозвался Макар. – Так вот, если Габричевского убили из-за кота, хотя это звучит несколько дико, у нас есть хоть какой-то шанс найти Якова Соломоновича. Потому что, предположительно, это означает, что кот имеет большую ценность для убийцы. Хотя чем эта ценность обусловлена, я не могу понять. Ну, если перед нами не разыграли талантливый спектакль, а на самом деле Касимову требуется что-то совсем другое… Официальное расследование тесно пересекается с нашим, и следователь ни капли нам не рад. Его можно понять: мы – люди со стороны, он с нами не знаком, выгоды от оказания нам помощи для него не просматривается…

– …И занимаемся мы, с его точки зрения, лютой фигней, – закончил Сергей.

Скрыть горечь в голосе ему не удалось.

– С твоей точки зрения – тоже? – спросила Маша, накручивая на вилку лапшу.

– Слушай, мы ищем кота, – сказал Бабкин, делая ударение на последнем слове. И поскольку это вполне убедительное объяснение его жене, по всей видимости, ничего не объяснило, он развил свою мысль: – Елы-палы, Маша, это кот! Хвост, усы, четыре лапы. Я понимаю, в магазине его любят, привязались к нему, и вообще он у них талисман, а не просто так сидит мяукает… Но таких котов в любом приюте – сто хвостов. Даже будут получше укомплектованы! Глаза там, уши в наличии… Нанимать нас на поиски – как микроскопом гвозди забивать. За эту работу мог взяться любой дурак… Я тебе, Макар, не хотел говорить, да и бесполезно что-то говорить, когда у тебя глаз горит, лапа поджата и ты весь в струнку вытянулся, только шерсть на ветру шевелится… Но если уж на то пошло, это пятно на репутации. Это о наших удачных расследованиях знаем только мы да клиенты. А о том, что мы по всей Москве бегали за одноглазым барсиком, узнают все. Следак растреплет, к гадалке не ходи. И опергруппа поучаствует. Мы себя выставили на посмешище. Причем, что особенно обидно, независимо от исхода расследования. – Он посмотрел на невозмутимо жующего Илюшина. – Ну, что тебя это не будет беспокоить, было понятно сразу…

– Это и тебя не должно беспокоить, – пожал плечами Макар. – Но ты уязвим, как пятиклассница.

В комнате закряхтела Алиса. Маша вышла и вскоре вернулась, сделав успокоительный жест: все в порядке.

– Почему ты сказал, что за это дело мог бы взяться любой дурак? – Она вопросительно свела тонкие рыжие брови, глядя на мужа.

– Потому что так и есть.

– Нет, – твердо возразила она. – Никто бы за это не взялся, кроме заведомых жуликов, отлично понимающих, что результата им не достичь.

– Полностью согласен, – промычал Макар с набитым ртом.

– Хозяин магазина, как его – Касимов? – так вот, Касимов это знал, он обратился к вам, а не к кому-нибудь другому, именно поэтому. Серёжа, ты можешь назвать мне хотя бы двух своих коллег, которые согласились бы всерьез искать кота? Частное детективное агентство? Полиция? Ну хоть кто-нибудь?

Бабкин застыл с мидией, наколотой на вилку. С такой точки зрения он это дело не рассматривал.

– Вот, не можешь, – с горячностью продолжала Маша. – Ты почему-то описываешь ваше расследование как пустяковое. Хотя даже мне, дилетанту, очевидно, что кота труднее искать, чем человека. Если человек выскочит из машины, в которой его увезли из дома, он побежит к людям за помощью. А кот побежит в подвал. По-моему, это дело – одно из самых трудных в вашей практике. А что касается насмешек… Серёжа, сколько лет вы уже работаете? У вас такая репутация, что вы с Макаром можете позволить себе браться за поиски кого угодно. Хоть хомяков разыскивать.

Макар выпрямился и ткнул вилкой вперед, точно полководец, указывающий, в каком направлении двигать войска:

– Ха! А я ровно это и сказал, между прочим! Именно хомяков! Слышишь, мой трепетный друг? Послушай умных людей, то есть жену и меня. Маша права абсолютно во всем…

– Хоть бы раз в жизни я о себе услышал такие слова, – с недовольным видом сказал Бабкин.

Но в глубине души он приободрился.

4

Наталья Леонидовна Горбенко: тридцать шесть лет, разведена, двое детей. Школьная подруга Любови Яровой.

– А «Яровая» – это, между прочим, псевдоним, – вспомнил Сергей, паркуя машину в небольшом размеченном кармашке. – От природы она Кожеватова. Правда, имя настоящее. Любовь Кожеватова – тоже неплохо звучит. Как думаешь? «Яровая» отдает колхозами.

– Зато лучше запоминается.

Макар вышел из машины и потянулся.

За спиной шумел парк. Напротив них высилось двухэтажное здание с высокими окнами, истоптанными ступеньками, выглядевшими так, будто их кто-то кусал, традиционно уродливой металлической дверью и красно-золотой табличкой возле этой самой двери. Разглядеть надпись Илюшин не мог, но он и так знал, что там написано. «Досуговый центр “Атлант”».

…Из аудитории выходили бабушки – веселые, нарядные, с завитыми локонами, с легким макияжем, который почему-то давно уже перестал называться этим привычным словом, а стал мейком или мейкапом. Губы, тронутые помадой. Чуть заметно подрисованные брови. Они смеялись, переговаривались, кто-то менял очки, кто-то возился в сумочке. Бабкин ловил на себе любопытствующие взгляды.

– Странное дело, – негромко сказал Илюшин. – Ты никогда не задумывался, что для этих женщин в русском языке нет названия?

– В каком смысле?

– Ну вот эти женщины, выражаясь литературным языком, они кто?

– Женщины, – непонимающе сказал Сергей.

– Это слишком общо. Тебе надо сузить возрастные рамки. Есть девушки – лет до двадцати, сейчас границы раздвинулись до тридцати. Есть женщины – лет до пятидесяти. А этих, которым от пятидесяти до семидесяти, даже до восьмидесяти, – как назвать, чтобы был понятен возраст, и при этом одним словом, а не канцелярским оборотом «пожилая женщина»?

– Бабушки. Чего тут думать.

– У половины из них нет внуков, – возразил Макар, кивнув на уходящих женщин. – Без внуков нещитово. Еще варианты?

– Старухи, – с некоторым сомнением предложил Сергей.

– В шестьдесят – старухи? – Макар развеселился. – В шестьдесят пять? Твоя собственная тетушка старухой не была и в семьдесят.

– Ну, тогда пенсионерки.

– «В комнату вошла пенсионерка в кепке и темных очках», – с выражением сказал Илюшин.

Как по заказу, в эту минуту из аудитории действительно вышла полная тетка в кепке, очках и цветастой накидке. Она прошествовала мимо сыщиков и вдруг подмигнула Макару, уронив «Привет, мальчики».

Илюшин, прохвост, немедленно встал и сделал вид, будто приподнимает несуществующую шляпу.

– Ты даже в морге будешь заигрывать с патологоанатомом, – процедил Сергей, провожая игривую даму взглядом.

– Я не попаду в морг. Мое мускулистое тело объедят акулы.

– …Только если я тебя утоплю в океанариуме… О, нашел! – Бабкин перебил сам себя. – Они – дамы!

– Ну, возможно… – В тоне Макара звучало сомнение. – Хотя «дама» предполагает определенный статус. Нельзя быть дамой в трико и кофте с катышками. Резюмируем: из женщин уже вышли, до старух еще не дошли, пенсионерка – насмешливо, бабушка – неточно… Вот и ходит по просторам России двадцать миллионов неназванных баб.

Что-то в этом рассуждении смутило Сергея, и он крепко задумался.

– А мы? – сказал он после паузы и тяжело глянул на Макара, как человек, прочувствовавший всю невыносимость мужской доли на Руси. – Юноша, потом мужчина, до шестидесяти – мужик. А после? Пенсионер? Старец? Дедуля? Вот и остается разве что тот же самый «пожилой человек». Так что все в равном положении.

Дверь открылась, и вышла Наталья Горбенко.

Пухлые щеки, светлые волосы, перехваченные небрежно на затылке, так что волнистые пряди выбивались по обеим сторонам лица. Была она мягкая, какая-то уютная, полная, с широкими запястьями. Бабкин знал этот тип белокожих людей, которые под самым ярким солнцем не смуглеют, а становятся едва золотистыми.

– Здравствуйте, Наталья Леонидовна. – Макар поднялся, пошел к ней, на ходу доставая документы. – Я – частный детектив Макар Илюшин, это – Сергей, мой напарник. Мы можем поговорить с вами об Илье Габричевском?

5

Горбенко не знала о смерти Ильи. Когда Макар сказал, что его тело было найдено вчера утром, она недоверчиво взглянула сначала на Илюшина, затем на Бабкина, словно ждала подтверждения, что это шутка. «А Яровая, получается, не предупредила бывшую подругу, что мы явимся по ее душу. Могла бы и позвонить. Впрочем, нам же легче».

Самая первая реакция – бесценный материал для сыщика. Сергей не раз читал, что от внезапного потрясения на людей нападает немота, но сам он чаще сталкивался с обратным: после изумления, испуга или слез свидетели начинали говорить. Как если бы не пережитая до конца эмоция выплескивалась из них вместе со словами.

Наталья Горбенко выглядела удивленной и опечаленной, но определенно не убитой горем.

– Илья привозил вам своего кота? – спросил Макар, бросая спасительную ниточку – «своего». Признайся, и ты не соучастник кражи, а добрый самаритянин, приютивший чужое животное.

Бабкин не сводил взгляда с ее лица. Она прищурилась, слегка мотнула головой, будто стряхивая что-то с волос:

– Разве у Ильи был кот? По-моему, он терпеть не мог животных. Но я не всегда могла разобрать, где он искренен, а где эпатирует.

– В день своей смерти Габричевский украл кота… – Макар вкратце объяснил, где обитал Яков Соломонович. – Вечером его убили, а кот исчез.

– Так вы ищете этого кота? – уточнила она и закивала: – А я-то думаю, почему частные детективы занимаются расследованием убийства. Решила, что вас наняли родители Ильи. Вы обычно разыскиваете животных?

Бабкин чуть не высказался резко. Но Горбенко не насмехалась над ними, а спрашивала вполне серьезно. Очевидно, в ее системе ценностей поиск украденных зверей был важной, ответственной работой.

– Мы специализируемся на розыске пропавших людей, – объяснил Илюшин. – Но этот кот имел большую ценность для владельцев…

– Да-да, я понимаю. А вы уверены, что украл Илья?

– Абсолютно.

Горбенко ненадолго задумалась. Они сидели в той же комнате, где она проводила занятие. Окна были открыты настежь, на улице ветер шевелил кроны каштанов, и зеленоватый свет, процеженный сквозь огромные листья-опахала, заливал подоконники. На доске был нарисован странный зверь: то ли кит с ушами, то ли водоплавающий слон.

– Но почему вы обратились ко мне? – спросила она.

– Яровая сказала, что вы были дружны с Габричевским.

Горбенко повторила:

– Дружны с Габричевским? Ну нет. Люба ошибается. Я его жалела. Как любая взрослая женщина, имеющая своих детей, пожалеет нескладного подростка.

– Габричевскому было двадцать шесть, – напомнил Сергей.

– А умственно и душевно он был подросток, – спокойно возразила Горбенко. – Сейчас много таких вырастает. Разве вы сами не замечали? Мужчины стали инфантильнее…

– Женщины так говорят с основания мира, – не удержался Бабкин.

– В самом деле? – Она невесело улыбнулась, и Сергей запоздало вспомнил, что ее бросил муж. Он поймал укоризненный взгляд Макара. – Я вам историю расскажу. У меня занимается одна старушка… Тихая такая, ласковая. Как-то раз она попросила разрешения посидеть в классе после того, как закончился урок. Я собиралась уйти на обед, мне неловко было оставить ее одну, а она этак требовательно: идите, Наталья Леонидовна, идите, ради бога, мне одной только лучше. Возвращаюсь через полчаса – сидит! Лицо расслабленное, как в медитации. Увидела меня, вздохнула и засобиралась. Я не выдержала и стала ее расспрашивать. Пожилых людей нетрудно разговорить. Для этого обычно и усилий прикладывать не нужно. – По ее губам скользнула быстрая улыбка. – Она рассказала, что еще год назад жила одна в двухкомнатной хрущевке. Когда-то эту квартиру они с мужем получили от завода. Муж ее умер пять лет назад, с тех пор она много болела… Взрослый сын каждые выходные приводил к ней внуков. Только это были не родные внуки. Он женился на женщине с двумя детьми. Но старушка все равно с ними занималась, любила их. Забыла сказать: ее сын снимал квартиру в соседнем доме. И вдруг хозяин квартиры поднимает арендную плату. Что делать сыну и его жене? Вот вы мне скажите?