Текст книги "Татуировка"

СМЕРТЬ НА «РАДИО ФРАНС»

А утром за ней в гостиницу зашёл сам Борис Лосев – единственный живой писатель, которого она знала в детстве. Ей было тогда лет двенадцать-четырнадцать, а Дмитрий, младший братишка, и вовсе только поступил в школу. Борис Михайлович, друг их родителей, приезжал то из Москвы, то из Парижа, и его в их доме ждали с волнением. Он уже тогда был известным писателем, автором знаменитой книги об Альберте Швейцере и другой – диссидентской, которую сразу изъяли из библиотек, хотя в ней рассказывалось всего-навсего о маршрутах по Руси Ярославской. Он всегда приезжал к ним с подарками, а в рассказах его мелькали знаменитые фамилии – от Набокова и Виктора Некрасова до Солженицына: со всеми он был знаком или знал их родственников, близких друзей. Боже мой! А за окнами стояло тогда совсем другое тысячелетие, и в России говорить об этих людях можно было лишь на собственной кухне, вполголоса. Писатель Борис Лосев со всеми с ними где-то прогуливался, разговаривал, распивал чаи. Агния занимала в комнате во время его рассказов самое незаметное место, и никто бы не догадывался, что она ловит, запоминает, а потом ещё долго переживает каждое его слово, каждую шутку.

И вот теперь он, автор многих книг о Париже и русской эмиграции, а также постоянный ведущий радио-и телепередач «Гуляем по Парижу», поднялся по узкой гостиничной лесенке и зашёл за ней в номер, чтобы пойти гулять по городу её мечты!

– Куда пойдём? – шутливо изобразила она джингл радио «Эхо Москвы», когда они вышли на улицу.

– Сначала на «Радио Франс», Умница. – Так он называл её с детства. – Познакомлю тебя с Антоном Шолоховым. А потом перейдём Сену – и к Эйфелевой башне. Напомни по дороге сфотографировать тебя у памятника Жанне д'Арк. Оттуда к Нотр-Дам.

– С самим Шолоховым?! Художником? – удивилась Агния. Однажды она получила задание взять у него интервью. Художник приехал тогда в Петербург, жил на квартире у какого-то знакомого и встречаться с журналистами не пожелал. А теперь это получалось как бы само собой, без всякого задания. Правда, и без информационного повода. Но повод при желании найти можно всегда.

– Зачем-то ему понадобилась пресс-конференция, – объяснил Борис Лосев. – Я и сам этому удивился, когда он мне позвонил. Несколько месяцев от всех прятался, жил в какой-то деревне на берегу моря, то ли в Тунисе, то ли в Алжире, а теперь вдруг срочно зовёт журналистов. Ты как, не против взять у него интервью?

– С воодушевлением! – И Агния представила, как удивится главный, когда она выложит ему на стол сто двадцать строк текста о всемирно известном художнике.

Они уже вышли на площадь Италии и спускались по ступенькам в метро.

– Ну я-то по-стариковски, спокойно… Если у него будет настроение, заберём его с собой на прогулку. Сфотографирую вас у памятника Жанне д'Арк вдвоём.

Агния тогда даже приостановилась от счастья: гулять по Парижу сразу с двумя знаменитостями! Знать бы тогда, в чем они станут участвовать вместо этого интервью!

Высокое круглое здание-башня «Радио Франс» возвышалось над Сеной в центре небольшой площади. Площадь или, точнее, площадку, огораживала решётка, к которой были приткнуты машины. Во все стороны света из башни взирали на жизнь широченные окна.

– Пропуск на тебя не заказан, Умница, но мы пройдём по-пиратски. Там слева за стойкой – два охранника. Ты входишь следом за мной, уверенно улыбаясь, здороваешься и сразу к лифту. Главное – спокойная уверенность. Меня они знают, и я отвлеку их какой-нибудь шуткой.

Все так и было. Охранники – два молодых человека, оба в очках, о чем-то переговаривались, они улыбнулись в ответ на шутку Бориса, подхваченную улыбкой Агнии, и ни о чем не спросили. Через несколько секунд Борис с Агнией возносились на лифте.

В прежние годы Агния не раз бывала в Доме тогда ещё живого «Петербургского радио» на Итальянской, заходила она и на «Радио России», и на «Балтику».

Поэтому теперь, идя по бесконечным коридорам, могла ощутить, что здешнее радио отличалось от родного, как могучая современная фабрика от средневековой мастерской. Да это и была настоящая фабрика многоязыкого вещания на весь мир.

Коридоры опоясывали здание-башню по всему периметру, и там, где заканчивался один, начинался следующий. На переходах висели обозначения секторов, с негромким журчанием ходили вниз-вверх скоростные лифты, стояли примкнутые к стене автоматы с кофе, чаем, соками. По обе стороны коридора сквозь стеклянные двери она видела технику, о которой в России пока и мечтать не смели, а уж сколько людей там трудилось, Агния пересчитать не смогла бы! Эти люди двадцать четыре часа в сутки создавали вещание на всю планету.

Большая студия, приготовленная для пресс-конференции, была уже полна. Ей принесли дополнительный стульчик. Борис устроился у окна рядом с долговязой мулаткой в огромных очках и приветливо помахал ей рукой.

В центре за белым круглым пластмассовым столиком сидел сам великий художник. Прежде Агния никогда не была с ним рядом, да и вдалеке тоже не была, только видела его на портретах и в теленовостях, но узнала его мгновенно – по сосредоточенному выражению лица, острому взгляду, словно протыкающему небольшие круглые стекла очков.

Вдоль стены, видимо, по причине присутствия большого количества народа, стояло несколько сдвинутых вместе столов. Там можно было угоститься питьевой бутылочной водой, которую гостеприимная хозяйка – высокая улыбчивая полноватая француженка налила в одноразовые стаканчики. Почти все вошедшие немедленно тянулись за ними, и пожилой сосед, который предложил Агнии стул, перехватив её взгляд, передал ей и воду.

Художник воду не пил. Это была одна из его знаменитых привычек – уже много лет он пил только зелёный чай. И ему принесли из соседней комнаты пиалу с горячим напитком. Эта его экзотическая особенность – зелёный чай, пиала обыгрывалась многократно, и Агния о ней помнила.

Шолохов взял очень красивую пиалу, которую он когда-то изготовил лично в мастерской знаменитого самаркандского Усто, то есть Мастера, Фарида Фархади (это было тоже известно), и сделал несколько маленьких глотков. Агния, в юности побывавшая на журналистской практике в Узбекистане, даже жившая в узбекской семье, отметила, что держит он свою пиалу точно так, как держали её аксакалы в известной на всем Востоке бухарской чайхане около знаменитого Болло-Хауса, водоёма, что находится вблизи опять же всемирно известного минарета Калян.

Художник был серьёзен. Очки его теперь лежали рядом на столике, и он сосредоточенно смотрел на всех сразу, как бы никого и не видя. Возможно, в последний раз прокручивал вступительные фразы. Наконец он шевельнулся. И негромко произнёс по-русски:

– Ну что же, начнём…

Пожилой сосед быстро повернул к нему микрофон своего цифрового магнитофона, остальные, кто с видеокамерами, кто с диктофонами, тоже немедленно включились в рабочее состояние. Глядя на них, и Агния нажала на «запись» кнопочку своего диктофона «Самсунг» с микрокассетами на полтора часа. Хотя неожиданно поймала себя на мысли, что ей-то можно ничего и не записывать.

Главное, что она получила возможность просто посмотреть с близкого расстояния на всемирную знаменитость, да к тому же ещё и соотечественника, а интервью делать, скорее всего, не понадобится. Гораздо лучше, если она сумеет описать предстоящую совместную с ним прогулку по Парижу. Вот был бы материал! А тут – какими бы самыми неожиданными ни были слова, которые сейчас произнесёт Антон Шолохов, к тому времени, когда она вернётся домой, новизна информационного повода уже исчезнет. Его слова уже сегодня вечером растащат на куски все СМИ.

– Уважаемые дамы и господа! – чуть хрипловато заговорил художник. – Я собрал вас для того, чтобы сделать неожиданное, но крайне серьёзное заявление о существовании некоей хорошо организованной и чрезвычайно опасной…

Пока переводчик, молодой бледнолицый парень, переводил на французский это вступление, художник взял со стола очки, поднёс было к лицу, но неожиданно их выронил. Они упали прямо у его ног, он сделал движение, чтобы нагнуться за ними, а потом, словно передумав, откинулся на спинку пластмассового кресла и замолчал. Все молчали тоже. Агния увидела, как начало быстро сереть, а потом становиться синюшным его лицо. Он смотрел на всех остановившимися глазами, слегка приоткрыв рот, губы его сделались чёрными.

Художник был большим мастером на розыгрыши и артефакты. Люди несколько минут сидели молча, ожидая, что и сейчас он встрепенётся, оживёт, расхохочется, станет говорить заготовленную речь. Наконец кто-то не выдержал и крикнул:

– Врача скорее! Скорее врача!

Художник умирал прямо на глазах нескольких десятков радио-и тележурналистов. А люди с камерами обступили его и, отталкивая друг друга, через плечи, через головы впереди стоящих, отвратительно суетясь, стали подробно, мгновение за мгновением фиксировать картину наступающей смерти.

Кто-то, сообразив первым, стал снимать заодно и их самих – потных, возбуждённых.

– Ну уж это слишком! – выкрикнул пожилой француз, который подавал Агнии воду. – Вы нарушаете профессиональную этику!

Однако его никто не услышал. Все, у кого были камеры, тоже стали лихорадочно снимать друг друга, а потом вновь бросились к умирающему художнику.

Эти кадры Агния потом видела множество раз. Она и сама показывала их – сначала в Доме журналистов на Невском, а потом в Москве. Так уж получилось, что в тот ужасный час она была в студии на «Радио Франс» единственной российской журналисткой. Да и то случайно.

Когда прибежал врач, художник был уже мёртв. Двое мужчин унесли его в медицинский пункт, и тамошний врач безуспешно попытался запустить сердце.

Уже спустя два часа сначала телезрители Франции, а потом и всего мира видели трагические кадры последних мгновений жизни мировой знаменитости. И многочисленные комментаторы строили предположения о том, про какую же группу он хотел объявить миру.

Но прежде рядом с Агнией оказался Борис Лосев.

– Быстро в коридор! – сказал он негромко и взял её за руку.

Она вышла следом за ним, ещё не понимая, в чем дело.

– Какой ужас! – сказала она потрясённо.

– В моем возрасте, Умница, эти ужасы становятся фоном жизни. – Борис был удручён тоже, но и деловит. – Сейчас будут проверять документы. У меня-то постоянный пропуск, а тебе мы не успели заказать. Три часа объяснений в полиции обеспечено. Быстро вниз!

Однако им не повезло. Они вышли из лифта в тот момент, когда охранники перегораживали проход.

Борис рванул её за руку в тот же лифт, они поднялись на несколько этажей, по опоясывающему коридору перешли в противоположный сектор и снова спустились вниз – теперь уже на другом лифте.

– Может, лучше вернуться? – Агния еле-еле поспевала за ним.

– Лучше выйти. Пока не поздно.

Он подвёл её к дамскому туалету.

– Посмотри, окно открыто? Я пока постою у дверей. – Агния послушно заглянула в просторный ухоженный туалет. Все окна там были закрыты наглухо. – Тогда выйдем через мужской. У нас – открыты.

К ним приближался тот самый пожилой француз, который в студии любезно указал ей на стул, потом подал пластмассовый стаканчик с водой, а во время всеобщего возбуждения пытался воззвать к этике.

– У вас тоже проблемы с выходом?

– У меня – нет, а для мадам мы не успели заказать пропуск.

– Вот и я не успел, – посетовал француз. – И к тому же хотел бы скорей оказаться в своей газете. Но я вижу, вы нашли выход. – Он подбадривающе улыбнулся Агнии, которая продолжала нерешительно мяться перед входом в туалет для мужчин. – Мадам, не смущайтесь, путь к свободе всегда связан с риском.

Борис спрыгнул на землю первым. Руки у пожилого француза были сильными.

Обхватив Агнию за талию, он помог ей взобраться на высокий подоконник, а потом поддерживал, пока она, присев, примеривалась к прыжку. Борис в это время расставил руки, чтобы принять её на земле. Вероятно, со стороны выглядела это нелепо и странно. К счастью, прохожих поблизости не было. А приземление оказалось вполне благополучным. Борис помог и французу.

– Похоже, вышли вполне удачно, – сказал француз, обмениваясь с Агнией визитными карточками. – Но, Боже мой, какие несчастья нас всех подстерегают в любую минуту!

То настроение праздничного ожидания, которое жило в душе Агнии ещё час назад, мгновенно исчезло. И, похоже, Борису Лосеву тоже расхотелось гулять по городу. Несколько минут они шли в полном молчании. Внизу справа от них блистала Сена. Впереди на другом берегу упиралась в небо Эйфелева башня.

– Одна сумеешь доехать до гостиницы? – заговорил наконец Борис. – К метро я тебя, конечно, выведу, а дальше – отправлюсь в библиотеку. Ты прости, я совсем забыл, что там подготовили книги. И взять их надо немедленно. Отдохни, расслабься, если можешь. Это банально, но ведь и в самом деле Антона уже не вернёшь…

* * *

– Прекрасный русский язык, который приводил в восторг Тургенева Ивана Сергеевича, он умер. Мы должны смотреть в глаза жестокой правде. И эта правда заключается в том, что мы с вами – последние носители ушедшего в сумрак истории великого языка. Да, дорогая Агния Евгеньевна, не глядите на меня с таким ужасом. У вас, у тех, кто вырос в России после Октябрьского переворота, – иная эстетика, иная символика и знаковая система и, следовательно, иная система мышления.

Агния сидела в небогатой двухкомнатной квартире на двенадцатом этаже, где все остальные – и хозяева, и гости – были в два с лишком раза старше неё.

На столе сверкал начищенной медью настоящий небольшой самовар – дореволюционный, с медалями. Полчаса назад этот самовар стоял на балконе и через железную трубу извергал клубы дыма, словно старинный паровоз. Агния даже спросила испуганно, не вызовут ли соседи пожарных.

– Они давно привыкли, – успокоил престарелый хозяин. – Когда у нас гости из России, мы всегда ставим самовар.

На тарелке у Агнии лежал кусок яблочного пирога, который испекла хозяйка.

Розеточка была полна вареньем из крыжовника. Пожилая чета гостей чинно пила чай, обсуждала петербургские новости. И все это происходило в центре Парижа.

Агния была в гостях у дальних родственников, боковой ветви Самариных. Тех самых, которые должны были во исполнение завещания торжественно вручить ей старинные записи. Привёз Агнию сам хозяин квартиры, Андрей Константинович, который для этого подъехал специально к гостинице в семь вечера в большом с давно потускневшим лаком автомобиле.

– Это мой старый испытанный друг, – пояснил сам хозяин. – «Пежо» шестьдесят пятого года.

– Шестьдесят пятого?! – переспросила Агния, не зная, как относиться к возрасту автомобиля – с сочувственным удивлением или восторгом. – Можно сказать, мой ровесник.

Хозяин в длинном старомодном пиджаке с аккуратными кожаными заплатками на локтях провёз её вдоль надземной железной дороги, куда неожиданно выскакивали электрички метро, молодецки свернул в район узких улочек и въехал в подземный гараж, откуда они вместе поднялись на лифте прямо к квартире.

Там все было старым, давно не обновлявшимся – и мебель, и пожелтевшая от времени скатерть на столе. Да и откуда было взяться богатству, если хозяева едва сводили концы с концами. Сейчас они наверняка были на пенсии. Но Агния не спрашивала, чем они занимались, на что жили прежде. Она и о смерти Антона Шолохова не сказала им ничего, подумав, что старики могли о его существовании даже не догадываться – прошлое для них было намного ярче, чем сегодняшний день.

Старушка-гостья рассказывала об имении под Курском, где провела раннее детство её мать.

– И представляете, дорогая Агния Евгеньевна, у нас был большой пруд.

Летом, когда темнело, дедушка любил усаживать гостей в лодки, и все приближались к маленькому острову, где играли музыканты и откуда устраивались фейерверки.

Сама старушка родилась уже после Гражданской войны в Праге, потом её перевезли в Париж, и дедушкиного имения она не видела никогда. Было понятно, что рассказывает она о родовом поместье в который уж раз, как хорошо выученный урок.

И все же и хозяева и гости были так милы, заботливы, что Агния в этом тихом уюте наконец расслабилась и забыла о том ужасе, который случился днём на «Радио Франс».

А потом неожиданно заговорили о России прежней и новой, а также о том, как тихо, незаметно умирал полный изящества русский язык, о чем не догадывались те, кто пришёл к власти после Октябрьского переворота. Потому что для них этот язык был чуждым, как помещичьи дома в усадьбах, которые полагалось разрушить до основания.

– Я читала об этом, – проговорила Агния. – Когда после войны Константин Симонов с женой навещали Бунина, то жена Симонова вслух удивилась тому, как красиво разговаривала жена Бунина. А жена Симонова, Серова, была знаменитой актрисой. «Милочка, так, как разговариваете вы, у нас говорила только прислуга», – сказала ей хозяйка дома.

Неожиданно история, рассказанная Агнией, вызвала у хозяев и гостей сомнение.

Да? – удивился Андрей Константинович. – Скорее всего, это миф. Не думаю, что Вера Николаевна могла выразиться столь неделикатно.

– Все наши беды случились оттого, что мы поставили этих худородных Романовых на царство, – подытожил разговоры престарелый гость, представившийся князем Долгоруким. – И кстати, не пора ли нам включить телевизор? В это время мы всегда смотрим новости из Москвы.

– И верно, пора. – Хозяин принялся перебирать каналы, включил на мгновение какой-то парижский, и тут неожиданно на экране крупным планом появилось лицо Агнии. А потом во всех подробностях были показаны кадры о том, как она и двое солидных мужчин выбирались из здания «РадиоФранс».

– Боже мой! – ужаснулась етарушка-гостья. – Агния Евгеньевна, вы ли это?!

– Я, – смущаясь, подтвердила Агния.

– Какой ужас! Зачем вам понадобилось убивать этого русского художника? .

– Я не убивала, я просто пришла на пресс-конференцию без пропуска, – сказала Агния, и даже сама почувствовала, насколько фальшиво прозвучали её слова.

– Комиссар Симон Пернье настоятельно просит мадам Агнию Самарину и господина Лосева немедленно с ним связаться, – проговорил диктор за кадром.

– Да-да, вы обязательно должны это сделать! – воскликнула хозяйка. – Но только не из нашей квартиры. Лучше из того отеля, где вы остановились.

– Лучше из уличного автомата, – поправил её хозяин. И строго добавил:

– Мы должны быть уверены в вашем полном алиби, только тогда состоится передача известных записок.

НЕ ПРЯЧЬТЕ ВАШИ ДЕНЕЖКИ ПО БАНКАМ И ЧУЛКАМ

У Ольги Васильевны неожиданно лопнула батарея парового отопления.

Случилось это прямо среди ночи. Она видела себя во сне – сначала с ней происходило что-то вполне разумное, а потом она вдруг оказалась в бане. В бане Ольга не бывала уже несколько десятилетий и даже во сне удивилась тому, как она сюда попала. Кругом было пусто, Ольга стояла одна среди каменных скамеек, из крана с шипением рвался пар, и она чувствовала его тёплую влагу на своих щеках.

«Как все-таки интересно, – с удивлением подумала Ольга, – не посещала это место сто лет, а вот же – буквально ничегошеньки не изменилось с тех пор, как мы с мамой, жительницы ленинградской коммуналки, здесь мылись». Она стала оглядываться в поисках мамы, но потом вспомнила, что мама давно умерла. Но зато услышала, как доносится откуда-то громкий зов перепуганной кошки Пуни.

«Да ведь это все сон, – подумала Ольга. – И баня, и Пуня мне снятся…» И тут же вспомнила, что мытьё во сне в бане – не к добру. Дурная примета. С этим она и проснулась.

Где-то поблизости что-то продолжало шипеть, и кошка Пуня тоже звала истошно из глубины квартиры.

Ольга Васильевна тряхнула головой, убедилась, что уже не спит, и поняла, что шипит тот самый пар, который вырывался из крана во сне. Его тепловатое влажное дыхание она продолжала чувствовать. Ольга вскочила, нащупала шлёпанцы и, зажигая повсюду свет, помчалась по квартире. Первая её мысль была о том, что кто-то из сыновей попросту забыл закрыть кран с горячей водой. Квартира была забита этим самым паром, но то, что вода из крана не плещет, – это ей разглядеть удалось. Зато она текла горячим потоком через высокий порог комнаты исчезнувшего мужа. Когда Ольга Васильевна раскрыла двери пошире, она, сквозь клубы горячего пара, разглядела то, что было ясно и так: прорвало батарею.

У неё была отличная память на цифры, и телефон аварийной она помнила наизусть. Удивительно, что аварийщики появились минут через пять после вызова, сразу вслед за полуодетыми соседями снизу, пришедшими было со скандалом – да и кто не станет скандалить, если ощутит, как среди ночи на него льются с потолка струи ржавой горячей воды. Но увидев, что потоп произошёл не по вине Ольге, соседи начали громко ругать жилконтору.

Аварийщики, ступая в резиновых сапогах по дымящимся лужам разливанным, немедленно отключили горячую воду и сообщили, что водопроводчиков поутру пришлёт к Ольге сама жилконтора, а ей, следовательно, положено никуда не уходить и дожидаться их. Соседи убрались сразу, а вслед за ними и аварийщики.

Оставшись одна, Ольга села посреди кухни на табурет и с трудом удержалась, чтобы не завыть от тоски.

Именно завтра с утра она должна была вести свой класс от метро «Политехническая» в Институт цитологии, на экскурсию по лабораториям. Об этом за две недели вперёд она договаривалась с завлабами в институте и с учителями в школе. И сейчас, в четыре то ли ночи, то утра, было уже ничего не изменить. Не обзванивать же всех с сообщением о своём прорыве.

Следующие два часа она убирала растёкшуюся по квартире остывающую воду. И удивлялась на своих сыновей, Петрушу и Павлика, которые продолжали дрыхнуть как ни в чем не бывало. Просто невероятно крепкий у них всегда сон! Какой-то убийственный. Впрочем, к ним-то в комнаты горячие потоки так и не проникли – порожки у них были высокие, а двери закрывались плотно. Зато потолки и стены в большой комнате, у которой дверей не было, на кухне и в коридоре плакали горячими слезами. В таких случаях полагалось бы открыть форточки, а ещё лучше – окна. Особенно если летом. Но в том-то и дело, что на дворе было не лето, а отключённые от тепла батареи уже едва сохраняли температуру покойника.

Собрав насколько возможно всю воду, Ольга в шесть утра все-таки набралась наглости и позвонила своему другу, который был в Институте цитологии её непосредственным начальником, а также доктором биологических наук и, вообще говоря, светилом молекулярной биологии. Он и тут проявил свою мгновенную реакцию – Ольга только довела до середины рассказ о своих бедствиях, а он уже спрашивал:

– Время и место? Как говорят нынче, хронотоп?

– Метро «Политехническая», девять-тридцать.

– Ложись, поспи, дорогая, все сделаем.

Все-таки это счастье – иметь верных друзей…

Сон у Ольги Васильевны получился коротким. Только положила голову на подушку да удобно устроилась под одеялом, так едва ли не сразу пронзительно затрещал будильник. Взглянула на него: оказывается часа полтора все же поспала.

И помчалась она варить своим сыновьям замоченный с вечера в молоке геркулес, а пока это месиво закипало на медленном огне, успела приготовить и бутерброды.

Заодно выяснила, что старший, Пётр, давно уже не спал и сидел за компьютером – плавал по волнам Интернета. Недавно кто-то из друзей свёл его с фирмой, где делал кое-какие работы. Фирма оплачивала для себя круглосуточное пребывание во всемирной паутине, но, понятно, между шестью и восьмью утра вряд ли у кого из её штатных сотрудников была необходимость залезать в сеть. И Пете были отданы эти часы в домашнее пользование, а он за это тоже исполнял для них мелкие компьютерные работы.

– Мама, что тут произошло? – спросил сын, оторвавшись от экрана, когда она заглянула в рабочую комнату.

– Потоп произошёл.

– Всемирный, что ли?

– Почти. Всеквартирный. Прорвало батарею в отцовской комнате.

– Ничего себе! – поразился он и пощупал батарею, которая была рядом. – Так она же холодная.

– Потому и холодная, что отключили.

– А я-то удивляюсь: в чем дело? Залез в ванну, а горячая вода не идёт.

Эта странноватая привычка появилась у студента Пети недавно – он полюбил, проснувшись рано утром, наливать в ванну горячей воды и читать там свою техническую литературу.

Скоро поднялся и младший, Павлик.

– А давайте, эту отцовскую комнату сдадим, – предложил он, подбирая с тарелки куском булки остатки геркулесовой каши. – Нет, правда! Имущество должно работать. Это же деньги, которые лежат под ногами!

– Ещё один Адам Смит нашёлся! – проворчал Пётр.

Вопрос о сдаче комнаты обсуждался не реже раза в неделю. Но Ольга отделывалась молчанием. Сейчас она тоже не среагировала на слова младшего сына, а, хлопнув себя по лбу, бросилась к телефону, чтобы предупредить хотя бы нескольких учеников, что у станции метро подойдёт вместо неё Валентин Игоревич, доктор биологических наук.

Водопроводчик появился неожиданно рано, и это был не замызганный пьяница, который приходил все последние годы, а вполне приличного вида улыбчивый парень.

Он осмотрел батарею, присвистнул и сообщил:

– Здесь и заваривать нечего – нужно ставить новую. Во всех домах – одно и то же дерьмо, все изнутри прогнило.

Парень отправился за дополнительным инструментом и минут через пятнадцать пришёл с тяжеленной сумкой.

– Хозяйка, а вы знаете, что у вас дополнительная секция через заглушку подсоединена? – спросил он, ловко орудуя большим разводным ключом. – К чему бы это, а ? Клад здесь спрятали?

– Какой клад? – не поняла Ольга Васильевна. – Я вообще батареями не ведаю.

Даже не знаю, когда их поставили. Может, сто лет назад. Мы въезжали сюда зимой, и муж так торопился сделать ремонт, что было не до батарей. Так какой клад?

– Это вам лучше знать какой. Может, бриллианты храните или золото. Сейчас многие в батарее прячут. Женщины – в бельё или сервизах, а мужики – в батареях.

Если говорите, что муж ремонт делал, он мог и спрятать.

– Не знаю, я там ничего не прятала.

– Если уверены, что там ничего нет, я готов всю её целиком выбросить – мне работы меньше. А если сомневаетесь, давайте отделю дополнительную секцию, сами и посмотрите. А то бывает – старый какой-нибудь хитрован засунет кой-куда свои сокровища, а после похорон родственники ходят и ищут.

Ольга собралась было заявить, что никаких сокровищ у неё нет и быть не может, но в последний миг передумала.

– Ну отвинтите, если можно. Давайте заглянем.

Отделить секцию оказалось не так просто.

– Ух ты, мастера делали! – сообщил парень после того, как У него несколько раз сорвался разводной ключ. – На секретке. Точно, что-нибудь туда заныкали.

В конце концов секция поддалась. Повернув её боком, парень посветил фонариком и с восторгом присвистнул:

– А я что говорил! Ну фокусники! Я пошёл, хозяйка, уж свои-то «зеленые» вы сами достанете.

– Какие «зеленые»? Доллары, что ли?! – испуганно переспросила Ольга Васильевна.

– Не деревянные же.

– Значит, это муж…

– Муж или брат – это вам лучше знать.

Парень быстро сложил инструмент в сумку и отправился в прихожую.

– Ваши тайны – это ваши проблемы. Мне своих хватает… – И все же он в нерешительности приостановился у входных дверей. – Только, хозяйка… у нас даже по закону положено, если кто найдёт клад… сами понимаете. Я не знаю, сколько там у вас, но уж мелочь в батарею не прячут…

Порывшись в кошельке, Ольга вынула последнюю сотенную.

– Сто рублей. Хватит? – спросила она, смущаясь. – У меня больше все равно сейчас нет.

– Хватит, – успокоил парень. – У жены день рождения, как раз на букетик.

Вы баксы пересчитайте, спрячьте куда понадёжнее, а я закажу новую батарею. В понедельник поставим.

– А выходные без отопления?

– Придётся помёрзнуть. – Парень посмотрел на узкую секцию, которую Ольга Васильевна держала в руках, и засмеялся. – Вас находка должна согревать, хозяйка! Или вы не сообразили, что в руках целое состояние держите?!

Провозившись минут десять после ухода водопроводчика, Ольга достала пинцетом свёрнутые в трубочку и перевязанные суровой ниткой три пачечки стодолларовых купюр. В каждой пачке было по сорок бумажек, то есть по четыре тысячи. Купюры были в полной сохранности, но так как от исчезнувшего мужа она ожидала любой пакости, то заподозрила, что доллары эти – фальшивые.

Обменный пункт был на её же улице через два дома.

Ольга отделила одну купюру, вспомнив рассказ водопроводчика о том, кто где прячет, аккуратно засунула остальные деньги в шкаф, в середину стопы с бельём, наспех оделась, захватила паспорт и готовая к любому повороту событий отправилась на испытание первой купюры. Просовывая паспорт и доллары в узкий ящичек под толстое стекло обменника, она старалась сделать непринуждённое лицо, но девица по другую сторону перегородки на неё даже не взглянула. Облучив купюру и взглянув через лупу на какой-то знак, она сразу отсчитала на машинке российские деньги. Из чего следовало, что доллары – настоящие.

Замуж Ольга Васильевна выходила по любви ещё при советской власти. Муж её был молодым инженером-проектировщиком, а она – младшим научным сотрудником в академическом институте. Им обоим было тогда чуть больше двадцати, и кто кем работает, для них кое-что значило. С тех пор страна сменила несколько эпох, а они поменяли судьбы.

Законсервируйся прежнее время, муж бы спокойно восходил в своём проектном НИИ от простого инженера к старшему, от старшего – к ведущему. А она, защитив кандидатскую, постепенно набирала бы материал к докторской и, может быть, к пятидесяти годам даже её бы защитила.

Но пришёл Горбачёв, который первым объявил свободу предпринимательства. И некоторые словно взбесились на этом самом предпринимательстве. В том числе и её муж. С помощью своего отца, который был партийно-техническим функционером и работал в Смольном, её Геннадий получил громадный кредит в банке, купил несколько двухэтажных производственных корпусов в трех часах езды на электричке от города, в Луге, и стал фабрикантом. А она, следовательно, сделалась фабрикантшей. На фоне всеобщего обнищания их жизнь в тот год была до неприличия обеспеченной. Для начала они переехали из двухкомнатной хрущобы в шикарную пятикомнатную квартиру. К счастью, кто-то надоумил Геннадия записать эту квартиру на неё. У мужа появился не просто импортный автомобиль, а с водителем и охранником. Он даже и к ней с детьми пытался приставить охранника, убеждая, что весь мир только и мечтает отнять у них состояние. Но она как представила, что заявится в свою лабораторию или на урок в школу в сопровождении Васи-амбала, так и упёрлась. В результате как раз у неё-то с сыновьями весь мир не отнял ничего, разве что мужа и отца, а у самого Геннадия отобрал все.