Текст книги "Татуировка"

МЕДИЦИНА БЕССИЛЬНА

Начальник службы безопасности аэропорта Карлос Хуан Шумейкер чувствовал себя отвратительно. Положенную дозу таблеток он проглотил, но таблетки в такую погоду помогали мало. Хотя, как знать, без них он, может быть, и вовсе лежал бы поперёк кабинета, как это случилось несколько месяцев назад. Правда, кабинет тогда был другим – значительно просторней. Да и сам он тогда ведал не безопасностью аэропорта, а вёл в масштабах страны войну с наркобаронами. Война закончилась обширным инфарктом, потом, после того как ему вшили в грудь два шунта, коллеги подобрали более спокойное место. Правда, и количество наркобаронов значительно поубавилось. Но лишь на месяц-другой. Теперь же, судя по тем секретным сводкам, к которым он был допущен как советник правительства, объём уходящих из страны наркотиков снова подрос. Причём молодая поросль наркодельцов стала действовать аккуратнее, и какими путями уплывал или улетал конечный продукт подпольных героиновых производств, не ведал никто. Ещё одна причина его перемещения на эту должность. Его аэропорт, имеющий статус международного, мог стать удобным перевалочным пунктом как для террористов, так и для наркокурьеров. Заступив на службу, Шумейкер усилил службу безопасности – ему были даны почти неограниченные права. И тем не менее пока не поймал ни террориста, ни наркокурьера. Всяческих нелегальных эмигрантов можно было ежедневно отлавливать толпами и, загрузив на корабли, отправлять на другую сторону океана, поскольку в основном это были вьетнамцы с китайцами. Только за чей счёт отправлять? И большинству пойманных непонятным образом скоро удавалось выйти на волю, как-то зацепиться, куда-то пристроиться. Однако ряды террористов и наркокурьеров они пополнять не желали. Этот бизнес они считали чересчур рискованным. И все же месяца полтора назад героин снова потёк из страны широкой рекой.

В хорошие для здоровья часы он об этом много раз думал. Однако не нынешним вечером. Сегодня вместо тяги к размышлениям ему мечталось разложить своё битое болезнями тело на плетёном диване и просто лежать, прикрыв глаза, погрузившись в туманную полудрёму. Но эти мечтания прервал сержант Батильдос в пропотевших брюках, приведший дрожащего от страха, почти плачущего пассажира.

Приведённый был типичным яйцеголовым из Европы. Одетый в шорты и футболку, он наверняка где-нибудь дома корчил из себя отъявленного смельчака, но, едва попав в переделку, стал пускать сопли. И точно, паспорт у него был бельгийский, к тому же парень едва говорил по-испански. Поэтому им пришлось перейти на английский.

– Она попросила меня постоять около своей сумки всего минут десять, – говорил он, то снимая, то вновь надевая свои очки. – Через час я захотел пить, но её по-прежнему не было. Я испугался, вдруг это террористка и, действуя по инструкциям, подозвал сержанта. Я клянусь вам, это не моя сумка, я всего лишь за ней наблюдал, её мне оставила незнакомая женщина. Иначе, с какой бы стати я стал подзывать этого сержанта!

– Сеньор, я нарушил правила безопасности, не надо было открывать её в помещении здания. Но, ей-богу, я сразу понял, что в сумке нет никакой бомбы, и в то же время эта история показалась мне подозрительной.

– Ближе к делу, сержант, – поторопил его Шумейкер.

– Да дела, в общем, никакого и нет, если не считать мёртвого ребёнка, которого зачем-то подбросила неизвестная. Если этот господин, конечно, говорит правду.

Пассажир снова, всхлипывая, стал уверять, что у него и в мыслях не было их обмануть. Однако Шумейкер не стал его слушать. Нажав клавишу внутренней связи, он сразу пригласил врача. Ребёнок, и к тому же мёртвый – это по части медицины, а никак не службы безопасности.

Врач явился мгновенно. И, раздев ребёнка, замер в оцепенении.

– Ну что там у вас ещё? – недовольно поторопил его Шумейкер. – Он что, все-таки живой?

– Сеньор, это не человек. Это – искусно сделанный муляж. Кукла, но мастерски сделанная. У неё расслаблено тело.

– Какого черта! – заорал Шумейкер на пожелавшего выслужиться идиота-сержанта. Но тут же прервал себя:

– Стоп-стоп-стоп. Доктор, попробуйте-ка произвести вскрытие этой славной куколки. Сержант, вы правы, у неё и в самом деле уж очень человеческое личико. Чересчур человеческое. И тельце тоже.

В душе его в это время играли фанфары. Неужели он нашёл то, о чем как раз сегодня не желал думать!

«МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ»

Уже год среди журналистов Агния считалась специалистом по смерти всемирно знаменитого художника Антона Шолохова. И случилось это благодаря её поездке во Францию.

Командировка в Париж свалилась на Агнию почти так же внезапно, как теперь звонок из московского издательства. А все оттого, что когда-то она, молодая журналистка, получила задание газеты сделать материал о Дворянском собрании, которое создавалось в Санкт-Петербурге. Большинству сограждан эта забава с титулами и достоинствами казалась тогда мимолётным анекдотом, нелепой политической игрушкой. Честно сказать, и сама Агния тоже представляла членов организации, создание которой должна была описать в тридцати строках, комичным и малочисленным сборищем ряженых в заплесневелых камзолах и париках, вынутых из музейных подвалов. Будь у неё в тот день журналистский опыт чуть больше, с этим представлением она бы, возможно, так и осталась. Однако это было её первое настоящее задание. К тому же компания, которую она застала во дворце Белосельских-Белозерских, что стоит на Невском проспекте у Аничкова моста, состояла в основном из «людей с умными лицами, одетых аккуратно, но бедно». Так выразился один её знакомый. То есть это были именно её люди. Узнав, что скромно сидящая двадцатитрехлетняя Агния, старательно записывающая в блокнот их речи, – журналистка и к тому же принадлежит к старинному дворянскому роду Самариных, они и её немедленно включили в члены оргкомитета. Так она неожиданно стала не последним человеком в Дворянском собрании своего города. И все же, когда возникла необходимость лететь в Париж кому-либо из журналистов, Агния даже не надеялась, что этим журналистом станет именно она. В правлении был весьма пронырливый молодой человек, который умудрялся едва ли не каждый месяц летать в Европу и Штаты от всевозможных фондов, советов и комитетов и всюду делился опытом построения либерального общества. Само собой, парижское задание тоже доверили ему. Но, получив бумаги, этот знаменитый халявщик отправился на своём «Фольксвагене» на дачу, по дороге сбил ребёнка, пытался удрать, был задержан и теперь в ожидании суда сидел с подпиской о невыезде.

А тут выяснилась ещё одна неожиданная подробность. И прозвучала она, словно привет из далёких полузабытых времён. Дело в том, что Агния и брат её Дмитрий не знали ни своих дедов, ни бабок. Все они погибли молодыми в первые годы советских репрессий. Но сохранилась сестра деда – ей посчастливилось выйти замуж за знаменитого академика. В этой семье отец Агнии и Дмитрия воспитывался с младенческих лет. Агния хорошо помнила приёмную мать отца – крупнотелую восьмидесятилетнюю, нет, не старуху, а даму, читавшую книги в подлинниках на французском, немецком и английском. Однажды, Агнии было тогда лет десять, эта двоюродная бабушка уединилась с нею и Дмитрием и рассказала историю их рода.

Честно говоря, из всех сюжетов Агния хорошо запомнила лишь два: про «Бархатную» книгу дворянских родов и о трех Екатеринах. Оказывается, когда по приказу царя Алексея Михайловича, который был отцом Петра Великого, сожгли старые книги боярских родов, чтобы уничтожить местничество, то завели «Бархатную» книгу. И в неё заново записали старинные дворянские фамилии. Эта книга хранилась в Кремле, и фамилия Самариных тоже была в неё записана. Вторая история была про трех подружек, а если точнее, то про далёкого предка Агнии, юную Катеньку Самарину, её подругу – столь же юную великую княгиню Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину Великую) и третью юную деву – Екатерину Воронцову (будущую Дашкову – .директора Российской Академии наук). Сюжет был как раз о том, как Катенька Воронцова влюбилась в случайно увиденного на улице молодого офицера необычайной красоты, Дашкова, а Катенька Самарина и будущая императрица Екатерина Алексеевна помогли удачному устройству их брака.

Эти истории Агния воспринимала подобно сказкам. Все равно, как если бы ей стали рассказывать о том, что её предки – сама Василиса Премудрая или Добрыня Никитич, от которого, кстати, если верить древним родословным, и в самом деле шёл их род через знаменитого киевского боярина Вышату. Уже в более взрослом возрасте она узнала и о других предках: например, Юрии Фёдоровиче Самарине, которого называли душой и мотором крестьянской реформы 1861 года. Правда, потом дети и внуки тех самых крестьян, которым большой любитель народа русского, либеральный предок Агнии помог получить свободу, как раз и расстреляли его собственных детей и внуков. Но это уже – печальная деталь любой революции.

Бабушка показала тогда же и старинные документы, которые свидетельствовали о записи их рода в дворянские книги. И вот теперь этот рассказ из детства неожиданно материализовался. Выяснилось, что старший брат погибшего деда, Иван Андреевич Самарин, успел эмигрировать, прожил в Париже много лет и передал своей дочери записки той самой Катеньки Самариной, что вместе с великой княгиней Екатериной Алексеевной устраивала брак Екатерине Воронцовой-Дашковой.

А дочь успела завещать их перед недавней кончиной Дворянскому собранию Петербурга.

Сначала совпадению фамилий никто не придал значения. Но когда выяснилось, что Агния – не какая-нибудь случайная однофамилица, а наследница этого самого рода, то, само собой, она стала единственным кандидатом на поездку. И в результате её срочно отправили во французское консульство за визой.

Все же Агния колебалась: ей сказали, что у приглашающей стороны хватит средств только на оплату дороги туда и обратно. Поселить же её могут на квартире у кого-нибудь из соотечественников. Но Агния, которая всегда старалась заплатить за других, представить себя приживалкой, пусть даже кратковременной, не могла. С другой стороны, денег, чтоб снять в Париже гостиничный номер, у неё, естественно, не было. Колебания длились два дня.

– Немедленно в консульство! – сказал на третье утро Глеб, узнав, что она все ещё раздумывает. И, отодвинув чашку с кофе, выложил на стол пять бумажек по сто баксов. – Я узнавал, на дешёвый номер и дешёвый прокорм этого хватит. Не полетишь в Париж, будешь достойна всяческого сожаления!

За недолгую семейную жизнь Агния успела привыкнуть к этой привычке мужа: в моменты волнения он высказывался высокопарно.

– Глебушка, неужели ты их занял из-за меня?! – ужаснулась Агния, боясь прикоснуться к купюрам с портретами американского президента. – Нам же никогда не отдать!

– Допустим, филологи тоже иногда получают гранты… Фонд фундаментальных исследований.

Агния посомневалась в истинности его слов, но в конце концов деньги взяла, хотя про себя поклялась расходовать их лишь на краю голодной гибели. И поэтому в последние дни перед отлётом с благодарностью записывала в блокнот советы знакомых на тему «Как прожить неделю в центре Парижа почти без денег и не умереть с голоду». Тем более что слегка поголодать она стремилась давно и часто – ей казалось, что склонность к полноте уже переходит дозволенные границы.

Слегка поголодать Агния стремилась с шестнадцати лет, . правда, чаще дневное голодание у неё кончалось ночным съедением батона с могучим куском колбасы. Естественно, она не заглатывала их целиком, как удав, а делала из них бутерброды, но результат от этого не менялся.

И все же в те дни гораздо больше Агнию мучило иное: во что, собственно говоря, она там, в Париже, оденется? Все-таки представительнице петербургского дворянства нужно и, так сказать, прикид иметь соответствующий. А у неё вся одежда была из секонд-хэнда. В родном городе она выглядела вполне прилично и даже слегка попсово. Но забавно было бы, если какая-нибудь француженка или заезжая американская туристка признала на ней собственную блузку или юбку.

Однако и эта проблема рассосалась сама собой. Уже через два-три дня Штопка, жена брата, вместе со своими подругами навезла ей столько одежды, что Агния даже не все и примерить успела.

Выложив на стол свои доллары и заставив её принять решение, Глеб ещё и полюбопытствовал:

– Хотел бы я знать, на каком языке ты станешь там изъясняться?

Агния кончила французскую школу, в университете же учила английский и на экзаменах получала пятёрки. Ей даже когда-то казалось, что в обоих языках она достигла кое-каких высот. Потом поняла, что высоты эти – весьма мнимые. Простые тексты она, конечно, читала без словаря и при общении с иностранцами легко могла выговорить несколько фраз. Однако, когда эти самые иностранцы сами заговаривали с ней, она тут же растерянно умолкала. Или кивала головой с лёгкой улыбкой идиотки, потому что ни одного слова из их скороговорки понять не могла.

В отличие от брата. Вот у кого французский сидел в генах. Даже отслужив армию, он не только не забыл язык, а наоборот – стал говорить ещё уверенней. В своей милиции, или как там её, прокуратуре, он был, возможно, единственным, кто так свободно говорил по-французски. Не зря же, когда однажды прилетел парижский полицейский комиссар Симон Пернье, Димку заставили принять его в их родительской квартире. А ей, Агнии, тогда ещё незамужней сестре, пришлось изображать гостеприимную хозяйку дома. К стыду своему, она в те дни кроме идиотской улыбки и трех-пяти фраз так и не смогла из себя ничего выдавить. А всю непринуждённую беседу вёл за обоих Дмитрий.

– Попробую по-французски, Глебушка, – неуверенно ответила она мужу, – ты же сам говорил, что французы других языков не знают. Попрошу Дмитрия, может, он со мной позанимается.

– Ладно, поработаю с тобой. Детские знания – самые прочные, вряд ли они улетучились. – Глеб уже надевал ошейник на Геру, их семейного чёрного пуделя. – Через пятнадцать минут мы придём, и будь готова.

То, что её Глеб – лингвист, она узнала во время их неожиданного знакомства, когда вместе с Дмитрием, который уже тогда был следователем, спасала его на собственной даче от преступников-милиционеров после нескольких суток пыток, допросов и истязаний. Садистам из вокзального отделения милиции очень захотелось списать именно на интеллигента Глеба все те ужасные дела, которые совершал ненайденный маньяк. А Дмитрий сутками не спал, чтобы поймать подлинного преступника, и был уверен, что этот несчастный, почти ослепший после ментовских избиений интеллигент к преступлениям непричастен. В конце концов истина и добро восторжествовали: брату удалось поймать настоящего, а не подставного маньяка. Агния даже впервые зауважала его работу. С тех пор как она стала женой спасённого ими Глеба, Агния привыкла, что он время от времени показывает ей свои научные статьи, а она их наспех просматривает. Все эти лингво-структуралистские поиски были от неё далеки. Но то, что он – талантливый педагог, она ощутила только теперь, за десять дней до отлёта в Париж.

– В принципе, ты ведь многое знаешь, – уверял Глеб после первого часа занятий. – Тебе всего-то навсего надо сбросить свою зажатость. Убедить себя, что ты можешь говорить легко и свободно.

Муж, конечно, выжал из неё соки. Он пел с ней вместе детские французские песенки, играл в игры, рассказывал анекдоты, естественно на французском, и даже убедил читать по очереди вслух Мольера, опять же в подлиннике. Зато уровень французского у Агнии перестал быть мнимым.

И оказалось – ничего страшного. Самолёт она перенесла прекрасно, хотя с детства боялась укачки. В огромном здании аэропорта Орли быстро сориентировалась, доехала до метро на бесплатном подкидыше-автобусе. Метро, как ей и говорили, шло сначала поверху, а потом уходило в тоннель. Ужаснувшись дороговизне парижского транспорта, Агния купила книжечку из десяти билетиков, прошла через турникет и приблизительно через час вышла на площади Италии.

Нужную улицу она отыскала на карте ещё дома. И здесь тоже быстро её нашла по указателям, прошла по ней метров сто, свернула в переулочек направо, а там вошла в крохотную гостиницу, которая на неделю должна была стать её домом.

В записи заказанных номеров она значилась не под своей новой фамилией Пуришкевич, которой одарил её Глеб. Фамилия эта оказалась слишком трудна для араба, владельца гостиницы. Её предупредили, что она обозначена коротким именем – мадам Агни.

Агния, к своему удивлению, сразу поняла вопрос портье, мсье Пьера, – за сколько дней она собирается заплатить. И он тоже сразу понял её, когда она сказала, что пока за три.

– Мадам желает номер без душа? – переспросил он с сомнением.

– Да-да, только без душа! – подтвердила Агния, как её учили.

Даже этот самый дешёвый номер стоил бездну денег – сто девяносто франков в сутки. А душ, как ей говорили, можно было принять по жетону за шесть франков – три минуты.

Девушка-мулатка провела её по узенькой лестнице на второй этаж, открыла дверь и, улыбнувшись, исчезла. Агния осталась наедине с широкой постелью, узким оконцем, выходящим на противоположную стену, подоконником, который исполнял роль столика, и настоящим микростоликом – размером с подоконник. Открыв створки узкого шкафчика, она обнаружила микрораковину с кранами холодной и горячей воды. В отличие от родного дома, горячая вода имелась.

«Такой вот у меня личный маленький Париж на эту неделю», – подумала Агния.

Оставалось быстро развесить одежду на тонких металлических вешалках в шкафчике, надеть летнюю длинную цветастую юбку, голубую майку, лёгкие белые тапочки, взять белую сумочку на длинном ремешке, куда она сложила документы с деньгами, и спуститься вниз, чтобы познавать большой Париж.

Агнию предупредили, что гостиницу для неё сняли хотя и в центре, у метро, но в очень дешёвом квартале, который в последние десятилетия облюбовали эмигранты из арабов и китайцев. Это она ощутила сразу, как только вышла на улицу.

Пока летел самолёт, пока она пересекала сначала предместья Парижа, а потом и сам город под землёй, пока раскладывала вещи в номере, солнце опустилось ниже, и воздух окрасился в золотисто-оранжевый цвет. Это был именно тот парижский цвет, о котором она столько читала! У стен домов тут и там стояли смугловатые юноши, Агния прошла мимо двух небольших ресторанчиков, и оба были китайскими. Даже банк на площади Италии оказался китайским. Агния успела войти туда в последнюю минуту перед закрытием, и вежливый, очень аккуратный молодой китаец поменял ей стодолларовую купюру. Что поделаешь, она ещё только начала осваивать город, а те франки, которые были взяты с собой, уже мгновенно иссякли. Теперь, когда Агния снова разбогатела, можно было воспользоваться полезными советами: в соседнем магазинчике она купила длинный батон «багет» и коробку с молоком. Судя по девушкам, сидящим у касс, и основной публике, магазин, как и гостиница, был арабским.

С площади она свернула на авеню Гоблин, которая постепенно опускалась к другой площади – Монж. Улица была широкой, Агния шла по ней и узнавала все, словно когда-то уже жила здесь. Знаменитые парижские мансарды – у нас только недавно стали строить такие дома, и то больше в Москве. Прозрачный, пронизанный закатными лучами золотистый воздух, чистые яркие краски домов, скамеечки, на которые можно присесть, если устанешь, – все это радовало глаз. Здесь, по этому тротуару кто только не ходил до неё – Апполинер и Матисс, Пикассо и Ренуар, а ещё Верлен, Бодлер, Гюго и Бальзак. А теперь шла она. И если бы хватило сил, она могла бы в первый же вечер постоять рядом с .собором Нотр-Дам. Но Агния заставила себя остановиться. Нельзя все получать сразу, в первый же вечер.

Гораздо разумнее, если она растянет это наслаждение на всю неделю. Тем более, она уже чувствовала тяжесть в ногах – после полёта, а главное, от дорожных волнений, они у неё слегка отекли. На площади, куда упиралась авеню, около старинного собора был небольшой садик с питьевым фонтанчиком. Агния выбрала пустую скамейку и немедленно ощутила ужасный голод. И, как советовали подруги, съела половину «багета», запивая очень вкусным молоком.

Поднимаясь назад по той же авеню, только уже по другой стороне, Агния поняла, почему так странно назвали этот проспект, и даже станция метро тоже называлась «Гоблин». Но все это – не в честь героев нынешних фэнтэзи, а в честь гобеленов. Оказывается, в прошлые века здесь была знаменитая гобеленовая мануфактура, а теперь работал музей. И Агния вспомнила, что в «Экскурсиях по Парижу» Борис Лосев рассказывал об этой мануфактуре, а также о том, что русский царь Пётр Первый однажды заглянул сюда и застрял на весь день – так увлёкся производством гобеленов.

Сумерки сгустились, когда она подошла к своей гостинице. И только теперь, пройдя стеклянные двери, Агния как следует рассмотрела её внутреннее убранство.

Собственно, рассматривать было почти нечего, разве что цвет стен, лестницы, лампы в потолке и букетики искусственных цветов в нескольких углах, но во всем были вкус и уют.

Однако уже через час-полтора, когда, сделав несколько деловых звонков, она с удовольствием вытянулась на широченной тахте, сквозь тонкие стены до неё донеслись признаки бурной жизни – со всех сторон слышались постанывания и невнятное бормотание на разных языках.