Текст книги "Там, где течет молоко и мед (сборник)"

Да, я понимаю, возникла одна срочная причина. Я даже знаю, как зовут эту причину, за которой бегают все мальчишки факультета.

– Может быть, ты сможешь попозже, не к началу? – позорно прошу я. – Там самое красивое – финал.

– Прекрасная мысль, – восклицает Янис, – я постараюсь прямо к финалу!

«Любви моей ты боялся зря, – шепчу я как заведенная, надевая выходное платье и расставляя ноты. – Мне было довольно видеть тебя, встречать улыбку твою…»

Я хорошо сыграла на этом внезапном концерте. Даже, наверное, лучше, чем на городском конкурсе. Но Янис не пришел. Он не успел и к финалу.

 
И в тихом ветре ловить опять
то скрипок плач, то литавров медь.
А что я с этого буду иметь,
того тебе не понять…
 

Глава 9. Мира Абрамовна Блюм

Братьев, вот кого ей не хватает! Вот кто разделил бы с ней радость, такую большую нежданную радость!

Пятерых детей вырастила Мира Абрамовна, но никто не дался ей так тяжело, как этот последний, Арончик, ее любимчик, мамзер ее ненаглядный. Уж, не говоря про поздние роды, вот стыда-то было перед соседями, и дальше ни минуты покоя не знала Мира Абрамовна с младшим сынишкой: то в овраг убежит, то залезет в соседский огород, а прямо перед Сонечкиной свадьбой свалился с крыши и руку сломал. Хорошо хоть кривым не остался. И ведь такой ласковый мальчик, и сердце доброе, но озорник, озорник!

И учиться ленился, в их-то семье, где все остальные дети сплошь отличники! Давид раз не выдержал, так всыпал братишке, что тот два дня на лавку не садился. А ведь помогло. Смешно сказать, как помогло, – Арончик с того случая одни пятерочки в табеле носил! Хотя сама она категорически против подобного воспитания. За всю жизнь руки на детей не подняла.

Иосиф рано ушел, не дожил до нашего праздника. Первый доктор в семье Блюм!

Как все радовались, когда Арончик в медицинский институт поступил (хотя ничего особенного с его-то памятью!), но ведь и на этом не кончилось беспокойство для матери. В первую же весну присылает телеграмму: «Встречайте еду с Люсей». У Миры Абрамовны аж сердце оборвалось, – женился, негодник! Вместо учебы, вместо всех надежд! И хотя бы сообщил потихоньку, как-то разобрались бы своей семьей, а он – телеграмму на весь свет, и соседи узнали, и самая дальняя родня. Тут еще Давид гостил с семьей, жена его Алина – красавица, слов нет, но уж больно хрупка да капризна, не опора мужу. Но главное, такая тогда тяжесть на сердце легла, так душа изболелась от Ароновой телеграммы, а ни поплакать, ни погоревать при чужом человеке.

Страшно сказать, не менее половины местечка отправилось встречать младшего Блюма! Соседки аж лопались от любопытства и удовольствия – ишь, разбаловал парень на материны деньги, девицу везет, да городскую! А поделом, не всё семейству Блюмов похваляться ученостью! Душа Миры Абрамовны горючими слезами обливалась, но что сделаешь, как запретишь, дорога-то общая и станция не за горами. А как остановился поезд, тут и вышел ее красавец, мамзер ее бессовестный… с куцей собачонкой на веревочке! Чем вам не Люся?

Помнится, разгневалась она, разгневалась, как никогда в жизни! И перед Давидом стыда не оберешься. Сколько сил и денег вложил старший брат в этого паршивца, а он шутки шутит, насмехается над всей семьей! На другой же день отправилась Мира Абрамовна на станцию и купила своему мамзеру обратный билет. Да еще и наказала: «Пока диплом доктора не получишь, чтоб духу твоего здесь не было! И ни про каких твоих жен и девиц слышать не желаю!»

Конечно, в гневе она сказала, в сердцах, а он, дурачок, поверил. Четыре года носу не казал! Правда, письма присылал регулярно и учился, учился на совесть, это уж ей знакомые сообщали. Но главного-то Мира не узнала – он ведь и вправду женился, ее дорогой мальчик! Тайком от матери, без денег, без жилья. И сообщил только после получения диплома. Красиво так написал – мол, не волнуйтесь, дорогая мама, наказ Ваш выполнил, на врача выучился, приезжайте в гости, – на диплом поглядеть и заодно на нового внука. Оказывается, он без пяти минут отец, жена – на последнем месяце!

Вот такая-то радость! Сыночек ее младший – и врач с дипломом, и уважаемый семейный человек. И жена, говорят, хорошая добрая девочка, из семьи порядочной. Верочка Зак. Уж не того ли Хаима Зака родственница, что подарил им на свадьбу рюмки и ложки? Свято хранит Мира Абрамовна заветный сундучок, но уже давно решила, как распорядиться наследством! Двенадцать рюмочек на шестерых детей легко делятся, каждому по две штучки. Чтоб хранили память о семье и своим детям рассказывали. А ложки старшей дочери отойдут, Рахели. Так еще покойный Иосиф мечтал.

А что ж, вполне может Верочка оказаться родственницей наших Заков. Говорят, их пять или шесть братьев было. И все солидные уважаемые люди, только мечтать можно о такой родне! А отец их, старший Зак, вроде клад нашел, еще по молодости, до женитьбы. Отсюда и богатство, и детям хорошее воспитание. Все может быть на белом свете. Вот ей, Мирке, тоже от бабушки богатство досталось, кому рассказать – не поверят! Только где теперь ее богатство, помогло ли любимым братьям?

Ох, как сердце бьется! А что удивительного, семьдесят миновало, пора и честь знать. Нет, что ни говори жизнь ей, Мирке Блюм, выпала очень счастливая. И муж уважительный, и дети прекрасные. Хоть и мечтала она когда-то об учебе, о гимназии, а Господь еще лучше распорядился! Дети за нее выучились, да так выучились, кого ни возьми – главный инженер, врач, два офицера – гордость не только для матери, всей стране украшение и польза! И девочки не отстали – Сонечка хоть и вышла замуж за солидного человека, а учебу не бросила, теперь работает зубным доктором в самой Москве, девочку растит. И старшенькая Рахель при трех детях, а курсы библиотечные окончила, кружок по ликвидации неграмотности ведет, вместе с мужем-переплетчиком народную библиотеку организовали на селе. Все устроены да счастливы, слава Богу, можно и помирать.

Одна только мука гложет сердце Миры Абрамовна, одна тревога будит по ночам – братья! Три любимых братика, родные головушки. И ведь сама допустила горькую потерю, вечную разлуку. Не позвать, теперь, не окликнуть! Да и живы ли вовсе?

А случилась та история перед самой войной. Или не перед самой, а еще в тринадцатом году? Кто теперь подскажет! Помнит только Мира Абрамовна, как пришел ее младший любимый брат Арончик, туча тучей пришел, аж глаза ввалились, и стал шастать из угла в угол, пугая маленькую Сарочку.

– Нету, нету будущего в этой подлой стране, – стонал он, размахивая руками, – одна медаль на класс, они же нарочно издевались, одна медаль на класс!

Мирка не в первый раз слушала жалобы брата и горевала с ним вместе. Потому что не приняли Арона в университет. Ни его, ни двух других сыновей Абрама Раппопорта. Не удалось им окончить училище с золотой медалью, а без медали какая дорога еврею?

– Что, лавку открывать? – кричит Арончик. – Сапоги чинить?! Нету, нету будущего!

Помнится, душа ее рвалась на части. Мало того что самой Мирке не случилось попасть в гимназию, сколько ни мечтала, но ведь не сбылась и мечта их покойной мамы Рахели, благословенна ее память! Не попали мальчики в университет, ни один не попал, такое вот горе. Но что делать, где найти выход?

– Есть выход! – вдруг говорит Арон, и глаза его загораются. – Америка! Нужно уехать в Америку! Нам всем троим нужно уехать!

Ах, как испугалась тогда Мирка! Даже слушать не хотела. Где она, эта Америка, как туда добраться, как устроиться?

– Только там и можно устроиться, – шепчет Арончик, – как ты не понимаешь, глупая, только там и можно! Было бы чего бояться после нашей-то жизни. Америка – великая страна! И все, все равны, никакой черты оседлости! Сегодня ты чистишь ботинки, завтра – первый миллионер. Работай и себя не жалей – вот и весь закон. И в университет всех одинаково принимают, представляешь, хоть ты еврей, хоть француз! Сапожниковы уехали, – говорит Арончик, – Шульманы, Злотники! Нам бы только денег на дорогу, понимаешь, только выбраться отсюда…

И тут решилась Мирка, Мира Абрамовна Блюм, а правильно ли, один Бог рассудит. Да и что ей это ожерелье? Так, память о любимой бабушке. Но память не в ожерелье, а в сердце. Правда, думалось сохранить дочкам на черный день, все-таки богатство. А подумаешь, как бы лишней беды на них не навлечь? Вдруг рассорятся, или ограбит кто, или донесет недобрый человек.

Решилась Мирка, Сарина любимица.

– Бери, Арончик, – быстро шепчет она и сует брату в руки заветное ожерелье, – думаю, вам всем троим хватит на дорогу в Америку. Только в местечке никому не показывай, свези в Минск, к Мотлу Шапиро, он хорошую вещь не упустит, много может заплатить.

Вот так и случилось. Своими руками отправила братьев, разлучилась с самыми родными людьми! А ведь совсем близко были и равноправие, и университеты! Каких-нибудь пять лет до революции. И кто теперь помнит ее – жуткую, казалось, навсегда назначенную черту оседлости? Нету никакой черты! Все равны, как в самой лучшей Америке.

Нет, не доехали братья, как ни мечтай. За всю долгую жизнь ни разу не получила Мира Абрамовна письма или весточки. Правда, и другим соседям письма не доходили, но там целые семьи выезжали, не то что ее братишки, бесхозные да непрактичные. Все трое пропали, она сразу сердцем почуяла. Не зря младшего сына назвала именем любимого братика.

И вот тебе пожалуйста – маленький Арончик уже доктор! Ах, как она соскучилась по нему, родному мальчику, мамзеру своему ненаглядному!

Глава 10. Саша Каминский

– Нет, я просто не понимаю, как она поедет одна, – говорит мама, – ребенку еще нет восемнадцати! Ой, здравствуйте, Саша! Входите, пожалуйста, входите!

У нас гость, папин коллега и любимый ученик, Александр Яковлевич Каминский.

Красивое имя Александр. По-гречески значит – защитник. Но даже с буквой «л» чего-то не хватает. Может быть, ласки или любви?

Когда Саша входит в комнату, кажется, что внесли небольшой шкаф. Не большой, но и не маленький. Видно, Саше самому неловко, потому что он долго возится в прихожей, снимает свои слоновьи ботинки, раскладывает по карманам пальто огромные перчатки, аккуратно вешает шарф.

Саша вообще очень аккуратный и точный человек. Идеальные качества для хирурга, но немного утомительные для рядового человечества. Если мы приглашаем Сашу к семи, он приходит без одной минуты семь и потом долго стоит в прихожей, развешивая свой шарф и старательно не замечая, как мама сдергивает с головы бигуди, а я пролетаю из ванной в мокром халате.

– Входите, Саша, входите.

Саша входит в комнату, садится, аккуратно поддернув на коленях брюки, и молчит. Он вообще говорит мало и очень медленно, обдумывая каждое слово. Действительно, идеальный характер, особенно на фоне нашего семейства.

Однажды папа решил повесить полочку на кухне.

– Не нужен никакой мастер, – заявил он маме, – минутная работа!

Папа действительно молниеносно вбил два гвоздя и повесил полку.

– Вот видишь, – сказал он.

В ту же минуту полка упала и разбила тарелку.

– По-видимому, плохо гвоздь вбил, – извинился папа и выбрал гвозди покрупнее.

На этот раз полка продержалась минут десять, потом опять рухнула со страшным грохотом и придавила маме палец.

Дальше лучше не рассказывать. Полка летала по кухне, как птица, папа гонялся за ней с гвоздями и молотком, постепенно разбивая одну за другой любимые мамины тарелки, а за папой гонялась мама, горько стеная и вытирая полотенцем пот с натруженного папиного лба.

И тут появился Саша. Сначала он снял висящую на одном гвозде полку и аккуратно поставил ее в угол. Потом выстругал какие-то палочки, удивительно ловко поворачивая нож своими огромными пальцами. Потом он взял у мамы сантиметр и долго мерил стены, потолок и даже, кажется, пол. Мне стало скучно, и я ушла в комнату. Минут через десять Саша тоже вошел в комнату и молча сел, аккуратно поддернув брюки. Я помчалась на кухню. Полка висела строго параллельно стенам, как солдат в строю, в ведре лежали аккуратно сметенные осколки тарелок, а над ними прямо в воздухе парил веник.

– Я там вбил маленький гвоздик, – вежливо объяснил маме Саша, – чтобы нижний край веника не заламывался.

* * *

– Саша, вы представляете, она собирается одна ехать в Прагу на конкурс! Совершенно одна!

Я быстро ретируюсь за шкаф. Вот и старое зеркало, мой вечный недруг. Нет, надо признаться, положительные сдвиги есть. Во-первых, я выросла. Конечно, до Софи Лорен нужно прибавить еще сантиметров десять в высоту, уж не говоря про бюст, но все-таки меня видно из-за рояля! Думаю, теперь даже рядом с Янисом я бы не выглядела так безнадежно нелепо.

Янис… Как будто чья-то холодная жесткая лапа сжимает сердце.

 
Перевесь подальше ключи,
адрес поменяй, поменяй…
 

Так. Лучше вернемся к зеркалу.

Очки тоже исчезли. С тех пор как я безжалостно запихала их в карман на платформе в Вильнюсе, они появляются на моей физиономии только в крайних случаях, например на очень важной лекции. И – ничего, зрение даже лучше стало. И лент поубавилось. Но одну я все-таки оставила. Темно-коричневую, бархатную, я завязываю ее бантом на заплетенную косу, и получается очень трогательно, как у гимназисток на старых фотографиях. Наша учительница гармонии, почтенная Эмилия Леопольдовна, тихо тает при виде моей прически и явно завышает оценки. Феликс тоже говорит, что у меня очень красивая коса и романтический вид.

Да! У меня же появился поклонник. Феликс Горохов, со скрипичного отделения. Он провожает меня из училища, послушно волоча оба наших портфеля, скрипичный футляр и папку с нотами. Пусть скажет спасибо, что я не играю на виолончели!

Феликс считает, что он гений. Впрочем, у нас в училище почти все гении и потенциальные победители мировых конкурсов, особенно если послушать их разговоры на переменках. Вот и Феликс всю долгую дорогу в троллейбусе вдохновенно планирует будущие гастроли в Карнеги-холле и парижском зале «Олимпия». Вполне удобно – можно вежливо кивать и думать о своем. Удивительно, какими занудами иногда бывают музыканты!

Ура! Вход в квартиру загораживают огромные Сашины ботинки, аккуратно стоящие строго посередине коврика.

– У нас гости! – радостно сообщаю я Феликсу, – неудобно заниматься при посторонних, извини. И, чмокнув в щеку, быстро выпроваживаю его за дверь.

 
Со мною вот что происходит,
совсем не та ко мне приходит…
 

Саша пригласил меня в кино! Вот потеха.

Мы идем по улице в сторону моего любимого кинотеатра «Ударник». Нет, это Саша спокойно шагает по улице, как дядя Степа, аккуратно обходит лужи и выбоины в асфальте, рассматривает афиши. На каждый его шаг приходятся моих три, а то и четыре, я вприпрыжку догоняю и одновременно пытаюсь сообразить, как называется моя походка – рысь или галоп? Вот дылда несчастный, хоть бы в карман посадил, что ли. Будто услышав, Саша наклоняется и предлагает взять его под руку. Ха! Ну что ж, будем учиться ходить под руку.

А что тут смешного? С кем я, скажите на милость, могу ходить под руку? Папа на любой прогулке мчится впереди нас с мамой, как в пионерской игре «Зарница», так и хочется вручить ему красный флажок. А с Феликсом хождение под руку невозможно по техническим причинам – под рукой он таскает скрипку.

Кино называлось странно и грустно: «Жил певчий дрозд», и было совсем не про дрозда, а про смешного нелепого музыканта из оркестра. Он разговаривал ни о чем с разными людьми, и спешил, и опаздывал на свои репетиции, и лежал на траве, а за кадром лилась и лилась музыка, и я могла пропеть ее такт за тактом. «О, мой Бог…»

Интересно, как аккуратный обязательный Саша должен воспринимать такой фильм? Я повернулась, и тут же раздался громкий шепот:

– Девушка, – попросите своего супруга снять шапку, наконец! Ничего же не видно!

Саша снял шапку и начал извиняться перед сердитой теткой. Вот злюка, попробовала бы она сама уродиться такой великаншей! Да еще супругом обзывается. Как это пел Ленский?

 
Приди-приди, желанный друг,
приди-приди, я твой супруг.
 

А что? За Сашу вполне можно выйти замуж, подумала я, искренне радуясь своей разумности и практичности, когда-то ведь придется выходить замуж.

Мы возвращались поздно вечером, молча глядя из окна троллейбуса на темную улицу. Ничего примечательного на улице не было, усталый водитель зевал, пожилой человек в углу лениво листал газету. Да-а, Феликс хотя бы рассказывает про свои успехи и концерты. А этот шкаф ходячий сам приглашает, а сам доброго слова не вымолвит. Можно подумать, его каждый день называют моим супругом!

У входа в подъезд, когда я уже вовсю собралась прощаться, Саша вдруг наклонился, будто заслоняя меня надежной спиной от серого холодного города, и поцеловал. У него были удивительно теплые уютные губы. И щека шершавая, но абсолютно родная. «Александр – означает защитник», – вспомнила я и тут же пожалела, что никто не слышит такую красивую фразу.

Представьте, жизнь иногда может оказаться очень хорошей и радостной!

* * *

Иногда жизнь может оказаться очень хорошей и радостной. В доме суматоха. Папа отменил два дежурства.

К нам приехал дядя Славик!

– Ты же понимаешь, по дороге из санатория, просто не мог не заскочить!

Сначала он сто раз расцеловался с папой и мамой. Потом бросился ко мне, прижимая одну руку к сердцу, а другой прикрывая глаза, чтобы не ослепнуть от моей нестерпимой красоты. И тут же потребовал сыграть «ту чудесную вещицу», что я исполняла на их незабвенной фабрике. (Господи, что ж это было?)

Дальше началась небольшая пресс-конференция.

– Майя? Вышла на пенсию. Что-то устала очень. Нет, нет, здорова. Да видно, накопилось за жизнь. Янис? Женился красавчик! Уговорил-таки свою Линду. Я же вам писал! Как она? (Дяди Славино лицо кривится, будто он лизнул лимон.) Ничего, сам выбирал, сам пусть и живет! Мальчику два года. Она с ним только по-литовски разговаривает. Так! Что же это мы сидим?!

Жестом фокусника дядя Славик достает из чемодана пять бутылок грузинского вина и огромный сыр.

– Пир! – кричит он, – я семь лет не видел своего лучшего друга! По такому случаю мы обязаны устроить пир!

На пир срочно вызывается Саша. Дело в том, что папа совсем не может пить, у него больная печень, но немыслимо огорчить дядю Славу.

Саша является строго в семь с бутылкой водки, двумя банками шпрот и большим шоколадным тортом. Папина печень плачет горючими слезами.

– А, наплевать, – кричит папа, – один раз живем!

Нет, это надо было видеть! Бутылки составлялись под стол по мере опустошения, чтобы мама не могла сосчитать и не расстраивалась зря. Тосты сопровождались песнями и даже немножко плясками, как будто дядя Слава был не инженером на ткацкой фабрике, а самым отчаянным джигитом. На третьем часу папа сомлел и прилег в углу на диванчике. Саша держался на высоте. Он наполнял рюмки с хирургической точностью, одновременно виртуозно разделывал жареную курицу и подпевал дяде Славе в самых ответственных местах. Пел он, надо признаться, ужасно, что не помешало дяде Славику полюбить его самой горячей любовью. Они тут же назначили день приезда Саши в славный город Вильнюс, потом решили для полной картины прихватить и нас с мамой, я уже собралась было, но тут мама заявила, что если мы сейчас же не отправимся спать, то она за себя не ручается. Дядя Славик как-то очень послушно согласился, вдруг стало заметно, как он устал.

– Ну, ты хватил, – сказала я Саше, провожая его до дверей. – Кажется, у вас принято рассчитывать лекарство на килограмм веса. Не все же такие слоны!

– Да, есть малость, – виновато вздохнул совершенно трезвый Саша. – Увлекся. Уж очень классный дядька! Он что, брат Арона Иосифовича?

– Нет, – сказала я, – у моего отца нет братьев.

Глава 11. Братья Блюм

Мишу и Давида арестовали в один день.

– Это какая-то ужасная ошибка, – твердила заплаканная Вера, укачивая Марьяшу, – дикая, немыслимая ошибка.

Но это не было ошибкой. Арон все понял наконец.

Два месяца назад забрали Якова, мужа его младшей сестры Сони. Мудрого спокойного Якова, ученого, самого порядочного человека на свете! Тогда тоже все говорили, что случилась дикая нелепая ошибка, хотя вокруг уже начались жуткие и такие же непонятные аресты. Арон рванулся в Москву – разобраться, помочь. Возможно, есть враги, ревизионисты, но Яков? Профессор, интеллигентный человек.

С сестрой что-то ужасное творилось, просто на стены бросалась. Незнакомый человек зашел, совсем молодой, может быть, ученик Якова, и она совершенно неприлично принялась кричать на него, жутко, как ненормальная кричала, сбежались соседи, дети с улицы.

Яков, отцовский постоялец, милый добряк! Кому он мог помешать?! Сколько Арон тогда в очередях отстоял, сколько бегал по знакомым и сослуживцам. Ничего! Ни причин, ни объяснений. И приговор какой-то дикий – десять лет без права переписки!

И вот теперь новая волна, Миша и Давид! Может быть, неведомые вредители сознательно убирают самых лучших и талантливых? Может, речь идет о какой-то страшной государственной диверсии? Давид – гордость семьи, главный инженер огромного завода, он же недавно получил переходное знамя! А Миша? По комсомольской путевке направлен в Академию Куйбышева, мужественный офицер, герой. Да что за бред, в конце концов?!

Так. Главное не поддаваться панике. Получается, что теперь он один, пацан, мамин любимчик, постоянный объект насмешек, поцелуев и затрещин, оказался опорой семьи. У сестры Сони есть комната и хорошая специальность зубного врача, первое время продержится. А что с остальными? Люба, Мишина жена, учительница и человек практичный, написала, что хочет уехать на лето к Рахели в деревню. Это действительно выход, дети отдохнут от издевательств. Господи, совсем недавно гордились отцом-командиром, а теперь Мишиного сына исключили из пионеров как сына врага народа. Они еще ответят!

Так, теперь Алина. Сказочная красавица, вся деревня охнула, когда Давид ее привез в первый раз. Арон сам еще бегал подсматривать, как она утром умывается, глаз не мог оторвать! Да, красавица, но никакой специальности, и сыну только шесть лет. Что она будет делать одна с ребенком, на что жить? Даже подумать страшно. И не с кем посоветоваться. Его собственная жена Вера только реветь может не хуже маленькой Марьяши.

Мама, мамочка, что мне делать?!

Нет, нельзя так психовать. Мамы уже восемь месяцев нет в живых, страшных восемь месяцев. Как он гордился тогда, идиот, что выдержал характер, четыре года не приезжал домой, не познакомил никого с Верой, не сообщил о женитьбе. А ты хоть раз подумал, как маме дались эти четыре года?! В семьдесят лет сама поехала к умному сыночку, да с подарками в обеих руках! По лестнице, пешком, на пятый этаж. Все спешила, все торопилась на Марьяшу глянуть. Только в дверь и успела зайти. И что толку, что они с Верой – два врача? Ничего, ничего не помогло! Ни искусственное дыхание, ни кордиамин. Хотя теперь, наверное, радоваться надо, что она не дожила.

А может быть, жену Давида тоже к Рахели? Затоскует она там. Ничего. Сейчас не до женских нервов. Да, это единственный выход! Забрать обеих женщин с детьми и отвезти в родное местечко, дома и стены помогают! Рахель – настоящая старшая сестра, у нее хватит любви и мужества. Можно и Веру с Марьяшей отправить на лето, а самому перейти на две ставки и все деньги им отправлять. Летом в больнице всегда рук не хватает, никто не станет возражать. Да, решено. Теперь нужно хоть поспать немножко. Хорош он будет завтра на дежурстве!

Что?! Стучат в дверь? Неужели пришла его очередь?! Нет, нельзя так паниковать, они обычно раньше приходят, пока не рассветет. Все-таки открыл не сразу, постоял немного, прислушался, сдерживая озноб. Стук повторился. Очень робкий и тихий стук. Эти наверняка долбят, не стесняясь!

На пороге в тусклом свете коридорной лампочки стояла бледная дрожащая девочка, и он впервые почувствовал свое сердце, которое кувыркнулось от ужаса и упало куда-то в живот. Потому что это была Фанечка, дочка сестры Сони. Фанечка прижимала к груди огромную толстую книгу. Пушкин. Академическое издание. Первый том.

– Арончик, – прошептала Фанечка, – Арончик, маму арестовали.