Текст книги "Сложнейшие сочинения по русской литературе. Темы 2013 г."

«Чичиков у Плюшкина». Роль эпизода в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

«Корыстолюбие отнимает у людей самые заветные чувства – любовь к Отечеству, любовь семейную, любовь к добродетели и чистоте».

Саллюстий

У каждого художника есть произведение, которое он считает главным делом своей жизни, – произведение, в которое он вложил самые заветные, сокровенные думы, все свое сердце.

Таким главным делом жизни Гоголя явилась поэма «Мертвые души». Именно в этом произведении раскрывается художественный мир писателя. Он шел по следу, проложенному А.С. Пушкиным, но шел своим путем. Реализм Гоголя, как и Пушкина, был проникнут духом бесстрашного анализа социальных явлений современности. Но своеобразие гоголевского реализма в том, что идеал писателя как бы отделился от изображения действительности. Никогда прежде трагические противоречия действительности России не были так обнажены, как в 30-40-х годах. Еще совсем недавно огромная полуазиатская, застывшая в деспотизме, в крепостничестве страна пережила два великих для нее потрясения – восстание Пугачева и 1812 год. Они пробудили социальное и национальное самосознание в России. Вот почему идеал и действительность резко разделяются в творчестве Гоголя. Писатель был убежден, что в условиях современной ему России идеал и красоту жизни можно выразить только через отрицание безобразной действительности. Именно в поэме «Мертвые души» полнее всего проявилась могучая сила гоголевского реализма. Она прежде всего – в пафосе бесстрашного анализа действительности. Гоголь не только изображал зло, он пытался объяснить, откуда оно происходит, что его порождает.

Исследование вещественной, материально – бытовой основы жизни, ее невидимых черт и возникающих из нее нищих духом характеров, крепко уверенных в своем достоинстве и праве, было открытием Гоголя в истории отечественной литературе.

Художественная структура «Мертвых душ» очень своеобразна. Сюжет состоит из трех внешне замкнутых, но внутренне очень связанных между собой звеньев: помещики, городское чиновничество и жизнеописание Чичикова.

Почти все эти персонажи «Мертвых душ» воспринимаются читателем как бы двойным зрением: мы видим их, во-первых, такими, какими они, уверенные в себе, в истинности своей жизни и праве на нее, кажутся самим себе, и, во-вторых, какими они, соотнесенные с идеалом писателя, являются на самом деле. Этот контраст между мнимой значительностью героя и его истинным ничтожеством, между кажущимся благородством и подлинной низостью – источник глубокого комизма и сатиры. Такова галерея портретов помещиков. Однако, пожалуй, самый яркий эпизод, где этот контраст живого и мертвого и омертвление живого приобретает почти гротескное выражение – это, конечно же, знакомство с помещиком Плюшкиным.

Эпизод встречи Чичикова с этим «приснопамятным» героем вносит нечто новое в типологические различия персонажей «Мертвых душ». Это новое, что мы чувствуем в Плюшкине, может быть кратко передано словом «развитие». Этот герой дан Гоголем во времени и в изменении. Изменение – и изменение к худшему – рождает минорный драматический тон шестой, переломной главы поэмы.

Именно с этим эпизодом постепенно и незаметно входит в поэму авторская позиция – элегия уходящей молодости и жизни. Все, что есть лучшего в человеке – его «юность», его «свежесть», – невозвратно растрачивается на дорогах жизни. Сначала эта тема развивается применительно к образу автора. Затем мы это видим в описании дома Плюшкина. «Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно». Потом этот ностальгический мотив прослеживается в картине запущенного сада. «Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном запустении». Однако Гоголь здесь усложняет тему: сад запущен, но прекрасен, как все в природе, в противовес человеческому прозябанию и увяданию. Так подготавливается рассказ о трагических изменениях Плюшкина, а пейзаж становится визитной карточкой героя.

Читая строки, посвященные описанию усадьбы Плюшкина, понимаешь особенности сатиры Гоголя, которая часто окрашена иронией. Она редко бьет в лоб, наотмашь. Смех писателя кажется добродушным, но он никого не щадит.

Эпизод «Чичиков у Плюшкина» выявляет еще одну особенность в построении системы образов. У всех помещиков до Плюшкина нет прошлого. Но не таков Плюшкин. «А ведь было время, когда он только бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости… Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностью и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать…»

Вначале Плюшкин – человек совершенно иной душевной организации. Ядро образа сложится потом. В раннем Плюшкине есть только возможности его будущего порока («мудрая скупость»). Именно с главным героем нашего эпизода впервые в поэму входит биография и история характера. Зачем?

Биография Степана Плюшкина не только раскрывает реальные истоки его всепоглощающей страсти (накопление), она отражает то, до какой глубочайшей деградации может дойти человек в определенных социальных условиях.

И здесь мы явственно слышим гневный голос автора: «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком».

Но чем больше овладевало Плюшкиным жажда накопления, тем ничтожнее становилась его жизнь, он сам.

Духовное оскудение человека, его нравственное падение вызывают авторские чувства горечи и скорби. Именно в этом эпизоде показана, пожалуй, наибольшая мера угасания человеческого. Наибольшая потому, что Плюшкин был не всегда таким, каким он предстает перед нами в шестой главе.

Нельзя не сказать о такой показательной детали портрета героя нашего эпизода, как глаза, описание глаз. Дело в том, что глаза наиболее яркое воплощение духовности. И вновь здесь контраст живого и мертвого, омертвление живого обозначается именно описанием глаз. О глазах Плюшкина говорится: «…маленькие глазки еще не потухли и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.

Истинно велик Гоголь и в психологической характеристике своих персонажей. Обратим внимание: скупость Плюшкина он показывает в действии и, что особенно замечательно, не в том, как он скупился, а в том, как он «расщедрился». «Поставь самовар, слышишь, да вот возьми ключ да отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую: там на полке есть сухарь из кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю!.. Сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть соскоблит его ножом…»

Сложность внутреннего мира человека, сочетание в нем света и теней реализуется как в ткани всего художественного произведения, так и в рассматриваемом эпизоде.

Так, Плюшкин, услышав имя своего школьного приятеля, проявляет себя с неожиданной стороны. «И на этом деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледное отражение чувства, явление, подобное неожиданному появлению на поверхности вод утопающего…» Но это лишь минутка.

Герой на минутку как бы перестал быть Плюшкиным с тем, чтобы позднее снова сделаться им, и на этот раз окончательно, бесповоротно, навсегда.

Страшная скупость создала непроходимую пропасть между Плюшкиным и его детьми. И по отношению к ним он не питает никаких чувств, и для них он не желает пойти ни на какие, даже самые незначительные жертвы.

Накопительство Плюшкина превращается в собственную противоположность, приводя к самому дикому, бессмысленному уничтожению созданных трудом человека ценностей. Скопидомство и расхищение, накопление и уничтожение – все это неотделимо друг от друга, все это сливается в единый процесс его жизни.

Этот эпизод не просто завершает собой галерею помещичьих мертвых душ. Плюшкин среди них наиболее зловещий симптом неизлечимой смертельной болезни, которой заражен крепостнический строй, предел распада человеческой личности вообще, «прореха на человечестве». Вот почему Гоголю казалось важным раскрыть этот характер в развитии, показать, как Плюшкин стал Плюшкиным.

Вероятно, поэтому в этом эпизоде все строго и просто. Это проза в полном ее развитии и расцвете. Сколько здесь коренных русских слов, которые Гоголь посолил украинским юмором: «…всякое дерево – шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны, жбаны с рыльцами и без рылец, побратимы, лукошки, мыкольники…»

И эпитет, и метафора, и сравнение, и вся лексика этого эпизода, как и образы, – в двух планах. В плане полного до краев бытовыми дрязгами и мелочами, социально острого критикующего романа и в плане поэмы, мечтательной и философской. Раскрытие поэмы оставалось еще впереди.

И угрюмое, и серое, и обыденное, и пошлое – все, даже и низвергнутое в яму, высоко поднято льющейся и звонкой прозой Гоголя, прозою истинной поэмы.

Раздел IV
Анализ стихотворения поэта XIX или XX века

Стихотворение А.С. Пушкина «Вновь я посетил…»
(восприятие, истолкование, оценка)

Печаль моя светла.

А.С. Пушкин

«Наша память храните малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни». Такими словами начал Александр Блок свою речь «О назначении поэта», и я думаю, что ныне любой из нас безоговорочно согласится с этим утверждением. Поэзия Пушкина с детских лет до глубокой старости освещает своим ясным солнцем наши души. Без этого света, без этого солнца мы были бы обречены на духовное сиротство.

Лирика Пушкина – чудо русской поэзии. Она сочетает в себе высокую гуманность, глубину мысли, гармоническое совершенство формы, которые так поражают и восхищают многочисленные поколения его читателей.

В лирических стихах Пушкина с особенной полнотой и вместе с тем со скупой сдержанностью раскрывается личность самого поэта, внутренняя сила и богатство его восприятия жизни.

Но поэт никогда не замыкался в узкой сфере своих личных впечатлений. Его лирика откликалась на все многообразие действительности, на все голоса окружающего мира.

Однако следует отметить, что лирика Пушкина автобиографична, как и лирика всякого другого поэта. Более того, в пушкинской лирике сохранена конкретность и точная летопись событий его жизни. В своих стихах поэт с большой глубиной и правдивостью передает свои переживания, мысли и настроения, характеризующие его духовный мир, воссоздающие его духовный облик.

Перечитаем хорошо всем известные строки.

 
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я…
 

Стихотворение написано поэтом немногим больше чем за год до смерти (осенью 1835 года). Пушкин в это время после длительного отсутствия снова приехал в Михайловское, место своей ссылки. В этих знаменитых стихах, полных глубокой поэзии, несмотря на отсутствие рифмы, на простоту и неприукрашенность языка, создается образ времени, событий, текущих, изменяющихся и все же сохраняющих свое единство. Поэт говорит о прошедшем, о настоящем и заглядывает в будущее. Вернувшись через десять лет в Михайловское, где он «провел изгнанником два года незаметных», поэт вспоминает свое прошлое и видит перемены, которые произошли вокруг и в нем самом.

Он вспоминает умершую няню, подругу дней своих суровых; видит снова домик, где он жил тогда; холм, на котором сидел; озеро, глядя на которое, он с грустью вспоминал «иные берега, иные волны», то есть Черное море, Одессу (там он оставил любимую женщину). Он снова видит три сосны, растущие на границе Михайловского, и зрелище выросшей за эти десять лет молодой сосновой рощи уводит его мысли в будущее. «Младая роща» делается символом будущих поколений, «племени младого, незнакомого», к которому усталый поэт обращает свое приветливое слово в надежде, что и он не будет забыт потомками.

Пушкин писал удивительно сжато, коротко, лаконично. Каждое слово у него полно смысла и поэтичности; он не любил подробно разъяснять свою мысль, он рассчитывал на внимательного читателя, умеющего разобраться в содержании стихотворения, правильно осмыслить его образы и расшифровать заключающиеся в нем намеки.

Вдумаемся в строки стихотворения:

 
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…
 

Чтобы правильно понимать мысль поэта, следует учитывать одно обстоятельство. Точность и конкретность поэтических образов стихотворения проясняются нашим знанием тех обстоятельств, того адресата, с которым соотнесено данное лирическое произведение. Расшифровка автобиографических намеков помогает лучше понять душевное состояние Пушкина, его мироощущение, отразившееся в стихотворении.

Но не следует думать, что автобиографический «ключ» способен полностью объяснить содержание стихотворения, его идейную направленность, его художественную типичность. Для этого одних фактов биографии поэта явно недостаточно. Необходимо понять круг его идей, его мировоззрение, в котором факты личной жизни поэта являются лишь отдельными толчками, вызывающими своего рода «цепную реакцию» в его сознании.

Так, в автобиографическом стихотворении «…Вновь я посетил…» поэт подводит итоги своих раздумий о смысле жизни, о своей судьбе и в то же время говорит о будущем, выражает свое утверждение жизни, ее неизменного круговорота.

Следует заметить, что это стихотворение написано Пушкиным в очень трудный и тяжелый для него период. Это было время тягостного и двусмысленного положения поэта при дворе, и усугублялось оно пожалованием ему камер-юнкерского звания, нелепого и даже смешного в его возрасте. Неоплатные долги, расстройство хозяйственных дел, конфликт с великосветским обществом, которое не могло простить Пушкину его духовного превосходства, – все это неуклонно затягивало петлю вокруг поэта, шаг за шагом сужало круг его жизненного пространства.

Пушкин пытался разорвать этот заколдованный круг. Поездка в Михайловское и явилась такой попыткой вырваться из круговерти столичной жизни, попытаться наладить новую жизнь.

Пребывание в Михайловском не только возродило воспоминания о прошлом. Оно явилось толчком для переоценки всей жизни. Минувшее встает перед поэтом как призрак перемены, как свидетельство об «общем законе» развития жизни. Именно этот философский смысл заложен в стихотворении:

 
Уж десять лет ушло с тех пор, и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я, но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
 

Среди этих мыслей о прошлом Пушкина волнует воспоминание о няне. Облик няни теперь, в годы душевной тревоги, в обстановке обострившегося конфликта со «светом», становится особенно дорогим и близким:

 
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет – уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых.
Ни кропотливого ее дозора.
 

В этих полных нежной привязанности стихах – сожаление о прошедшем, благодарная память о няне.

Далее Пушкин рисует точный будничный пейзаж – вид озера с рыбаком, тянущим невод, с рассеянными по берегам деревнями, скривившейся старой мельницей. Этот пейзаж передает вид, раскрывающийся с холма на озеро, картину, ежедневно наблюдаемую поэтом и в то же время подчеркивающую мирный, бедный характер всего края.

Обращает внимание, что пейзаж, описание красот природы при всей их самостоятельной эстетической ценности, все же не является для поэта самоцелью. Природа в пейзажной лирике всегда связана с личностью поэта, с его переживаниями, с его отношением к жизни. Пейзажная картина со всеми приметами и деталями – как бы косвенное свидетельство настроения поэта, его мироощущения, восприятия жизни.

Центральное место в стихотворении занимает описание любимых поэтом трех сосен, вокруг которых раскинулась молодая поросль. Образ молодой зеленеющей рощицы олицетворяет в этом стихотворении вечное движение жизни, ее развитие, веру поэта в будущее.

Композиционно стихотворение делится на три части: вступительную, посвященную приезду в Михайловское и воспоминаниям, с ним связанными; центральную, где описываются холм и роща; заключительную, содержащую обращение к будущим поколениям. Стихотворение «Вновь я посетил…» композиционно завершено, хотя и имеет излюбленную Пушкиным форму лирического фрагмента.

Композиционной ясности стихотворения соответствует и его словесное оформление. Оно написано с предельной простотой и точностью. Уже самый отказ от рифмы, обращение к белому, нерифмованному стиху означали стремление Пушкина к ясности и простоте, к адекватности слова и мысли. Безрифменный пятистопный ямб в стихотворении прекрасно выполняет свою роль: делает суждения, описания и повествование особенно выразительными. Отсутствие же рифмы переносит центр тяжести на смысловую интонационную роль ритма, на выразительность каждого слова.

Жанр лирического стихотворения, требуя от поэта краткости, ограничивает его «площадью», обусловливает компактность и в то же время емкость в способах передачи мыслей, особые изобразительные средства, повышенную точность слова. И «опальный домик», и «холм лесистый», и «озеро с отлогими берегами», и заветных «три сосны», и «младая» зеленая роща – все это точное изображение окружающего пейзажа. Но эти подробности существуют не сами но себе. Они способствуют выражению основной мысли, идеи стихотворения – мысли о неизменности развития, вечности жизни. Пушкин завершил стихотворение горячим приветствием этой вечно обновляющейся жизни:

 
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
 

Действительно, у нашего великого поэта был особый, неповторимый, праздничный талант, где даже тоска, и грусть, и горе, и невзгоды несли отблеск величайшего жизнелюбия. Вероятно, поэтому над Пушкиным не властно время. Каждое новое поколение нашего народа обретает в нем своего современника, а каждый человек – близкого, верного, сердечного, как говаривали встарь, друга.

Нет, «звуки чудных песен» не замолкли и не могут замолкнуть в наших душах. Они постоянно напоминают нам о могучем творческом начале, заключенном в человеке. И каждый из нас духовно красив уж тем, что его память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин.

Стихотворение А.А. Фета «Шепот, робкое дыханье…»
(восприятие, истолкование, оценка)

Поэзия – музыка слов.

Т. Фуллер

Самое знаменитое стихотворение А. Фета, то, с которого и началась громкая слава поэта и которое для многих русских читателей навсегда стало символом всей фетовской поэзии, – стихотворение «Шепот, робкое дыханье…»

Это стихотворение появилось в печати в 1850 году. К этому времени Фет был вполне сложившимся поэтом со своим особым голосом: с субъективной окраской лирического переживания, с умением наполнять слово живой конкретностью и одновременно улавливать «мерцающие» нюансы в его значении, с обостренным ощущением роли композиции, динамики развития чувства. Фет новаторски разрабатывал образный строй стиха, его мелодику, удивлял свободным обращением с лексикой и вызывал возмущение нежеланием прислушиваться к элементарным законам грамматики.

50-е годы можно назвать его «звездным часом», так как именно они принесли ему наибольшее признание у ценителей поэзии, если соотносить это время с общим фоном многолетнего непонимания, неприязни и равнодушия к нему читающей публики.

Стихотворение «Шепот, робкое дыханье…», будучи опубликованным на пороге 1850-х годов, укрепилось в сознании современников как наиболее «фетовское» со всех точек зрения, как квинтэссенция индивидуального фетовского стиля, дающего повод и для восторгов, и для недоумения.

В этом стихотворении неодобрение вызвала, прежде всего, «ничтожность», узость избранной автором темы, отсутствие событийности – качество, которое казалось неотъемлемо присущим поэзии Фета.

В тесной связи с этой особенностью воспринималась и его выразительная сторона – простое перечисление через запятую впечатлений поэта, чересчур личных, незначительных по характеру. Нарочито же простую и одновременно до дерзости нестандартную форму можно было расценить как вызов.

С другой стороны, нельзя было не признать, что поэт блестяще добивался своей цели – колоритного изображения картины ночной природы, психологической насыщенности, напряженности человеческого чувства, ощущения органического единства душевной и природной жизни, полной лирической самоотдачи.

Попробуем определить, как Фет добивается, чтобы каждое выражение стало картиной, как он достигает поразительного эффекта сиюминутности происходящего, ощущения длящегося времени и, несмотря на отсутствие глаголов, присутствия внутреннего движения стихотворения, развития действия.

Грамматически стихотворение представляет собою одно, проходящее через все три строфы восклицательное предложение. Но мы воспринимаем его как неделимую текстовую единицу, накрепко спаянную с ощущением его внутренней композиционной цельности, имеющей смысловое начало. Дробное перечисление через запятую, которое может показаться главным двигателем в динамике переживания, в действительности лишь структурный механизм. Главный же двигатель лирической темы – в ее смысловом композиционном развитии, которое основывается на постоянном сопоставлении, соотнесении двух планов – частного и общего, интимно-человеческого и обобщенно-природного.

Этот переход от изображения мира человека к миру вокруг, от того, что здесь, рядом, к тому, что там, вдали, и наоборот, осуществляется от строфы к строфе. При этом характер детали из мира человека соответствует детали из мира природы.

Робкая завязка в сцене человеческого свидания сопровождается первыми по впечатлению, возникающими вблизи от сцены действиями неброскими деталями ночного мира:

 
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья.
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
 

Во второй строфе взгляд поэта расширяется, захватывая крупные, дальние и в то же время обобщенные, более неопределенные детали. Эти изменения тут же отражаются на деталях изображения человека – туманных, расплывчатых:

 
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица…
 

В заключительных четырех строчках конкретность изображения природы и ее обобщенность сливаются, создавая впечатление огромности, объемности мира (в поле зрения поэта – небо, охваченное зарей). Состояние же человека само по себе делается одной из деталей мира, органически входит в него, наполняясь его общим содержанием:

 
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
 

Личному человеческому переживанию неизменно сопутствует нечто большее, мир человека находится в слиянии с миром природы. А конечное восклицание «И заря, заря!..» служит как бы замыкающей связкой обоих планов, являясь выражением высшей точки напряжения человеческого чувства и прекраснейшего мгновения в жизни природы.

Оба плана проявляются соответственно в сосуществовании и чередовании двух зрительных рядов, в своеобразном монтаже зримых картин, кадров: укрупненные, близкие, подробные картины сменяются отдаленными, «смазанными», общими. Таким образом, поток чувства имеет здесь не только временную протяженность, но, будучи переданным через смену зрительных образов, обретает и пространственную характеристику. Стихотворение представляет собой «ряд волшебных изменений» и во времени, и в пространстве.

Стихотворение абсолютно лишено аналитических моментов, оно фиксирует ощущения поэта. Конкретного портрета героини нет, а неясные приметы ее облика, по сути дела, переданы через впечатления самого автора и растворяются в потоке его собственного чувства (в этом сказывается индивидуальное свойство поэтического почерка Фета).

Почти в каждом существительном, призванном передать состояние в данный момент человека и природы, потенциально заключено движение, скрыта динамика. Перед нами как бы само застывшее движение, процесс, отлитый в форму. Благодаря такому качеству перечисленных в стихотворении существительных, создается впечатление непрерывного развития, изменения, причем перечисление само по себе способствует нагнетанию напряжения.

У нашего современника, читательское восприятие которого привычно к самым неожиданным и вычурным поэтическим формам, возможность существования стихотворения, написанного в виде одного предложения, вряд ли вызовет сомнения. Для сознания читателя 1850-х годов такой свободно, даже дерзко выраженный поток чувства, не знающий границ, был слишком необычен. Это стихотворение Фета отразило стремление лирики середины XIX века передать конкретный процесс прихотливого развития чувства, а через него – психологически сложный мир человеческой личности.