Текст книги "Ближний круг российских императоров"

На следствии Волынского обвиняли даже в том, что он претендовал на престол, искали его связи с Елизаветой Петровной, но эти обвинения он категорически отрицал, при этом каялся в мздоимстве и рукоприкладстве. «Умысла, чтоб себя государем сделать, я подлинно не имел». Но о его желании взойти на престол говорили под пыткой Хрущов, Еропкин и Соймонов, и это обвинение было вынесено на суд, который начал заседания 19 июня 1740 г.

Суд постановил: «1) Волынского, яко начинателя всего того злого дела, живого посадить на кол, вырезав у него предварительно язык; 2) его конфидентов – четвертовать, и затем отсечь им головы; 3) имения конфисковать и 4) двух дочерей Волынского и сына сослать в вечную ссылку».

Развязка – публичная казнь Артемия Петровича, состоялась на Сытном рынке в Петербурге 27 июля 1740 г. Вместе с ним казнили двоих из его близких друзей: Петра Михайловича Еропкина и советника Адмиралтейской конторы Андрея Федоровича Хрущова. Кроме них, на эшафот поднялись президент Коммерц-коллегии Платон Иванович Мусин-Пушкин, секретарь императрицы Иван Эйхлер, секретарь Иностранной коллегии Жан де ла Суда и вице-президент Адмиралтейской коллегии Федор Иванович Соймонов.

Первоначально Волынского должны посадить на кол, но Анна Иоанновна распорядилась заменить казнь на четвертование. Еропкину и Хрущову отрубили головы. Графу Мусину-Пушкину отрезали язык, высекли кнутом, лишили графского достоинства и сослали в Соловецкий монастырь. Соймонова, Суда и Эйхлера били кнутом и сослали в Сибирь на каторгу.

После конфискации имущества императрица забрала себе двух попугаев, прежде живших в доме Волынского, а породистых ревельских коров из его коровника отправили на императорский скотный двор. В дворцовую кухню также поступило 216 живых стерлядей, содержавшихся в «барке» рядом с домом Артемия Петровича на Мойке. Остатки имущества осужденных и содержимое их сундуков, погребов и винных подвалов продали с публичных торгов.

Кстати, за 10 лет правления Анны Иоанновны через Тайную канцелярию прошло всего лишь около 1000 дел. Да и то в основном это дела, возбужденные по поводу доносов на «непристойные речи» в кабаках, и виновники отделывались поркой. Дела с политическим подтекстом, вроде дела Волынского, можно пересчитать по пальцам. Это к вопросу об «ужасах бироновщины».

Как делаются перевороты

Манштейн замечает: «…в первые два года Бирон как будто ни во что не хотел вмешиваться, но потом ему полюбились дела и он стал управлять уже всем». Это очень характерный образ действия курляндца – добиваться своего, но исподволь, незаметно, избегая скандалов и открытого противостояния. В 1737 г. именно таким способом он получил титул герцога Курляндского – предел своих мечтаний. Одновременно избрание Бирона на сейме в Митаве гарантировало закрепление Курляндии и пресловутых ее портов за Россией, т. е. в интересах русской монархии.

Мы знаем, что Биронам удалось продержаться у трона все десять лет царствования Анны Иоанновны. Ни один из амбициозных молодых (и не очень молодых) людей, окружавших императрицу, ни один из тех, кого называли ее любовниками, не смог потеснить курляндское семейство, опорочить его в глазах самодержицы. Анна по-прежнему часто обедала с Биронами, щедро одаривала их деньгами и драгоценностями, ласкала и баловала их детей. Неслучайно Михаил Щербатов, когда пишет об отношениях императрицы и Бирона, отмечает: «Она его больше яко нужного друга себе имела, нежели как любовника». А Миних-младший, вовсе не симпатизировавший Бирону, свидетельствует, что «не бывало дружнее четы, приемлющей взаимно в увеселении и скорби совершенное участие, чем императрица с герцогом Курляндским. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог явился с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное отражалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену» и не забывает отметить, что Бирон и его жена – крестные его ребенка: «Восприемниками были герцог Курляндский с своею супругою, почему сын мой и получил имена Иоганна Готлиба». Вражда враждой, но любой разумный человек в XVIII в. стремился поддерживать дружеские отношения со своими врагами. Это касалось Миниха-младшего и Биронов.

И тут же, вероятно, не без злорадства, описывает смятение Бирона, когда императрица тяжело заболела: «В начале лета в здравии императрицы чувствительная оказалась перемена. Она с лишком за пятнадцать лет ощущала боль от каменной болезни… Между тем имела она радость при жизни своей видеть рожденного ее внука. Ибо в двенадцатый день августа принцесса Анна разрешилась от бремени молодым принцем благополучно. Восприемницею была сама императрица, а при крещении наречен он Иоанном.

Шестого числа октября императрица, севши за стол и покушав немного, вдруг сделался с нею обморок, и без памяти отнесли ее в постель.

Герцог Курляндский в то же мгновение приказал позвать к себе отца моего, двух кабинетских министров, князя Черкасского и тайного советника Бестужева и обер-маршала графа Лёвенвольде.

По приезде отца моего герцог, проливая токи слез и с внутренним от скорби терзанием, вопиял: сколь он несчастлив ныне, что толь преждевременно и неожидаемо лишается государыни… что при всем том сие в рассуждении собственной его персоны не столько прискорбия сердцу его приносит, сколько навлекает горести состояние, в котором государство по кончине императрицы находиться будет… что наследник еще младенец в колыбели, не достиг и восьми недель возраста своего; что о назначении его к наследию престола по сие время от императрицы ничего гласного не вышло и потому неизвестно, как от народа, оказавшегося недовольным в прежние правления малолетних государей, новое при нынешних обстоятельствах избрание принято будет; что шведы, которые поныне не престают вооружаться, не могут благоприятнейшего желать случая атаковать Россию, как если внутренние родятся в ней несогласия; что при положении сих дел крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность в делах государственных, но также имеет довольно твердости духа непостоянной народ содержать в тишине и обуздании; что он хотя не может ничего сказать в предосуждение характера и свойства души принцессы Анны, матери молодого принца, но думает, что она, учинившись правительницею, по природной нежности сердца своего, неотменно пригласит в Россию родителя своего герцога Мекленбургского Карла-Леопольда и предоставит ему знатное участие в государственном правлении и что тогда опасение настоять будет, дабы упомянутой герцог, который, как не безызвестно, по крутому и своебычливому нраву своему не мог с собственными подданными в согласии ужиться, не преклонил принцессу, дочь свою, на предприятия вредные и опасные не токмо для нее, но, статься может, и для сына ее; что принадлежит принцу Брауншвейгскому, то он и того менее усматривает, чтобы государственное правление ему вверить было можно, ибо он подлинно ведает, что тогда государство не означенным принцем, но венским посланником управляемо и, следовательно, во все раздоры австрийского дома вовлечено будет.

Не успел лишь герцог Курляндской последние слова сей речи произнести, как оба кабинетские министры, князь Черкасский и Бестужев, вошли в покой. Сим повторил он до слова тоже самое, что отцу моему говорил, ра́вно как и обер-маршалу Лёвенвольде уже наперед о том же изъяснился, но заключения своей речи он никому не делал, будучи благонадежен, что каждый мысли его легко угадать может. Князь Черкасский был первый, который начал говорить так: что он никого другого достойным и способнейшим не находит, которому можно бы было вверить правление, как герцога Курляндского, поелику сей с толиким усердием и славою трактовал дела государственные, и что личная его польза в рассуждении герцогства Курляндского с благоденствием России сопряжена теснейшими узами, и потому он думает целой империи оказать услугу, если всепокорнейше станет утруждать герцога, дабы он благоволил и впредь обратить внимание и попечение свое к пользе и славе государства.

К сему предложению тайный советник Бестужев приступил согласием своим неукоснительно. Отец мой, ра́вно как и граф Лёвенвольде, предусматривая, что не токмо тщетно, но и крайне опасно будет на сие прекословить, за благо рассудили на сей случай худому последовать примеру.

Обстоятельство сие было весьма щекотливое, в каком токмо честный человек находиться может, ибо все то, что гнуснейшая лесть, как герцогу, так и его фамилии оказываемая, придумать может, оное поднесь императрица не токмо всегда допускала, но даже в угождение свое поставляла. Напротив того за малейшие оскорбления, учиненные от кого-либо сему любимцу, столь сурово взыскивала по обыкновению своему, что премножество несчастных примеров на то имелось. Хотя же медики малую к выздоровлению императрицы подавали надежду, однако ни единый из них не мог сказать подлинно, что кончина ее близко предстояла. Почему, если бы случилось, что она опять оправилась, то одной недели было бы довольно к погублению того, кто захотел бы в глаза сказать герцогу чистую правду. В следствие чего, если кто упомянутые обстоятельства сообразит благорассудительно, тому чаятельно не покажется в сем деле поступок отца моего странным и с здравым рассудком несовместным».

Разумеется, после смерти его покровительницы падение Бирона всего лишь вопрос времени. Он пытался это предотвратить, женив сына на Елизавете Петровне или выдав дочь за герцога Голштинского, но не успел. Оживился его старый соперник – Миних. Вначале, как пишет Манштейн, Миних даже хотел поддержать кандидатуру герцога Курляндского в качестве регента при новом императоре – Иоанне Антоновиче, сыне Анны Леопольдовны, племянницы Анны Иоанновны. Но потом сообразил, что проще будет предложить свои услуги непосредственно Анне Леопольдовне и ее мужу и вместе с ними «скинуть» Бирона. План удался. Манштейн рассказывают: «Пройдя еще две комнаты, он (как было принято в XVIII в., пишет о себе в третьем лице. – Е. П.) очутился перед дверью, запертою на ключ; к счастью для него, она была двустворчатая и слуги забыли задвинуть верхние и нижние задвижки; таким образом он мог открыть ее без особенного труда. Там он нашел большую кровать, на которой глубоким сном спали герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившей ся двери.

Манштейн, подойдя к кровати, отдернул занавесы и сказал, что имеет дело до регента; тогда оба внезапно проснулись и начали кричать изо всей мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием. Манштейн очутился с той стороны, где лежала герцогиня, поэтому регент соскочил с кровати, очевидно, с намерением спрятаться под нее; но тот поспешно обежал кровать и бросился на него, сжав его как можно крепче обеими руками до тех пор, пока не явились гвардейцы. Герцог, став, наконец, на ноги и желая освободиться от этих людей, сыпал удары кулаком вправо и влево; солдаты отвечали ему сильными ударами прикладом, снова повалили его на землю, вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снесли его голого до гауптвахты, где его накрыли солдатскою шинелью и положили в ожидавшую его тут карету фельдмаршала. Рядом с ним посадили офицера и повезли его в Зимний дворец.

В то время, когда солдаты боролись с герцогом, герцогиня соскочила с кровати в одной рубашке и выбежала за ним на улицу, где один из солдат взял ее на руки, спрашивая у Манштейна, что с нею делать. Он приказал отвести ее обратно в ее комнату, но солдат, не желая утруждать себя, сбросил ее на землю в снег и ушел. Командир караула нашел ее в этом жалком положении. Он велел принести ее платье и отвести ее в те покои, которые она всегда занимала».

Но на этом злоключения Бенигны не кончились. Ей пришлось пережить еще одно унижение – обыск, который быстро превратился в грабеж. Позже она рассказывала: «И после того за час он у нас в карманах обыскивал, и взял у меньшего моего сына кошелек с червонцами, а у дочери моей взял он ключи ее, а у меня взял он печать мою, а у мужа моего взял он червонцы, которые у него еще в кармане были, а не ведаю, столе моем нашел он кошелек тканой, которой в Петербурге к себе положила, и в оном были три золотые медали, которые нам всемилостивейше были пожалованы во время мирного торжества, золотая табакерка, золотые парные часы с камушками, которые он себе взял, серебряный мой уборной столик он тако же взял себе».

Итак, ночью с 8 на 9 ноября 1740 г., менее чем через месяц после кончины императрицы, Бирона арестовали и заключили в Шлиссельбургскую крепость, позже сослали в Пелым вместе с семьей. Оттуда Бирон писал, что жизнь его бы «не долго продлилась при несносной нужде», которую семья его терпела в Пелыме, если бы не восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны. Новая императрица была благодарна Бирону за поддержку и денежную помощь в те трудные времена, когда она находилась под надзором Анны Иоанновны, не раз собиравшейся отправить легкомысленную кузину в монастырь.

17 января 1742 г. Елизавета распорядилась «сосланных в Сибирь в ссылку бывшего герцога Курляндского Бирона, и братьев его Карла и Густава Биронов же, и бывшего ж генерала Бисмарка[25]25
  Людольф Август фон Бисмарк (1683–1750), генерал-аншеф, участник войны за Польское наследство, в Русско-турецкой войне, губернатором Риги, женился на сестре Бенигны Бирон – камер-фрейлине Теклу Тротта фон Трейден. Осужден и отправлен в ссылку «за неоткрытие преступных поступков и замыслов герцога» Бирона. После прихода к власти императрицы Елизаветы помилован.


[Закрыть] из той ссылки и с женами их и с детьми освободить, и, из службы нашей уволя, дать им абшиды, также взятое у него бывшего герцога Курляндского Бирона и отданное бывшему фельдмаршалу Миниху, лежащее в Шлезии штанцгершафт Вартенберг ему Бирону возвратить».

В записке Бирона, написанной уже в Ярославле, говорится: «20 декабря пришло наше освобождение. Курьер привез нам сию радостную весть, что наш арест прекратится, и что мы во всем удовлетворены будем. 28 декабря сгорел тот дом, в коем мы находились, и мы перешли в воеводской, где пробыли по 27 февраля. А в сей день отправились и в четыре недели сюда прибыли». 15 марта воспоследовало распоряжение, чтобы Бирон и Бисмарк с их фамилиями препровождены в Ярославль. Ярославскому воеводе приказано Биронов и Бисмарков «довольствовать без оскудения, против того, как они прежде довольствованы были, из тамошних доходов». Но семья все еще находилась под стражей, согласно донесениям Елизавете от ее чиновников: «40 солдат расположены в тех же комнатах, где жил он с женою и тремя детьми; чтобы не страдать от своеволия солдат, ему приходилось поить и кормить их, на что уходили почти все полагавшиеся ему 15 рублей». Бенигна и ее дочь в Ярославле начали вышивать на шелке «изображения сибирских инородцев», позже эти вышивки долго хранились в Митавском замке. Кроме того, во время ссылки герцогиня сочинила на немецком языке несколько стихотворений духовного содержания, которые издали в Москве в 1777 г.

11 января 1760 г. в Ярославле случился большой пожар (событие не редкое в деревянных городах XVIII в.), в котором Бенигна едва не погибла. Муж написал на следующий день: «Сгорело все, что нам в нынешнем нещастливом состоянии некоторою спокойностью служить имело. Герцогиня, конечно, лишилась бы жизни своей, естли б госпожа воеводша, женщина твердая и разумная, не вытащила ее из самого огня; да и я по сие время живу в доме господина воеводы со всеми моими домашними. Не сумневаюсь я, чтоб ваше сиятельство, будучи тронуты сим случаем, представлениями вашими не старались склонить Ее Императорское Величество к облегчению и окончанию нещастия и печального состояния нашего, ибо мы ныне лишились всего».

Магистрат города отвел погорельцам каменный дом с пятью теплыми «палатами с уборами» и светлицей на втором этаже для служителей, баней, конюшней, каретником, сараями. Впрочем, Бирон своим новым жилищем все же остался недоволен. А когда семейство Биронов уезжало из Ярославля, то его имущество везли на 118 подводах.

Елизавета так и не решилась вернуть герцогскую семью ко Двору, но это сделал ее племянник и наследник – Петр III. Он даже предложил двум «заклятым друзьям» – Миниху и Бирону – помириться и забыть прошлое. Тогда Бирону пришлось отречься от титула герцога Курляндского – оно отошло к дяде нового императора, Георгу Людвигу Голштинскому.

Позже молодой императрице Екатерине, чьи права на российский престол были более чем сомнительны, потребовался надежный человек в Митаве вместо родственника ненавистного мужа. В 1763 г. 10 (21) февраля сейм признал Бирона своим законным герцогом, но уже через шесть лет Эрнст передал управление Курляндией своему сыну Петру. Еще через три года после этого, в 1772 г., Бирон умер, 82-х лет от роду, Бенигна скончалась 5 (16) ноября 1782 г.

Глава 4. Наперсницы и доверенные лица императрицы Елизаветы Петровны

Тайны Мекленбургского двора

После того как Миних и Манштейн расправились с Бироном, им казалось, что пробил их звездный час и теперь начинается эра их правления. Конечно, Миних, хотя авантюризм не был ему чужд, не помышлял о том, чтобы занять трон. Однако он планировал, что встанет на то же место, что и Бирон при Анне, – советника и тайного вершителя судеб.

Мы уже знаем, что он ошибся, что короткое правление регентши Анны Леопольдовны станет лишь трамплином, для другой, весьма амбициозной самодержицы, которая до поры до времени таит свои честолюбивые мечты. Мало у кого хватает сейчас проницательности, чтобы вспомнить о дочери Петра. На первый план выходят принцесса Анна и ее муж, Антон Ульрих, герцог Брауншвейг-Вольфенбюттельский. А вместе с ними на колесе Фортуны поднимается фрейлина и любимая подруга Анны Леопольдовны – Юлия Менгден.

Но кто такая Анна Леопольдовна? Откуда она взялась?

Старшая дочь и любимица Прасковьи Федоровны Екатерина Ивановна, или как ее ласково звала мать – свет-Катюшка, в отличие от замкнутой Анны выросла живой, общительной и немного легкомысленной девушкой, обожавшей танцы, катания и прочее веселье. Ей сильно досаждала полнота, и по рекомендации Петра она пыталась поститься и ограничить себя во сне, но могла продержаться лишь несколько дней.

В январе 1716 г. Петр выдал свет-Катюшку за герцога Мекленбургского. Говорили, что свадьба получилась не совсем добровольной: герцог хотел жениться на Анне и присоединить к своим владениям герцогство Курляндское. Однако Петр настоял на том, чтобы невестой стала Екатерина, и герцогу пришлось подчиниться. Пикантная подробность: в то время как герцог сватался к царской племяннице, еще была жива его первая супруга, немка София-Гедвига, урожденная принцесса Нассау-Фрисландская, с которой он даже не успел развестись, но уже выгнал из дворца, так как они решительно «не сошлись характерами».

Не удивительно, что семейная жизнь у второй герцогини не задалась.

Царица Прасковья Федоровна жаловалась Екатерине Алексеевне на зятя: «Прошу у вас, государыня, милости, – писала она 23 апреля 1721 г. – Побей челом Царскому Величеству о дочери моей, Катюшке, чтоб в печалех ее не оставил в своей милости; также и ты, свет мой, матушка моя невестушка, пожалуй, не оставь в таких ее несносных печалех. Ежели велит Бог видеть В. В-ство, и я сама донесу о печалех ее. И приказывала она ко мне на словах, что и животу своему не рада… приказывала так, чтоб для ее бедства умилосердился Царское Величество и повелел бы быть к себе…».

«…Сердечно (об этом) соболезную, – отвечал Петр, извещенный о бедах племянницы, – но не знаю, чем помочь? Ибо ежели бы муж ваш слушался моего совета, ничего б сего не было; а ныне допустил до такой крайности, что уже делать стало нечего. Однако ж прошу не печалиться; по времени Бог исправит и мы будем делать сколько возможно».

Однако в должное время герцогиня известила Екатерину Алексеевну: «Примаю смелость я, государыня тетушка, В. В-ству о себе донесть: милостию Божиею я обеременила, уже есть половина. И при сем просит мой супруг, тако же и я: да не оставлены мы будем у государя дядюшки, тако же и у вас, государыня тетушка, в неотменной милости. А мой супруг, тако же и я, и с предбудущим, что нам Бог даст, покамест живы мы, В. В-ству от всего нашего сердца слуги будем государю дядюшке, также и вам, государыня тетушка, и государю братцу царевичу Петру Петровичу, и государыням сестрицам: царевне Анне Петровне, царевне Елисавете Петровне».

7 декабря 1718 г. Екатерина Ивановна родила дочь Елизавету Екатерину Христину.

Когда девочка немного подросла, Прасковья Федоровна стала посылать ей трогательные письма: «Друг мой сердечный внучка, здравствуй с батюшкою и с матушкой! Пиши ко мне о своем здоровьи, и про батюшкино, и про матушкино здоровье своею ручкою. Да поцелуй за меня батюшку и матушку: батюшку в правой глазок, а матушку в левой… Да посылаю я тебе свои глаза. – Прасковья в самом деле рисует на бумаге два глаза и продолжает, – старые, уже чуть видят свет; бабушка твоя старенькая хочет тебя, внучку маленькую, видеть».

«Внучка, свет мой! – пишет бабушка в другой грамотке, – желаю я тебе, друг мой сердечный, всякого блага от всего моего сердца; да хочетца, хочетца, хочетца тебя, друг мой внучка, мне бабушке старенькой, видеть тебя маленькую и подружиться с тобою: старая с малой очень живут дружно… а мне с тобою о некаких нуждах, самых тайных, подумать и переговорить (нужно)…»

Поскольку отношения в герцогской семье не налаживались, бабушка (пожалуй, первый раз в жизни) проявила недюжинную настойчивость, и в 1722 г. Екатерина Ивановна вместе с четырехлетней дочерью приехала в Москву погостить, да так и загостилась навсегда.

Старушка-царица успела порадоваться встрече с внучкой, но в 1723 г. умерла. Ее младшая дочь Прасковья после смерти матери с согласия государя вышла замуж за генерал-аншефа Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова, происходившего из Рюриковичей. В браке родился сын, умерший в детстве.

В 1730 г. Верховный тайный совет рассматривал кандидатуру Екатерины в качестве возможной претендентки на трон, но ее отклонили из-за опасения вмешательства в государственные дела России ее супруга. В результате императрицей избрали ее младшую сестру.

После воцарения Анны Иоанновны Екатерина переехала к ней в Петербург, где ее увидела Элизабет Джастис: «Сестра императрицы, герцогиня Мекленбургская, имеет нежное выражение лица, хорошее телосложение, волосы и глаза черные, но мала ростом, толста и не может назваться красавицею; нрава веселого, и одарена сатирическим взглядом. Обе сестры говорят только по-русски и могут понимать по-немецки».

Поскольку у Анны Иоанновны не было своих детей, корону должна унаследовать дочь Екатерины. Вскоре Екатерина умерла и похоронена рядом с матерью в Александро-Невской лавре.

* * *

А что же Юлия Менгден? Откуда она взялась и где познакомилась с Мекленбургской принцессой?

Дворянский род фон Менгден происходил из Вестфалии, где находился вблизи от Дортмунда замок «Менгеде». В XV в. один из Менгденов был гермейстером Тевтонского ордена в Лифляндии, тогда же и все Менгдены переселились в Лифляндию.

Отец и дядя Юлии служили Анне Иоанновне. Отец женился трижды, у него было три сына и семь дочерей. Старшая дочь, Анна-Доротея, фрейлина при Дворе императрицы Анны Иоанновны, вторая дочь Магнуса-Густава, Юлия, родилась 22 мая 1719 г., получила домашнее образование и приехала вместе с сестрой Марией-Авророй в Петербург в 1737 г., по воле Анны Иоанновны, желавшей видеть при Дворе дочерей лифляндских дворян. Здесь Юлия стала фрейлиной и подругой Анны Леопольдовны и сумела заслужить ее доверие.

При рождении принцесса получила имя Елизавета Екатерина Кристина. Позже она с матерью отправилась в Россию и в пятнадцать лет приняла православие, поменяла свое имя на имя царственной тетки и стала зваться Анной Леопольдовной, а в семнадцать – влюбилась в саксонского посланника Морица Карла Линара.

С портрета посла на нас смотрит довольно тучный краснолицый мужчина, но портрет сделан уже в пожилом возрасте, а в 1735 г., Морицу всего 33, он красив: статный, высокий молодой человек, с орлиным носом и темными глазами. А какова принцесса Анна? Леди Джейн Рондо пишет о ней: «Дочь герцога Мекленбургского, которую царица удочерила и которую теперь называют принцессой Анной, – дитя, она не очень хороша собой и от природы так застенчива, что еще нельзя судить, какова станет. Ее воспитательница – во всех отношениях такая замечательная женщина, какую, я полагаю, только можно было сыскать», а в другом письме: «Принцесса Анна, на которую смотрят как на предполагаемую наследницу, находится сейчас в том возрасте, с которым можно связывать ожидания, особенно учитывая полученное ею превосходное воспитание. Но она не обладает ни красотой, ни грацией, а ум ее еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность».

О романтическом увлечении вскоре узнали Бирон и Анна Иоанновна, и историю замяли. Уволили гувернантку Анны, специально выписанную для нее из Пруссии, мадемуазель Адеркас, родственницу германского посланника Мардефельда (ту самую «воспитательницу – во всех отношениях замечательную женщину»), и учителя Кондратия Ивановича Геннингера, устраивавших свидания влюбленным, а саксонского дипломата немедленно отозвали из Петербурга.

3 июля 1739 г. Анна Леопольдовна стала супругой Антона Ульриха, герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельский. Герцог приехал в Россию, когда ему исполнилось 14 лет. Анна Иоанновна надеялась, что молодые люди подружатся, а потом влюбятся друг в друга. Этого не случилось, однако долг свой Анна Леопольдовна и Антон Ульрих исполнили – принцесса забеременела и 12 (23) августа 1740 г. родила сына, которого назвали в честь прадеда Иоанном. Теперь Анна Иоанновна могла умереть спокойно: права старшей ветви Романовых на трон обеспечены.

Анна осознавала, почему ей пришлось выйти замуж за нелюбимого человека и жаловалась, что ее «держат при Дворе лишь для деторождения». Софья Владимировна Менгден, оставившая записки о своей семье, так описывает состояние Анны в это время: «Одетая в старомодный капот, с вязаным платком на голове, кроткая, ленивая, правительница Анна проводила дни в своей комнате, куда имели доступ лишь самые приближенные их родственники. Изредка приглашаемы были некоторые иностранные министры. Не только русские вельможи, но и супруг Анны Леопольдовны возмущались таким времяпрепровождением. Последний часто ссорился из-за этого со своей женой».

Возможно, Юлия навела Анну Леопольдовну на мысль, что правительница может позволить себе то, чего не могла племянница под надзором тетки, а может Анна догадалась об этом сама. Так или иначе, в Петербурге вновь появляется Линар, ставший к тому времени министром короля Польского и курфюрста Саксонского Августа III.

Мориц-Карл был женат, но жена умерла в 1730 г., и тогда две подруги решили, что Юлии надо выйти замуж за вдовца, чтобы облегчить его тайные свидания с Анной. В благодарность правительница подарила Юлии большое поместье Оверленд в Лифляндии и дом Густава Бирона, брата бывшего фаворита, в Петербурге на Миллионной улице[26]26
  Располагался на том участке, который занимает дом по адресу: наб. р. Мойки, 21 / Миллионная ул., 22.


[Закрыть].

Анна Леопольдовна

Сохранилось несколько писем Анны к Морицу. В одном из них она пишет: «Что же касается Жюли, как вы можете хоть на мгновение усомниться в ее (моей) любви и ее (моей) неизменной нежности после всех знаков внимания, которые она (я) вам оказала. Если вы любите (меня), не делайте ей (мне) больше подобных упреков, если только ее (мое) здоровье вам дорого». И далее: «19-го и 20-го числа этого месяца у нас будет маскарад, но не думаю, что смогу как следует поучаствовать в этом развлечении, потому что уже предвижу, что моей дорогой Жюли, у которой сердце и душа в другом месте, будет совсем не весело. Как это прекрасно сказано в песне, я не вижу ничего похожего на тебя, и все же все заставляет меня вспомнить о тебе. Сообщите мне время вашего возвращения и будьте уверены, что я испытываю к вам самые сильные чувства (целую вас и умираю вся ваша)». Помолвка состоялась 24 августа 1741 г., после чего жених уехал на родину, чтобы уладить свои дела. Возвращаясь в Петербург, в Нарве он услышал о дворцовом перевороте и об аресте своей возлюбленной, тут же «повернул оглобли» и вернулся в Саксонию.