Текст книги "Ближний круг российских императоров"

Две невесты и вдова

«Вот начало моей беды, чего я никогда не ожидала, – так продолжает письмо сыну Наталья Долгорукая. – Государь наш окончил жизнь свою паче чаяния моего, чего я никогда не ожидала, сделалась коронная перемена. Знать, так было Богу угодно, чтоб народ за грехи наказать; отняли милостивого государя, и великой плач был в народе. Все родственники мои съезжаются, жалеют, плачут обо мне, как мне эту напасть объявить… <…> Как скоро эта новость дошла до ушей моих, что уже тогда со мною было – не помню. А как опомнилась, только и твердила: “Ах, пропала, пропала!” <…> Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, чего было и мне ожидать. Правда, что я не так много дурно думала, как со мною сделалось, потому хотя мой жених и любим государем, и знатные чины имел, и вверены ему были всякие дела государственные, но подкрепляли меня несколько честные его поступки… Мне казалось, что нельзя без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение. Однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает. И так я плакала безутешно; родственники, сыскав средства, чем бы меня утешить, стали меня уговаривать, что я еще человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать… <…> Я такому бессовестному совету согласиться не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участие в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра – другова. В нынешней век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла, не дала в том безумия Бога; Он тому свидетель, все, любя его, сносила, сколько можно мне было, еще и его подкрепляла. Мои родственники имели другое рассуждение, такой мне совет давали, или, может быть, меня жалели. К вечеру приехал мой жених ко мне, жалуясь на свое несчастие, притом рассказывал о смерти жалости достойной, как Государь скончался, что все в памяти был и с ним прощался. И так говоря, плакали оба и присягали друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти. Я готовая была с ним хоть все земные пропасти пройти».

Измученная дурными предчувствиями, Наталья наблюдает из окна за тем, как въезжает в Москву преемница Петра II. «И с того времени в жизни своей я ее не видала: престрашная была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше, и чрезвычайно толста. Как я поехала домой, надобно было ехать через все полки, которые в строю были собраны; я поспешила домой, еще не распущены были. Боже мой! Я тогда свету не видела и не знала от стыда, куда меня везут и где я; одни кричат: “Отца нашего невеста”, подбегают ко мне: “Матушка наша, лишились мы своего государя”; иные кричат: “Прошло ваше время теперь, не старая пора”. Принуждена была все это вытерпеть, рада была, что доехала до двора своего; вынес Бог из такова содому».

Перемены, разумеется, коснулись и семьи Долгоруких.

«Я думаю, Ваше доброе сердце обеспокоено судьбой юной бедняжки, которую разлучили с любимым человеком, теперь она лишена даже слабой награды – величия, – пишет Джейн Рондо. – Мне говорят, что она переносит это героически. Она говорит, что скорбит о потере как подданная империи, но как частное лицо радуется, поскольку кончина императора избавила ее от бо́льших мук, чем могли выдумать величайший деспот или самая изобретательная жестокость. К своей будущей судьбе она вполне безразлична. Ей представляется, что, преодолев свое увлечение, она с легкостью вынесет все телесные страдания.

Джентльмен, видевшийся с нею, сообщил мне следующее о своем разговоре с княжной. Он сказал, что нашел ее совершенно покинутой, при ней были только горничная и лакей, которые ходили за нею с детства; когда мой собеседник выразил свое возмущение этим, она сказала: “Сэр, вы не знаете нашей страны”. К тому, что я уже описала, она добавила, что ее молодость и невинность, а также всем известная доброта новой императрицы вселяют в нее надежду, что она не подвергнется никакому публичному оскорблению, а бедность для нее ничего не значит, ибо ее душа занята единственным предметом, с которым ей будет приятна любая уединенная жизнь. Заметив, что собеседник мог подумать, будто под словами “единственный предмет” она подразумевала своего прежнего возлюбленного, княжна поспешно добавила, что запретила себе думать о нем с той минуты, когда эти мысли стали преступными для нее, но что теперь она имела в виду свою семью, действия которой, как она чувствовала, осудят. Она же не в состоянии преодолеть в себе естественную привязанность, хотя они принесли ее в жертву тому, что теперь их погубит».

И вот заключительная часть истории бедной царской невесты, рассказанная англичанкой: «Все семейство Долгоруких, в том числе и бедная “императрица на час”, сослано. Их сослали в то самое место, где живут дети Меншикова. Так что две дамы, которые одна за другой были невестами молодого царя, имеют возможность встретиться в ссылке. Не правда ли, хорошенький сюжет для трагедии? Говорят, детей Меншикова возвращают из ссылки, и та же охрана, что сопровождает туда Долгоруких, будет сопровождать обратно Меншиковых. Если это правда, то это великодушный поступок, так как их отец был столь непримиримым врагом нынешней царицы, что даже лично оскорблял ее своим поведением и высказываниями.

Вас, вероятно, удивляет, что ссылают женщин и детей. Но здесь, когда подвергается опале глава семьи, вся семья также попадает в опалу, имущество, принадлежавшее им, отбирается, и они из знатности опускаются до условий самого низшего круга простолюдинов; и если замечают в свете отсутствие тех, кого привыкли встречать в обществе, никто не справляется о них. Иногда мы слышим, что они разорились, но никогда не упоминают о тех, кто попал в немилость. Если благодаря везению им возвращают благосклонность, их обласкивают, как всегда, но никогда не вспоминают о прошлом». Однако мы знаем, что встречи двух «порушенных» невест не произошло – Мария Меншикова уже умерла в Березове.

Наталья Борисовна Шереметева настояла на венчании и вместе с семьей мужа уехала в ссылку в Березов, где они провели восемь лет. За это время в Петербурге созрел заговор. Заговорщики хотели свергнуть Анну Иоанновну и призвать на трон «государыню-невесту», которая славилась кротким нравом. Заговор раскрыли, его участников казнили, а Ивана Долгорукого и трое его дядьев немедленно привезены из Березова, под пытками их принудили дать показания о том, что завещание подложно, а после казнили. Екатерину Долгорукую сначала держали в тюремном замке, а позже заточили в Томском Христорождественском монастыре с приказом содержать как можно строже: так, чтобы уморить поскорее.

Екатерина Алексеевна вернулась из ссылки в 1742 г. Елизавета Петровна сделала ее своей фрейлиной, а три года спустя Екатерина вышла замуж за графа Александра Романовича Брюса. Однако долгой и счастливой семейно жизни не получилось. Через два года бывшая царская невеста умерла от привезенной из Сибири чахотки. По преданию, она похоронена в Андреевском соборе на 6-й линии Васильевского острова, но ее могила не сохранилась. Вместе с ней вернулась Наталья Шереметева-Долгорукая, устроив жизнь двух своих сыновей, она приняла постриг в монастыре.

Так расплатилась эта семья за близость к трону, за дружбу с молодым императором, за честолюбие и гордыню. Но кто обрушил на Долгоруких все эти несчастья?

Новая метла чисто метет

Наталья считает, что причина всех несчастий – Эрнест Бирон, фаворит новой императрицы, именно он внушил Анне Иоанновне ненависть к старым боярским московским семьям.

«Как скоро вступила в самодержавство, так и стала искоренять нашу фамилию. Не так бы она злобна была на нас, да фаворит ее, которой был безотлучно при ней, он старался наш род истребить, чтоб его на свете не было, по той злобе: когда ее выбирали на престол, то между прочими пунктами написано было, чтоб оного фаворита, которой при ней был камергером, в наше государство не ввозить, потому, что она жила в своем владение, хотя она и наша принцесса, да была выдана замуж, овдовевши жила в своем владении, а оставить его в своем доме, чтоб он у нас ни в каких делах не был, к чему она и подписывалась; однако злодейство многих недоброжелателей своему отечеству все пункты переменило, и дали ей во всем волю, и всенародное желание уничтожили, и его к ней по-прежнему допустили. Как он усилился, побрав себе знатные чины, первое возымел дело с нами и искал, какими бы мерами нас истребить из числа живущих. Так публично говорил: “Да, мы той фамилии не оставлю”. Что он не напрасно говорил, но и в дело произвел. Как он уже взошел на великую степень, он не мог уже на нас спокойными глазами глядеть, он нас боялся и стыдился; он знал нашу фамилию, за сколько лет рожденные князья имели свое владение, скольким коронам заслужили все предки. Наш род любили за верную службу к отечеству, живота своего не щадили, сколько на войнах головы свои положили; за такие их знатные службы были от других отмены, награждены великими чинами, кавалериями; и в чужих государствах многие спокойствии делали, где имя их славно. А он был самой подлой человек, а дошел до такого Великого градуса, одним словом сказать, только одной короны недоставало, уже все в руку его целовала, и что хотел, то делал, уже титуловали его “ваше высочество”, а он ни что иное был, как башмачник, на дядю моего сапоги шил, сказывают, мастер превеликий был, да красота его до такой великой степени довела. Бывши в таких высоких мыслях, думал, что не удастся ему до конца привести свое намерение: он не истребит знатные роды. Так и заделал: не токмо нашу фамилию, но другую такую же знатную фамилию сокрушил, разорил и в ссылки сослал»[19]19
  Имеется в виду род князей Голицыных, представители которого входили вместе с Долгорукими в Верховный тайный совет.


[Закрыть].

Кто же этот фаворит, которого Анна Иоанновна привезла с собой из Курляндии, который каким-то образом, будучи еще в Курляндии, успел сшить сапоги дяде Натальи Борисовны? Понятно, что у нее нет причин любить Бирона или быть к нему справедливой, она рассказывает наиболее «компрометирующую» версию его происхождения, которая, впрочем, не находит подтверждений.

По мнению современных историков, Бирон все же остзейский дворянин, хоть и небогатый, но древнего рода (первые сведения о нем относятся к XVI в.). Впрочем, бо́льшая часть дворян из его окружения не могла похвастаться более длинной родословной – земли Куземе и Земагле (юго-западная часть Латвии) долгие годы находились под властью то Ливонского ордена, то Швеции, и хозяева не спешили признать за местными землевладельцами дворянские права.

Его отец служил при дворе Курляндского герцога шталмейстером, т. е. главным конюшим. В Европе, как и в допетровской Руси, эта должность достаточно почетная и отнюдь не унижающая дворянина, а если учесть, что от здоровья и выучки лошади часто зависела жизнь всадника, то еще и ответственная[20]20
  Идеальный рыцарь и кавалер граф де Бюсси, историческая личность и герой романа А. Дюма «Графиня де Монсоро» был конюшим герцога Алансонского (Анжуйского).


[Закрыть]. Позже отец Бирона назначается лесничим и начальником егерей – также весьма ответственная должность. Охота в XVIII в. – рыцарская забава: охотничьи леса, «парки» – участки в непосредственной близости от имения, ценились и содержались в порядке, чтобы хозяин мог устроить достоянное развлечение для своих гостей.

Эрнест родился в 1690 г., и всего на три года старше Анны Иоанновны. Учился в Митаве, позже в Кёнингсберге, но не слишком усердно. С детства любил лошадей, и они оставались его страстью, в этом деле он знаток, что стало хорошей основой для карьеры молодого дворянина из провинции. Только вот для наследников 600 имений Курляндия могла предоставить лишь 200 военных, гражданских и придворных должностей, а учитывая то, что семьи часто были многодетными (у Бирона-старшего, к примеру, трое сыновей и пять дочерей), то «конкурс» даже не 3, а 4–5 человек на место, но можно попытать счастья в соседних странах – Речи Посполитой или в Швеции.

Когда в Курляндию приехала племянница Петра I, русская принцесса (уже вдова герцога Курляндского), чтобы закрепить за Россией права на балтийские порты – Либаву и Виндаву (ныне – Лиепае и Винтерпилс), юному Бирону выпал шанс, или, как говорили в XVIII в., – «случай».

Но почему Анна так быстро овдовела? Возможно, виной тому – дурной петербургский климат, возможно – алкоголь. Жених приехал за невестой в Северную столицу. Празднества продолжались без малого четыре месяца, но молодая чета так и не смогла вернуться в Курляндию – герцог умер в дороге, в 40 верстах от Санкт-Петербурга на мызе Дудергоф. Вдовая герцогиня, по распоряжению Петра, приехала в столицу Курляндии Митаву, где отец герцога построил в свое время роскошный дворец, чем едва не разорил страну, и осталась там жить. От ее имени Курляндией управлял российский представитель Петр Михайлович Бестужев-Рюмин. Секретарем к Бестужеву и устроился Бирон.

Вскоре он закрепляет свое положение выгодным браком – женится на Бенигне Готлиб фон Тротта фон Трейден – придворной даме герцогини Анны. Позже Джейн Рондо увидит эту пару в Петербурге и напишет о них следующее: «Он обер-камергер, красивый мужчина, но с каким-то отталкивающим взглядом[21]21
  Такое впечатление неудивительно, так как нам уже известно, что Джейн Рондо сочувствовала Екатерине Долгорукой и не могла не винить Бирона в ее горестях.


[Закрыть]… когда он начинает говорить, то становится ласковым. Графиня – женщина низенького росту и весьма красива, но лице ее испорчено оспою, зато шея самая прелестная».

Э. Бирон

Нам не угадать, какие чувства испытывал к юной супруге Бирон, но ухаживал красиво, как это полагалось в XVIII в. Обращаясь к невесте в одном из писем в октябре 1722 г., он посылает ей изящную коробочку для косметики и осведомляется: «Надеюсь, что добрый Шмидхаммер уже был у вас и что сюрприз удался. Благодаря Бога в этот день за все хорошее и доброе, что он сделал для вас, пусть великий Бог и в дальнейшем дарит вам здоровье. Когда дела будут окончены, пусть ни малейшая печаль не тревожит ваше сердце. “Прекрасный и любимый” – девиз вашего сердца. Поскольку я имею преимущество быть близким вашему сердцу, считаю дни, которые еще разделяют нас, и успокаиваю себя, что вскоре увижу своего милого ангела».

А через два года он пишет уже жене по поводу рождения первенца: «Целую своего сына, мой ангел, твой верный слуга Э.И. Бирон».

Теперь для счастья молодой семьи не хватает одного – приличного жалования супруга.

Периодически Анна наезжает в гости в Петербург, с ней – ее Малый двор и Бирон. Юнкер Берхгольц записывает в дневнике в сентябре 1724 г.: «11-го. Камер-юнкер Бирон рассказывал мне сегодня, что Его Величество император приказал вчера выдать герцогине 3000 рублей на путешествие в Курляндию и обещал ей следующею весною навестить ее в Митаве. Как рада должна быть добрая герцогиня, что наконец может опять возвратиться в свои владения, где ей совсем иначе живется, чем здесь, легко себе представить, особенно если принять во внимание, что в последние годы она приобрела в Курляндии такую любовь, что ее почитают там почти как полубогиню. У нее, говорят, еженедельно бывают два куртага, именно по воскресеньям и средам, и она курляндскому дворянству при всех случаях оказывает много милости и доброты. Двор ее, по словам камер-юнкера, состоит из обер-гофмейстерины Ренне, трех немецких фрейлин и двух-трех русских дам, из обер-гофмейстера Бестужева, одного шталмейстера, двух камер-юнкеров, одного русского гоф-юнкера и многих нижних придворных служителей. Около 3 часов его королевское высочество поехал к герцогине Курляндской и простился с нею».

Не понять, иронизирует ли юнкер (впрочем, обычно за ним такого не водилось) или Бирону и в самом деле удалось убедить его, что герцогиня счастлива в Митаве. На самом деле все обстояло прямо противоположным образом.

Содержание Анне отпускали скудное, и она жаловалась Петру, что не может «себя платьем, бельем, кружевами и по возможности алмазами не только по своей чести, но и против прежних вдовствующих герцогинь курляндских достаточно содержать», меж тем, как «партикулярные шляхетские жены в Митаве ювелы и прочие уборы имеют неубогие, из чего герцогине, при ее недостатках, не бесподозрительно есть». Но Петра это, кажется, не слишком волновало – порты принадлежат России, значит, все в порядке.

Анна – ребенок царя Иоанна и царицы Прасковьи – одна из последних «теремных затворниц» и растили ее по старинным московским обычаям, а теперь ей предстояло жить в немецкой провинциальной Митаве, говорящей на чужом для нее языке. И провела она там целых десять лет. Надежда снова выйти замуж, забрезжившая перед глазами Анны, когда в Митаву прибыл внебрачный сын короля Польши Августа II герцог Мориц Саксонский, быстро развеялась. Такой жених и укрепление связей Курляндии с Польшей и Саксонией никак не устраивали Петербург. Тщетно Анна писала Меншикову: «Прилежно вашу светлость прошу в том моем деле по древней вашей ко мне склонности у Ее Императорского Величества предстательствовать и то мое полезное дело совершить».

Конечно, Анне, несчастной, всеми брошенной и преданной, необходимо перемолвиться с кем-то словом, нужен кто-то, кто хоть немного развеял бы ее одиночество. В XVIII в. эти обязанности, как правило, исполнял любовник, или как говорили тогда – «амант». Молва приписывала Анне связь с Бестужевым-Рюминым. Когда же его удалили от Двора, с традиционно-русскими обвинениями во взяточничестве и казнокрадстве, Анна нашла утешение в связи с Бироном.

Сам Бестужев, когда ему удалось отчитаться перед «верховниками» и освободиться от обвинений, с горечью писал своей дочери, одной из немногочисленных фрейлин Анны: «Если вам станут говорить о фрейлине Бироновой, то делайте вид, что ничего не знаете. Поговорите у себя в доме со Всеволожским, чтоб между служителями ее высочества было как можно более смуты и беспорядка, потому что я знаю жестокие поступки того господина. Я в такой печали нахожусь, что всегда жду смерти, ночей не сплю; знаешь ты, как я того человека люблю, который теперь от меня отменился». Любимый, но «отменившийся», т. е. изменивший человек – это, конечно, сама Анна.

Что это – жалобы отвергнутого любовника или сетования верного слуги на неблагодарную госпожу? Кажется, в XVIII в. не делали больших различий между этими статусами. Обратим также внимание, что Бестужев упоминает и о «фрейлине Бироновой», о том, что не следует распускать язык. Видимо, семья действовала заодно, пытаясь «свалить» конкурента, и это в духе XVIII в. – объединиться семьями за место у трона, за внимание властелина.

Однако Бестужев не потерял надежды вернуть расположение герцогини и наставляет дочь: «…но вы об этом не давайте знать, вы должны угождать и твердо поступать и служить во всем, чтоб в кредите[22]22
  Быть в кредите (от лат. credo – верю) – вызывать доверие, быть в близких, доверительных отношениях.


[Закрыть] быть и ничем нимало не раздражать, только утешать во всем и искусно смотреть, что о нас будет говорить, не в противность ли?». Дочь немногим смогла ему помочь, вскоре ее саму «верховники» обвинили в государственной измене и заточили в монастырь. Самого же Петра Михайловича в 1728 г. арестовали и под стражей препроводили в Санкт-Петербург, где обвинили в мздоимстве. Обвинение подтверждало письмом самой Анны Иоанновны к Петру II, что «Бестужев-Рюмин расхитил управляемое им имение и ввел ее в долги неуплатные». Старые связи Бестужева помогли избежать ссылки, но в Курляндию он уже не вернулся.

Смерть Петра II и избрание Анны Иоанновны новой императрицей, ее расправа с «верховниками» неожиданно подняли семью Биронов на невероятную для бедных провинциальных дворян высоту. Возможно, госпожа Бирон была среди фрейлин, сопровождавших будущую императрицу в Москву. Во всяком случае, в документах упоминается Карл Эрнст, младший сын четы Биронов, которому тогда исполнилось лишь два года. Причем упоминается в очень интересном контексте – в его одежде прячут тайные записки, которыми Анна обменивается со своими союзниками, готовясь скинуть «верховников». Прячут от караулившего императрицу «аки бы некий дракон» В.Л. Долгорукого. Какой, однако, смысл брать в далекую поездку маленького ребенка, если не берешь его мать? Самого Эрнеста Иоганна в свите, вероятно, не было (во всяком случае, он не упомянут). Анна Иоанновна и Бирон не хотели злить «верховников» и вступать с ними в пререкания раньше времени. Их переворот должен стать полной неожиданностью – лишь тогда у них есть шансы на победу, так и вышло.

Если госпожа Бирон и находилась с императрицей в Москве, то она, видимо, старалась не выставлять себя напоказ. Зато активно действовали другие придворные дамы – русские дворянки, имевшие связи в Москве: Прасковья Салтыкова (жена будущего фельдмаршала П.С. Салтыкова) и Мария Черкасская (жена А.М. Черкасского) – урожденные сестры Трубецкие; Евдокия Чернышева (жена генерала Г.П. Чернышева), Екатерина Головкина (двоюродная сестра Анны и сноха канцлера), дочь канцлера Анна Ягужинская – стали передаточным звеном между вождями «партии» и императрицей.

Наконец митавская затворница утвердилась на русском троне, во время коронации Анны Иоанновны госпожа Бирон значилась уже в числе статс-дам императрицы, а сам Бирон получил должность обер-камергера. Указ новой императрицы гласил, что Бирон получил эту должность за то, что «во всем так похвально поступал и такую совершенную верность к нам и нашим интересам оказал, что его особливые добрые квалитеты и достохвальные поступки и к нам оказанные многие верные, усердные и полезные службы не инако, как совершенной всемилостивейшей благодарности нашей касаться могли». И вдвоем они тихо, не привлекая внимания, начали расправляться с «верховниками»: ссылая их одного за другим в отдаленные имения или в Сибирь, – смотря по рангу и по степени опасности для самодержавия.

Впрочем, разумеется, Бирон в этом деле не единственный советник Анны. Ксаверий Рондо писал о Василии Лукиче: «После кончины Петра II принял на себя составление проекта об ограничении самодержавной власти преемника Русского престола. Хотя предположение это и было одобрено большею частью Сенаторов, однако же потом, происками Остермана, за составление его он был сослан в Сибирь и лишен всего движимого и недвижимого имения», а потом, как нам известно, и жизни. А бывший фаворит Петра II непутевый супруг Натальи Шереметевой в своих бедах винил кузину Анны – Елизавету Петровну. В ссылке он жаловался, что «императрица послушала Елизаветку, а та обносила всю нашу фамилию, за то, что я хотел ее за рассеянную жизнь сослать в монастырь». Вероятно, победившие сторонники Анны напоминали стаю ворон, терзавших еще живых, но беспомощных жертв.