Текст книги "Ближний круг российских императоров"

Дворцовый переворот

Джейн Рондо, имевшая возможность близко познакомиться с Елизаветой, пишет: «Вы узнаете, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: “Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне – другая?” Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство. Она кажется естественной; я говорю “кажется”, ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она – милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не желать, чтобы принцесса стала, по крайней мере, преемницей».

Очевидно, Елизавета желала того же, но при жесткой и подозрительной Анне Иоанновне предпочитала держаться тише воды ниже травы. Однако, когда корону получила значительно менее инициативная, а следовательно – менее опасная для Елизаветы Анна Леопольдовна, Елизавета начала действовать.

Антон Ульрих

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 г. она вместе с несколькими преображенцами явилась во дворец и захватила правительницу с семейством. Вслед за тем арестовали Миниха, Остермана, вице-канцлера графа Головкина. Утром 25 ноября издан манифест о восшествии на престол императрицы Елизаветы.

Бывшую правительницу с семьей сначала выслали в Ригу, затем в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. Вместе с ними уехала и Юлия, Анна просила у Елизаветы позволения взять ее с собой.

В январе 1744 г. всех перевезли в город Раненбург (Рязанской губернии), оттуда в Архангельск и, наконец, в Холмогоры, где поселили в бывшем архиерейском доме, обнесенном высоким тыном, под бдительным надзором стражи. Маленького сына Иоанна Антоновича, который мог претендовать на престол, у семьи отобрали и содержали отдельно. Юлии не позволили ехать в Холмогоры, вместо нее с семьей поехала ее сестра Якобина Менгден, бывшая невеста Густава Бирона.

Юлия прожила в Регенсбурге более двадцати лет, под надзором, терпя голод и лишения. Выходить из дома ей не разрешали, кормили впроголодь, она собирала яйца галок, гнездившихся на чердаке. Чтобы как-то прокормить себя, она продавала свою одежду, ткала и вязала, а один из охранников и его жена продавали ее работы. Софья Менгден рассказывает: «За последние годы она даже себе позволяла по воскресеньям и средам пить по чашке кофе и по рюмке вина, при этом всегда угощала верного служивого и его жену». Свободу бывшей фрейлине возвратила Екатерина, к которой обратилась со слезной просьбой мать Юлии. Встретившись в Москве с Екатериной, Юлия наконец вернулась в Лифляндию к матери. Софья Менгден рассказывает: «Привыкшая сама к труду, она того же требовала от прислуги и не любила, чтобы кто-либо сидел сложа руки. Она охотно говорила о прошлом, о времени своего заключения, но с большой осторожностью отзывалась о Дворе принцессы Анны Леопольдовны». Скончалась Юлия в 1786 г. и похоронена в семейном склепе.

Судьба ее повелительницы не менее грустная. В тюрьме у Анны Леопольдовны родились еще два сына – Петр (19 марта 1745 г.) и Алексей (27 февраля 1746 г.). Родив последнего, Анна заболела родильной горячкой и умерла. Ей было всего 28 лет. Рождение принцев Петра и Алексея скрыли, и объявили, что Анна скончалась от лихорадки.

Позже подросшего Ивана перевезли в Шлиссельбург, где он находился в полной изоляции, ему не разрешалось никого видеть, даже крепостных служителей. Там он содержался до 1764 г., когда подпоручик В.Я. Мирович попытался освободить Ивана. Однако стражникам выдали секретную инструкцию умертвить арестанта, если его попытаются освободить (даже предъявив указ императрицы об этом), поэтому в ответ на требование Мировича они закололи Ивана и только потом сдались.

Ю. Менгден с Иоанном Антоновичем

Остальное «брауншвейгское семейство» оставалось в Холмогорах. Нередко они нуждалась даже в самом необходимом. Воспитанные вместе с простолюдинами, дети Антона Ульриха не знали другого языка, кроме русского. В 1762 г. Якобине разрешили вернуться в Ригу, под надзор брата, где она через 10 лет умерла.

После того как престол захватила Екатерина II, Антону Ульриху предложили удалиться из России, оставив детей в Холмогорах; но он решил остаться и умер в России в 1774 г. В начале 1780 г. Екатерина II решила отправить детей Антона Ульриха к их тетке – королеве Датской Юлиане Марии. Они отбыли на фрегате «Полярная звезда», получив серебряную посуду, украшения и подарки, кроме того, им назначили денежное содержание из русской казны – по 8 тысяч рублей в год на каждого.

Судьба Анны Леопольдовны и ее семьи – источник непрерывных укоров совести для новой императрицы. Елизавета хорошо понимала, что поступила с кузиной и ее детьми не по-христиански и страшилась загробной кары. И одновременно она понимала, что пока жив Иоанн Антонович, всегда возможен новый переворот, который сбросит ее с трона. Поэтому она жила в постоянном страхе за свою жизнь и за свою душу, то ездила с Двором в паломничества по монастырям, то веселилась до упаду, стараясь забыться, то гневалась по любому пустяку, наводя страх на придворных.

Когда юная София Августа Фредерика фон Анхальт-Цербст-Дорнбург приехала в Петербург, чтобы стать цесаревной Екатериной Алексеевной, женой наследника престола Петра Федоровича, она как-то попалась под горячую руку императрице (та разгневалась на нее за то, что та, одеваясь и причесываясь со всей тщательностью, опоздала к обедне). Тогда, как пишет Екатерина в своих мемуарах, старая фрейлина дала ей такой совет: «Мать сердится и бранит детей, а потом это проходит; вы должны были бы сказать ей: “Виноваты, матушка, и вы бы ее обезоружили”. Я ей сказала, что была смущена и изумлена гневом Ее Величества, и что все, что я могла сделать в ту минуту, так это лишь слушать и молчать. Она ушла от меня, вероятно, чтобы сделать свой доклад. Что касается меня, то слова: “Виноваты, матушка”, как средство, чтобы обезоружить гнев императрицы, запали мне в голову, и с тех пор я пользовалась ими при случае с успехом».

Государство, замкнувшееся во дворце

«Государство, замкнувшееся во дворце со случайными и быстро менявшимися хозяевами», – так описывает историк Василий Осипович Ключевский Россию, которую приняла Елизавета. Далее он рассказывает о том, как Шуваловы упорядочивали государственное устройство России и ее законы. Но дворец продолжал играть важнейшую роль, как в управлении Россией, так и в «презентации» ее перед лицом подданных и иностранных держав.

Елизавета, как и Анна Иоанновна, ценила роскошь и богатство. В Оружейной палате хранится ее платье из серебряного глазета и шелка, украшенное золотым позументом и создающее тот же эффект «мягкого сверкания», как и платье Анны Иоанновны. Для своей будущей невестки она заказала удивительное по красоте и изяществу платье из серебряной парчи, отделанное серебряной вышивкой, создававшей эффект бриллиантовой россыпи.

Современник царствования Елизаветы князь Михаил Щербатов писал: «Двор подражал или, лучше сказать, угождал императрице, в златотканные одежды облекался. Вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе все, что есть драгоценнее, в шитье все, что есть реже, в услуге возобновя древнюю многочисленность служителей. Дома стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах. Дорогими мебелями, зеркалами. Все сие доставляло удовольствие самим хозяевам. Вкус умножался, подражание роскошнейшим нарядам возрастало. И человек становился почтителен по мере великолепности его жилья и уборов».

Елизавета Петровна

Для Елизаветы Бартоломео Франческо Растрелли по строил роскошные в стиле барокко: Зимний дворец, Большой дворец в Петергофе, Екатерининский дворец в Царском Селе и Аничков дом, где жил ее тайный супруг Алексей Разумовский.

Роскошны балы и маскарады. В эту эпоху фижмы максимально расширились, так что женская фигура потеряла естественные очертания и превратилась в «бабу на чайнике», но это не мешало женщинам и мужчинам любить быстрые танцы.

На свадьбе Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны «был бал в домино, т. е. из четырех кадрилей, каждая в шестнадцать пар, имевших своими предводителями Великаго Князя, Великую Княгиню, моего брата и меня. Первая была цветом розовая с серебром: вторая – белая с золотом, третья – голубая с серебром; четвертая – оранжевая с серебром. Императрица и все, не участвовавшие в кадрилях, были в обыкновенном платье. Ужинали в галерее за четырьмя разными столами, составлявшими столько же полукружий вокруг водоема, в котором бил великолепный фонтан», – так пишет Иоанна Елизавета Ангальт-Цербстская, мать Екатерины.

Ей вторят воспоминания «придворного брильянтщика» (т. е. ювелира) Иеремии Позье: «Маскарады… были роскошны… по этому случаю раскрывались все парадные покои, ведущие в большую залу, представляющую двойной куб в сто футов. Вся столярная работа выкрашена зеленым цветом, а панели на обоях позолочены. С одной стороны находится 12 больших окон, соответствующих такому же числу зеркал самых огромных, какия только можно иметь; потолок написан эмблематическими фигурами… Есть несколько комнат для танцев, для игры, и общий эффект самый роскошный и величественный».

Императорский двор не просто красивая картинка, но огромный и сложный механизм, в котором задействованы несколько тысяч людей. Константин Писаренко, автор книги «Повседневная жизнь Русского двора в царствование Елизаветы Петровны», пишет: «Как ни велико число работавших во дворце лакеев, гайдуков, истопников, скороходов, мундшенков, кофишенков, тафельдекарей и пажей, они лишь вершина огромного айсберга, именуемого “нижние придворные чины”. Полтора десятка тафельдекарей сновали с тарелками и скатертями по апартаментам Зимнего дворца, а около тридцати-сорока зильбердинеров (смотрители золотой и серебряной посуды) и скатерников 1, 2 и 3-й статьи с учениками отвечали за сохранность соответствующего имущества государыни. Пока мундшенки расставляли на поставцах бутылки с вином или пивом, два десятка келермейстеров с помощниками сутками сторожили вверенные им винные погреба. А возле них, исполняя свою должность, часами вертелись десятки пивоваров, водочных мастеров, бочаров, подкупоров с учениками. Лакеи вручали пажам уже готовые блюда, которые на кухне стряпали, жарили и варили десяток мундкохов, два десятка поваров 1, 2 и 3-й статьи, плюс полсотни учеников. Рядышком корпели конфектный мастер Христиан Фрейзер с подмастерьями, три десятка хлебников 1, 2 и 3-й статьи да пара кухеншрейберов – специалистов по перцу, корице и имбирю. Не сидели сложа руки и две группы прачек. Некоторые историки уверены, что двести-триста лет назад придворные разгуливали по анфиладам дворцов подолгу немытыми и в нестираном нижнем белье. Но тогда зачем, спрашивается, ежедневно до сорока прачек (за 50 рублей в год) под надзором кастелянши Софии Фижбек (скончалась 2 апреля 1754 г.; 12 декабря 1758 г. вакантный пост заняла Мария Андреевна Спиридонова) с утра до вечера полоскали исподние сорочки и юбки в Неве или в каналах 1-и и 2-й линий Васильевского острова рядом с особняком фельдмаршала Миниха (в 1754 г. они, скорее всего, перебрались в дом Б. Пасека на берегу Крюкова канала)? При этом вторая группа прачек под управлением кастелянши Катерины Яковлевны Кеген (скончалась 29 апреля 1755 г.; 30 мая 1755 г. на эту должность назначена вдова Мария Юрьевна Берх) с 19 мая 1743 г. в Зимней канавке около Старого Зимнего дворца стирала скатерти и салфетки. Но и это еще не все. Кто шил повседневные и статс-ливреи? Десять портных и закройщиков, опекаемых комиссаром, имевшим в своем подчинении команду канцеляристов и подканцеляристов. Аналогичная бюрократическая бригада чиновников обреталась в канцелярии Придворной конторы, в Счетной экспедиции и у гардеробмейстера. Кроме того, во дворце работали десятки золотошвей, уборщиц и уборщиков, конюхов, столяров, плотников, кузнецов, брандмейстеров, подсобных рабочих. Прибавим сюда обер-архитектора Растрелли, часового мастера Якова Рокета, птичника Дмитрия Михайлова, а также с десяток священников и псаломщиков, помогавших Я. Дубянскому читать молитвы и приводить к присяге новых придворных служителей, и мы получим почти полное представление о внутренней структуре Русского двора времен императрицы Елизаветы Петровны».

Царствование Елизаветы неразрывно связано с семьей Шуваловых. Юные братья Шуваловы – Петр и Александр – служили при Дворе еще с петровских времен. Когда они попали пажами в свиту герцога Голштинского и его супруги Анны, старшей дочери Петра, братья отправились с ним, и Петр даже попытался поступить в Университет Киля, но то ли домашнего образования не хватило, то ли помешала скоропостижная кончина Анны – 4 (15) мая 1728 г. от послеродовой горячки, братья вернулись в Петербург, где попали ко Двору младший дочери Петра – Елизаветы. Они приняли участие в заговоре, но оставались «на вторых ролях», носили записки Елизавете, сопровождали ее в казармы Преображенского полка. Елизавета не забыла их, и став императрицей, оставила в своем ближнем круге.

* * *

Петр Иванович Шувалов назначается подпоручиком лейб-компанейского полка (что приравнивалось к чину генерал-майора в армии), а 24 декабря 1741 г. произведен в действительные камергеры. В начале 1742 г. награжден орденами Св. Анны и Белого Орла, а в день коронации 25 апреля 1742 г. – орденом Св. Александра Невского.

В том же 1742 г. Петр Иванович женился на близкой подруге Елизаветы Мавре Егоровне Шепелевой. Невесте 34 года, жениху – 31. Мавра Егоровна происходила из весьма родовитой боярской семьи. Ее дед Аггей Алексеевич Шепелев во время стрелецкого бунта 1682 г. оставался верным малолетним царям, Петру, Ивану и царевне Софье, со своим отрядом сопровождал их при бегстве в Троицкий Сергиевский монастырь. По усмирении бунта «были объявлены царские милости всем чинам, собравшимся на защиту государей». Его сын, отец Мавры, также верно служил семье Романовых. Мавра попала ко Двору 11-летней девочкой, став камер-юнгферой цесаревны Анны Петровны. Бойкая и говорливая девочка вскоре сделалась любимицей обеих цесаревен. Анна увезла Маврушу с собой в Голштинию, и та переписывалась с цесаревной, хотя ей, верно, было трудно писать – письма выдают невысокую грамотность девушки.

Мавра пишет Елизавете: «Ещеш данашу, что сестрица ваша ездила в санях по Кили, и люди все дивавались русъским саням! <…> Ещеш данашу, что у нас был бал через день, а последеной был бал у графа Басовыца; танцавали мы там до десятова чесу утра, и не удаволились вкомнатах танцват, так стали польской танцавать в поварне и впогребе, и все дами килския также танцавали, а графина Кастель, старая лет 50, охотница велика танцавать, и перетанцавала всех дам, маладих перетанцавала» (орфография оригинала сохранена. – Е. П.).

В феврале 1728 г. она пишет: «Данашу я вашему высочеству, что их высочество, слава богу, в добром здаровьи, иноваражденой принц слава богу в добром здаровье, только кришит. Данашу я вашему высочеству, что у нас севодьни все пьяни; боле данасить нечаво неимею, точию остаюсь вереная ваша раба и дочь и кузына МАВРА ШЕПЕЛЕВА, – а потом делает приписку: – А как радила ваша сестрица, то трожди палили ис пушек, иездили на улицам трубачи и политавдры, и потом пришли все кавалеры и дами поздравлять».

П.И. Шувалов

Но через несколько дней после крестин Анна Петровна умерла, и Мавра Егоровна вернулась в Россию. Благополучно пережила все дворцовые перевороты, в 1738 г. выдана своей покровительницей замуж за Шувалова.

Современники пишут о ее чрезвычайном уродстве, называя почему-то «огуречной феей» – может быть, за дурной цвет лица и неровную кожу? Молва приписывала ей роман то ли с Бироном, то ли с мужем Анны Петровны, герцогом Голштинским, а также упоминают о ее злом, мстительном нраве, о том, что она стала виной несчастий многих приближенных Елизаветы. С мужем она жила не в ладу, детей у них не было.

Князь Щербатов рассказывает об этой семье: «Признательность императрицы простиралась и на тех, которые у Двора ее с верностию ей служили, и сии были: два брата Александр и Петр Ивановичи Шуваловы, которого второго жена Мавра Егоровна и любимица императрицына была… <…>

М.Е. Шепелева

Тако сластолюбие повсюду вкоренялось, к разорению домов и к повреждению нравов. Но где оно наиболее оказало вредных своих действий? И где оно, соединяясь с пышностию и властолюбием, можно сказать, оказало свою победу над добрыми нравами? Сие было в особе графа Петра Ивановича Шувалова. Имя сего мужа памятно в России не токмо всем вредом, который сам он причинил, но и примерами, которые он оставил к подражанию. Род Шуваловых у нас никогда в великих чинах не бывал… Петр Иванович Шувалов был человек умный, быстрый, честолюбивый, корыстолюбивый, роскошный, был женат на Мавре Егоровне Шепелевой, женщине исполненной многими пороками, а однако любимице императрицыной. Он, пользуясь напаметованием прежней своей службы, когда быв при Дворе ее, яко цесаревны, разделял ее утеснения, и милостию императрицы к жене его, с самого начала приятия престола императрицы Елисаветы Петровны отличную стал иметь силу… Тут соединяя все, что хитрость придворная наитончайшего имеет, то есть, не токмо лесть, угождение монарху, подслуживанье любовнику Разумовскому, дарение всем подлым и развратным женщинам, которые были при императрице и которые единые были сидельщицы у нее по ночам, иные гладили ее ноги, к пышному не многознаменующему красноречию. Проникнул он, что доходы государственные не имеют порядочного положения, а императрица была роскошна и сластолюбива; тогда когда сенат, не имея сведения о суммах, где какия находятся, всегда жаловался на недостаток денег, сей всегда говорил, что их довольно, и находил нужные суммы для удовольствия роскоши императрицы».

Тем не менее современные историки одобрительно отзываются об экономической политике Петра Шувалова, хвалят за то, что он уничтожил внутренние таможни и мелочные сборы, что оживило внутреннюю торговлю, за начатое им межевание, упорядочившее земельные отношения помещиков и сбор налогов, его работу по составлению новых «уложений», то есть законов, его реформы российской артиллерии. Его брат Александр Иванович много лет возглавлял Тайную канцелярию – должность неоднозначная, но необходимая в любом государстве, что признают современные историки, но для Мавры Егоровны, кажется, ни у кого не нашлось доброго слова.

Екатерина II, тогда еще великая княгиня Екатерина Алексеевна, лишь недавно приехавшая в Петербург и ставшая женой наследника российского престола, называет Мавру Шувалову «одной из самых любезных дам империи» и «воплощением болтливости». Отмечает ее «насмешливый тон» и всегдашнюю «улыбку на устах». Возможно, именно эти качества привлекли к ней Елизавету, которая тоже в молодости была хохотушкой.

Мавра пользовалась доверием императрицы Елизаветы и, по-видимому, оказывала на нее большое влияние. Об этом свидетельствует и такой эпизод, рассказанный Екатериной. Однажды, когда Елизавета заболела, «при Дворе праздновали свадьбу одной из ее фрейлин. За столом я сидела рядом с графиней Шуваловой, любимицей императрицы. Она мне рассказала, что императрица была еще так слаба от ужасной болезни, которую вынесла, что она убирала голову невесте своими брильянтами (честь, которую она оказывала всем своим фрейлинам), сидя только со спущенными ногами с постели, и что поэтому она не показалась на свадебном пиру. Так как графиня Шувалова первая заговорила со мной об этой болезни, я выразила ей огорчение, которое мне причиняет ее состояние, и участие, какое я в нем принимаю. Она мне сказала, что императрица с удовольствием узнает о моем образе мыслей по этому поводу». То ли Елизавета послала Шувалову узнать о настроении невестки, то ли Мавра Петровна сама решила показать, что может быть полезна Екатерине, но так или иначе понятно, что она прекрасно знала придворную жизнь, полную компромиссов и временных альянсов, хорошо сознавала свое влияние и не стеснялась пользоваться им.

Умерла Мавра Егоровна в 1759 г.

Разумеется, многие не любили Мавру Егоровну. Казимир Валишевский, один из первых биографов Елизаветы, приводит в книге «Дочь Петра Великого» весьма нелестные отзывы современников о Маврушке: «Мавра Егоровна не была приятной подругой жизни, согласно свидетельству ее современников; “она была зла, как диавол, и соответственно корыстна”, утверждает один из них, добавляя, что ничто не могло сравниться с ее уродством, “это ведьма огурец”; Шерер говорит о ее “зловонном рте” – опуская другие отталкивающие подробности», а Лопиталь следующим образом определяет в 1757 году ее негласные обязанности: “Находясь день и ночь при императрице, она доставляет ей мимолетные и тайные наслаждения”». Вполне возможно, Лопиталь имеет в виду умение Мавры Егоровны чесать императрице пятки – молва приписывала именно этому умению высокое положение Маврушки и ее мужа.

Образ Мавры Шепелевой, нарисованный мемуаристами, воплощает в себе теневую сторону царствования Елизаветы, закулисную борьбу не ради великих целей, а ради личного обогащения. Но кажется, и братья Шуваловы, воплощавшие прогресс и решавшие задачи укрепления силы и величия России, не очень заботились о том, насколько чисты и нравственны их методы. В XVIII в. все пути хороши, если вели к цели, из этих мелких эгоистических интересов и складывался путь к экономическому и политическому прогрессу России. И братья Шуваловы едва ли добились тех преобразований, благодаря которым сейчас мы вспоминаем их имя, если бы их родственник Иван Иванович Шувалов не стал фаворитом Елизаветы. Он же сам воспользовался пришедшей к нему властью, чтобы оказывать покровительство Ломоносову и стать основателем Московского университета, первого университета в России, и Академии художеств в Петербурге.

Среди близких подруг императрицы три ее статс-дамы: Мария Симоновна Гендрикова, в замужестве Чоглокова, Анна Карловна Скавронская – Воронцова, Анастасия Михайловна Нарышкина, в замужестве Измайлова.

* * *

Мария Симоновна Гендрикова – дочь Симона Леонтьевича Гендрикова и (что гораздо важнее) Христины Самуиловны Скавронской, родной племянницы Екатерины І, а значит, приходилась Елизавете кузиной, но на 15 лет ее младше.

Ко Двору ее взяли вместе с младшей сестрой, и в день коронации Елизаветы Петровны весь род Гендриковых, два брата и две сестры, возведены в графское достоинство, а 19-летнюю Марию Симоновну, сверх того, вскоре пожаловали в статс-дамы. В августе 1742 г. графиня вышла замуж за обер-гофмейстера Николая Наумовича Чоглокова. Молодые поселились во дворце; детей их пеленали андреевскими лентами с плеча государыни. Через пять лет Николай Наумович стал воспитателем великого князя Петра Федоровича.

Но сначала именно Марии Симоновне Елизавета поручила ответственную задачу – надзор за молодой великой княгиней – женой наследника Петра Федоровича. Елизавета сразу догадалась, что Екатерина – девица непростая, что ей не откажешь в уме и сметливости, что она не любит своего мужа (а Екатерина этого никогда не скрывала), зато любит власть, и что ее, как магнитом, притягивают российская корона и богатства России. В такой ситуации, конечно, необходим шпион при Малом дворе – Дворе наследника престола или, как говорили тогда, «Комнат» (нем. Die Kamern) великого князя и княгини, а это немалый штат.

М.С. Гендрикова

Константин Писаренко, автор книги «Повседневная жизнь Русского двора в царствование Елизаветы Петровны» пишет: «У великого князя и великой княгини были собственные гофмейстеры (Андрей Ефимовский и Гаврила Головкин; жалованье – 1500 рублей), по два-три камергера и по столько же камер-юнкеров (получавших по 1000 и 800 рублей). Из нижних чинов великокняжеской чете выделили трех-четырех камердинеров, гоф-фурьера, несколько пажей, мундшенка, кофишенка, тафельдекаря с помощниками (всего человек двадцать или двадцать пять), не более пяти камер-лакеев и столько же гайдуков, пятнадцать лакеев и пару скороходов. Жалованье выдавалось им из общей кассы, то есть, как и остальным, из Придворной конторы. Екатерине Алексеевне дополнительно полагались три фрейлины, камер-фрау, две камер-юнфоры и две камер-метхины». Кого из них Екатерина уже перекупила? Какие тайные поручения она отдает? С кем переписывается? Императрице важно знать все это – ведь она помнит, как сама, прикидываясь глупой и кокетливой девочкой, втайне боролась за власть и победила.

Итак, нужен шпион и агент влияния, а лучше – шпионка, и 26 мая 1746 г. Елизавета назначает Марию Симоновну обер-гофмейстериной при Екатерине. Как указано в специальной записке, гофмейстерина должна следовать повсюду за ней и строго следить, чтобы никто не смел обращаться непосредственно к великой княгине, все должно идти через руки ее гофмейстерины.

К сожалению, Елизавета сделала неудачный выбор – Чоглокова, по воспоминаниям современников, глупа и не сумела втереться в доверие Екатерины и быстро стала вызывать у своей подопечной неприязнь. Екатерина пишет: «В мае месяце мы перешли в Летний дворец; в конце мая императрица приставила ко мне главной надзирательницей Чоглокову, одну из своих статс-дам и свою родственницу; это меня как громом поразило; эта дама была совершенно преданна графу Бестужеву, очень грубая, злая, капризная и очень корыстная. Ее муж, камергер императрицы, уехал тогда, не знаю, с каким-то поручением, в Вену; я много плакала, видя, как она переезжает, и также во весь остальной день; на следующий день мне должны были пустить кровь. Утром, до кровопускания, императрица вошла в мою комнату, и, видя, что у меня красные глаза, она мне сказала, что молодые жены, которые не любят своих мужей, всегда плачут, что мать моя, однако, уверяла ее, что мне не был противен брак с великим князем, что, впрочем, она меня к тому бы не принуждала, а раз я замужем, то не надо больше плакать.

Я вспомнила наставление Крузе и сказала: “Виновата, матушка”, и она успокоилась. Тем временем пришел великий князь, с которым она на этот раз ласково поздоровалась, затем она ушла. Мне пустили кровь, в чем я в ту пору очень нуждалась. На следующий день великий князь отвел меня днем в сторону, и я ясно увидала, что ему дали понять, что Чоглокова приставлена ко мне, потому что я не люблю его, великого князя; но я не понимаю, как могли думать об усилении моей нежности к нему тем, что дали мне эту женщину; я ему это и сказала.

Чтобы служить мне Аргусом, – это другое дело; впрочем, для этой цели надо было бы выбрать менее глупую, и, конечно, для этой должности недостаточно было быть злой и неблагожелательной; Чоглокову считали чрезвычайно добродетельной, потому что тогда она любила своего мужа до обожания; она вышла за него замуж по любви; такой прекрасный пример, какой мне выставляли напоказ, должен был, вероятно, убедить меня делать то же самое. Увидим, как это удалось. Вот что, по-видимому, ускорило это событие, я говорю “ускорило”, потому что, думаю, с самого начала граф Бестужев имел всегда в виду окружать нас своими приверженцами; он очень бы хотел сделать то же и с приближенными Ее Императорского Величества, но там дело было труднее».

И далее: «Во время всего путешествия из Петербурга в Ревель Чоглокова надоедала нам и была отчаянием нашей кареты; на малейший пустяк, какой высказывали, она возражала словами: “Такой разговор не был бы угоден Ее Величеству”, или: “Это не было бы одобрено императрицей“, иногда и самым невинным и безразличным вещам она навязывала подобный этикет. Что меня касается, я покорилась этому и всю дорогу лишь спала в карете».

«На следующий день нашего приезда в Екатериненталь возобновился наш обычный образ жизни; это значит, что с утра до вечера и до очень поздней ночи играли в довольно крупную игру в передней императрицы, в той зале, которая разделяла дом и оба этажа этого здания пополам. Чоглокова была игроком – она посоветовала мне играть, подобно всем, в фараон; обыкновенно все любимицы императрицы находились там, когда не были в покоях Ее Императорского Величества… Князь и княгиня Репнины, которые участвовали в поездке и уже знали заносчивое и лишенное здравого смысла поведение Чоглоковой в дороге, посоветовали мне поговорить об этом с графиней Шуваловой и Измайловой, самыми любимыми дамами императрицы. Эти дамы не любили Чоглокову, и они уже были осведомлены о том, что происходило; маленькая графиня Шувалова, которая была воплощением болтливости, не стала ждать, когда я с ней об этом заговорю, но, сидя за игрою рядом со мной, сама начала этот разговор, и так как у нее был очень насмешливый тон, то она выставила все поведение Чоглоковой в столь смешном виде, что та стала всеобщим посмешищем. Она сделала больше того: рассказала императрице все, что было; вероятно, Чоглоковой досталось, потому что она значительно понизила со мною тон. По правде сказать, я очень в этом нуждалась, так как начинала чувствовать большое расположение к грусти. Я чувствовала себя совершенно одинокой».

Одним словом, выполнить свою миссию Марии Симоновне так и не удалось, что подорвало ее «кредит» у императрицы. К тому же ее муж скончался, а сама она заболела чахоткой, ее отстранили от должности гофмейстерины зимой 1756 г., но Елизавета снова позаботилась о своей бывшей любимице и выдала ее второй раз замуж за Александра Ивановича Глебова, которого из невидных чиновников пожаловали в обер-прокуроры Синода. В то время Мария настолько ослабела, что не могла ходить, и ее возили в коляске. Она скончалась весной 1756 г.

После нее остались четыре сына и четыре дочери. Все дочери стали фрейлинами – старшая при Елизавете, а младшие – при Екатерине II. Сыновья служили в гвардии.

Анна Карловна Скавронская – кузина Елизаветы, дочь старшего брата Екатерины I, Карла Самойловича Скавронского. Елизавета выдала ее замуж за Михаила Илларионовича Воронцова, одного из тех, кто помог «дщери Петровой» занять трон ее отца – это одна из самых родовитых русских семей. Воронцовы считали своим родоначальником варяжского воина Сигмундера, который в 1027 г. приехал на Русь из Скандинавии, и это событие отмечено в Киево-Печерском патерике. Члены семьи Воронцовых были приближенными царя – воеводами и стольниками еще со средних веков. Возможно, Михаил Илларионович считал для себя зазорным породниться с низкородным лифляндским семейством, а, возможно, рассматривал этот брак как знак доверия правящей императрицы. Так или иначе, но его жена стала статс-дамой, а после – обер-гофмейстериной Елизаветы, и Воронцовы получили еще один «рычаг влияния» при Дворе. Через год у женщины родилась дочь, которую назвали Анной, а крестной матерью малышки стала сама императрица.