Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

4

У кафедры лёгкой атлетики толпилось около сотни студентов с сумками и рюкзаками. Маленькая блондинка Чернухина была знакома первокурсникам по работе в приёмной комиссии. Вытаращив глаза и доведя и без того скрипучий голос до скрежета, Рита предрекала молодёжи изжогу на второй неделе пребывания в колхозе, тошноту и понос не далее как через месяц.

– А под конец у вас от картошки вообще будет несварение кишечника, – Чернухина дождалась кивка от подруги Кати Глушко и убедительно махнула красиво разукрашенными ноготками разных оттенков красного: от бледно-розового до кроваво-бордового. Обратив на них внимание первокурсниц, Рита вытащила из сумки на плече большую косметичку. – Учтите, девочки, женщина начинается с ногтей!

– А я думал, что всё-таки с головы, – бегун на средние дистанции Толик Кирьянов говорил незло и высоким, писклявым голосом. Рита, шутя, показала язык. Толик тут же напомнил про парторга Печёнкина и фразу о скромности, что украшает человека. Крашеных ногтей, ресниц или щёк они не предусматривали, поэтому Рита поскорее убрала своё богатство обратно.

Было видно, как от центрального входа на территорию института вытянулись в глубь в ряд десять ярко-жёлтых ЛиАЗов, как идут к главному зданию неровными рядами студенты других кафедр, взволнованно бегают вокруг них преподаватели, пересчитывая и перепроверяя. Перевезти предполагалось без малого четыреста человек. Ректор по хозчасти Блинов деловито опрашивал водителей автобусов про колёса, бензин и прочие технические детали, способные стать причиной остановки во время трёхчасового переезда.

Со стороны зелёного дома, где жили ректор и ещё несколько преподавателей и который соседствовал с кафедрой по лёгкой атлетике, появились Стальнов, Галицкий, Кранчевский и Добров. Юра кроме чемодана нёс гитару. У Стальнова на плече висела спортивная сумка. Виктор повесил четыре пары резиновых сапог, связанных по две, как коромысло. Стас волок на спине рюкзак, сутулясь под его тяжестью.

Девушки оживились. Старшекурсницы вышли навстречу. Первокурсницы держались кучкой мокрых воробушков и на «здрассьте вам, девушки» ответили, кто робко и тихо, кто погромче и посмелее. Рита проскользнула к Стальнову и трижды расцеловалась с ним. Он ответил сдержанно и осматриваясь. Взгляд его задержался на высокой Лене Николиной и маленькой Лизе Воробьёвой.

Первая ответила ему бегло, вторая искала кого-то и внимания не заметила.

– Может, Шумкин заболел? – тихо спросила Воробьёва.

Николина пожала плечами:

– Лиза, я не знаю. А в списках Миша есть?

– Да, Лена, я его там видела, – списки поступивших Воробьёва проверила вчера дважды.

– Тогда появится, – успокоила Лена, сникнув; с вечера её знобило, утром поднялась температура. Не желая волновать родителей, единственная дочь пообещала по возможности прислать из колхоза телеграмму.

5

Группа преподавателей стояла за спиной ректора института Орлова и изучающе оглядывала многократно превосходящую количеством толпу студентов. Декана Ломова пока не было, Горобова проверяла данные. И если взрослые сдерживали эмоции, то молодёжь, встретившись после каникул, галдела. Осматривая преподавателей, высказывать мнение о любом из них не стеснялись.

– Ой, дорогая редакция, как это Дыдыч на запарится в своей фуфайке? – фраза про редакцию была визиткой хоккеиста. Девушки захихикали. Миша гордо сбросил с плеч лёгкую ветровку и вытер лоб. Время перевалило за девять, утреннее солнце теперь грело сильнее, несмотря на набегающие тучки. Заведующий кафедрой гимнастики Гофман, на которого указал юноша, стоял перед всеми со злым выражением и придерживал руками полы стёганой ватной куртки.

Малкумов покачал головой:

– Так что ты хочешь, Миша? Ему уже сорок лет. А старым жар костей не парит.

– Армен, не не парит, а не ломит, и не жар, а пар, – поправила Кашина, строя глазки, и по-московски протянула: – Желчи в Дыдыче много, а она, как я слышала, жиры расщепляет.

– Кто бы говорил, – тихо усмехнулась гимнастка Лена Зубилина; летом ей не раз приходилось ставить на место заносчивую москвичку. Попинко улыбнулся. Андрей тоже был москвичом, а к ним у гимнастки отношение было особое, поэтому Зубилина отвернулась. Рядом тараторила Цыганок, рассказывая про пляж соседке по комнате Тане Маршал. Та в ответ кивала на сумку, где стояли банки с маминым ассорти из красных перцев и помидоров, не хуже венгерских от «Глобуса».

«Счастливые, – качнул головой Добров, – не знают пока, какой кошмар их ждёт. Нет, братцы, колхоз – это как марафон: всегда больно». Мысленно рассуждая, Стас вдруг заметил стоящую справа от него первокурсницу с русыми волосами, распущенными по плечам. Он медленно оглядел нарядный прикид стройной красавицы и по маленькой дамской сумочке понял, что она не из тех, кто проживает в общежитии.

– Это кто? – тихо толкнул Стас Галицкого. Не глядя в сторону девушек, Юра ответил также тихо:

– Лена. Николина. Высотница.

– Высотница? Прикольно. Высотниц у нас ещё не было… – Доброва как подменили. – Леночка, скажите, пожалуйста, а вы в колхоз для ваших божественных прядей выписали личного парикмахера? – Стас потянулся к волосам Кашиной. Народ захохотал, Галицкий улыбнулся.

– Я не Леночка, а Ирочка. – Девушка фыркнула и увернулась.

Стас выпучил глаза и оглянулся. Юра, всё ещё улыбаясь, сказал, еле шевеля губами и выразительно тараща глаза:

– Дурень, я тебе про соседку.

– Ах, про соседку? – объясняя до этого Кранчевскому, как поливать цветы и на сколько оборотов закрывать на ночь замки, Стальнов обернулся на смех.

– Привет, Лена, – помахал Галицкий, не ответив другу.

Николина вяло улыбнулась.

– У неё температура скачет, – поспешила объяснить Воробьёва. – А ты не знаешь, Юра, где Шумкин? – отсутствие друга занимало Лизу не меньше, чем состояние подруги.

– Знаю. Приедет завтра. – Галицкий отвечал бегунье, но смотрел на высотницу. Впрочем, на Николину теперь смотрели все.

– Какой пылахой тамператур, – покачал головой Шандобаев. – Зашем сыкакат, если в колхоз нада ехат? – Серик говорил с сильным акцентом, путая рода и падежи. После вступительных экзаменов он занимался дома русским языком с милой и старой апой Карлыгаш, прошедшей и массовые переселения русских в Казахстан во время голода тридцатых годов, и эмиграцию во время войны, и покорение Целины. Но сейчас от волнения Серик опять забыл все советы бабушки.

Стальнов, попросив Кранчевского подождать с каким-то очередным вопросом, подошёл к Николиной и смело приложил руку к её лбу.

– Фью-ю… Лен, да у тебя тридцать девять, не меньше, – Володя посмотрел в её мутные глаза. Толпа студентов зашевелилась. Чернухина, тоже потрогав лоб прыгуньи, присвистнула. Толик Кириллов кивнул на показавшегося в дверях кафедры Бережного:

– Ребята, надо Рудику сообщить.

– Сообщим, Толик, погоди, – удержал его на месте Кирьянов и тоже близоруко прищурился на тренера. Похожие во всём, Толик-младший и Толик-старший, оба воспитанники Рудольфа Александровича, стояли в кирзовых сапогах и шерстяных спортивных костюмах, кофтами от которых подпоясались.

Бережной что-то усердно объяснял коллегам. Тофик Мамедович Джанкоев, потея в костюме лыжника, слушал его, расстраиваясь от того, что колхоза не избежали даже пожилые преподаватели. Рядом с ними шумно дышали коллега по биомеханике Панас Михайлович Бражник и его кокер Золотой. Впрочем, дышали они не только шумно, но и одесской колбасой с чесноком.

– Ребята, а как вы думаете, Рудольф Александрович тоже с нами едет? – спросила Сычёва. На этот раз на девушке были не кеды, в войлочные короткие сапоги на толстой непромокаемой подошве с молнией по всему подъёму. А в руках не целлофановый пакет, с каким она не расставалась во время вступительных экзаменов и по какому многие её запомнили, а саквояж. Подобные берут, скорее, в поездку по Европе, никак не в колхоз. Вопрос Сычёвой, снарядившейся, как на Крайний Север – шароварах на завязках, как у гуцула, и длинном, ручной вязки, тяжёлом свитере, вернул всех к Бережному. Из экипировки, пригодной для колхоза, у Рудольфа Александровича был только толстый спортивный пуловер, завязанный на шее.

– Непохоже, чтобы наш Рудик в сандалиях и шортах в колхоз намылился, – Юлик Штейнберг поправил на Ире Станевич шерстяной жакет на пуговицах и воткнул в его петлицу цветок клевера. Студентам единички показалось, что Он из Харькова и Она из Омска так и простояли на этом месте и в этой позе с первого дня их знакомства во время вступительных экзаменов. Ира, застенчиво улыбнувшись, поправила воротник куртки Юлика, что-то отвечая ему на ухо. Улыбка на лице Штейнберга была шире Босфорского пролива. Ребята стали добродушно закидывать их шутками и намёками. Но тут в микрофоне зашипело.

– Доброе утро, дорогие мои! – улыбкой ректор Орлов вселял доверие. – Рад видеть вас здесь отдохнувшими за лето и ещё больше помолодевшими, – Иван Иванович обернулся на преподавателей и наткнулся взглядом на Блинова. В ботинках крошечного для мужчины тридцать восьмого размера и с пузом, выпирающим из коротких штанов ректор по хозчасти походил на Карлсона, которому с праздничного пирога достались только свечки. Дождавшись от подчинённого кислой улыбки, ректор продолжил:

– Сегодня мы все отправляемся не в колхоз, как вы думали, – Орлов сделал театральную паузу. Дождавшись, пока недоумение одних сменялось удивлением других и радостным ожиданием третьих, ректор вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то листок и прочёл с него: – Так вот, едем мы совсем не в колхоз, а в совхоз, – он поднял указательный палец. – Совхоз Астапово в посёлке с таким же названием, который находится в нашей же Московской области, но только в районе города Глуховицы.

– Луховицы, – поспешила поправить Горобова, до этого согласно кивавшая. И хотя декан говорила тихо, микрофон сработал без помех. Смех зазвучал теперь и за спиной говорящего.

– Да? А я думал Глуховицы, от слова глухо. Ну, тем лучше, – Орлов смеялся, отчего никто так и не понял, то ли он ошибся, то ли заготовил шутку заранее. Поговорив о возложенной на всех ответственности за сбор хорошего урожая и про то, что он надеется на благополучный исход мероприятия, что вызвало смех менее оптимистичный, Орлов передал слово Наталье Сергеевне. Она стояла в большом берете и с шарфом на шее, повязанным поверх лёгкого джемпера, как будто уже сейчас была готова собирать картошку. Не хватало только ведра в руках.

Голос декана зазвучал строго, особенно на фоне добродушного тона предыдущего оратора.

– Так. Программа дня для студентов обоих факультетов следующая: сейчас проверим списки, затем – посадка. Заполнение автобусов произвольное. Салоны не забивайте, транспорта достаточно. А то привезём давленные помидоры вместо бойких работников, – Горобова подождала, пока стихнут смешки, проверяя что-то в записях, и продолжила: – Ехать долго. Поэтому попрошу обойтись без шума, нытья и похабных песенок. С теми, кто меня не понял, я разберусь персонально. Далее. Владимир Ильич Печёнкин, кто не знает – наш парторг, – Горобова в полуобороте протянула руку назад и сделала многозначительную паузу, – а также ректор по хозяйственной части Сергей Сергеевич Блинов и комсорг института Валентин Костин сядут в разные автобусы. Учтите и это.

Старшекурсники недовольно зашумели. Названные вышли вперёд. Парторг, стоящий в очереди к микрофону, кивнул. Валентин тихо взвыл, а собака Бражника отозвалась. Обильно потеющий Блинов выругался одними губами, утёр лицо большим носовым платком и выдохнул через сжатые зубы. Пока кто-то смеялся, а кто-то, наоборот, взгрустнул, Печёнкин сосредоточенно готовился выступить. Рассказать ему хотелось о недавней смене правительства Войцеха Ярузельского, доведшего страну до продуктовых карточек. Поляки откровенно голодали вот уже несколько последних лет, и советский коммунист Печёнкин никак не мог об этом молчать. Особенно в связи с предстоящей сельскохозяйственной практикой.

Сообщив перед линейкой Орлову и Горобовой о том, что в пути хочет прочесть лекцию, парторг получил откровенное одобрение ректора – Иван Иванович не переживал, о чём будет идти речь в салоне автобуса, так как оставался в Малаховке А вот Наталья Сергеевна, наоборот, с трудом могла представить, что все три часа пути придётся слушать ржавый голос парторга, да ещё, не дай бог, отвечать на его заковыристые вопросы о внешней политике. Декан спортивного факультета была сильным человеком, но не настолько, чтобы подвергать испытанию свою психику в ближайшие полдня, поэтому то, что ей необходимо сесть в другой автобус, она придумала экспромтом. Комсорг Костин и завхоз Блинов оказались заложниками решения декана. Сожалея о нём, завхоз мысленно прикидывал, успеет ли он до отправки сбегать в магазин напротив института за пивом, оставленным ему золотозубой продавщицей Марковной в загашнике, а комсорг посмотрел на солнце так, словно прощался с ним навсегда. Не к месту чихнув, Валентин извинился и вернулся в строй к преподавателям.

Горобова оглянулась на комсомольского лидера и его огромный рюкзак, из которого торчали резиновые сапоги:

– Всем всё ясно?

Из толпы студентов в воздух поползло несколько рук.

– Как фамилия? – ткнула Наталья Сергеевна в сторону одной из них.

– Кашина, – польщённая вниманием, Ира говорила, усиленно растягивая гласные и «съедая» части слов на московский лад. – Скажите, а если у меня есть освобождение от колхоза, я могу не ехать?

– А совхоз – это не колхоз, – засмеялся Добров. Он совсем не хотел, чтобы Ира не ехала на практику.

– Кем подписано освобождение? – не удержался чтобы не вмешаться Владимир Ильич. Светло-серые брюки-дудочки и коричневая кофта на молнии сморщились, как лицо самого парторга, наклонившегося вперёд.

– Председателем нашего спортивного общества «Трудовые резервы», – голос Иры звучал гордо. На парторга она смотрела с подобострастием.

– У-у, мать, так тебе самый резон трудиться, раз ты в таком обществе состоишь, – снова засмеялся Стас; теперь ему категорически не хотелось, чтобы девушку освободили. Кашина метнула на бегуна взгляд, полный ненависти, но, увидев его широкую улыбку, фыркнула и отвернулась.

В микрофоне послышался свист; вряд ли это был технический шум. Горобова оглянулась на Печёнкина, поправила берет и произнесла строго:

– От колхоза… как и от совхоза, – Наталья Сергеевна, запнувшись, усмехнулась, – из студентов освобождаются только, – декан выставила руку и стала загибать пальцы, – аспиранты – раз, члены сборной – два. Ты, Кашина, член?

Ира, удивлённая тем, что декан так быстро запомнила её фамилию, растерянно помотала головой:

– Кандидат. Пока. В мастера спорта.

Горобова выдохнула, улыбнулась, разогнула зажатые пальцы и развела руками:

– Вот когда станешь членом сборной и мастером спорта, тогда и поговорим. Ещё вопросы?

Руку из толпы протянул Виктор Малыгин. Он только что подошёл к толпе сзади, потому студенты его не заметили. С конца августа мастер спорта по прыжкам в высоту находился в Москве на Всесоюзном сборе и отпросился сегодня у тренера на первый день.

– Что тебе, Витя? – этого абитуриента Горобова запомнила на всю свою жизнь, был для того повод. Студенты оглянулись разом, загудели, приветствуя парня. Но тут в микрофоне раздалось покашливание. Виктор вздрогнул и по-военному вытянулся:

– Наталья Сергеевна, а почему сборникам нельзя ехать в колхоз? Тем более что это совхоз? Обидно.

– Во-от! – Горобова гордо обвела толпу рукой. – Вот, друзья, поведение, достойное лидера. Сборник Малыгин, хотя и освобождён от колхоза… то есть от сельхозработ, не согласен с тем, что не может выполнить свой гражданский долг. – Поучитесь, товарищи!

Сослуживцы декана поджали губы. Печёнкин снова прошмыгнул к микрофону:

– Наталья Сергеевна, ну, если товарищ спортсмен так хочет, может, удовлетворим его просьбу в виде исключения? —выражение глаз серо-буро-никакого мужчины напоминало взгляд питона, медленно обвивающего шею. Малыгину даже показалось, что ему не хватает воздуха. Но Горобова, отодвинув парторга от микрофона, произнесла, глядя на ряды с высоты крыльца:

– Нет уж, никаких исключений, Владимир Ильич. Виктору Малыгину в январе предстоит защищать честь страны на чемпионате Европы по лёгкой атлетике. Так что…

Многоточие словно повисло в воздухе, сопровождаемое завистливым вздохом многих и облегчённым выдохом единиц.

6

Обычные городские автобусы для междугородних перевозок доукомплектовали сиденьями на задних площадках. Студенты подходили к задней двери, где водитель загружал багаж. Кашина, протягивая свою небольшую сумку, предупредила:

– Ставьте прямо, иначе, если разольются мои духи, я на вас в суд подам.

– Иди, балаболка! В суд она подаст… – Шофёра такими угрозами было не пронять, но сумку капризной девицы мужчина всё-таки поставил подальше и поровнее.

– Эх, жаль, что не Икарусы, – покрутила головой другая Ира Станевич, и дав отмашку Юлику, красиво пошла внутрь автобуса.

– Ишь чего захотела! Здесь тебе не Венгрия, а у нас, – обиделся шофёр. – Туда, куда я вас везу, и таких автобусов не хватает – одни лошади да телеги. А она – Икарусы, – мужчина скопировал недовольное лицо Станевич. Поняв по сощуренным глазам Юлика, что сказал лишнее, он по-доброму кивнул в сторону отошедшей спортсменки: – Яркая девушка. Одна фигура чего стоит. Ух!

– Фигуристка, – Юлик тут же простил мужичка и закрутил головой. – Слышь, дядя, а мы через сколько поедем? Покурить бы успеть, – Юлик нащупал в кармане куртки пачку «Столичных».

– Так кури тут, племянничек. Кто не даёт? – закидывая сумки, шофёр отвечал громко и затих только тогда, когда Штейнберг зашипел:

– Ты что, дядя? Без ножа режешь! Мы же спортсмены, а не какие-то там автодорожники или «стали и сплавов», – из крупных вузов он знал только МАДИ и МИСиС и, судя по названию, был уверен, что там студенты только и делают, что курят. Коренастый юноша потёр большой нос и огляделся. – У нас – спортивный режим. – Юлик подмигнул старшей поварихе институтской столовой тёте Кате; она развозила на тележке сухой паёк и небольшие пластиковые канистры. Юлик выудил взглядом Соснихина и с намёком кивнул за автобус. Миша ответил, скосив глаза на деревья на заднем плане. Именно туда ребята и улизнули. Шофёр, усмехнувшись словам конькобежца, размышлял про себя: хороший парень спортсмен, раз курит, или нет. Поговаривали, что в сборной страны по хоккею курят вообще все, кроме Владислава Третьяка. А они – олимпийские чемпионы. «Что уж тогда с этих физкультурников требовать?» – подумал он, решив, что особо хороших спортсменов в колхоз не посылают. Но все же сомнение точило, и мужчина решил спросить при случае про курение и спорт хотя бы вон у того пузатого мужичка, которого все звали Коржиком. Шофёр посмотрел на суетливого Блинова.

Студенты тем временем уже почти расселись. Кое-кто ещё бегал от одного автобуса к другому, высматривая, нет ли там парторга. Даже с грозной Горобовой ехать было веселее, чем с нудным Владимиром Ильичом. Когда первый в колонне ЛиАЗ запыхтел, Кранчевский в очередной раз пожал руку Стальнова:

– Всё, Стан, я понял, если дочка хозяина дачи придёт, всё передам. Не волнуйся.

Модная короткая стрижка необыкновенно шла Володе. Чёлка, чётко уложенная на бок, придавала ему примерный вид. Уже сев в автобус, он бодро крикнул Виктору через открытое окно:

– Мишке Шумкину скажешь, что сапоги Юрок ему припас, – он скинул ношу с плеч прямо в руки друга. Галицкий, забивший место, утвердительно выставил в окно большой палец.

– Везёт же вашему Мушкину, – Кашина кокетливо посмотрела на Володю. Он молча усмехнулся. Юра, поднявшийся с места, передал сапоги Доброву.

– Повезёт и тебе, – Стас указал высотнице на свободное место рядом с собой. Он сел сразу за Юрой и Володей. Ира фыркнула. Тогда Добров предложил девушке резиновые сапоги, причём не одни, а всю связку сразу. Кашина хмыкнула и отвернулась.

– Вот посмотришь, Катя, эту Вовка точно прибомбит, – тихо прокомментировала Рита Чернухина перегляды между Стальновым и Кашиной.

– От такой липучки только дурак откажется, – согласилась крупная волейболистка, поправляя волосы с неудачно окрашенными «перьями».

Кому адресованы усмешки второкурсниц, заметили Маршал и Цыганок.

– Ну и кикимора наша Кашина. Всё что-то строит из себя, строит, – Таня незаметно скривилась. Напротив них вытянул ноги на всё сиденье Гена Савченко. Ячеку, пожелавшему сесть рядом, сосед по комнате указал назад:

– Не обижайся, Мячик, у меня ноги затекают, так что…

Маленький гимнаст широко улыбнулся и сел назад, где сидения наполовину были загружены сумками. Он не сразу заметил, что его соседкой оказалась Сычёва. А когда заметил, то опять широко улыбнулся:

– Гланвое, тчобы не тильно срясло, да?

Сычёва кивнула и протянула Мише «Взлётную»:

– Если станет плохо – соси конфету. У меня много – дядя снабжает, – девушка настойчиво всунула леденец в руку Миши и для верности загнула ему пальцы.

– Да с чего это ему, гимнасту, вдруг станет плохо? – прокомментировал слова девушки Гофман. Опасаясь, что Горобова попросит его поменять автобус, заведующий кафедрой гимнастики сразу же, как только уселись, взялся за подсчёт студентов. Сейчас он недовольно махнул в сторону ребят: – Сядь уже, Соснихин, не маячь. Фу, что это тут так дымом воняет? – преподаватель стал приближаться к хоккеисту, заметно потягивая носом. Соснихин вжался в окно. Галицкий, поняв, в чём проблема, похлопал Гофмана по плечу и молча указал в сторону водителя; мужчина курил за рулём, выдувая в открытое окно. Владимир Давыдович выпрямился. – И ты, Галицкий, давай уже тоже усаживайся, не наживай грыжу, – ткнув в связку сапог на плече десятиборца, Гофман пошёл дальше по салону. Юра посмотрел назад.

– А положу-ка я их вам, девчата, под сиденье? – спросил он Воробьёву и Зубилину, устроившихся в хвосте автобуса. Лиза кивнула. Лена безразлично махнула, но для порядка заглянула под сидение проверить, нет ли там уже чьего-то багажа. Галицкий аккуратно уложил обувь и отряхнул руки, словно закапывал сапоги в землю.

– Чего такая грустная, Лизонька? – улыбнулся он Воробьёвой.

– А Миша точно завтра приедет? – Лиза робко посмотрела на Юру.

– Обещал, – заверил старшекурсник. – Рудольф Александрович, а когда вы приедете в колхоз? Ну, то бишь в совхоз, – дерзнул крикнуть Юра через окно.

Бережной с ними не ехал.

– Как всех больных и отсутствующих в кучу соберу, так доложу тебе, Галицкий, о нашем прибытии лично. Телеграммой. – Ответил он. Настроение у заведующего кафедрой, несмотря на суету, было отличное. Любил он всякие общественные мероприятия, заменяющие. Напреподавался за тридцать лет до оскомины. Да, и для армии новобранцев, где, на кого ни глянь, характеры, да ещё какие, испытание колхозом казалось их куратору не лишним.

– Не забудьте предупредить о приезде, нам ведь подготовиться нужно: оркестр, цветы, – отшутился Юра. Бережной махнул рукой, передавая старшему преподавателю своей кафедры Михайлову канистру с водой для дороги. Михаил Михайлович, поднявшись с салон, сел рядом с Масевич. Ира растерянно оглянулась на Кашину. Тёзка полезла в свою сумочку, вытащила оттуда бумажную салфетку, протянула преподавателю. Михайлов обрадовался салфетке и улыбнулся Бережному, заглянувшему в автобус. Несмотря на хорошее настроение, Рудольф Александрович всё же был взвинчен: два студента опаздывали, одна больная. Уже перед самым отъездом Горобова подвела к Николиной парторга. Владимир Ильич брезгливо приложил руку, поцокал и кивнул на выход из автобуса. А ещё Бережной мечтал попеть со студентами в дороге песни, посидеть на привале во время остановки на обед. Память о спуске в молодости на плотах по сибирской реке Лене, восхождениях на горные перевалы Кавказа, рыбалке на Байкале остались немногочисленные фотографии, слайды и сувениры. Хотя друзей у него не было: кого-то уже не стало, с кем-то развела жизнь, одиночества как такового Бережной не ощущал – он жил работой. Но декан приняла единственно возможное в такой ситуации решение:

– Про Шумкина, Рудольф Александрович, ты знаешь. Про Андронова – разберёшься.

– А почему после зачисления? – поинтересовался Гофман, хотя этот разговор явно его не касался.

– Переводом из ГЦОЛИФКа, – отрезала Горобова и посмотрела на Гофмана с удивлением: – Вам плохо? «Ещё бы!» – прокричал он. Гофман представить не мог, что его, заслуженного преподавателя, кто-то когда-то может заставить поехать в колхоз. Но Печёнкин личным примером предупреждал возникновение каких бы то ни было недовольств, и Гофману ничего не оставалось, как молча пойти в автобус.

– Наталья Сергеевна, а если у Николиной что-то серьёзное? – кивнул Бережной на высотницу. Горобова перешла на «ты», отставив ранги:

– Не мне тебя учить, Рудольф. Примешь решение в соответствии с диагнозом. Кстати, завтра по дороге купи, пожалуйста, свежую прессу. А то в этом колхозе…

– Совхозе, Наталья Сергеевна. Ты всё время путаешь, – Бережной смотрел, как младший брат на старшую сестру: он помнил те годы, когда эта женщина-власть была только женщиной.

– Какая разница, Рудольф, – даже прося, Горобова чеканила слова. Дождавшись утвердительного кивка, она встала на подножку первого автобуса и крикнула в хвост колонны:

– Товарищи, поторопитесь! Через пару минут отъезжаем!!!

– Та шо ж вы так кричите, Наталья Сергеевна? – недовольно сморщился Бражник, сидящий на переднем сиденье справа от водителя и как раз у двери. Кокер спал на его руках, игнорируя большую сумку, приготовленную для его перевозки. Обглоданная добела кость, детская игрушка – резиновый цыплёнок, уже не пищащий и откровенно пожёванный, и поводок с ошейником сиротливо лежали там же. От крика пёс всполошился.

– Ничего, Панас Михайлович, проспится ваш Золотой в колхозе. Ему картошку не собирать, – Горобова прошла за спину биомеханика и села на отдельное сиденье, где уже стояли её вещи. Через ряд напротив обмахивалась веером преподаватель по биохимии Михеева.

– Панас Михайлович, а пёс у вас дорогу хорошо переносит, его не укачивает? – поинтересовалась она и показала из сумочки край целлофанового пакета. – А то у меня на крайний случай вот, припасено. Студенты засмеялись. Соснихин изобразил собаку, блюющую в пакет. Бражник хмыкнул и проворчал, укладывая пса заново:

– Чего бы его укачивало? Скажете тоже, Галина Петровна. Это же охотничья порода.

– А на кого будет охотиться ваша псюха на полях? – Цыганок встала с места, чтобы открыть люк; в автобусе было душно. Панас Михайлович вскочил и начал бешено вращать глазами:

– Кто это такое спрашивает? У кого не хватает мозгов понять, что мне не с кем оставить собаку дома? – Бражник сурово шарил взглядом по притихшим студентам. Цыганок осела на ближайшее сиденье. Как оказалось, рядом с Савченко. Волейболист незаметно толкнул Свету в бок.

– Да успокойтесь вы, Панас Михайлович, – махнула рукой Горобова. – Никто не оспаривает присутствие Золотого. Тем более что ваша собака – научный сотрудник. И все это знают, – декан посмотрела на студентов со значением. – Глядишь, эти варвары, что сидят сзади, научат ещё вашу псину чему-то полезному – например, жильё охранять, пока мы в полях будем, – Горобова зевнула; ночь перед поездкой в совхоз прошла для неё без сна. Бражник кивнул и сел. Михеева протянула ему бутылку с водой. Панас Михайлович намочил руку, приложил ко лбу себе, потом Золотому. Горобова ещё раз обернулась и получила милую улыбку от преподавателя по анатомии Лыскова.

Автобус тронулся с места. Студенты одобрительно загудели.

– По-е-ехали, дорогая редакция! – закричал Соснихин. – Юрок, песню-ю-ю запе-е-вай!

Миша потянулся через проход и стукнул по плечу Стаса. Тот пихнул Юру. Галицкий махнул по причёске Стальнова, едва задев приподнятый чуб. Стальнов дал Доброву щелбан. Стас ответил щелбаном, поставив его Соснихину. Охи и вскрики театрально сопровождали эту эстафету приветствия.

– Клоуны, – сощурилась Кашина. Володя скорчил Ире рожу, а Стас послал воздушный поцелуй. Юра расчехлил гитару и прикоснулся к струнам, глядя на них с лёгкой грустью: четверостишие, пришедшее ему в голову в июле, сложилось за месяц отдыха дома в красивую песню. «Вот только с премьерой теперь придётся подождать», – решил Галицкий, глядя на Николину, одиноко сидящую на лавке у выхода с территории.