Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

7

Кранчевский сидел на закрытой веранде за домом и читал написанное за день. В глубокой чашке на столе стоял давно заваренный чай, накрытый блюдцем. Проводив утром ребят, он позвонил в Москву невесте Маше и потом, ожидая её, коротал день, переписывая главу диссертации. Особого рвения заниматься научными поисками по теме о влиянии научных разработок на развитие скоростно-силовых качеств у спортсменов высокого класса у него не было. Тёплый воздух уходящего дня и краски заката тоже никак не способствовали рабочему настрою.

Отодвинув тетрадь, молодой мужчина выдохнул и, не вставая, потянулся.

– Ну какой вот смысл делать из этой стрекозы муху, – он аккуратно взял за переливчатые крылья насекомое, присевшее на красно-синие граммофоны флоксов, – если ей по природе своей не дано быть ни быстрой, ни ловкой, а только грузно летать и шуршать крыльями? – Кранчевский рассмеялся, глядя в выпученные глаза недовольной пленницы. Пошуршав передними лапками, сложенными как в молитве, она обрела свободу. Подумав, Виктор занёс карандашом на полях мысль про стрекозу. Позже её можно будет развить в устной беседе с Ломовым. Василий Николаевич, бывший куратор его группы, предложил гандболисту поступать в аспирантуру ещё три года назад. Давая согласие, Виктор руководствовался вовсе не красным дипломом или предложенной темой для диссертации. Он думал только о Маше.

Они познакомились, когда Виктор на третьем курсе проходил практику в школе. Кранчевскому достались непростые выпускные классы, а в одном из них – необыкновенно сложный по характеру мальчик Петя Кузнецов. Рослый, с разрядом по карате на физкультуру он приходил, не вынимая рук из карманов. А поскольку Петя был отличником и из хорошей семьи, то палку не перегибал и вёл себя не то чтобы нагло, а скорее с насмешкой. Как-то он принялся критиковать элемент на брусьях, доказывая Кранчевскому, что брусья для неспортивных подростков – не лучший способ развития координации.

– Вы вырабатываете комплекс неполноценности у тех, кто не может сделать кувырок вперёд через раздвинутые ноги, – говорил он, чувствуя моральную поддержку большинства одноклассников, особенно девочек. Практикант и сам знал, что до того, как залезть на снаряд, неплохо было бы отработать тот же кувырок на полу на матрасе. Но не практиканту ставать под сомнение педагогический курс средней школы. Поэтому, вместо разглагольствований, Кранчевский перевёл учеников на другие упражнения. Однако этого паренька необходимо было как-то укротить. Вскоре выяснилось, что Петя боится скорости. Резкий в жестах и словах, он бежал спринт медленнее всех, категорически отказывался садиться на велосипед и никак не мог совладать с собой во время спуска со снежной горы. Кранчевский сумел разобраться в слабостях парня и помочь ему. В конечном итоге практикант и ученик стали друзьями и однажды Виктор познакомился с сестрой Пети. Виктор смотрел на Машу, пытаясь понять, почему, при видимой диспропорции широко расставленных глаз, лицо кажется ему столь красивым, а мягкий, бархатный голос хочется слушать и слушать.

Практику Кранчевский закончил с великолепной характеристикой и с «Машей в своём активе». Москвичка училась в химико-технологическом институте, мечтала стать аспиранткой и, в отличие от Виктора, всерьёз заниматься наукой. На год младше, она продолжала учёбу, когда Виктор окончил институт. Аспирантура для него была альтернативой распределению. О свадьбе молодые влюблённые только мечтали: где жить? В квартире Машиных родителей места было мало, из общежития в Малаховке далеко ехать до института, вариант с дачей даже не рассматривался. Традиция исключительно мужских дачных коллективов ревностно поддерживалась и соблюдалась. Сдавать дачи девушкам не соглашались жёны хозяев; ведь всё-таки столица была в каких-то сорока километрах…

Виктор что-то писал, думал о невесте и не заметил, как из-за угла появилась дочь хозяина дачи Лариса. Услышав её приветствие, он вздрогнул.

– Что же вы такой пугливый? – рассмеялась Королёва, показывая красивые зубки. Рыжие кольца её волос были накручены, скорее всего, с помощью бигуди; мать и сестра аспиранта из далёкого Бийска часто спали всю ночь на железках ради таких же роскошных завихрюлек. Кранчевский машинально захлопнул тетрадь, словно Лариса могла посягнуть на его записи, и крепко всунул ручку в колпачок, удерживая её, как маленькую пику. Девушка прошла, села за стол напротив и принялась рассматривать его в упор, подперев подбородок.

– Что это у вас? Чай? – она приподняла блюдце, которым была накрыта красивая чашка в форме полураскрывшегося тюльпана, но смотрела на Кранчевского.

– Аккуратнее, – Виктор указал на чашку. – Был чай. Теперь уже остыл. Значит – помои. Так наш Стас говорит. А он – гурман. Не переживайте, я его сейчас вылью.

– Не надо, – остановила Лариса, – Дайте, я полью этим чаем агератум! – она протянула руку.

– Только на уроните, – попросил Виктор, приподнявшись со стула. Лариса кивнула, взяла чашку двумя руками, медленно спустилась по ступеням террасы и пошла к синим «ёжикам», раскиданным повсюду в траве.

– Как, говорите, их величают? – бывший гандболист с интересом заглядывал за прозрачную дверь. Лариса на секунду оглянулась. Аспиранту стало неловко, он забормотал по-деловому: – Запишу для Юрки. Он постоянно у вас тут по газону лазает, изучает, – избегая смотреть на девушку, Виктор стянул зубами колпачок ручки, записал название цветка опять же на полях диссертации, и выдохнул: – Ну и придумали: а-ге-ра-тум. Злобно как-то. А они такие милые.

Лариса опять обернулась, теперь быстро и с улыбкой:

– Вам нравятся? А папа был против. Сказал, что нет ничего лучше очарования и наивности наших васильков и ромашек, – она стала гладить шарики руками. Виктор усмехнулся:

– Во-во, Юрок то же самое говорит. А Стан спорит с ним, что все эти тропики, что там у вас, перед домом, с телегами и беседкой в придачу, – полный кайф.

– А вы что думаете?

– Я?

– Вам нравится или нет? – Лариса оставила цветы и вернулась к столу. Виктор уставился на многоярусную юбку девушки, обшитую кружевом, и пышную блузу. В них она была похожа на русскую былинную красавицу. Не хватало кокошника и волос, заплетённых в косу. Он встал, потянулся за чашкой:

– Да мне как-то всё нравится: и поля с васильками, и клумбы с цветами. Я парень непривередливый, не как Стальнов. Могу пить чай горячий, могу – холодный, – Кранчевский попробовал взять чашку из рук Ларисы, но она удерживала её. Виктор чувствовал тёплые кончики пальцев и почему-то смущался. Лариса смотрела протяжно, с загадочной улыбкой:

– Значит, Стас – ворчун и бука, Юра – ценитель, Володя – педант, а вы – благонамеренный малый?

– Я ещё и благонадёжный, – Виктору стало смешно после таких точных характеристик от почти незнакомой девушки. Чашку он всё же забрал, но продолжал смотреть на гостью, не отрываясь.

– Ой-ёй-ёй, – раздалось вдруг у него за спиной, – это кто тут у нас себе цену набивает?

Виктор увидел в глазах напротив отражение Маши.

– Здравствуйте! – Лариса гостеприимно раскинула руки: – Проходите, пожалуйста.

Кузнецова замерла. Лариса, совсем некрасивая, показалась достойной соперницей. Может, из-за излишней уверенности в себе, сквозившей в жестах и взглядах, может, из-за умных слов, которые удалось услышать. Маша поправила роскошные длинные волосы, по-крестьянски перехваченные лентой поверх головы, хмыкнула носиком и качнула головой:

– Ну надо же, приглашение, достойное хозяйки. Витечка, может объяснишь мне, кто эта девушка? – в её голосе звучала обида, щёки напряглись, сдерживая недовольство. Кранчевский спешно поставил чашку на блюдце на краю стола, подбежал к невесте, крепко обнял, уткнулся в щёку, развернул на терракоте веранды и захохотал в ухо:

– Машка, глупая моя ревнивица, это же Лариса Королёва! Она и есть хозяйка дачи.

Виктор продолжал кружить невесту, вдыхая запах ее волос и обмирая от близости. До последнего момента он не был уверен, что Маша приедет. Она, в кружении, наблюдала одновременно и за женихом, и за незнакомкой, которая села на стул и счастливо улыбалась; обида и подозрение улетучились вмиг. Но вдруг Кузнецова почувствовала, как теряет равновесие, и попыталась высвободиться от объятий.

– Пусти, уронишь! – почти потребовала она и тут же повалилась на стол. Он накренился, и кружка, блюдце, диссертация и ручка покатились на пол. Лариса попробовала удержать стол, но ничего не вышло.

– А-а-а! Стаскина «Мадонна»! – выкрикнул Виктор, кинувшись к чашке. Красивая фарфоровая посудина лежала на кафеле с отколотой ручкой и треснувшая в нескольких местах: – Всё, девчонки, пощады мне не будет, – Виктор притронулся к разбитой чашке, как к близкому умершему: робко, одними кончиками пальцев.

8

Автобус со студентами тащился по просёлочным дорогам. После Луховиц плохой, но всё же асфальт, закончился, и теперь машину кидало из стороны в сторону на ухабах размытой земляной дороги, а вместе с ней кидало и мяло пассажиров. Песни под гитару после часа пути умолкли. Разговор вели только Сычёва и Ячек, примостившиеся на заднем сидении рядом с Попинко, придерживавшим корзину и среди горы сумок и.

– Как она его понимает? – проворчала Кашина, уловив что-то про «плохой вестипаратный абуляр».

– Значит, понимает, – в глазах Масевич проскользнула улыбка. Михайлов рядом тоже улыбнулся.

– Видишь, как разговаривают? – Зубилина посмотрела на странную парочку. – Интересно, Сычёва раскроет Ячеку тайну своего имени, как думаешь, Толик? – Лена посмотрела на Кириллова.

– Водитель, вы что, решили показать нам навыки в слаломе? – пробурчал Толик-старший после очередного виража автобуса.

Арбузопузый шофёр сдвинул прикуренную папиросу в угол рта и загоготал:

– Чо, народ, укачивает? Эт щё ерунда! Тут объехал яму и гони дальше. Вы б вот в Горький поездили, во Владимир… Там даже основные путя после дождя – трясина. Я одно время возил иностранных туристов, так сказать, по Золотому кольцу, так оно им, кольцо это, поперёк глотки вставало уже после пятидесяти первых километров. – Шофёр по привычке кричал на весь салон, не убавляя громкость радио, и рассказывал байки, не поворачивая головы. Его «конь» плёлся уже третий час, с трудом преодолевая ту сотню километров, что отделяла Малаховку от совхоза. Горобова, сморенная недосыпом и жарой, бившей сквозь тонкие шторки, от голоса недовольно вскинулась:

– Ладно, ладно, товарищ, вы на дорогу-то всё же смотрите! Не дрова везёте! И курите поменьше, у нас тут спортсмены едут, им дымом дышать вредно.

Бражник, поддерживая, тут же кивнул:

– А уж животным ваши папироски – вообще яд. Слышали же – капля никотина убивает лошадь?

Гена лукаво подмигнул Цыганок:

– Поняла?

– Тю, так это ты не по адресу, гарный хлопец, – протянула Света с улыбкой. – Я даже не пробовала.

Час назад Гена предложил Свете спрятаться от палящего солнца за шторой у его окна: там, где сидели Цыганок и Маршал, ткань была так изношена, что жара, словно кипящее масло, текла в дыры. И хотя в небе висели редкие тучки и дул слабый ветер, солнце светило вовсю. Маршал пересела к Саше Поповичу на сторону, противоположную солнечной. Стас Добров, сидевший перед ними, предложил Кашиной, страдающей от тряски, перебраться к нему и вытянуть ноги в проход. Теперь Ира-высотница ехала, как принцесса на троне – поперёк салона и с подоткнутыми под спину вещами. Её ноги торчали в проходе, и Добров, при качке, то и дело хватал узкие щиколотки, возвращая их на свои колени. От такой заботы Кашина вскрикивала, тестируя реакцию ребят. Володя и Юра реагировали на это улыбками.

– Пойду я подремлю, – сказал Стальнов, подмигнув Чернухиной. Не так давно Рита, приложив руку к голове, попросила Соснихина уступить ей место. Оставив подружку Катю, вертлявая блондинка с крашеными ногтями залегла перед Галицким и Стальновым, время от времени выглядывая из-за сиденья, заслышав их смех. Миша-хоккеист, пересев на то место, где ехали до этого Цыганок и Маршал, оказался совсем близко к Зубилиной. Доверенную ему гитару Стас у Соснихина тут же забрал; не хотелось остаться без музыки из-за вертлявости «дорогой редакции». Добров положил инструмент на ноги Кашиной и время от времени дёргал за струну, раздражая такой музыкой многих. Пройдя назад, Стальнов освободил место от сумок и лег, не мешая Попинко. Тщедушного высотника и без того было жаль: казалось, что корзина вот-вот продавит Андрею грудь. Под смешные разговоры Ячека и Сычёвой Володя дремал, и просыпался только тогда, когда автобус начинало сильно кидать. В какой-то момент, избегая попасть колесом в огромную канаву, водитель так крутанул руль, что все в салоне закричали.

– Водила, ты так задний амортизатор в руках привезёшь! – крикнул Савченко весёлым голосом и покрепче прижал упавшую на него Свету.

– Он же не специально, – Воробьёва посмотрела на Цыганок с улыбкой. Света в ответ весело сощурилась, как щурятся дети: коротко и всем лицом.

Кириллов и Кирьянов, сидящие напротив Доброва, кинулись к гитаре.

– Держи инструмент! – потребовал Толик-старший у товарища по спортивной группе; Добров тоже тренировался у Бережного.

– А то что нам в колхозе делать без гитары, да? – закивал Толик-младший, глядя не на Стаса, а на Зубилину. Соснихин, тоже глядя на Лену-гимнастку, как будто она была тут главная, гордо похвастался:

– Не боись, дорогая редакция, этот трофей Стаска из рук не выпустит. Ответив на подмигивание хоккеиста, Добров вяло поднял кисть руки. Лена Зубилина указала взглядом на дорогу:

– Ты бы, Добров, тоже сел ровно, а то действительно угробишь инструмент.

Голос гимнастки прозвучал неожиданно громко – шофёр в это время максимально сбросил скорость перед очередной канавой, а радио не ловило волну. Зубилина говорила сухо, чётко и правильно. Стас послушно вцепился в гитару. Кашина, от того, что пришлось сесть как все, скорчила недовольное лицо. Галицкий одобрительно присвистнул и выставил Зубилиной большой палец; Добров редко кого слушался. Горобова, приказав водителю отключить радио, откуда неслись шип и свист, поймала взгляд Владимира Давыдовича.

– Ну что, Наталья Сергеевна, растёт Костину подмога. Моя кафедра, – Гофман гордо указал на Зубилину глазами.

– Прекрасно. Будет, значит, кому порядок на факультете навести, – согласилась Горобова, внимательно рассматривая гимнастку и избегая смотреть на Гофмана. – Редко, когда красота и ум в женщине составляют единое целое. Да, Владимир Давыдович? – хотя говорили они негромко, часть их разговора всё же доносилась до сидящих рядом. В автобусе стало на удивление тихо.

– Есть с кого брать пример, Наталья Сергеевна, – вставил Павел Константинович Лысков. Лёжа за Гофманом на состряпанной из куртки подушке, преподаватель по анатомии поднялся и посмотрел на декана с улыбкой.

Горобова округлила глаза и посмотрела на Масевич и Михайлова. Он, всё давно поняв про то, что достойно его ушей, а что нет, переместил взгляд с Натальи Сергеевны на задернутую штору окна. Масевич смотрела, стараясь угодить, как глупая горничная на барыню. Вздохнув, декан отвернулась и уставилась в окно.

Через некоторое время, когда разговоры в салоне возобновились, Михайлов потянулся к гимнастке-художнице.

– Смелый у нас Павел Константинович, —прошептал он Масевич на ухо, вдыхая приятный аромат, похожий на запах арбуза.

– Почему это? – Ира не нашла в словах Лыскова ничего особенного, но ответила на всякий случай тоже шёпотом.

– Это ты просто ещё первокурсница, – преподаватель кивнул на декана, – узнаешь потом почему.

9

Повода для освобождения Николиной от поездки в совхоз фельдшер малаховской поликлиники не нашёл. «Сейчас её освободишь, а потом замучаешься отписываться в обком, зачем это сделал», – решил мужчина и быстренько спровадил девушку, предложив отлежаться. Зайдя в аптеку за анальгином, Лена вернулась в общежитие. Сил ехать домой не было. Сон Николиной был провальным, долгим. К вечеру жар спал, общее состояние улучшилось и, глядя на пустую комнату в пять кроватей, просторную, светлую, с потолками в три с половиной метра и высокими окнами, студентке захотелось выть волком. А при мысли, что она одна на всём третьем этаже, стало даже страшно.

– Здравствуй, милая, – дежурная на проходной общежития тётя Аня обрадовалась, что на этаж идти не придётся, – у неё опять прихватило спину. – Как ты? Отошла?

Уверив, что аспирин – волшебный препарат, Лена подумала, что зря она не попросила его у мамы, провизора аптеки. Тогда могла бы поехать с ребятами в колхоз, не дожидаясь завтрашнего дня. – А ты чем приболела? – спросила дежурная заботливо, перебирая вязальными спицами. Николина потрогала колючую собачью шерсть, смотанную в лохматый клубок:

– Не знаю. Фельдшер сказал, вирусная инфекция или перегрев.

Дежурная кивнула, продолжая с важным видом:

– Ну, вирусная теперь у всех бывает. Это не то что раньше. Помню, перед войной в Малаховке была эпидемия кори. Всех подряд косила. А теперь что? Прививку малышу в роддоме делают, и здоров на всю жизнь. – Она так быстро шевелила спицами, что Николина не успевала за ними следить. Из двери столовой вышла старшая повариха, вразвалку подошла на ногах-тумбах, обтянутых толстыми чулками. Поздоровалась.

– Пояс – это что! – кивнула она на вязанье. – В прошлом году Аня дочке на посту целое пальто связала.

– Так, а чем, Катя, ещё себя ночью занять? Спать не положено, телевизор не положено, транзистор то работает, то нет. А на одних студентов смотреть – глаза повылезут. Ты уж прости, дочка. – Тётя Аня оторвала взгляд от спиц и посмотрела на Николину поверх очков. Та согласно кивнула.

– Тётя Катя, а что у вас на ужин? – спросила она у поварихи.

– А чего хочешь. – Повариха была сейчас доброй. – Никого ведь нету, так что хочешь – блинчики, хочешь – оладушки, заказывай! Сварганим по-быстрому.

– А картошку жареную можно? – от разговоров про еду в пустом животе девушки стало даже покалывать.

Повариха весело кивнула:

– Нет вопросов. Счас девок разбужу, а то спят на ходу, – она доковыляла до двери, открыла её, крикнула вглубь кухни: – Эй, Любань, а ну-ка, нажарьте по-быстрому сковородку картошки! Счас мигом будет, – улыбнулась Екатерина Егоровна, возвращаясь. – Только чего вдруг картошку? Наешься ты её в колхозе… по самые уши.

– Разве можно наесться жареной картошки? – Николина усмехнулась. – Мне хоть каждый день её готовь – ни за что не наемся.

– Погодь вот, вернёшься оттуда, расскажешь, какой овощ самый любимый. Я-то уж знаю. Ладно, девоньки, пошла я. А то эти Любка с Маринкой ой, нерасторопные! Всё их подгонять надо, всё покрикивать. Вот кому нужно помело!

Уже дойдя до двери, повариха уточнила:

– Ань, так точно, что ли, совсем никого в общежитии нет? Такой угомон, аж жуть берёт.

– Как – никого? – Дежурная стала перечислять: – Вот она, я, да ещё парнишка какой-то приехал после обеда. Опоздавший.

– Шумкин? – обрадовалась Лена; почему-то сейчас весть о том, что Миша здесь, была ей приятна.

Тётя Катя задержалась, тоже интересуясь новеньким:

– Какой такой Шумкин? В смысле шумит?

– Фамилия такая: Миша Шумкин. Коренастый такой, – Лена показала примерный рост одногруппника, подняв руку чуть выше своего виска, – накаченный, с залысинами.

Тётя Аня замотала головой:

– Не-е, не тот. У новенького волосы все на месте, а сам он высокий и щуплый, аж глаза ввалились. Тоже в колхоз едет. Сумищу волок – еле в дверь пролезла.

– А с какого он курса?

– С первого, наверное. Раньше его никогда не видала, – уверила дежурная и кивнула на этажи: – А пойди, познакомься! На ужин позови. Сковородку-то тебе самой не осилить. Да и есть в компании приятно, – тётя Аня отложила спицы и, не вставая со стула, посмотрела в журнал, чтобы прочесть вслух, как зовут новенького и в какой комнате он поселился.

– Зови, – махнула рукой повариха, прежде чем скрыться.

– А и правда, схожу, – кивнула Лена. – Уж не кусается он, думаю?

– На вид – нет. Мирный парень. Глаза вот только какие-то… затравленные. У меня у пса такие были… перед тем как издох, – женщина стала охать и тереть поясницу.

10

Маша привезла из Москвы свежий батон, икру минтая, докторскую колбасу для бутербродов на утро и банку варенья. Из-за постоянной нехватки времени москвичи привыкли не есть, а перекусывать, и не в отведённые часы, а в любое время суток. Непривередливому Виктору в пищу годилось всё, тогда как у Ларисы, судя по даче, привычки были иные. Да и одета она была даже не из ЦУМа. «Такую юбчонку, кроме как за границей или в «Берёзке», нигде больше не купишь, – отметила Маша качество ткани, кружева, строчки, непосильные отечественным фабрикам. «Что же мне теперь на ужин выдумывать? Наверняка у Виктора в холодильнике лёд звенит», – Кузнецова посмотрела на жениха. Он, угадав её мысли, почесал подбородок:

– А правда, Лариса, оставайтесь. Я сейчас быстро сбегаю в магазин, хлебца подкуплю.

– Уже купила, – Маша требовала взглядом большей проницательности.

– Ну, тогда колбаски.

– И это есть, – Маша указала на принесённую сумку.

Виктор сдался:

– Тогда чего?

– Картошка в доме есть?

– Конечно! – обрадовался аспирант. – Должна быть… точно… – он затоптался на месте, словно забыл, где у них может лежать картошка: – Ведь не всю же мы её съели перед отъездом?

Извинившись, юноша пошёл в дом, девушки – за ним. На кухне картошку разыскали быстро, но её оказалось только на маленькую сковородку.

– Ничего, – заверил Виктор, выкладывая клубни в глубокую тарелку в руках невесты. – Вам хватит, а я себе макароны сварю. Мне привычно. Там ещё должны быть перцы, Юрок хотел мариновать, но уксуса не нашлось. А вообще, маринованный перчик – это прелесть, правда, Лариса?

– Спасибо вам, хозяева, за предложение, но я – на диете, – ответила Лариса, широко разведя полы юбки и изображая книксен: – Две недели в Прибалтике, да ещё с мужчиной, бо-ольшим любителем блинов с картошкой, сметаной и грибами, и вот вам плюс три кэгэ! – Лариса пошла на выход через переднюю террасу. Но не успела дойти до двери, как раздался мелодичный звук.

– Ой, что это? – испугался Виктор, слыша перелив колокольчика в первый раз.

– Это, Виктор, кто-то к вам пришёл, – объяснила Лариса.

– Ты ещё кого-то ждёшь? – Маша резко поставила тарелку с картошкой. Виктор стал мямлить:

– Да кого я жду, Маша? Может, из соседей кто пришёл? Тогда, Лариса, может, лучше вам их встретить? – он встал за шкаф, словно прячась. Проход к двери на террасу перед домом освободился полностью. Лариса кивнула и уверенно пошла к ней.