Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

19

Пробуждение на даче в Малаховке затянулось: вчера засиделись за столом, выслушивая воспоминания Шумкина об ушедшем дедушке.

– Он у меня был художник. Такие картины рисовал – вся Тульская область любовалась; мать решила передать часть работ деда в местный Краеведческий музей. – Миша неловко тыкал вилкой в ломтик солёного огурца, пытаясь подцепить его; нарезка Ларисы оказалась слишком тонкой. После второй рюмки самогона молодой парень захмелел и то плакал, то смеялся. – Я не голодный, – то и дело заявлял он на предложение закусить, тут же хмурился, смахивал слезу и запихивал в рот полпирожка. – Такая тоска, что совсем ничего не лезет, – продолжал он жаловаться, снова вспоминая деда, но при этом захватив пальцами сразу три кругляша нарезанной домашней колбасы. Когда «не голодным» было подобрано всё, что не съели остальные, сильно запьяневшего десятиборца спровадили спать.

Увидев утром, что в полдевятого Миша на кухне не появился, Маша постучала в дверь его комнаты. Плохо соображая, Шумкин полчаса отмокал под душем, потом ещё столько же сидел за чаем. Кузнецова к завтраку нарезала батон и щедро выставила варенье. Когда после недвусмысленного взгляда Ларисы она убрала ополовиненную банку в холодильник, Миша принялся за хлеб. Откусывая его по-дорожному мощно, парень грустил, как вчера, по деду и жаловался на то, что и сегодня у него совершенно нет аппетита.

Кранчевский к столу вышел последним, навёл себе растворимого кофе и тяжело сел на лавку. В голове у аспиранта плавал туман, и сосредоточиться на планах дня он никак не мог. Маша планировала уехать в Москву только после обеда, а до этого хотела навести порядок в комнате Виктора. Там, посередине, стояла распечатанная коробка, из которой бывший гандболист таскал нужные книги, у изголовья кровати вывернулась потрохами наружу сумка со свитерами, штанами и куртками, а рюкзак с обувью молодой мужчина бросил пока под лестницу.

– Хорош аспирант! – Кузнецова вытащила из-под кровати тазик с грязными вещами. На стиральную машинку аспирант смотрел, как Ленин на буржуазию, но, в отличие от вождя мирового пролетариата, как к ней подступиться не знал. Чтобы написать памятки как пользоваться нужный аппаратом, Маше были нужны блокнот и ручка. Найти их на столе среди книг, тетрадей, стружки оточенных карандашей, вырезок из журналов и самих журналов не представлялось возможным.

– Какой порядок на столе, такой порядок в голове. Вот доберусь я до тебя в следующий раз! – предупреждала Маша. Кранчевский заранее благоговел – так хотелось, чтобы до него уже наконец-то добрались! Потягивая кофе, Кранчевский смотрел на Машу, полезшую в холодильник за колбасой, и разминал тугие мозги: «Заменить работу чем-то более приятным или всё же сосредоточиться на диссертации?».

В девять сорок зазвонил телефон. Иван Борисович напомнил дочери, что её занятия в Институте народного хозяйства начинаются сегодня после обеда. Королёв мог многое простить дочери: отсутствие подруг, нежелание учиться водить машину, неумение готовить, странную привязанность к дачным посадкам, романы с мужчинами старше её и прочее, но только не пренебрежение к учёбе.. С диплом Плехановского института Королёва могла спокойно крутить теми самыми шариками, что составляют основу любого производственного процесса, стать значимым человеком, без которого не принимается ни одно решение. Такой была места её отца, этого же хотела она сама. Категория безграмотной женушки на содержании у мужа как таковая изживала себя.

На кухню Лариса вернулась, уже собравшись в дорогу.

– Витя, я ещё вчера хотела тебя кое о чём попросить, – она протянула Кранчевскому на пухлой ладошке кусок джинсовой ткани с пуговичкой на ней: – Передай это, пожалуйста, Володе, когда вернётся.

Виктор кивнул. Но когда Лариса уже ушла, он уставился сначала на пуговицу, потом на Машу:

– Интересно, откуда это у неё?

Шумкин, совершенно не понимая, о чём речь, рассеянно пожал плечами и потянулся к тарелке Кранчевского. Маша взяла пуговицу, прочла:

– «Монтана». Американская фирма, – уточнила она. Кранчевский смотрел всё так же растерянно:

– Понятно, что не советская. Вот только как эта пуговица попала к Ларисе, если джинсы Вовке купили родители?

Маша вздохнула. Задумчивость Виктора и решительность Шумкина, перешедшего на сгущёнку, так опрометчиво выставленную ею для кофе, выводили её из себя.

– А не кажется ли вам, ребята, что вас обоих уже давно ждут в институте? – спросила Маша, развернувшись. Оба парня кивнули. Шумкин, только теперь осознавая, что опаздывает, забегал по дому, вынося рюкзак и сумку с вещами к выходу, Кранчевский, сославшись на необходимость «посидеть-подумать в туалете», наоборот, медлил. С усмешкой глядя на жениха, Маша прекрасно понимала, чего он в действительности хочет.

20

Поле, шириной с километр, делила посредине дорожка для прохода трактора. Бесконечная череда грядок была похожа на волны в бескрайнем океане.

– Тут и помрём, – вяло предположил Кириллов, подталкиваемый Кирьяновым. Сняв очки, Толик-младший обтёр их о ткань спортивных штанов, заправленных в высокие резиновые сапоги. Кирьянов, поправляя точно такую же вязаную шапочку, как у друга, сощурился от беспомощного луча солнца, пробившегося сквозь массу тяжёлых туч:

– Никто пока ещё не умер. Держи лучше своё ведро покрепче, да ворот куртки затяни – дует, – старший студент огляделся, вздохнул, но не безнадёжно, а словно настраиваясь на долгую дистанцию, и первым из группы шагнул на пашню. За лето она высохла, затвердела, но на поверхности сапоги заскользили по мокрой грязи.

– Первый пошёл! – скомандовал весело Русанов и, подмигнув девушкам, двинулся за Кирьяновым. Его напарник Лысков сделал отмашку рукой, как флажком на старте:

– Второй пошёл! – Павел Константинович шагнул на поле.

Вслед за ними парами двинулись остальные. Вдвоём собирать было легче: один шёл по левому краю грядки, второй – по правому. Картошка, вывернутая плугом, лежала в основном на поверхности. Гена Савченко, оставшийся без напарника, вертелся около Цыганок и Маршал.

– Вот вам работник. Буксируйте, если удастся, – попросил, нежели приказал, Саша Попович, бригадир среди ребят. У девушек главной назначили Зубилину. Для пущей убедительности Саша дважды подёргал мышцами лица и поиграл через одежду бицепсами. Трюк сработал: согласно махнув, Света и Таня улыбнулись. Но тут же, глядя, как Савченко брезгливо морщится, беря ведро двумя пальчиками, Маршал вздохнула:

– Куда же его девать? Сам ведь не пойдёт по грядке – по двое положено.

– Не пойду, – нагло отказался Гена, принимая от Светы пустой мешок.

– Дуй собирать с той стороны, – указала она на конец ряда. Гена приложил руку козырьком ко лбу и что-то недовольно промычал.

Убедившись, что всё хорошо, Попович быстренько побежал к своему участку работы; без него партнёр Стальнов не торопился надевать перчатки и активно отвешивал девушкам комплименты.

С горем пополам и потеряв полчаса – кто забыл вёдра, кто не взял рукавицы – в работу включились все сорок студентов из бригад Зубилиной и Поповича. Преподаватели остались на грядках, что были ближе к баракам. Декан Ломов в паре с Зайцевой, Русанов с Лысковым и некоторые другие предпочли работать подальше от Горобовой и особенно Печёнкина. Владимир Ильич, с самого утра молчаливый и нелюдимый, приступил к работе без раскачки и в одиночку. За те пятнадцать минут, что другие только готовились, парторг набрал уже полный мешок картошки и стал завязывать его, как показал агроном: в обвод края и двойной петлёй. Всем своим величественным видом партийный руководитель демонстрировал сознательность. Показуха сработала, и постепенно в работу включились все.

Работали молча. Дождь то прекращался, то начинал моросить вновь – противно, доставуче. Редкие переговоры в парах были только о том, что полтора месяца покажутся долгими. К одиннадцати часам объявили перерыв на двадцать минут. Он запланирован не был, но декан и парторг единодушно согласились, что для того, чтобы дотянуть до обеда, предусмотренного для первой смены в час дня, нужен хоть маленький, но передых. Как работать весь день, не представлял никто, но по рассказам старших было ясно, что и придётся, и получится.

Особого выбора, куда идти, не было: или в бараки по нужде да отдохнуть от дождика, или по полю. Курильщики поспешили в сторону бани. Горобова, разогнувшись на своей полосе, стянула рукавицы и пошла к канистре с водой. Пить хотелось, несмотря на дождь. Тут же за спиной Натальи Сергеевны возник Печёнкин, за ним подтянулись Гофман и другие преподаватели. Подходили молча – настроения для разговоров не было, смотрели тяжело – повода для веселья тоже не наблюдалось. Каждый думал, скорее всего, о том, как ему повезло жить и работать в городе. И даже Малаховка, деревня деревней, на фоне бескрайних пейзажей, серо замазанных пасмурным днём, безлюдных, голых, неприветливых, казалась теперь весёлым островком. А ещё наверняка думали о том, что назначенные сельхозработы – это и вправду долг перед Родиной, который просто так, добровольно, не будучи обязанным, мало кто станет выполнять.

– Наталья Сергеевна, я вот со вчерашнего дня думаю: как нам быть с обувью? – спросила Михеева. Горобова обернулась, поправила петушок на голове, строго сдвинула брови:

– Вы про что, Галина Петровна?

Биохимик рукой указала на студентов, оставшихся на поле:

– Больше половины наших ребятишек приехали в колхоз без резиновых сапог. У некоторых девушек нет даже ботинок, только кроссовки и туфли. Посмотрите на Кашину, товарищи, – голос женщины был добрым, указующий жест мягким, словно речь шла о пирожках, предложенных взять с мнимого подноса. Ира-прыгунья шла по полю, вытягивая из грязи заляпанные, промокшие полусапожки и пробуксовывая на скользкой поверхности.

Михеева вздохнула: – В такой обуви работать на земле нельзя. А сегодня, между прочим, тепло, плюс пятнадцать, и дождик – так, балуется. А что будет, когда зарядят ливни и похолодает? У Татьяны Васильевны, как я узнала вчера, кроме аспирина и клизмы, в аптечке ничего другого нет.

Воцарилась пауза. Каждый посмотрел на себя, на соседа, на кого-то в поле. Михеева была права: уже сейчас обувь и даже штаны у многих были запачканы землёй до колен и выше. Тоненькие ветровки промокли и от ветра в открытом поле не спасали. Горобова вздохнула и побрела в сторону бараков, молча указывая на них. Процессия преподавателей двинулась следом.

– И что посоветуете, Галина Петровна? – декан оглядывалась на студентов и, конечно же, понимала, какими могут быть последствия переохлаждений на поле.

– Срочно заказывать Ветрову резиновые сапоги, тёплые штаны, фуфайки, рукавицы из суровой ткани, шапки, шарфы – всё, что поможет уберечь от холода на улице и во что можно будет переодеться после работы.

– А если в колхозном магазине нету сапог и прочего, как быть? – Печёнкин был согласен с поставленной проблемой – сам приехал в ботинках, которые, несмотря на заношенность, всё же было жаль. И мысль про суровые рукавицы ему тоже приглянулась: свои вязаные перчатки протрутся быстро, а заменить их нечем. «Ну не кожаные же для сбора картофеля надевать, право слово!».

– Надо, чтобы были. В приказном порядке, – решительно ответила Горобова за Михееву. – Пусть ношенные несут, пусть берут у населения. Пусть, в конце концов, на базе заказывают. Поморозим ведь детей!

– Нету сапог, пусть хотя бы калоши привезут, – предположила медсестра Иванова, отогревая руки в карманах и приплясывая на ветру. Он дул отовсюду.

– Калоши в грязи потонут. – Михайлов, рассматривая свои полусапоги, залепленные так, что их чёрный цвет не был виден, недоверчиво посмотрел на Иванову.

– Калоши – для носки вне работы, – объяснила Михеева. – И для начала неплохо было бы узнать, сколько пар сапог нам нужно мужских, а сколько – женских. Какие размеры?

Горобова хмуро усмехнулась, глядя на студентов, похожих на вереницу муравьёв, торопливо ползущих в сторону бани. Подспудно возникла мысль попросить у Ветрова ключ от женской части бани – там наверняка должен был быть туалет. «Ключ не помешал бы и сейчас», – пронеслось в голове женщины при приближении к бараку, куда заходили студентки и преподавательницы. Естественная потребность возникла спонтанно. Перетерпеть означало обречь себя на муки. Поэтому стоило перебороть излишнюю стеснительность и пойти в туалет вместе со всеми. Наталья Сергеевна громко выдохнула:

– Тут уж не до жиру. В обед приедет Эрхард, я с ним поговорю, – пообещала декан твёрдо, думая совсем не о сапогах и куртках. Дойдя до барака, она зашла к себе, но очень скоро снова вышла на крыльцо, оглянулась несколько раз и спешно пошла в горку по проложенной гальке. «Пусть думают, что это я их гоняю», – успокоила себя декан, нащупав в кармане куртки сигаретную пачку.

21

Рудольф Александрович мерил коридор кафедры лёгкой атлетики широкими шагами, открывая и снова закрывая двери кабинетов.

– Ну и где этот балбес Шумкин, скажите пожалуйста? А мне ещё нужно купить свежую прессу.

– Нашли чему удивляться, Рудольф Александрович. Этот ваш Шумкин – личность совсем ненадёжная. – Николина нарисовала на доске мелом морду. Картинка получилась не отталкивающая, даже милая. Лена стала исправлять, уродуя её то нелепым туловищем, то слишком маленьким хвостом на нём. Бережной хмыкнул, несколько раз посмотрел на доску, затем через окно в сторону ворот. Ничего не увидев через деревья, он проворчал:

– Не похоже, – ткнул он пальцем в рисунок. – У собаки уши больше.

– Вообще-то мне хотелось, чтобы это был медведь.

– Так, а как же тогда быть? – Бережной нахмурился.

– Сейчас перерисую, – Лена взялась за сухую тряпку.

– Я про студента, Николина. Про студента. Что непонятного? – Проблема перерастала в ЧП: отсутствие на сельхозпрактике без уважительной причины грозило отчислением.

– А позвонить ему никак нельзя? – спросила Николина, выслушав эту историю. В личное дело каждого студента обязательно вписывали домашний телефон его родителей, если, конечно, таковой имелся. Подумав, Бережной согласно кивнул. Дойдя до входной двери, он вперил взгляд в спокойное небо и вздохнул: «Солнце, птички. Только бы порадоваться. Так нет же!».

– Ладно, подождём пока. Может, в пути где застрял, если сразу из дома едет. Утро, поезда, электрички, автобусы… Я схожу в институт, а вы пока вот что: возьмите там, в подсобке под лестницей, мётлы и грабли и подметите вот эту дорожку. А то у нас как в непроходимом лесу. – Ночная буря оставила после себя много листьев и веток. Николина и Андронов пошли за необходимым инвентарём. Им было дано неукоснительное распоряжение никуда с кафедры не уходить, и в случае, если появится опоздавший, приобщить его к уборке тоже.

Преподаватель направился к кафедре лыжного спорта, намереваясь оттуда свернуть к центральной аллее, как вдруг со стороны общежития на горизонте нарисовались поварихи. Выслушав просьбу Любы и Марины, Бережной снова повернул к зелёному дому, в котором жил ректор. Отсутствовал он не более десяти минут. Когда он вышел из здания, вид его был совсем удручённым.

– Чего? Не разрешил Орлов? – сморщилась Люба, старшая и побойчее. Марина, помоложе и робкая, тоже расстроилась – Рудольф Александрович разглядывал их, словно видел в первый раз.

– У вас сапоги резиновые есть? – строго спросил Бережной вместо ответа.

Поварихи от неожиданности ответили также вопросом и синхронно:

– А зачем?

– Затем, что вы не у тётки на даче яблоки собирать будете. Неужели не понятно?

– Ура! – Николина кинулась обнимать поварих: – Вы поедете с нами! Да, Рудольф Александрович?

– Ректор разрешил? – Игнат тоже был рад известию – в компании длинная дорога до колхоза представлялась более весёлой, – но все же предпочёл уточнить. Бережной кивнул и пробурчал:

– Разрешить-то разрешил… А вот на чём теперь туда ехать – не сказал. Легковушка всех нас не вместит, тут нужен уазик. – Рудольф Александрович принялся жевать губами и наморщил огромный лоб. «Москвич» завхоза Мирона, оставленного в Малаховке вместо Блинова для всяких непредвиденных хозяйственных случаев, точно был мал. Николина, всё ещё радуясь, весело предположила:

– А может, всё-таки обойдёмся без уазика? Если Шумкин не приедет. – Лену отсутствие такого одногруппника не смущало, но Бережной даже подскочил на месте:

– Как это – «не приедет»? Это по какой же такой причине студент Шумкин не приедет? Что же получается: он не приедет, а мне, как куратору единички, нагоняй от начальства? Никак невозможно.

Молодые люди перестали улыбаться.

– И что же делать? – Марина робко выдвинулась из-за Любы.

– А? – казалось, Рудольф Александрович забыл, что стоит на улице не один; он посмотрел на повариху с удивлением, затем с таким же удивлением оглядел остальных, задержав взгляд на мётлах в руках Игната и Лены. И уже наконец сообразив, к чему относится вопрос, выдохнул: – А-а. Ты про это. Так, а что тут сделаешь? Ждать надо, пока этот оболтус не приедет. Не было ещё в истории института случая, чтобы кто-то не поехал на практику в колхоз. Это хуже, чем дезертирство в армии. Понимаешь? – Бережной обращался только к Марине, словно самой бестолковой в компании была она. Девушка густо покраснела и закашлялась.

– Ну да, ну да, – согласилась с доводами Люба. – Но сколько ждать? И куда нам пока деваться?

– Домой идите, – махнул Бережной в сторону ворот и добавил: – за вещами. Не поедете же вы в колхоз в платьях и туфлях – иногда Рудольф Александрович имел странную манеру ставить ударения в словах не там, где было нужно, выставляя собеседника неотёсанным простаком.

22

Без десяти час Наталья Сергеевна сделала знак остановиться. По цепочке приказ был передан до самых дальних рядов.

– Пойду посмотрю, какой у ребят урожай, – сказала декан хмурясь; идея парторга поехать в колхоз, чтобы собственным примером агитировать молодёжь, теперь казалась бездумной и даже губительной. «В нашем ли возрасте мотаться по колхозам!? Стоять в три погибели по шесть часов на холодном ветру, когда поясницу прихватывает уже от лёгкого сквозняка, когда и в привычных условиях не избавиться от бессонницы и мигрени, когда невозможно перед всеми чистить зубы под тонкой струёй горячей воды у общего „корыта“ и всего три раза в неделю мыться со всеми в бане? Не говоря уже про туалеты, куда в любой момент могут войти не только другие женщины, но и студентки? Ну спасибо тебе, Владимир Ильич! И провались ты поглубже, вместе со своим долгом!».

От досады Наталья Сергеевна не разбирала, куда шла, ставила ноги то в проходы между рядами, то в рыхлые картофельные грядки. По пути она услышала, как парторг распекает второкурсниц Глушко и Чернухину за то, что они работали без рукавиц. Суя под нос студенткам свои тёплые вязаные перчатки, Печёнкин громко голосил про несознательность, ведущую к срыву общественного плана. Высокая Катя уворачивалась от порывов ветра, прикрывая собою маленькую Риту, вязанная шапка которой скрывала не только лоб, но и часть широких скул. Узкие глаза Чернухиной выражали только одно – ненависть к внезапно устроенной выволочке; стоять было гораздо холоднее, чем работать, пусть даже и без перчаток. «Все тут поляжем от холода, как французы под Москвой, – остановившись, но не вмешиваясь, Наталья Сергеевна куталась в полы куртки, подтягивала повыше воротник свитера и зябко оглядывалась, даже не пытаясь скрыть недовольство. Перепалка с парторгом закончилась тем, что Попинко пообещал парторгу снабдить девушек недостающими деталями рабочей экипировки. – Господи! Спасибо тебе, что ты посылаешь мне на помощь вот таких, как этот долговязый и нескладный кладезь добра и заботы», – женщина возвела глаза к небу. Проходя мимо Андрея, Горобова дважды похлопала его по руке; до плеча не дотянулась. Маршал, работающая рядом, перестала завязывать мешок, выпрямилась и посмотрела на высокого Андрея широко раскрытыми, полными обожания глазами.

– Это прекрасно, Наталья Сергеевна, что у нас в группе есть такие ребята, как Попинко, правда? – голос Тани звучал высокопарно, как на слёте комсомольцев города, а может, даже области. Андрей, шикнув на защитницу, уткнулся в грядку.

– Правда, Маршал, правда, – улыбнувшись Попинко, декан посмотрела на Савченко Пока Таня и Света натирали руки о пеньковые верёвки, затягивая мешки потуже, Гена держал между ног пирамиду из трёх пустых вёдер. От агронома Эрхарда поступил очень важный приказ – головой отвечать за каждую тару. Бригадиры даже предложили пометить вёдра краской, условными знаками или пронумеровать по группам.

– Это ваш сбор? – мыслями Горобова была всё ещё далеко.

– Наш, – с гордостью пропыхтела Цыганок, завязывая очередной узел. – Неплохо да, Наталья Сергеевна? Почти по четыре мешка на каждого.

– А норма? – напомнила Горобова.

– А норма в десять дана на день, – пробасила Маршал, оглядывая одиннадцать мешков, составленных рядом.

– А вас к тому же трое, – Горобова с подозрением посмотрела на Савченко – он казался свеженьким, совсем не уставшим.

– И шо, шо трое, Наталья Сергеевна? Как можем, так и работаем. Нас никто не учил картошку собирать. Спасибо пусть скажут, что и так корячимся. Задарма.

– Да? И где это ты, Савченко, так накорячился, что сапоги как с танцплощадки? – заметила декан на такое зубоскальство. Гена с любовью оглядел обувь, намазанную ваксой, потом посмотрел на заляпанные кроссовки девчат, грязные резиновые сапоги Горобовой, обстучал одну ногу об другую и фыркнул:

– Так и шо я теперь, ради трудовых подвигов, должен в самую грязюку лезть? Не буду.

Горобова потрясла головой, словно избавляясь от наваждения:

– Погоди, погоди, что-то я не поняла. А где ты картошку собираешь?

– Как это «где»? Вот тут с краёв и собираю, – Гена ткнул ногой в бортик земли, образованный плугом при выкорчёвывании. От пинка земля провалилась и наружу показалась картофелина. Гена наклонился, вытащил овощ, гордо протянул декану. Но Горобову это не умилило.

– А кто будет собирать то, что внутри грядки? – брови декана перемещались к центру лба настолько ощутимо, что Наталья Сергеевна словно видела себя в зеркало – ползут, гадючки, формируя преждевременные морщины и показывая её гнев. Гена на изменение выражения лица начальницы по-прежнему улыбался:

– А шо? Там и внутри тоже шо-то есть?

Горобова, не ответив, прошла несколько метров вдоль гряды, на которой работал Савченко, всмотрелась в землю и всплеснула руками:

– Нет, ну скажите мне, откуда такой недоделанный взялся: он одну берёт, пять оставляет. Это что за брак? Савченко, откуда у тебя руки растут?

– Отсюда, – Гена помотал руками, для иллюстрации покрутил плечами вперёд, потом назад. Декана это снова не впечатлило. Юноша указал в поле: – А за деталями – это вам, Наталья Сергеевна, к Павлу Константиновичу. Он вам это в личной беседе лучше объяснит, – Гена противно улыбался. Горобова оглянулась туда, куда махнул рукой наглый студент, одновременно думая, почему он хитро щурится. Лысков оказался вблизи случайно: чтобы сократить путь к столовой, он шёл по проходу между рядами и внимательно глядел под ноги. Услыхав своё имя, преподаватель анатомии весело поднял голову и посмотрел на говорящих с задором:

– Помощь потребовалась, Наталья Сергеевна? – Вокруг них собиралась толпа любопытных. Лысков сказал по-деловому: – Артикуляция хумери. То бишь – плечевой сустав, – он прислонил пустое ведро, которое нёс, к своему правому плечу. – Что вы так на меня смотрите, Наталья Сергеевна? Неужели не помните, из каких костей состоит плечевой сустав? – Горобова молчала. Павел Константинович усмехнулся и тут же выкрикнул: – Эй, племя молодое, незнакомое! Кто хочет авансом зачёт по анатомии? – Не сразу поняв, о чём речь, первокурсники стали переглядываться. Лысков стукнул по дну ведра: – Первому, кто скажет, из скольких костей состоит плечевой сустав, ставлю зачёт.

Гул старшекурсников сдвинул дело с места.

– Точно из одной, – Цыганок быстро задрала манжет куртки и помахала, – ручной кости.

– Как фамилия? – спросил Лысков. Света, обрадовавшись быстрой победе, назвалась. – Долго тебе придётся ко мне ходить, Цыганок. Хоть бы подумала, что само определение сустава предполагает наличие как минимум двух костей.

– Из двух, Палстиныч, – Соснихину зачёт был по барабану, но играть хоккеист любил во что угодно.

И тут понеслось со всех сторон:

– Из трёх!

– Из четырёх!

Когда дошли до семи костей, Горобова подняла руку.

– А мне зачёт полагается? – декан смотрела на преподавателя загадочно. Студенты загалдели, требуя положительного ответа. Лысков кивнул, глядя с интересом. Горобова стала перечислять. Когда она назвала все три кости, составлявшие плечевой сустав, поле замерло.

– Это не вам у меня, Наталья Сергеевна, а мне у вас нужно поучиться, как память тренировать, – сказал Лысков, возвращая ведро студенту, у которого он его взял.

– «Мы все учились понемногу…», – вспомнила Горобова Пушкина.

Строго приказав Савченко переделать работу после обеда и на этот раз выбрать картошку со всей гряды, а не только с её бортов, декан заторопилась навстречу уазику главного агронома, замаячившему на дороге.

Глядя ей вслед, Маршал злобно пробасила:

– Ты, Света, как хочешь, а я с Савченко работать больше не буду. Лучше сама. Или вон к ребятам пойду, – Таня указала на пару Попинко и Поповича. Саша, начав работать со Стальновым, почти сразу увидел одинокого высотника. В результате Володя пошёл третьим к Галицкому и Доброву, а Саша остался с Андреем.

– А что? Давай, Танюха, к нам, – широкоплечий штангист растянулся в добродушной улыбке, по привычке поигрывая мышцами.

– А можно? – девушка не верила. Ей очень хотелось бы, чтобы приглашение исходило от Андрея, но высотник молчал.

– Не можно. Шо это ты, Танюха, подругу в беде бросаешь? – фальцетя на всё поле, Цыганок вцепилась в рукав куртки Маршал, подтягивая девушку поближе к составленным мешкам. – Не переживай, я ему сейчас такое устрою, – украинка из Евпатории сверкнула глазами на земляка из Севастополя, – работать будет, как пионер на линейке: отдавая салюты после каждого лозунга с моей стороны. Во всяком случае, не хуже твоего Андрюшеньки, – последнюю фразу Цыганок почти прошептала, заговорщически кося глазами в сторону.

Выдернув рукав, Маршал цыкнула на подругу, рывком вытащила одно из вёдер, сиротливо лежащих на земле, бросила туда стянутые перчатки и пошла с ним в барак.

– Ну что, как дела, Наталья Сергеевна? – улыбнулся Эрхард, соскакивая с машины, едва она только притормозила.

– Да какие тут дела, Сильвестр Герасимович? Кругом одни недоделки, – Горобова оглянулась на поле; посреди него стоял с опущенной головой чубатый Гена, а бойкая, в кудряшках, Света распекала его так, что недовольные высокие нотки девичьего голоса доносились до столовой.

– Вот и на хитрый лис нашёлся сывой охотник, – проговорил Серик, кивая в сторону разборки. Армен прищёлкнул языком и по-кавказски ввинтил рукой в воздух:

– Ах, какая же Свэточка прэлесть! Вах-вах! Сердце моё точно пропало!

– Корвалолчика попей, – посоветовала проходящая мимо Масевич. В голосе Иры-гимнастки явно слышалась обида – после вчерашних заигрываний в автобусе сегодня Армен её не замечал.

– Это что сейчас тут было, а? – спросил Армен, глядя художнице в спину и растирая застывшие руки.

– Ты сам джигит, быратан, зынашит, тебе и лошадь выбирать, – ответил Шандобаев восточной мудростью, над которой, переглядываясь, задумались все, кто его услышал.