Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 4. Тренировки"

10

Осторожные прикосновения к жарким губам недотроги возбуждали Стальнова не меньше, чем поцелуи, разбросанные соблазнительницами по всему его телу. Там, где кто-то шёл напролом, Володе помогали уступчивость и мягкость. Перетерпев, юноша потом брал то, что ему совали в руки, не подвязывая отношения к какой-то морали и не связывая их обещаниями. Но после сегодняшнего ланча в МТЦ, студент МОГИФКа должен был или навсегда уйти от Королёвой, или навсегда остаться с ней. Новые обстоятельства явились для юноши очередным шоком. Довезя Ларису с покупками до дома, за обедом Володя узнал, что она беременна. Пробуя суп с клёцками, девушка сказала про это, как привыкла говорить о делах – прямиком и обозначив детали.

– Если ты хочешь этого ребёнка, то мы с папой всё устроим как нужно.

– А если я не захочу? – уточнил Стальнов, не даваясь с потрохами.

Королёва подошла к зеркалу, размером во всю дверь, и провела по отражению Володи пальцем:

– Не беда. Тогда мы тоже всё устроим. Только без тебя. Она смотрела из зеркала с уверенностью, не оставлявшей сомнений. Стальнов отвернулся и уставился на окно. На улице после обеда опять пошёл снег и крепчал мороз. Ссылаясь именно на непогоду, Володя хотел бы уехать в Малаховку до наступления вечера. Завтра будет непростой день – юбилей, приготовления. К тому же, подарок, который ребята поручили ему купить от всех, так и не найден. Он стал говорить об этом вслух. Словно забыв о вопросе, оставшемся без ответа, Королёва посмотрела на часы и стала торопить: к четырём за ними приедет автоинструктор по вождению. Володя удивился. До ралли ли в такую погоду? Но, оказывается, с водительскими правами устроиться в Звёздный будет проще. Водить студент научится в автошколе, а для практики Иван Борисович собирается отдать будущему зятю свою Волгу.

– Ты, смотрю, всё уже решила за нас обоих, – грустно усмехнулся Володя, представив себя за рулём машины, не новой, но такой крепкой, что ещё послужит. – Почему я, Лариса? – спросил он, оторвавшись от окна.

– Что? – девушка повернулась уже на пути в ванную.

– Почему ты выбрала именно меня? Разве у твоего папы нет каких-то высокопоставленных друзей, дети которых могли бы составить тебе партию достойнее? Кого-то, в кого не нужно было бы вкладывать столько усилий и…

– И денег? Ты это хочешь сказать? Стальнов, Стальнов, а ведь ты и впрямь не понимаешь. Дай-ка я всё объясню тебе без всяких женских ухищрений. Сначала я «запала» на тебя, как обычная девчонка, ты ведь знаешь, что ты красивый. Но потом… Потом я поняла, что знаю, как сделать тебя.

– В каком смысле сделать? – удивился Володя слову. После еды они перешли в комнату, где можно было отдохнуть. Лариса подошла к дивану, села, стала гладить его ноги. Она любила это тело, широкие мышцы бёдер, тугие руки, накаченный торс. Владеть таким мужчиной являлось не мечтой, а целью, и Лариса шла к ней, думая об общих интересах. Новый ответ был тоже до обидного прост:

– Ты достигнешь своих вершин, а мы с папой тебе поможем. Ведь ты хочешь преуспеть в жизни и не стесняешься это признавать. Мне это нравится.

Стальнов усмехнулся. Оправдываться и говорить обратное не имело смысла. Но всё же точила мозг одна мысль.

– А как же чувства? – спросил он. – Любовь? Страсти?

Володя смотрел так смело, что тут уже струхнула Лариса. Ей стоило знать, что вытянет больше: сентиментальность избранника, которой он был совсем не лишён, или его практичность. Не паникуя, хозяйка квартиры встала и потянулась:

– Я больше верю в браки по расчёту, нежели по любви. «Неужели я так предсказуем?» – поразился себе Стальнов, а вслух спросил:

– Но ты же не можешь не знать, что я тебя не люблю?

– Хм. Зато ты уже сейчас любишь всё, что принадлежит мне, и что я готова сделать твоим. Я могу родить детей и быть хорошей хозяйкой в доме, который мы построим вместе, и у нас будут на это средства. Согласись, это лучше, чем пылкая любовница и всё.

Голос Королёвой никак не успокаивал Володю. Или виной был снег, падающий за окном. Рассеянно глядя на него, он не спросил, нет, он почти уверил:

– Но вдруг однажды я встречу ту единственную и уйду. – Красочная открытка, что он вчера бросил в Химках в чужой почтовый ящик, представлялась на фоне белого окна разноцветным узором. На деле это были слёзы: ближайшее будущее Володи было предопределено, и никаких ответов Ларисе от него не ждала.

– Вовочка, я обволоку твоё существование такой надёжностью, что бросить всё это покажется тебе безрассудством, – добавила она, доставая вещи из шкафа. Стальнов смотрел не неё, дуя на раздутые угли, что пекли изнутри. Медлительная и слабая, Лариса не бралась за физическую работу, предлагая её сделать ему. Бесясь, Володя делал, а потом, под похвалы, понимал, что так и должно быть в отношениях двоих. «Пылесос и кухонный комбайн могут быть такими же мужскими приборами, как пассатижи или молоток женскими. А поменять мокрые трусы ребёнку – тоже проявление заботы о нём. Вот только как далеко зайдёт она при очерчивании круга моих обязанностей?», – думал юноша, совсем не привыкший быть рабом лампы.

11

Лучшим временем, когда он мог хоть как-то контролировать свои эмоции, для Гофмана было раннее утро. Особенно такое пасмурное и морозное как сегодня, тридцатого декабря. Зайдя в прохладный зал, заведующий кафедрой гимнастики довольно отметил, что студенты группы один-один уж построились. В трусиках и маечках каждый мялся, кто от нетерпения, кто, разгоняя дрожь. Гофман неторопливо прошёлся вдоль колонны. В зале присутствовали все, кроме Андронова. Горобова попросила поставить Игнату зачёт заочно. Именно с этого сообщения Гофман начал разговор.

– Умеет быть человекам, когда хочет, – прошептал Армен. Серик зачёта по гимнастике боялся больше, чем остальных. Он путал разножку со шпагатом и во время упражнений на ковре расставлял ноги так, что пучил от усердия глаза. Колесо у наездника получалось квадратным, потому что он никак не мог разогнуть колени. Скакалку он пропускал через локоть и бросал её, что вперёд, что вверх, характерным жестом, каким ковбои хомутают лошадей. Но тяжелее всего юноше давалась ходьба строем, где он путал при перестроении право-лево, часто сбивался с ритма, а по команде «стой!» делал два шага не на месте, а продолжая двигаться. И только уже упёршись в спину впереди стоящего, ругался: «Шайтан, раз, дыва».

– Везёт же некоторым, – выдохнул Соснихин, услышав про Андронова. но тут же понял, что сказал глупость: что такое есть зачёт по сравнению с проблемами здоровья у близкого! На Мишу тут же зашикали, а Гофман предложил именно хоккеисту первым сдавать зачёт. Он состоял из десяти отжиманий от лавочки для девушек, двадцати для юношей, на выбор упражнения с мячом, скакалкой или лентой и перестроений в ходьбе. Преподаватель предложил начать с последнего задания. Соснихин вышел на ковёр и деловито возглавил колонну.

– Строй! Слушай мою команду! На первый-второй рассчитайсь! Раз-два, – скомандовал Миша, предлагая студентам с чётными порядковыми номерами сделать шаг вперёд и вправо, встав перед студентами с нечётными номерами. Симона, в чешках на два размера больше, шагнув, потеряла одну из них.

– Сними ты свои растоптыши. Толку от них никакого. Тоже мне, звезда балета, как сказал бы хирург Балакирев! – громко предложила Кашина с лавочки. Юлик тут же приказал ей заткнуться. Цыганок обозвала дурой. Маршал прогудела, что лучше бы Ире пришили не ахилл, а язык. Гофман, пружинисто повернувшись к строю на пятках, крикнул:

– Штейнберг, ещё одно слово, и останешься без зачёта! Цыганок, не хами! Маршал, думай, что говоришь! Соснихин, что стоишь как истукан? Продолжай построение. Сычёва, подтяни штаны, – Симоне, единственной из всей группы, разрешалось на все занятия ходить в длинных штанах, так как религия запрещала незамужним девушкам показывать даже голые колени. Для остальных требования Гофмана были беспрекословными. И никаких юбочек поверх купальника, «Здесь не фигурное катание!», жалоб на холод, капризов в тяжелые женские дни!

Подтянув шорты синхронно с Симоной, Соснихин почесал затылок. Из-за всех этих переговоров он забыл, что делать дальше. Зубилина, подсказывая, обвела зал рукой.

– А, понял! – обрадовался хоккеист и скомандовал: – Строй! Напра-во! Ходьбу на месте начи-най! Раз-два, раз-два. Левой! Левой! Раз, два, раз, два. Держим колонну! – Убедившись, что все шагают в ногу, и даже Серик не сбивается, Миша скомандовал дальше: – В обход по залу шаго-ом марш!

Перестроенная колонна пошла вокруг гимнастического ковра по красной линии и, как нужно, против часовой стрелки.

– Раз-два, раз-два, раз, два, три, четыре, – продолжал считать Миша, помогая держать ритм. Но в тот момент, когда студенты вывернули на прямую перед лавкой, на которой сидела Кашина, а рядом стоял Гофман, в строе прозвучала совсем другая команда.

– Песню запе-вай!

Это проявил себя всё тот же Штейнберг. Именно так шли перестроения на военном деле. Стереотип сработал быстро, и студенты грянули:

– «Вместе весело шагать по просторам,

По просторам, по просторам.

И, конечно, припевать лучше хором,

Лучше хором, лучше хором».

В первые минуты Владимир Давыдович из-за переглядок с Кашиной вообще не понял, что произошло. И только когда группа перешла на припев, а Шумкин ещё и присвист, Гофман домиком закинул брови высоко на лоб.

– Что?!!! Да как вы посмели? Какая перепёлочка? Что за ёлочка? Я вам сейчас покажу «запевай», – кричал преподаватель, сотрясая кулаками. Рулевой командующий с ужасом двигал глазами по сторонам от Гофмана к колонне, не соображая, что делать дальше.

– Раз, два, три, четыре, – отсчитывал Миша, и колонна слушалась своего командира. Дождавшись, пока группа сделает круг и, продолжая петь, вернётся на исходное место, Соснихин дал команду остановиться. Тут же все встали и замолкли.

«Раз, дыва», – тихо прошептал Шандобаев, довольный, что всё сделал правильно. Перестроив всех обратно в ряд по одному, Миша отрапортовал, что прохождение строем завершено и скомандовал «Вольно!». Это тоже было практикой из военного дела, но никак не гимнастики. Гофман упёр руки в бока, уставился на группу бычьим взглядом и засопел через раздутые ноздри.

– В шуточки играть задумали, да? Ну-ну. Повеселитесь пока, а я схожу и доложу о вашем поведении Наталье Сергеевне. Пусть придёт и посмотрит, как вы тут надо мной издеваетесь. – Он резко развернулся на пятках и пошёл в сторону своего кабинета.

– Это мы со Строевым перезанимались, – крикнул вслед Попинко, пробуя спасти положение. От старших курсов староста группы был наслышаны о том, что Гофман вполне способен лишить зачёта всю группу разом.

– Пойду попробую поговорить с ним по-человечески. Кашина, за мной! – скомандовала Зубилина.

– Куда? – Ира выпучила глаза.

– Туда, где нет труда, но много платят, – грубо обрезала гимнастка, удивив ребят тоном. Кашина нехотя поднялась с лавки и пошла за старостой.

Очень скоро парламентарии вернулись. Выслушав извинения от Зубилиной и кокетливые заверения Кашиной в том, что всё произошло случайно, Гофман попросил оставить его. На утреннем срочном педсовете Горобова хвалила студентов элитной группы за вчерашнюю находчивость и просила не усложнять им зачёты. Там же было приказано снабдить медсестру Иванову теми редкими лекарствами, какие употребляли некоторые преподаватели или учащиеся. Так сказать, на всякий пожарный… Татьяна Васильевна сидела на педсовете с чёрными кругами вокруг глаз, то и дело прикрывая зевок. Схватив трубку телефона, Гофман тёр ею по щеке.

В его отсутствие студенты старательно занимались со снарядами и на снарядах. Попинко, встав перед Масевич, крутил мяч, похожий в его ладони на теннисный, вытянув руку вперёд и вверх. Другой он что-то лихорадочно мешал в воздухе, как пиццайоло. Перебросив мяч за спину, где его нужно было поймать, махнув до этого свободной ногой и развернувшись на опорной, Андрей выкинул ногу, как в карате. А поза, в которой высотник поймал-таки мяч, не дав ему коснуться земли, напомнила нырок футбольного вратаря.

– Ну как? – поинтересовался Попинко, завершив упражнение с «оп-ля!». С лавочки тут же послышался голос Кашиной.

– Советский цирк!

Масевич потёрла нос:

– Вообще-то ничего, но нам с тобой стоит поработать индивидуально. Кириллов, зачем ты замотал себя лентой? – отвлеклась она на Толика-младшего: – Как ты собираешься теперь бежать на другой конец ковра?

– А зачем мне бежать на другой конец ковра? – спросил Толик, выпутываясь. – И вообще, Масевич, почему у тебя, что ни упражнение, то всякие там броски, закрутки и скачки? Разве нельзя побегать вот так, – Кириллов побежал вокруг ковра, держа ленту за черенок, как флажок.

– Толик, прекрати это факельное шествие! – потребовала Зублина, останавливая бегуна. – Иди и репетируй те элементы, что придумала для тебя Ира.

– С какой это стати? – когда Кириллов уставал или не мог что-то сделать, он жаловался и капризничал.

– С такой, что она лучше знает, что нужно для зачёта, – обрубила Зубилина. – В жизни вообще легко не бывает. Поэтому или сцепи зубы и делай, что задумал, или выбирай другую профессию.

Поняв, что фокус с нытьём не прошёл, Кириллов пожал плечами и ответил уже совсем нормальным голосом:

– Я что против, что ли? Просто у меня на экзаменах ничего не получается, а на обычном занятии получается. – Он пошёл, широко расставляя стопы. Наклоняясь, парень совал между ног рукоятку из одной руки в другую, затем выдёргивал ленту, не разгибаясь и поворачиваясь в стороны, словно дёргал морковку. Масевич подошла к Кириллову и показала, как стоять в разножке с поднятой рукой. В художественной гимнастике обязательно нужно завершать каждый элемент. Комментарии посыпались со всех сторон. Смех, отражаясь в больших окнах и ударившись о рамы, возвращался дребезгом. Попинко, недовольный тем, что Масевич отвлеклась, напомнил про Гофмана. Студенты присмирели. Кириллов заявил, что хватит с него издёвок и сел на ковёр. Ира-художница вздохнула и ушла на лавку к Ире-легкоатлетке.

– Безнадёжный вариант, – сказала Масевич, глядя, как Попинко борется с мячом.

– Зато москвич, – заметила Кашина.

– И что?

– Так, ничего. Скажи, а ты вообще-то мужчин любишь? – Кашина в этот миг смотрела на Малыгина. Виктор показывал Маршал, как не падать на лавочку грудью при отжиманиях.

– Как источник дохода, – ответила Масевич тёзке и встала. У Штейнберга, выгнувшегося на ковре в мостик, свело судорогой спину.

– Юлик, что ты как чурбан деревянный, совсем не гнёшься – проворчала Станевич, пробуя помочь.

– Осторожней, Ирочка, – предупредила Масевич ещё одну тёзку, подходя к фигуристке, – мужчины любят, когда их хвалят, а не ругают.

– Да за что же тут хвалить? – Станевич, маленькая, складная и гибкая, любой элемент гимнастики, что спортивной, что художественной, выполняла без запинки.

– Даже если не за что, всё равно хвали, – тихо добавила Масевич. – Если ты усвоишь это правило, любой мужчина будет твой. Вот смотри.

Ира-художница пошла к Попинко и стала аккуратно поправлять руку с мячом, вытянутую вперёд. Станевич не слышала, что она говорила Андрею, зато видела, как расплылся их староста в улыбке.

– Ну что, усекла? – раздалось за спиной. Это к фигуристке подошла Кашина. Ира-большая смотрела на Иру-маленькую: – Вот как нужно.

– Что нужно? – кряхтя поинтересовался Юлик.

– Ничего не нужно, – взбрыкнула Станевич. – Научиться отжиматься мне нужно. Понял? – она пошла к свободной лавке, оставив недоумевающего Юлика и смеющуюся Кашину.

– Штейнберг, тебе нужно развивать гибкость, – посоветовала Ира-прыгунья конькобежцу. – Когда я лежала в диспансере на Курской, наш хирург Балакирев объяснял нам, что, если мышцы не растягивать, они стареют быстрее.

Юлик, которого в данный момент гораздо сильнее интересовало, почему так резко с ним разговаривала Станевич, ухмыльнулся:

– Да слышали мы про твой диспансер, Кашина. Сто раз уже слышали. И что в парке там снимали «Покровские ворота» с Олегом Меньшиковым и Леонидом Броневым. И что Балакирев ваш – лучший в мире мужчина. Как будто там других хирургов нет.

Николина, проскочив мимо них за брошенным обручем, весело крикнула:

– Хирурги может там и есть, а вот личностей, как Балакирев, поискать. – В ожидании сегодняшнего вечера ничто не могло испортить Лене-высотнице настроения. Ира-высотница, не понимая причины радости, ответила растянуто, как Багира из Маугли, которую озвучивала актриса Людмила Касаткина:

– Да, Николина, ты права. Этот мужчина – мечта любой женщины. – Она повела кистью в сторону выхода. Как раз в этот момент в зал бодро вошёл Гофман.

– Ладно, ладно, Кашина, не надо так подхалимничать. Я и без подобных комплиментов не буду вас наказывать, – довольно объявил он.

Малыгин и Маршал, распластались на лавке, от которой отжимались. Виктор от смеха, Таня от бессилия.

– Прямо какой-то массовый фанатизм, – упрекнул всех Кириллов, вставая с ковра.

– Удушиться проще, – кивнула на мужчину Масевич.

– Ты предпочитаешь, чтобы я это сделал с лентой или на кольцах? – пошутил Толик-младший.

– Попинко, а что у нас с лицом? – поинтересовалась Кашина у Андрея. Он напряжённо смотрел, как Масевич разговаривает с Кирилловым. Прыгун в высоту вздрогнул.

– Ничего. Отрабатываю нужное выражение, – ответил он Ире и катнул мяч по ковру в сторону Штейнберга.

– Выражает то лицо, чем садятся на крыльцо, – отшутился Юлик, отбив мяч обручем, как клюшкой.

– Дурдом на прогулке, а не группа, – прокомментировал Шумкин, задетый мячом.

– Не, тёза, не так: прогул на дурдомке, – передразнил его Ячек. Причём всем показалось, что слова Миша-гимнаст на этот раз переставил намеренно. Гофман, прервав эти высокие речи, погнал всех к лавочкам для зачёта по отжиманиям.

12

Зачёт по «Методике физического воспитания» прошёл тридцатого декабря у «единички» первого курса без сюрпризов. Зато зачёт по «Основам спортивной тренировки» для второго курса и экзамен по этому же предмету у третьего, сорванные вчера, Горобовой пришлось впихивать в сегодняшнее расписание больной Мешковой. Рита Чернухина и Катя Глушко перечитывали лекции на втором этаже главного корпуса, когда к ним разболтанной походкой подошёл Савченко. Гену шатало, от вещей пахло потом. Воротничок и манжеты рубашки жёвано торчали из свитера.

– Фу, Потомуша. Опять вчера нажрался. – Чернухина помахала рукой перед носом.

– Заткнись, Ритка, – огрызнулся Савченко. – Ты мне не наливала, чтобы упрекать.

– Не связывайся, – предупредила Катя и потянула подругу в направлении обратном тому, откуда пришёл Гена.

Оставшись в коридоре один, волейболист осмотрелся. Вчера, выпроводив из комнаты Ячека под предлогом, что ждёт девушку, Савченко в одиночестве выпил бутылку водки. Что-то в жизни складывалось не так, отчего на душе было погано. Уже напившись, Гена пошёл на последний этаж и вызвал из комнаты Цыганок. Увидев парня в таком состоянии, первокурсница быстро выволокла его на улицу. Они гуляли по дорожкам института, несмотря на холод и усиливающийся снег. Света пыталась говорить об учёбе, Гена её останавливал, бахвалился, что его пугает только зачёт у Горобовой, так как декан его не любит.

– А кого любишь ты? – справедливо упрекала Цыганок. – Все для тебя плохи. Серик и Армен чучмеки. У Ячека ты бессовестно таскаешь зубную пасту и шампуть и знаешь, что уйти Мише посреди года некуда. Ритку обозвал и до сих пор не извинился. – Света переживала, что Гена большую часть товарищей по институту считает для себя ненужными людьми, а страна, по его мнению, живёт неправильно.

– Почему профессор получает на тридцать рублей больше обычного преподавателя? Почему колхозник не может прокормить себя? Что за вечный дефицит в магазинах при развитом социализме? – выкрикивал Савченко. – Я хотел бы жить, как на Западе. Иметь своё дело и получать столько, сколько заработал, а не столько, сколько мне решила платить КПСС. Понимаешь?

Света не понимала. Что значит столько, сколько заработал? Где можно так работать, чтобы заработать достаточно? Да и что для чего? Купить жильё? Так молодым специалистам на периферии его и так дают. Получи диплом, поезжай на несколько лет на село, живи и работай, создавай семью, рожай детей и воспитывай их. Вся система образования, от дошкольной до высшего университетского обучения, оплачена государством. Где ещё найдёшь такую страну, где социальные гарантии столь обеспечены? Да, может быть, в капиталистических странах можно заниматься частным делом, но сколько там стоит жизнь? И что это за жизнь? Печёнкин не раз рассказывал им про то, как в Америке на пенсию нужно откладывать самому, и она не в пятьдесят лет, как в СССР.

– Да о такой системе социального обеспечения мечтают многие, – кричала девушка. Дочь обычных рабочих, учась в Евпатории в школе, Света занималась спортом, танцевала и пела в разных творческих кружках при Доме пионеров. Местные детские здравницы, славившиеся на всю страну, бесплатно лечили ежегодно тысячи больных детей. По всему побережью Чёрного моря были построены лечебницы для шахтёров и нефтяников Севера, Дома отдыха для военных, правительственные санатории, обычные здравницы, куда путёвку, проплаченную профсоюзами, выдавали всем, кто нуждался в отдыхе и лечении, и восемьдесят процентов стоимости дороги до места отдыха оплачивали тоже предприятия. Дети ездили в льготные пионерские лагеря, и там прекрасно кормили, развлекали, развивали. Каждый дипломированный специалист мог сразу после окончания учёбы устроиться на работу потому, что в стране Советов никогда не было безработицы, наоборот, спрос на рабочую силу превышал предложение. Жили молодые специалисты или в общежитиях, или в своих квартирах. Накопив денег, могли купить телевизор и холодильник, стиральную машинку и даже автомобиль. Повсюду, где это позволял климат, трудящимся от заводов и фабрик выделяли земельные наделы для дач или огородов. Электрифицированным и снабжённым всем необходимым было большинство сёл и деревень. Колхозники работали на земле, не разгибаясь, по девять месяцев в году, но в зимние месяцы отдыхали, получая заработную плату. Льготные дрова, уголь, продукты питания, корм для скота стимулировали сельское население. А в городах народ вообще жил припеваючи. Всю ночь на улицах горели фонари, центральное отопление прогревало квартиры так, что жильцы ходили в лёгких халатиках, из кранов день и ночь лили воду, и горячую, и холодную, не набирая в стаканчик, чтобы почистить зубы, как иностранцы в фильмах. И за все эти услуги люди платили ерунду, десятую часть одной заработной платы.

Такое довольство обеспечивалось правительством, которое Гена хаял, а Света защищала. Ему было тошно жить при дефиците, ей страшно представить, что когда-то может наступить в их стране время рыночных отношений и свободного бизнеса, при которых все гарантии государства лягут на плечи самих граждан. Но самое главное, чем гордилась девушка и чего не принимал юноша, были национальные нравственность и мораль. Да, политизированные и с перегибами в плане соблюдения законов и указов, но при этом направленные на созидание коммунистического строя, при котором беда одного – всегда проблема всех, где сострадание и сочувствие имеют место быть, где беспомощный не останется обездоленным, а преступник безнаказанным.

Всё это Света говорила, пытаясь образумить дерзкого Гену. Но чем больше говорила, тем больше убеждалась в бесполезности разговора.

– Чем мне гордиться? Тем, что завтра я буду потеть перед Горбушей, доказывая свою правоту, а она всё равно меня завалит потому, что имеет власть? Или тем, что твоим преподобным раздолбаевым и маликумовым делается скидка? И это, по-твоему, равноправие?

– Да, – Света защищала добрых товарищей. Она знала, что если преподаватели и щадят нерусских ребят, упрощая им сдачу экзаменов, то только потому, что именно национальная палитра страны составляет её богатство. И нерушимость братских уз между представителями разных республик и национальностей – это и есть та самая гарантия величия страны и её единства. А такие как Гена, предатели коммунистического строя, что дал им всё, должны жить не здесь.

– Только хорошо, Гена, обычно бывает там, где нас нет, – закончила Света и пошла в сторону общежития. Беседы на морозе были бесполезны, а сил и здоровья отнимали.

– Я вижу, ты неплохо подготовилась к завтрашнему зачёту по истории КПСС, – пробурчал он, отставая.

– Чего и тебе желаю, – крикнула она и убежала.

Сегодня, проснувшись и не зная, как и чем поставить голову на место, Савченко вымолил в столовой у добродушной Марины не чаю или какао, как всем, а крепкого кофе. После чего решил найти Цыганок и извиниться. Света нравилась ему не только потому, что давала взаймы. С первого дня знакомства между ними пробежала искра, и юноша очень хотел не пакостить в этих отношениях. Подойдя к кафедре политических наук, Савченко увидел Зубилину и Николину. Они ждали юношу, который должен был заметить Андронова.

– А-а-а, ваша пресловутая солидарность, – кивнул Гена на тетрадку в руках Зубилиной. – Неплохо устроился ваш Игнат.

– Дурак ты, Потомуша, – огрызнулась Николина, уходя.

– Зубилина, почему ты не вызовешь на комсомольское собрание эту гадину за то, что она обзывает меня? – ругнулся Савченко вслед. Лена-гимнастка отреагировала без эмоций.

– На прозвище обижаешься? Напрасно. Лучше посмотри на кого ты, Савченко, похож. Где ты только деньги берёшь на эту гадость? – она посмотрела на часы на своей руке. Парень, с педагогического факультета опаздывал. – Не нравится мне всё это.

Савченко принял фразу на свой счёт. Обрывая со свитера катышки и бросая их на пол, он ответил, что не пил, а снимал стресс.

– Понимаешь такое слово? Стресс у меня перед зачётом. Ведь печенью чую, что Горбуша меня завалит, – проговорил он и совсем злобно добавил: – На кой х.. нам нужны эти основы спортивной тренировки?

Зубилина, слушая одним ухом, оторвалась от конспектов и припечатала Гену взглядом:

– Ты, Савченко, в тюрьме сидел? Нет. Или, может, ты уже не комсомолец? Тоже нет. Тогда почему позволяешь себе ругаться? Горобова старается, чтобы такие, как ты не требовали с детей перебрасывать мячи через сетку, когда они и бегать-то не умеют? Не говоря уже об индивидуальном подходе и тренировках по ступенчатому методу. Слышал про такой?

Гена прищурился:

– Откуда ты про такое знаешь? Вы этого ещё не учили.

– А я уважаю руководителя своего факультета и поэтому прочла все статьи Натальи Сергеевны в «ФиСе».

Савченко замер с кривой улыбкой. «Физкультура и спорт» был самым одним из популярных научно-публицистических журналов. Статьи о здоровье, популярные методы профилактики, интервью знаменитых спортсменов или их наставников рассказывали обычным людям про то, как полезна физическая культура, как спорт демонстрирует безграничность человеческих возможностей. Научные публикации для журнала писали как раз такие учёные, как их Наталья Сергеевна, доктор педагогических наук.

– Ты, Зубилина, подхалимничаешь, поэтому читаешь всю эту ерунду, – ответил Гена, торопясь уйти. Отойдя от кафедры, он тут же записал себе что-то в тетрадь.

Через полчаса, собрав у студентов конспекты, Владимир Ильич вытянул из стопки тетрадь Маршал. Исписанная красивым почерком, она вызвала одобрение преподавателя. Печёнкин тут же попросил у Тани зачётку и, глядя на её восторг, взял следующую тетрадь. На этот раз Штейнберга. Юлик порадовал меньше. Разогнув уголок одной из страниц, парторг поднял конькобежца.

– Какие вопросы тревожили вас, студент… Штейнберг, – фамилию он прочёл с титульной страницы, – что вы так нещадно теребили листы?

Юлик стал что-то мычать. Попинко и Вова Толстый переглянулись. Малейшая заминка могла вызвать у парторга желание погонять их по предмету. Резко вздёрнув руку вверх, Вова, с разрешения, встал, одёрнул кофту, указал на стопку на столе:

– Владимир Ильич, когда я работал над конспектами, меня не покидал один вопрос: как увязать наставления Ленина по образованию с тем, что нам преподают сегодня?

Мужчина поправил красный галстук и вернул конспекты Юлика на место.

– Ну, во-первых, не наставления, а наказы, студент? Толстый? Именно Толстый, а не Толстой? – усомнился Печёнкин, услышав фамилию. – Ну, положим. Так что в наказах великого вождя вас смущает? И какие предметы, по-вашему, преподают сегодня не так?

Вова замахал руками, успокаивая:

– Что вы, что вы, Владимир Ильич! Я только хотел знать, как увязать философскую логику, которую мы изучаем с Людмилой Ивановной Кочубей, с логикой партийной? Вы можете привести нам для наглядности какой-то пример соотношения понятий Ленина и Аристотеля, первого, выделившего логику, как понятие? – юноша в больших очках смотрел, как солист пионерского хора, с задором и отвагой.

– Чтобы дать вам какие-то пояснения, я должен спросить сначала зачем, по-вашему, нужна эта самая логика? – ответил парторг вопросом на вопрос, пробуя не только увернуться, но и вообще увести мысли студентов в другое русло.

Вова пожал плечами:

– Ну хотя бы для того, чтобы переходить дорогу на зелёный свет.

Взгляд преподавателя, сфокусированный на щуплом юноше, не предвещал ничего хорошего. В разговор вмешался Соснихин.

– А ещё логика нужна, чтобы не есть яйца с кожурой, – Миша широко улыбнулся. Печёнкин воспринял улыбку доброжелательно.

– Хе! Я и говорю – дрянь, а не предмет. Какой дурак не знает, что яйца с кожурой есть нельзя? – Казалось, комментарий Соснихина помог найти парторгу нужную линию для продолжения дискуссии.

– Есть такие, – тихо заметила Цыганок. Воробьёва, сидевшая рядом с Шумкиным, бросила на неё умоляющий взгляд. Света кивнула подруге, подпёрла лицо ладонями и вставила в преподавателя заинтересованный взгляд.

– Наука, друзья мои, должна учить чему-то, а не объяснять элементарные вещи, – Владимир Ильич встал, уверенно выпрямил спину, одну руку засунул в карман брюк, другой жестикулировал, выбрасывая вперёд, совсем как Ленин. Утреннее плохое настроение из-за выпавшего снега и ударившего мороза вроде бы улетучилось. Желание написать жалобу на главную повариху столовой потому, что какао показался разбавленным водой, тоже отступило: – Садитесь, Толстый, – махнул он Вове и поднял указательный палец: – А философия у нас в стране одна: народ и партия – едины.

Шумкин, довольный тем, что Юлик трижды потряс ему коробочкой из ладоней, протянул:

– А что вы скажете о педагогике?

– Что я должен вам сказать о педагогике? – теперь Владимиру Ильичу было даже смешно. – Зачем она нам вообще нужна, студен? Шумкин? Ах, да, вас я помню с колхоза. – Миша коротко улыбнулся; тактика по отвлечению препода работала. Печёнкин продолжил тем же беззаботным тоном: – Или, скажем, зачем нужна гигиена? Хилая, слабая, несозревшая.