Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 4. Тренировки"

– Вы сейчас об Ольге Петровне? – насторожилась Бубина. Услышав имя-отчество женщины, которую ещё вчера эта самая группа спасала всеми силами, Владимир Ильич поспешил уверить, что говорил о гигиене и педагогике, как о предметах новомодных и невызревших в своих целях и методах воздействия на молодёжь. Опять полились скучные заученные формулировки, вытянутые из правительственных протоколов. Закончил речь парторг советом читать серьёзную литературу, например, решения Пленумов партии, а не всякую ерунду.

– А как же труды Макаренко и Сухомлинского? Я считаю, что их предмет имеет право существовать, как самостоятельная наука, – недовольно заявил Шумкин, бросив ручку.

– Психологию, студент Шумкин, я определю в один ненужный ящик с философией.

– Вы ошиблись, товарищ Печёнкин, я говорил про педагогику, – упрямился Шумкин, не реагируя на толчки Лизы под столом.

Туча наползла на лицо парторга. Теперь он напоминал змею, готовую укусить:

– Я ошибся? Тогда, может, я также ошибся, думая, что вы поняли работы классиков марксизма-ленинизма?

Шумкин вздохнул:

– Если педагогика не наука, то как же вы тогда прокомментируете линию КПСС о воспитании человека нового типа? Ведь речь идёт о том, чтобы в человеке было прекрасно всё: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Коммунистическая доктрина воспитания опирается как раз на слова классиков.

– При чём тут классики и одежда, Шумкин? О чём вы говорите? – Печёнкин сузил глаза. Показалось, что над ним насмехаются.

– Это не я говорю, это сказал Чехов, – произнёс Миша утвердительно, но именно в этот момент Воробьёва дёрнула парня за рукав так сильно, что он оглянулся на соседку и замолк.

– Какой Чехов? С вашего курса? – парторг ускорился к столу с тетрадями.

– Антон Павлович, – встрял в разговор Малыгин. – Он в нашем вузе не учился.

– А зачем вы тогда мне голову морочите с каким-то Чеховым? – приподнятые из пачки несколько тетрадок буквально затрепетали в руке парторга. Только подумав, что он станет сейчас вызвать всех поголовно, Зубилина встала.

– Владимир Ильич, речь идёт о писателе Чехове.

Вид девушки был такой благосклонный, что Печёнкин оставил тетради в покое:

– А-а. Так бы сразу и сказали. Ну да, Антон Павлович! Кто же его не знает… Неужели Чехов говорил про одежду?

– А как же! – встрял и Юлик. Он до этого неодобрительно посмотрел на Малыгина, покрутив едва оторванной рукой от стола перпендикулярно поверхности. Жест означал одно: «Ты разве не видишь, что этот дядька – ку-ку?»: – Вся основа коммунизма основана на диалектическом материализме, при котором материя, как объективная реальность, является первичным началом бытия, а идея – вторичным. А товарищ Чехов – настоящий коммунист, – заверил Штейнберг. Обладая прекрасной памятью, Юлик выучил эту, и ещё несколько фраз, из учебника для предстоящего в январе экзамена по Истории КПСС и теперь выдавал определение без запинки: – Таким образом, Владимир Ильич, мы вполне можем связать одежду, о которой говорил Чехов, и философию, выведя следующее логическое заключение: по одёжке встречают, по уму провожают. Одеваться нужно опрятно, учиться добросовестно, тогда ты будешь гормонально развитым человеком.

Парторг удовлетворённо кивнул.

– Безусловно, студент? Да, конечно же, Штейнберг. Только не гормонального, а всё же гармоничного. Но теперь я с Чеховым, пожалуй, соглашусь. Хороший писатель и достойный коммунист.

– И не беда, что умер наш Антон Павлович за тринадцать лет до революции, – Зублина посмотрела на Попинко. Андрей закатил глаза.

– Есть ли у вас ещё вопросы по работам? – поинтересовался Печёнкин тоном, исключающим любую дискуссию. Группа молчала. В этот момент в дверь постучали. Мужчина пошёл открыть. На пороге классной комнаты стоял Игнат. Радостный крик замолк на полу-вздохе. По скорби на лице Андронова, все сразу поняли, что новости у товарища не лучшие. Он зашёл, извинившись и объяснив, что задержался в кабинете декана.

– Кстати, там про вас какой-то сержант спрашивал, – кивнул Игнат парторгу на коридор.

– Какой сержант? Милиционер? – Печёнкин всполошился. Вчера он обещал работнику правоохранительных органов подумать над списком студентов, которые могли бы залезть в кабинет Горобовой: – Я должен идти, – мужчина стал собирать вещи, потом оглянулся на опоздавшего. Тот по-прежнему стоял у двери. – Где ваша тетрадь с конспектами, студент?

– Андронов, – представился Игнат и беспомощно посмотрел на группу. Но прежде, чем он успел что-то добавить, Зубилина выкрикнула:

– Она на столе в общей кипе, Владимир Ильич.

– Хорошо, – кивнул парторг. – Урок закончен. Давайте мне ваши зачётки.

Воспользовавшись тем, что к столу выстроилась очередь, Зубилина жестом попросила парня с педагогического факультета, всё же явившегося вместо Игната, покинуть класс незаметно.

– Ну вы даёте парторгу прикурить, – прокомментировал тот только что увиденное. – Мы по сравнению с вами юнаты.

Попинко, прикрывающий его до двери, развёл руками и улыбнулся.

– Учись! – Ячек подпрыгнул, чтобы хлопнуть волейболиста по плечу. – Огромное спасибо и всегда бодро полаживать.

– Чего поглаживать? – оглянулся волейболист на Андрея.

– Ничего не поглаживать. Приходи ещё, – ответил Попинко и посмотрел на Николину; она успела перемолвиться с Андроновым парой фраз.

– Умерла его сестра, – тихо проговорила Лена, проходя мимо ребят и, не желая, чтобы кто-то видел её слёзы, вышла из кабинета.

13

Иномарка была лёгкой в управлении и слушалась неопытного водителя, несмотря на снег. Едва слышное урчание мотора «Опеля» успокаивало. Инструктор похвалил ученика и пообещал, что при регулярных занятиях Володя сможет получить права не позднее, чем через два месяца. Вернувшись к Королёвой так же послушно, как он пошёл на урок, вчера за ужином Стальнов рассеянно тыкал вилкой в кусок бифштекса и без эмоций пил красное сухое. Сегодня утром Лариса простилась с ним до вечера. Возразить, что не придёт, Стальнов не посмел, но мысли вихрились, как вьюга. Впервые за три года учёбы он не будет встречать Новый год в Малаховке, не станет играть с ребятами в традиционные снежки, не посидит с ними за гусем, жареным с яблоками, не пойдёт со всеми в общежитие на дискотеку, не проснётся утром первого и не побежит скорее на дачу к ёлке в доме, под которой они всегда складывали подарки друг для друга. Жизнь, совсем другая, может чем-то лучше, даже лучше наверняка, всё же пугала.

– Да куда я от тебя теперь? – вздохнул он, прижимая девушку к себе.

– Не от меня, а от нас, – напомнила Королёва про главное обстоятельство, откреститься от которого Стальнов уже не мог бы никогда.

В электричке Володя боялся провалиться в сон и проехать мимо Малаховки. Но едва переступив порог дачи и мимоходом поздравив юбиляра, он поднялся в свою комнату и упал на кровать, не раздеваясь. Кранчевский, убедившись, что с подарком всё хорошо, пожалел товарища и вернулся на кухню помогать с приготовлениями. Галицкий и Добров караулили пятилитровую кастрюлю с варящимися в ней овощами для оливье. Шумкин и Малыгин ещё утром ушли в институт на теоретический зачёт по специализации. Маша приехала на дачу пораньше, чтобы испечь медовый торт. Заказ на него был от именинника. Для ребят обошлись бы, но ведь в гости ждали девушек! Заставив Виктора мешать тесто, а Стаса крем из сгущёнки и масла, Кузнецова села и стала грызть солёный огурец.

– Может Вовка зависает у Ларисы? – вдруг спросила она, глядя на новые полусапожки Стальнова, которые Галицкий заботливо поставил на просушку ближе к печи.

– С таким папочкой, Королёвой нужен не наш Вовик, – Стас обвёл взглядом дачу и потёр тремя пальцами. Виктор поддакнул.

– Эх– х, Малаховка! Не знаете вы женщин! Вовке не может отказать только та, кому он ничего не предлагал, – пожурила их Маша. Юра тут же шикнул на ребят и забрал у Стаса шумовку; через полчаса у Доброва начинался зачёт по предмету Горобовой.

Вернувшись на дачу к обеду, Стас не обрадовался даже известию о том, что варёную колбасу для оливье всё же нашли. Николай Капустин, у которого вчера Стальнов спрашивал про неё, принёс шмоток и вручил имениннику, как подарок. Юра тут же пригласил Николая вечером на торжество. Бросившись вместе с ребятами наряжать ёлку, Стас грубо разорвал пачку с дождиком. Бесило парня не столько то, что он не сдал зачёт по «Основам спортивной тренировки», сколько то, что Савченко проскочил его с первого раза.

– Хохол вытащил на свет и линейный метод тренировок, и индивидуальный подход при работе с начинающими, и даже сумел рассказать о работах Горобовой, опубликованных в ФиСе. Представляете?

Представить сказанное товарищам Стаса было действительно трудно, так как все знали, как относится Горобова к разгильдяям. Но дел было ещё по горло, и разговор быстро перескочил на подготовку к вечеру. Юра проверил, хорошо ли промариновались под майонезом куры. Виктор нарезал туда побольше лука. Маша достала посуду. Стас мыл её. Тарелки протирали, стаканы опускали краями в вишнёвую настойку и следом в сахар, чтобы получались декоративные ободки.

Ближе к четырём часам появился непривычно весёлый Шумкин. Спокойно отреагировав на то, что Юра попросил его дыхнуть, первым делом первокурсник оценил «Медовик». Торт, по его мнению, был всем хорош, кроме размера. Отвлекая внимание обжорливого и уже к этому часу голодного товарища, Юра спросил, как дела.

– Слон ты, Мишка, в посудной лавке, – отшутился именинник, выслушав историю с зачётом у Печёнкина, пересказанную в лицах. – Хоть бы раз помолчал для общего блага.

Миша в этот момент взял в корзине под лавкой у окна грушу, принялся ножом срезать кожицу.

– Знаешь, Юрок, как называется этот сорт груши? Духмяная. Кожица твёрдая, а сама она сладко-кислая. Это тебе не приторный Дюшес. Помолчать, говоришь? – вспомнил он про зачёт, – да как же молчать, если Печёнкин предметы других считает ерундой, а его история КПСС – спазм головного мозга. Одни названия работ Ленина чего стоят.

– Чем тебе не нравится, например, «Лучше меньше да лучше»? – Юра в этот момент настраивал гитару, у которой провисала одна из струн.

– Лучше больше да больше, – пошутил Шумкин, взвесив грушу на ладони, увесистую, пахучую: – И вообще, чище чистого не вычистишь. Согласен со мной?

Галицкий кивнул, но не очень убедительно. Струна не натягивалась.

– Придётся идти в общежитие к Казбеку. Какой праздник без песен, – решил он и пошёл наверх. В кухню зашли Маша и Виктор.

– Мишка, ты всё лопаешь, – засмеялась девушка, – а ты знаешь какой подарок купил Вовка?

– Если скажешь, буду знать, – проговорил Миша, жуя с полным ртом и наслаждаясь.

– Да тише ты, Маша. Это же сюрприз, – шикнул Кранчевский и указал глазами на дверь. Наверху Юра говорил с проснувшимся Стальновым. Глухие голоса раздавались из комнаты не то Володи, не то Юры. Просмотрев коридор, Виктор спросил у Шумкина, где Малыгин. Миша неопределённо пожал плечами. После зачёта по лёгкой атлетике Виктор сразу отправился в общежитие.

– Что-то там с Игнатом не то, – ответил он, проглотив грушу.

– А как его сестра? – даже Маша знала про болезнь сестры Андронова.

Шумкин, набив рот, пробурчал что-то неразборчивое. На лестнице послышались шаги. В кухню вернулись Юра, одетый Стас и помятый после сна Стальнов. Галицкий держал в руках зачехлённую гитару. Стас большой пустой пакет.

– За шишками собрался? – пошутил Кранчевский. – Так у нас дров полно.

– За Иркиными туфлями, – огрызнулся Добров, – чуть не забыл забрать их у сапожника.

– Велика беда; тапочек и кроссовок на даче много, обули бы твою красавицу, – тон Володи был миролюбивый. Осклабившись на шутку, Добров пошёл к выходу.

– Я в ванную и надолго, – предупредил Стальнов остальных.

14

После случая с Мешковой медсестра Иванова предложила обучить студентов элементарным навыкам при сердечных приступах и открытых травмах. Ячек был единственным юношей среди девчат, и едва рыжеволосый гимнаст накладывал свои жилистые руки им на грудь или наклонялся, чтобы сделать искусственное дыхание через рот, «экспонаты» моментально «оживали». Татьяна Васильевна хвалила гимнаста и отправляла на перевязки. Они, особенно головы, получались, как сказала Симона, раздрыганными, поэтому Миша то и дело тренировался на пятилитровой банке из-под венгерских овощных консервов. Бинт на ней быстро заканчивался, скользкое стекло не держало первые два фиксирующие тура. Тогда Ячек попросил у одной из гимнасток большую куклу; некоторые с трудом расставались с детством. На ней дела шли лучше, но, Симона не могла просунуть руку под повязку.

Закончив сегодня работать, молодые люди увидели на первом этаже Савченко, заигрывающего у табло с расписанием с незнакомой девушкой. Миша махнул Гене бинтами, что держал в руке, Симона сухо поздоровалась. Она не любила Савченко прежде всего за наглость. Когда парочка уже удалилась на достаточное расстояние, незнакомка покачала головой:

– Суровые у вас тут законы приветствия.

– Бывает, – ответил Савченко без объяснений и спросил, на каком факультете девушка учится.

– Я Лола Капустина. В вашем институте, слава богу, я не учусь.

– Гена, – представился Савченко, удостоив только именем. Успех по зачёту, залитый водкой, придавали куражу: – Как вы сказали ваша фамилия? Капустина? А вы не родственница некоему Николаю Капустину?

– Бывшая, – немногословно отделалась Лола. – Вы знаете Кольку по рынку?

– Отчасти. А я вот, богу слава, учусь именно здесь и даже уже на третьем курсе. Сегодня, между прочим, сдал с первого раза самый трудный зачёт у деканши, – он смотрелся по сторонам и тише добавил: – Могу ли я тебе чем-то помочь?

Лола тоже оглянулась и прошептала:

– Думаю да. Я ищу Риту Чернухину. Вам такая студентка известна?

Гена неприлично загоготал:

– Ещё бы! Зачем тебе Ритка?

Сказав, что должна отдать долг, Капустина заметила, как глаза Гены забегали, как сломанный циферблат.

– Так Чернухина, наверное, рыдает где-то в общаге: завалила зачёт у Горбуши. Хочешь я передам ей деньги?

Лола предложила выйти на улицу.

Чтобы покурить, им пришлось идти на стадион. Вышагивая по заснеженным и пустынным дорожкам, Капустина вытащила из сумки пачку «Кэмела» с ментолом и тут же заметила хищный взгляд. Это уже было хорошо: подвыпившего и жадного мужчину всегда легче было раскрутить на откровение. А узнать маленькой Лоле нужно было многое.

– Угощайся.

– Фирма, – Гена потянулся к пачке. От нетерпения пальцы его дрожали, – мы себе можем позволить только болгарские. А это – Запад.

– Держи! – Лола протянула почти полную пачку. – Новогодний подарок.

Савченко достал им по сигарете и, пока девушка прикуривал, оценил её наряд. Одна только строчка на пальто выдавала фирменную вещь от пошитой в советском ателье.

– Ты так и не сказала откуда ты? – Гена смотрел на новую знакомую с утроенным интересом. Несказанная щедрость дамы не взялась ниоткуда, и ей явно было что-то от него нужно.

– Отсюда. У меня В Малаховке свой дом, – Капустина заметила, как юноша проглотил информацию со слюной и, помедлив секунду, добавила: – А ещё сын и муж из ваших.

Гена хмыкнул и посмотрел в сторону:

– А Ритка тут при чём?

– Ритка может узнать, где найти мужа.

– Так, может, я и смогу? – парень явно навязывался. Выдержав паузу из двух затяжек, Лола кивнула:

– Может. Его Виктором зовут. Малыгиным.

– А-а-а, – на сей раз пауза пригодилась Гене. Он прекрасно знал историю высотника с первого курса. «Эта аферистка башку любому скрутит», – пронеслось в голове волейболиста. Но он любил игру ва-банк.

– Лолочка, давай сделаем так: я веду тебя к Ритке, а ты за это покупаешь мне бутылку шампанского. Край как нужно на Новый год для любимой девушки, – Гена провёл ребром ладони над головой, совершенно не стесняясь подобного вымогательства. Лола усмехнулась:

– Идёт. А по дороге до общаги ты расскажешь мне о Вите. И как можно больше, – по глазам парня было ясно, что о Малыгине он всё же что-то знает. Но следуя принципу, какие бывают даже у самых отъявленных прохвостов, Савченко решил не вмешиваться в и без того сложное дело. Малыгин ходил у Горобовой в любимчиках. Гене же в январе предстояло сдавать у декана экзамен.

– Я знаю только то, что наши ребята приютили Витю на время на какой-то даче, – сказал Гена, чтобы не отбить у малознакомой и небедной дамы интерес к себе. Расчёт сработал, Лола тут же зацепила его под руку.

– Можешь узнать адрес? – в её голосе появилось мурлыканье, какими умеют просить некоторые женщины.

– За дополнительную плату, конечно, и мог бы, но не стану, – отказал Савченко, и не пробуя торговаться: – Там такие парни живут, с кем лично мне лучше не ссориться. – Гена остановился и огляделся. Суток снегопада хватило, чтобы вся территория превратилась в белое полотно. Мохнатые ели и взрослые туи удерживали снег на своих ветках. Газоны с опавшими листьями смотрелись как кровати, накрытые пышными одеялами.

На входе в общежитие парочка столкнулась с Галицким. Юра шёл с раскладушкой подмышкой и гитарой наперевес. Гена тут же представил его миловидной девушке и поздравил с юбилеем, тот поблагодарил и улыбнулся незнакомке, но, когда услышал её фамилию, опустил раскладушку на снег.

– Что нужно? – он пронзил женщину взглядом, как пикой. Не обращая внимания на холодность его тона, Капустина нежно проурчала:

– Юра, пожалуйста, дайте мне адрес вашей дачи.

Галицкий отвернулся, сделав вид, что рассматривает чехол гитары:

– Он уже ушёл от нас и в ближайшее время не вернётся. – Он не обманывал, он только что видел Малыгина в комнате у Кирьянова. Толик-старший, уезжая на праздник домой, предложил Виктору пожить в его комнате. Юра снова взял раскладушку и собрался идти, но, услышав фамилию Чернухиной, обернулся.

Не поверив, что Рита тоже не у себя, Лола всё же потащила Гену в общежитие. Дверь им открыла Катя Глушко. В комнате Чернухиной кроме неё сидел Игнат.

– А ты что здесь делаешь? – спросил Гена у девушки и махнул первокурснику: – Привет, Игнат! Как дела у твоей сестры?

– Умерла его сестра. Что-то ещё? – ответила Катя.

– Умерла? – Гена попятился, бормоча соболезнования. Игнат качнул головой, не обернувшись. Катя резко закрыла дверь.

– Во дела, – растерянно проговорил Гена и так как всё же хотел заполучить шампанское, предложил: – Пошли пока ко мне. Подождём. Не может Ритка исчезнуть надолго. Где-то по общаге шляется.

– Пошли, только скорее, – подбодрила Лола, прижав платок к носу. Возле комнат пахло, где дешёвым парфюмом, где кислым потом. Из туалетов и вовсе несло испражнениями.

В комнате, где жили Савченко шкаф стоял раскрытым, вещи на полках были брошены клубком, часть обуви вывалена на пол, на кровати лежала закрытая спортивная сумка. Заранее получив теоретические зачёты по лыжам и лёгкой атлетике и освобождённые от практики, Симона и Миша уже сегодня уезжали к родителям девушки. Пнув одну из дверок, Гена извинился. Лола прошла внутрь, осмотрелась. Малыгин променял её уютный дом на вот этот бедлам? Надолго ли хватит её аккуратного Витечку? Ведь он так не любит грязь и беспорядок. Ситуация играла в пользу Капустиной. Лола вытащила из сумки кошелёк.

– Держи чирик, – протянула она деньги: – Не на сухую же ждать Ритку. Сгоняй в стекляшку, потом посидим, поболтаем. Купи своей зазнобе полусладкого, Марковне его вчера завезли, и нам полусухого красного. И яблоки бери на закуску не жёлтые, а маленькие зелёные. Они слаще.

Предвкушая как ткнёт носом продавщицу, если та начнёт артачиться и наврёт, что шампанского и нет, и не было, Гена проскользнул на проходной мимо дежурного Иваныча. На выходе он снова столкнулся с Галицким.

15

На четвёртом этаже в комнате первокурсниц Зубилина сидела у окна и зашивала колготки. Чернухина давала советы Николиной и Воробьёвой, примерявшим наряды, и караулила семь часов, чтобы успеть поужинать.

– Одной в таком наряде в пору в Большой театр, а второй не хватает октябрятских белых бантов и букета, чтобы отправиться на линейку первого сентября. Туфли есть? – спросила Рита. Лиза покачала головой. Николина в этот момент безуспешно боролась с широким вырезом платья; ткань соскальзывала, обнажая то одно плечо, то другое и выставляя напоказ лямочки белого бюстгальтера. – Может тебе дать мой блестящий шарф, чтобы прикрыть плечи? – спросила Рита, оценивая наряд скептически.

Николина сомнительно посмотрела на второкурсницу:

– Лучше расскажи, что там с Игнатом?

– Того и гляди, начнёт звать Катю сестрой, – ответила Рита. Её соседка по комнате Масевич уехала с Попинко в Москву, поэтому Андронов и Глушко могли побыть наедине.

– Не начнёт, – уверила Николина, всё же размышляя над предложением о шарфе. Тонкая ткань под тафту с перламутровыми переливами, как у ракушек на пляже в Сочи, могла бы заменить любое украшение. «Розовый освежит цвет лица, голубой подойдёт к глазам. Да и голова торчать не будет, как кочан», – высотница приподняла волосы, отросшие с лета до середины шеи.

В комнату вбежала Цыганок, размахивая двумя флажками. За ней зашла Маршал.

– Девчонки, мы нашли чем болеть за Мишку. Ура! Спартак – чемпион! – закричала Света и помахала перед Ритой:

– Ритка, а ты почему не взяла на матч наш малаховский флажок?

Миша Соснихин пригласил сегодня девушек на матч его команды.

– Да нафига нужна эта ерунда? – отмахнулась Чернухина. – Мишка может ни разу и не забьёт. Чего я буду таскаться со всякими тряпками?

– Осторожнее в выражениях, Рита, – предупредила Зубилина спокойным тоном: – В годы войны солдаты за флаг умирали.

– Так, то за флаг страны, а это что? – Рита взяла флажок и примирительно помахала им. Чутьё подсказывало Чернухиной, что из-за внезапно возникших отношений подруги Кати с Игнатом, она теперь в этой комнате будет частой гостьей и злить Зубилину ей нет резона. Николина спустилась с каблуков и уселась на кровать Симоны. Уехав на все праздники, Симона позволила высотнице спать на её месте. Глядя на стопку чистого накрахмаленного белья, что лежит поверх одеяла, Николина решила заправить его до ухода на дачу. Наверняка они с Лизой вернутся поздно.

– Рита, неси свой шарф, вместе подумаем, как его прицепить, – приказала Зубилина, – а то сейчас Николина взбунтуется и точно никуда не пойдёт.

– Тогда и я не пойду, – Лиза села рядом с нарядной подругой. Смотреть на них было и умильно, и грустно.

– Кто из-за такой ерунды, как лямки лифчика или туфли, отказывается от вечера с хорошими ребятами, – выдохнула Маршал. Таня стала собирать сумку для завтрашних зачётов. Не понимая, зачем ей, лыжнице, сдавать зачёт по лыжам с общим курсом и как она будет соревноваться с легкоатлетами, Маршал попробовала отпроситься у Джанкоева и Бережного накануне. Ей тоже хотелось уехать домой во Фрязино пораньше. Но Тофик Мамедович попросил лыжников страховать остальных спортсменов на зачёте по слалому, а Рудольф Александрович сухо объяснил, что соревнования в отдельных видах о посчитает, как зачёт по лёгкой атлетике. Так что ехать на Щёлковскую придётся всем. Роясь в общем шкафу, Маршал никак не могла найти полушерстяные гамаши.

– Рита, дай ты уже этим красоткам, что нужно, да пусть они, наконец, займутся лицами. Время уже почти семь, а обе ещё не накрашены. Лиза вон вообще в бигудях. – Таня подпёрла бока и уставилась на второкурсницу. Юркая блондинка вздохнула:

– Э-эх, Малаховка! Вот что бы вы все делали без Чернухиной, а? – она ткнула на мохеровый свитер Воробьёвой: – Лиза, я тебе сейчас вместо этого белого мохнатого панциря, в котором ты вспотеешь так, что сауны не нужно, принесу кое-что лучше. И не говори после этого, что меня не за что любить.

– Ритка! Тебя есть за что любить! – закричала Николина, когда через несколько минут ей красиво повязали шарф поверх платья и с двух сторон прикрепили его маленькими булавками так, что теперь платье не сползало. Лиза, переодевшись в блестящую блузу и надев туфли, тоже покрутилась. Пока Чернухина отсутствовала, обе девушки успели накрасить ресницы и наладить причёски. Одобрив макияж, Рита спросила у Цыганок, не знает ли она, зачем Савченко ищет Риту.

– Чего? – Света нахмурилась: – Ты? Зачем?

– Это я тебя спрашиваю зачем. Катя сказала, что он искал меня. Кстати, он приходил с какой-то смазливой бабцой.

Света бросила флажок на стол, затем опять схватила его и затараторила в привычной манере, что ей срочно нужно спуститься к Гене. Маршал заткнула уши, Чернухина легко вытолкнула Цыганок в коридор, закрыла дверь и шаркнула рукой по руке, как смахивая пыль. Зубилина продолжала зашивать колготки, словно и не слышала девчонок. Рита подошла к окну, перед которым гимнастка сидела, уставилась на летящий снег.

– Галицкий снова заходил к нам… забрать раскладушку для Кашиной. А Витюша три дня будет жить в общаге, – Рита перевела хитрый взгляд на гимнастку.

– Значит конец, Лена, твоим занятиям с Поповичем, – решила Воробьёва, тоже ожидая от старосты ответа.

– Это очень даже кстати. Саша без Вити совсем загрустил, – Зубилина откусила нитку и воткнула иголку в тряпочного ёжика в её сумочке с шитьём: – Рита, ты, как я понимаю, на диете. Лена, Лиза, вас с собой не приглашаю. Всем хорошего вечера! – рассчиталась она сразу со всеми.

Когда гимнастка ушла, Рита протянула Николиной пододеяльник и попросила:

– Может меня с собой возьмёте? Там явная недостача в дамах, и я могла бы вальсировать с Галицким, пока ты, Лена, будешь общаться со Стальновым или завлекать Шумкина, чтобы он не мешал Лизе выяснять отношения с Добровым.

Николина опустила руки с одеялом:

– Ритка, язык у тебя хуже восточной сабли. Только… ты уверена, что способна их завлечь? – тут же вернула она колкость; Рита в своё время безуспешно кокетничала сразу с тремя из четырёх перечисленных ребят. Чернухина взметнула гневный взгляд, но тут же осела.

– Вот дура я, дура. Язык мой, враг мой. Девчонки, не сердитесь на меня, пожалуйста. Это я после зачёта никак не отойду, – призналась Рита, стуча себе по губам. Ведь наверняка Горобова завалила её из-за сплетен про Малыгина. – Хотя разве я не права, что сказала, что ваш Витюша сам лох. Попробовал бы кто-то меня так облапошить с женитьбой.

– Да, с тобой бы это точно не прошло, – подтвердила Николина, снова принимаясь за бельё. Обида прошла, спорить было не о чем, да и на даче их уже ждали.