Текст книги "Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки"

Глава 5
«Этой девушке я пророчу большое будущее»

«В Голливуде актрисы, певицы и проститутки были примерно в равном положении. Все они начинали одинаково. Худшее, что могла сделать девушка, – это отказать тем парням».

Мэрилин Монро не была циником. Просто она знала, о чем говорит. Ей случалось и отказывать, и соглашаться.

«В Голливуде добродетель девушки гораздо менее важна, чем ее прическа. Тебя ценят по тому, как ты выглядишь, а не за то, что ты есть. Голливуд – это место, где тебе платят тысячу долларов за поцелуй и пятьдесят центов за твою душу. Я знаю, потому что я достаточно часто отвергала тысячу долларов, предпочитая пятьдесят центов».

Тут нужно пояснить, что, собственно, представлял собой контракт с Нормой Джин – то есть, конечно же, отныне и навсегда Мэрилин Монро.

Он заключался на полгода с правом студии продлить договор на следующие шесть месяцев. Потенциальных актеров брали на оклад – 75 долларов в неделю, и вдвое больше, если оклад продлялся. Участвовали ли актеры в производстве фильмов или нет – ставка не менялась. И самое главное – контракт еще не давал никакой гарантии приглашения на съемки. Десятки, сотни девушек и юношей жили одними только надеждами, мыкались в ожидании момента, когда пробьет их звездный час. И чаще всего этот момент так никогда и не наступал.

Как и в пору сотрудничества с «Синей книгой», Мэрилин прилежно училась. По воспоминаниям гримера, впоследствии близкого друга актрисы Аллана Снайдера, она приезжала на студию почти каждое утро, хотя никто этого от нее не требовал, и шла в костюмерный отдел – изучать крой нарядов герцогинь и горничных. Она жадно впитывала крохи знаний, расспрашивая любого, кто соглашался ее просветить. Ее интересовало все – до малейших нюансов не только актерской игры, но и работы технических сотрудников.

Но в фильмы ее не звали. Если карьера фотомодели удавалась Норме Джин как бы сама собой, вернее – с помощью Эммелин Снайвли, умевшей представить свою клиентку нужному человеку и в нужное время, то с карьерой киноактрисы у Мэрилин дела поначалу обстояли совершенно иначе.

Фотомодель Норма Джин Бейкер нравилась всем. Так нравилась, что даже успела примелькаться на страницах и обложках журналов. А старлетке Мэрилин Монро необходимо было приглянуться многим, от кого зависело ее продвижение.

«Ее судьба должна была теперь зависеть не столько от таланта, сколько от того интереса, который она сумеет возбудить в насчитывавшем девяносто человек отделе прессы и рекламы этой киностудии. Эти „пресс-атташе“, как их называли, занимались пробуждением публичного интереса к актрисам, размещали сообщения о них в газетах и журналах, предназначенных для поклонников-фанов, и привлекали внимание наиболее влиятельных и имеющих самое высокое положение обозревателей и авторов собственных газетных колонок, посвященных кино: Хедди Хоппера и Луэллы Парсонс, Уолтера Уинчелла и Сиднея Сколски. За них… шла борьба, и всяческой лестью этих законодателей киномоды пытались склонить к тому, чтобы они ускорили карьеру определенных актеров. Власть их была в самом буквальном смысле безграничной», – пишет Дональд Спото.

И, что особенно важно, молодая актриса должна была заинтересовать студийное начальство.

В то время генеральным продюсером и фактически единоличным главой «20th Century Fox» был один из отцов-основателей студии Дэррил Ф. Занук, человек властный до самодурства и весьма эксцентричный. Его боялись, ему смотрели в рот, о нем сочиняли анекдоты. «Да не поддакивайте вы мне, пока я не закончу говорить!» – рявкал Занук на подчиненных.

По территории студии он расхаживал, попыхивая сигарой и помахивая шпицрутеном вроде тех, с помощью которых объезжают строптивых лошадей.

«У Занука был помощник, который подбрасывал ему в воздух бумажные шарики, чтобы тот попадал по ним шпицрутеном во время прогулки. В один прекрасный день этого человека вышвырнули с работы, и по студии циркулировала сплетня, что он будто бы попал в самого Занука!» – вспоминал режиссер Эрнест Леман.

Мэрилин Монро Зануку не нравилась. Он был одним из немногих, кто не считал ее суперпривлекательной, и уж точно не находил талантливой. И пренебрежение босса сыграло в судьбе актрисы роковую роль. Подбирая кандидатуры для очередных проб, Занук равнодушно откладывал фотографию Монро в сторону.

Как и всех ее коллег, Монро иногда просили заполнять анкеты для пресс-релизов. Тогда-то, судя по всему, в ее голове и начал складываться миф о детстве с нечеловеческими страданиями, избиениями и сотнями тарелок, перемытых в приюте. Все это, пока в «черновой» версии, Мэрилин изложила ошарашенному инспектору рекламного отдела, явившемуся к ней для анкетирования.

Время от времени ее приглашали на пробы, но о реальных съемках в первые полгода Мэрилин оставалось лишь мечтать. Она проводила много времени в аптеке Шваба, потягивая содовую, и, по словам автора книги «Богиня. Тайны жизни и смерти Мэрилин Монро» Энтони Саммерса, познакомилась там с таким же невезучим юным актером – своим ровесником Чарли Чаплиным-младшим, сыном великого комика и его второй жены Литы Грей. Общность положения сблизила сына знаменитости и тоскующую старлетку. Они стали близки. Однажды Чарли привел Мэрилин как свою «официальную девушку» на обед к своей матери. Лите (кстати, предположительно послужившей Набокову прототипом Лолиты) подружка сына запомнилась «откровенно наивной, без признаков изысканности, похожей на маленькую девочку из провинции».

«Тогда она была гораздо полнее; она еще была не обстругана и не окружена ореолом очарования. Но Чарли был от нее без ума».

Роман с Чарли закончился, когда Мэрилин изменила ему с его младшим братом Сиднеем Эрлом. Но, как и со многими другими своими бывшими любовниками, Мэрилин сумела остаться с Чарли в приятельских отношениях.

В феврале 1947-го контракт с Мэрилин Монро все-таки продлили. В том же году ее сняли в крошечных эпизодах в нескольких фильмах: «Ужасная мисс Пилгрим», «Вы были предназначены для меня», «Скудда-Хуу! Скудда-Хэй!», «Опасные годы», «Зеленая трава Вайоминга». Когда Бернис Миракл написала Мэрилин, что намерена пойти на одну из этих картин, сестра предупредила ее: «Только, ради всего святого, не вздумай моргать, а то проморгаешь сцену со мной!»

Зимой 1947-го Монро по рекомендации студийных менеджеров начала посещать семинары экспериментальной «Актерской лаборатории», организованной театральными деятелями из Нью-Йорка, приверженцами системы Станиславского в искусстве и левых взглядов в политике. Большинство из них были учениками и последователями известного режиссера и драматурга Ли Страсберга, позднее весьма значительно и весьма неоднозначно повлиявшего на жизнь Мэрилин.

Фоби Бренд, учившая новичков азам сценического искусства, запомнила Монро как очень скромную девушку, выделявшуюся разве что красивыми длинными светлыми волосами. «Она была чрезвычайно замкнута в себе. Чего я не заметила в ее игре, так это остроумия, шутливости и чувства юмора. Всю карьеру молва твердила об этом ее чудесном комедийном даре, но мне его как-то не довелось увидеть».

В августе 1947 года студия нашла продление договора с мисс Мэрилин Монро нецелесообразным. К тому времени актриса уже обзавелась собственным агентом, которого звали Гарри Липтон. Он-то и оказался тем, кто принес дурную весть. «Когда я сказал ей, что „Fox“ отказалась продлить с ней контракт, первой ее реакцией было отчаяние. Казалось, что ее мир рухнул. Но затем, как всегда, Мэрилин тряхнула головой, стиснула зубы и сказала: „Ладно, думаю, что все это неважно. На самом деле это закон спроса и предложения“. Она уже разбиралась в кинобизнесе и понимала, что она всего лишь новичок. Она знала, что студия подписала много контрактов в надежде нащупать золотоносную жилу. Некоторые сработали, принеся прибыль, а остальные безжалостно выбрасывались. Однако жизнь продолжается…»

Увольнение означало нищету, но не тоскливое ничегонеделание. Занятия в «Лаборатории» шли полным ходом. Можно сказать, что Мэрилин получала здесь разностороннее образование. Далекая прежде от мыслей об общественных проблемах, она присутствовала при жгучих дискуссиях на социальные темы. Социальная тематика широко затрагивалась и в пьесах, разбиравшихся и ставившихся в «Лаборатории». Правда, когда через несколько лет, во времена «охоты на ведьм», Мэрилин спросили, есть ли среди ее друзей коммунисты, она сумела лишь удивленно протянуть: «Но ведь коммунисты же за народ, верно?..»

Был в посещении этого заведения для Монро и практический смысл: ее учили играть на сцене, что, как она убедилась, существенно отличалось от работы перед камерой. Актриса даже задумывалась, не предпочесть ли театр кинематографу. Но теперь она узнала и то, насколько мало платят театральным актерам по сравнению с их коллегами, снимающимися в кино.

А ей в «Лаборатории» и вовсе не платили ничего, более того, она сама должна была платить за обучение. И это стало практически невозможным после отставки, которую Мэрилин дали на «20th Century Fox». К тому же молодой женщине пришлось съехать от Аны Доуэр и снимать жилье в другом месте. «Тетю Ану» положили в больницу, и квартиру Мэрилин теперь занимали чужие люди – оплата лечения, в свою очередь, требовала больших расходов.

Мэрилин выручили ее новые друзья – Джон Кэрролл и его жена Люсиль Раймен.

Незадолго до истечения срока контракта студийные менеджеры делегировали Мэрилин в клуб, находившийся рядом с «20th Century Fox». Молодые актрисы прислуживали там игрокам в гольф, поднося им клюшки и таская их сумки со спортивными принадлежностями. В тот день Монро выпало подавать клюшку киноактеру Джону Кэрроллу. Хорошенькая девушка вызвала у него симпатию, а чуть позже, когда робко шепнула, что ничего не ела со вчерашнего вечера, – и сочувствие. За партией наблюдала Люсиль, позже рассказывавшая: «Была она эдаким маленьким симпатичным созданием. Помню, я подумала: „Ах, какое же ты бедное дитятко, эдакий ты приблудный котеночек“».

Вскоре эти двое практически удочерили актрису, сделались ее очередными «эрзац-родителями».

Чтобы вызвать к себе сочувствие, Мэрилин, по въевшейся уже привычке, рассказывала о себе Кэрроллам запутанные истории, где факты причудливо сплетались с вымыслом. Так, она застенчиво признавалась, что, оставшись без работы, вынуждена заниматься проституцией – когда за деньги, а когда и за еду, дожидаясь после секса в машине, пока клиент принесет ей гамбургер из ближайшего «Макдональдса». Люсиль и Джон верили Мэрилин; мы же в который раз разведем руками: правда это или нет, неизвестно. Однако журналист и писатель Дарвин Портер в вышедшей в 2006 году скандальной книге «Брандо с расстегнутой ширинкой» («Brando unzipped») утверждал, что его герой в ту пору случайно стал одним из клиентов Монро и заплатил за услуги 15 долларов. Сам Марлон Брандо в автобиографии упоминал о пришедшемся на гораздо более поздний период коротком романе с Мэрилин, но описывал первую встречу с ней иначе.

Однажды в разговоре с Кэрроллами Монро мрачно сострила, что ей подошло бы имя Джорни Эверс – Вечная Странница, или попросту Бродяжка. Во время дружбы с этой четой она действительно часто кочевала с места на место. Неделями Мэрилин жила в квартире Джона и Люсиль, часто они брали ее с собой за город на уик-энд. Иногда ее визиты с ночевками были незапланированными – она будила друзей телефонными звонками и, плача, сообщала, что ее только что ограбили, или что за ней следят незнакомцы и она боится идти домой, или что какой-то маленький мальчик смотрит в окно ее съемной квартиры на третьем этаже. Джон безропотно садился за руль и ехал, чтобы забрать Мэрилин, причем каждый раз она действительно выглядела перепуганной до смерти.

Трудно сказать, чем это все было – ложью или развивавшейся манией преследования. Ведь о похожих случаях рассказывал и Джим Догерти, да и за матерью Мэрилин, Глэдис, отмечались подобные странности.

«…мы… поняли, что она завладела нашими жизнями, постоянно звоня и рыдая по телефону, – говорила потом Люсиль. – Мы не знали, что нам делать. Это было какое-то сумасшествие… С нас было достаточно. Она не понимала, что ей делать с собой… она просто распадалась на осколки. Мы любили ее, но все же хотели освободить свою жизнь от нее и связанного с ней безумия».

Мэрилин оплатили проживание в «Studio Club» – элегантном и уютном пансионе для молодых незамужних женщин, но и после этого она подолгу гостила у Кэрроллов.

Стараниями Люсиль Мэрилин испытала себя на сцене уже не камерного зала «Лаборатории», а перед «настоящей» публикой, – в постановке студенческого Театра миниатюр. Попытка не была успешной – Мэрилин постоянно опаздывала на репетиции (это ее обыкновение с досадой будут отмечать еще многие и многие), от волнения не могла совладать с заиканием и с трудом вытянула два представления. Впрочем, и пьеса – «ужасная», по словам Монро – была не ахти, и вскоре ее перестали показывать.

Люсиль Раймен заведовала отделом поиска талантов в крупной кинокомпании «Metro-Goldwyn-Mayer», но пристроить туда «дочурку» не сочла уместным. «Она была смазливой и сексуальной, но не обладала свойствами тех актрис первого плана, с которыми Майер подписывал контракты в 1947 году».

Раймен, вообще, хотя и привязалась по-своему к «приблудному котеночку», «бродяжке», относилась к ней с большой долей иронии и не обманывалась на ее счет: «Под внешностью очаровательной куколки скрывалась жесткая, сообразительная и быстро все просчитывающая Мэрилин». Возможно, Люсиль была первой, кто заметил новые качества, постепенно проявлявшиеся в характере молодой актрисы. И все же саркастичная и сердобольная дама не поняла, сколь противоречивой была натура Мэрилин, как была она не уверена в себе, как жаждала, чтобы ее любили, пусть проявлялась эта жажда иногда откровенно нелепо.

По отношению к пригревшей ее супружеской паре Мэрилин совершила поступок, который трудно назвать продуманным.

Однажды она заявилась к Люсиль и без обиняков спросила, не хочет ли та дать развод Джону. «Мне кажется, ты не любишь его, иначе не засиживалась бы вечерами на работе. И, по-моему, Джон любит меня, иначе с чего бы ему быть ко мне таким внимательным?»

Люсиль, которую абсурдный монолог скорее позабавил, чем рассердил, ответила, что муж ей пока что не надоел, но если он хочет развода, удерживать его она не станет. Почему бы Мэрилин не обратиться к нему самому? «Котеночек» не замедлил это сделать. Джон был польщен и обескуражен одновременно. Пряча улыбку, он, насколько мог деликатно, объяснил девушке, что любит ее как старший друг и ценит как преподаватель, но не более того, и уходить от жены в обозримом будущем не собирается.

Удивительно, но даже после этой, мягко говоря, эксцентричной выходки Кэрролл и Раймен не прекратили помогать Мэрилин. А она, по наблюдениям Люсиль, вовсе не выглядела как человек, у которого разбито сердце.

Кэрроллы по-прежнему снабжали Монро деньгами («пособие» она теоретически должна была вернуть с будущих гонораров), платили за занятия в «Актерской лаборатории», приглашали в гости и помогали заводить связи, которые могли оказаться полезными.

В начале 1948 года на светском приеме Джон познакомил Мэрилин с «королем мороженого» Пэтом Де Чикко и его другом, продюсером Джозефом Шенком, который когда-то вместе с Дэррилом Зануком основал студию «20th Century Fox».

Его коллега, продюсер Дэвид Браун, говорил: «Джо спонсировал женщин. Он готовил их для других мужчин и для другой жизни, а быть может, даже для супружества. Джо проявлял заботу о них и об их карьерах, а взамен, скажем так, просил капельку симпатии и внимания. Он наверняка оказал большое влияние на карьеру Мэрилин».

Шенк, которому на момент встречи с молодой актрисой было 69 лет, в детстве вместе с семьей эмигрировал в Нью-Йорк из России – из города Рыбинска, где его отец Хаим Шейнкер служил приказчиком в конторе Волжского пароходства. Мальчишками Джо (бывший Иосиф) и Ник (бывший Николай) продавали газеты в Гарлеме, затем работали в аптеке, которую со временем выкупили, скопив денег. Предприимчивые юнцы заметили, что охотнее всего люди тратят деньги на развлечения, и решили «делать свой бизнес» именно в этой сфере. Начали они с покупки на паях пивного заведения, которое превратили в кабаре, потом открыли на Манхэттене большой парк аттракционов, потом стали управляющими сетью кинотеатров.

Джо Шенк был женат на красавице Норме Толмедж, звезде немого кино, и развелся с ней, отсидел в тюрьме за неуплату налогов, жил в Лос-Анджелесе в доме, стилизованном под итальянское палаццо эпохи Возрождения, слыл сибаритом, обожал роскошь и веселую компанию. Каждую неделю, с субботнего вечера до воскресного утра, в этом палаццо собирались игроки в покер и их дамы, напоминавшие породистых лошадей.

В качестве такой вот «лошадки», спутницы, которой можно похвастаться, Де Чикко привел Мэрилин к Шенку в ближайшую же субботу. В ту ночь хозяину не слишком везло в игре, потому что он не сводил глаз с белокурой гостьи. «Ты искришься, как электрическая лампочка, и сверкаешь, как струи фонтана!» – воскликнул Шенк. На следующий день к «Studio Club» подкатил на роскошном лимузине вышколенный шофер, который передал Мэрилин приглашение на обед вдвоем.

Описывают начало знакомства Мэрилин Монро с Джозефом Шенком и по-другому. Вот версия по Норману Мейлеру: «Все началось с того, что в один прекрасный день, переходя улицу у ворот студии и завидев выплывающий из ее недр лимузин, она одарила его пассажира такой ослепительной улыбкой, что пожилой продюсер приказал водителю притормозить».

Дж. Шенк и Мэрилин Монро

«Позднее она рассказала Люсиль и еще паре человек, – пишет Дональд Спото, – что впервые ей пришлось стоять перед своим начальником на коленях – в позе, которая все-таки не являлась общепринятой при подаче заявления о приеме на работу».

Однако Мэрилин уверяла своего биографа Мориса Золотова: «В Голливуде поговаривали, будто я любовница Джо Шенка, но это вранье». А злые языки сомневались, что Джо, прежде славившийся не просто как бабник, но как коллекционер женщин, гурман, сохранил к преклонным годам свою мужскую силу.

Если Монро и не стала любовницей Шенка – то стала на какое-то время его любимицей и доверенным лицом. Правда, это не помогло ей вернуться в «20th Century Fox». Шенк все еще был членом правления студии, но давить на своего компаньона Занука отказывался принципиально, как бы ни очаровала его незадачливая актриса. Зато он свел ее с Гарри Коном, директором киностудии «Columbia Pictures», и на правах старого друга уговорил того принять его протеже в штат. Полугодовой контракт на 125 долларов в неделю Монро подписала 9 марта 1948 года.

Еще в первое свое посещение палаццо Шенка Мэрилин заметила, что покерная вечеринка за полночь перетекала в оргию. То и дело какая-нибудь парочка, хихикая, скрывалась за дверью одной из многочисленных комнат дома.

Когда о близких отношениях Монро и Шенка прознал весь Голливуд, поползли слухи, что фаворитка старика принимает деятельнейшее участие в оргиях в его доме, что она перенесла несколько абортов, не зная в точности, кем были отцы нерожденных детей. Этими гипотетическими абортами позднее объясняли неудачные попытки повзрослевшей Мэрилин стать матерью.

Но гинеколог Леон Крон, лечивший актрису в ее последние годы и многократно ее осматривавший, утверждал: «Никогда она этого не делала. Да и сплетни о том, что Мэрилин Монро много раз прерывала беременность, попросту смешны. Она не делала этого ни единого раза. Дважды у нее случался выкидыш, и один раз имела место беременность, которая оказалась внематочной и потребовала немедленного прерывания. Однако она никогда не делала аборт по собственной воле».

Мэрилин действительно часто обращалась к гинекологам, но причиной этого, помимо ипохондрии, были боли внизу живота, терзавшие ее с юности, и невыносимо тяжелые менструации, во время которых она часами извивалась, заходясь в крике.

После смерти кинозвезды делались предположения, что на праздниках азарта и сластолюбия в ренессансном особняке Шенка бывал Джек Кеннеди, что именно там и тогда молодой многообещающий политик познакомился со старлеткой Мэрилин Монро. А спустя годы увидел вновь и тут же вспомнил ее сияющую шевелюру и застенчиво-победоносную улыбку. Доказательств этому нет, опровергнуть это невозможно.

С шевелюрой Мэрилин, кстати, под умелыми руками стилистов Columbia Pictures произошли существенные изменения. Таково было требование Гарри Кона, выдвинутое при приеме Монро на работу, и на этот раз она согласилась сразу.

Молодую женщину подстригли, сделали ее волосы пушистыми с помощью электролиза и осветлили их, убрав желтоватый оттенок. Она приблизилась к своему «эталонному» обличью, памятному теперь миллиардам людей, даже если они вообще не смотрят кино.

Когда Гарри Кон раздумывал, взять ли ему, в угоду Шенку, никому не известную старлетку, уже уволенную с одной студии, решающими оказались слова штатной преподавательницы драматического мастерства Наташи Лайтес: «Если я не ошибаюсь, в этой девочке есть какой-то потенциал. Давайте попробуем». И Кон поручил самой Наташе «попробовать», всецело доверив ей новенькую.

Лайтес, которая на шесть долгих лет стала неразлучной подругой Мэрилин, была натурой яркой и неординарной. Ближние и дальние реагировали на нее ярко и противоречиво.

«Она была словно вулкан, который непрестанно извергается или у которого вот-вот должно начаться извержение, – самая переменчивая и взрывоопасная женщина, какую мне довелось знать», – говорила журналистка Джейн Уилки.

«В 1948 году Наташе было приблизительно тридцать пять лет и ее украшали коротко остриженные каштановые волосы с седыми прядками; эта высокая, худая, угловатая и необычайно подвижная особа временами напоминала слегка пристукнутую цаплю, попавшую в хлопотную и затруднительную ситуацию… Деспотичная и суровая, даже в чем-то жестокая, Наташа производила большое впечатление на начальников, равно как и на актеров, часто обескураживая их своей беглостью речи, знанием различных жанров искусства и литературы, а также строгим отношением к своим молодым ученикам, которых считала много хуже тех актеров, с кем ей довелось иметь дело за границей, в Европе», – характеризует ее Дональд Спото.

Другой биограф Монро, Сильвен Ренер, выражается куда резче: «Худая, некрасивая, она отыгрывалась за свою не удавшуюся ни в театре, ни в кино карьеру, унижая начинающих киноактрис, с которыми ей предстояло работать… Свой провал она приписала политическим обстоятельствам, а не внешним данным или бездарности. С той поры у нее осталась ярко выраженная мания величия. Наташа Лайтес прививала красивым девушкам комплекс неполноценности с единственной целью убедить, что их „прелести“ вовсе не преимущество, а признак виновности перед ней, тощей и нескладной. Она действовала в два приема: сначала смешивала дебютантку с грязью так, что та заливалась слезами, а потом, приняв маску великодушия, изображала покровительницу».

На сохранившихся фотографиях Наташа не кажется ни жестокой, ни деспотичной, ни даже некрасивой, – одухотворенное лицо с неправильными, но тонкими чертами, необыкновенно изящные и подвижные руки… Эти руки завораживали Мэрилин, когда Наташа делала «колдовские пассы», вдохновенно рассказывая что-нибудь или поясняя.

В первый визит Монро к Лайтес – та жила прямо в помещении студии, в комнате, заваленной книгами и с портретом Макса Рейнхардта на стене, – младшая из женщин впечатлила старшую не больше, чем прежние ученицы. Наташа увидела перед собой девушку, очень закомплексованную, даже заторможенную, делающую ставку исключительно на свою сексапильность.

И принялась за муштру. Наташа лепила Мэрилин заново, лепила четкими, отточенными безжалостными движениями. Ставила ей дикцию, учила дышать, двигаться, одеваться, заставляла штудировать «умные» книги. Чередовала суровые выговоры со скупыми похвалами.

«Как человек она была почти полностью лишена силы духа, – сокрушалась Наташа. – Можно с чистой совестью сказать, что она боялась собственной тени и была отчаянно неуверенной в себе, невероятно застенчивой, она никогда не знала, что говорить. Она все время спрашивала меня: „И что я должна сказать?“ Я попыталась заставить ее начать интересоваться самой собой, начать обретать собственный позитивный опыт, но не знаю, удалось ли это. Она боялась окунуться в реальную жизнь… Мне кажется, Мэрилин отрицала себя истинную, за исключением своей яркой сексуальной привлекательности, единственного, в чем она была вполне уверена. Она знала, что это работало, – и она была столь же изящна в своей привлекательности, как пловец или балерина».

Наташа, по ее словам, хотела вдохнуть в ученицу веру в собственные силы – но добивалась едва ли не прямо противоположного результата.

«Бывали дни, – вспоминала Мэрилин, – когда я не могла понять, почему Наташа оставила меня у себя в ученицах, ведь она давала мне понять, что я никчемна и лишена таланта. Очень часто мне казалось, что для нее я – всего лишь один из сотни других безнадежных случаев».

Бытует мнение, что Мэрилин отчасти навредила Наташина наука. Изначально не слишком внятная дикция актрисы в результате усердных упражнений сделалась утрированно отчетливой. Мэрилин явственно для зрителей складывала губы перед репликой и произносила с особой интонацией каждый слог. Все это производило отнюдь не всегда желательный комический эффект.

Режиссеров раздражало, что Мэрилин отказывается выходить на съемочную площадку, если туда не допустят ее преподавательницу. У Наташи и Мэрилин существовала особая система условных знаков: мимикой и жестами старшая давала младшей указания или сообщала, что что-то идет не так.

Многие считали и продолжают считать, что Наташа Лайтес была своего рода злым гением Мэрилин Монро, инфернальным кукловодом, подчинившим молодую актрису своей воле.

Красивая легенда, если не учитывать одного нюанса. Кукловод влюбился в марионетку. Пигмалион влюбился в Галатею.

Очень скоро Наташа поняла, что магнетическое очарование Мэрилин и даже ее несовершенства, смесь ребячества с жеманством, податливость и ершистость пробуждают в ней глубокий интерес, нежность, плотскую страсть.

Мэрилин Монро и Наташа Лайтес

«Я хочу любить тебя, Мэрилин». – «Нет, не надо любить меня, Наташа. Просто работайте со мной».

Мы не знаем, оставалась ли эта страсть платонической. Мэрилин могла и уступить раз-другой – из сочувствия, дружеской симпатии или любопытства. Но, так или иначе, взаимностью на Наташину любовь не ответили. Послушная ученица была послушной далеко не во всем.

«Правда в том, что мои чувства, вся моя жизнь были в ее руках, – сказала Наташа Лайтес много лет спустя. – Я была старше ее, я была ее учителем, но она знала глубину моей привязанности к ней и пользовалась этим так, как может только молодой и очень красивый человек. Мэрилин говорила, что в нашей паре именно она нуждается во мне. Однако на самом деле все обстояло наоборот. Моя жизнь с ней означала постоянный отказ от самой себя».

Несомненно, эти слова продиктованы горечью и обидой. И, скорее всего, Мэрилин нуждалась не только в уроках, но и в любви, которую отвергала. Она хотела видела в Наташе наставницу и, вероятно, очередную «эрзац-мать», но никак не возлюбленную, она вырывалась из объятий старшей подруги с негодованием и смутным чувством вины, но совсем, совсем не в духе Монро, неприкаянной малышки Нормы Джин слова «не надо меня любить». От Лайтес она получала не только придирки (немудрено, что та становилась тем придирчивее и несдержанней, чем больше теряла надежду) и притязания, но и поддержку, а поддержка была необходима Мэрилин как воздух.

Похоже, в случае Мэрилин Монро и Наташи Лайтес речь шла о классическом симбиозе, взаимозависимости. Такие связи между людьми подчас длятся дольше, чем самые гармоничные любовные и дружеские отношения.

Мэрилин, увлеченная своей вроде бы наконец налаживавшейся карьерой, еле замечала все, что не касалось этого напрямую.

В марте умерла Ана Лоуэр. Мэрилин не хотела пропускать даже одно занятие с Наташей, поэтому не пошла на похороны, хотя всю жизнь не переставала оплакивать свою «тетю Ану» и вспоминала о ней с горячей благодарностью.

В апреле Глэдис Бейкер, в очередной раз выписанная из клиники, улизнула от присматривавшей за ней дальней родни и вышла замуж за проходимца по имени Джон Стюарт Эли. Эли был двоеженцем и позднее пытался шантажировать дочерей своей «второй жены», требуя от них денег и всяческой другой помощи за то, что взвалил на себя такую обузу, как их мать.

Лето 1948 года принесло Мэрилин не просто ее первую значительную роль, но одну из главных ролей в фильме «Columbia Pictures».

Фильм этот все давным-давно позабыли бы, не стань он вехой в биографии кинозвезды. Это была музыкальная комедия режиссера Гарри Ромма «Хористки» («Ladies of the Chorus») (в переводах на русский также «Дамы из кордебалета», «Девушки из кордебалета», «Леди из хора», «Девушки из хора»).

Сюжет немного напоминал старую добрую оперетта «Сильва». Мать и дочь, Мэй Мартин (ее сыграла Адель Джергенс) и Пегги Мартин (ее-то роль и досталась Мэрилин) – артистки, поющие и танцующие в шоу-бурлеске. Мэй, несмотря на «легкомысленную» профессию, очень трепетная и строгая мама. Она следит за каждым шагом дочери, потому что сама вдосталь настрадалась от совершенных в юности ошибок и не хочет, чтобы Пегги их повторила. Но разве что-то когда-то мешало девушкам влюбляться? Влюбляется и Пегги – в «богатенького мальчика» Рэнди (актер Рэнд Брукс). Мэй не верит в возможность неравного союза, поэтому она против встреч Пегги с ухажером. Но, видя искренность чувств молодых людей, мать девушки сдается. А вот убедить мать Рэнди оказывается куда сложнее…

Мэрилин удалось оживить слабенький, плохо скроенный и посредственно сшитый сценарий.

Норман Мейлер писал об этой работе Монро: «…она поет, танцует, играет, даже участвует в драке, где вцепляются друг другу в волосы, раздают пощечины, визжат, неуклюже обмениваются шлепками, словно девчонки, бросающие бейсбольный мяч… Но что самое интересное в актрисе, которой суждено пойти так далеко, – это излучаемая ею аура непостижимой уверенности в себе, в собственной неотразимости. Складывается впечатление, что прямо у вас на глазах материализуется идеальный образец сексуальной привлекательности; так бывает, когда в полную народу комнату входит потрясающей красоты девушка и заявляет: „Я здесь лучше всех, со мной никто не сравнится“».

Застенчивая, нервная, даже невротичная в реальной жизни Мэрилин перед камерой, как всегда, чудодейственным образом изменилась. Не в этом ли секрет ее неуспеха на театральной сцене? Может быть, и вправду лишь под объективом способна была проявиться в полной мере «солнечная» сторона ее натуры?