Текст книги "Катынь. Ложь, ставшая историей"
Автор книги: Елена Прудникова
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Германскую политику в польском вопросе раскрыл перед астрономом зондерфюрер 7-го отдела немецкой комендатуры Гиршфельд, прибалтийский немец, хорошо говоривший по-русски:
«Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность для расширения жизненного пространства Германии. В этой связи Гиршфельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена, расстреляна и заключена в лагеря».
Тут надо отрешиться от нашего послезнания и увидеть один очень простой момент: ни наши люди, ни поляки не понимали происходящего! Они мерили ту войну мерками войн предыдущих, а это было нашествие совсем иного рода, не имеющее ничего общего с отношениями между собой людей христианского мира. Мы с этим знанием родились, выросли, впитали его с книгами и фильмами – а им даже в страшном сне не могло присниться, что на самом деле происходит и будет происходить в ближайшее время, и когда все это началось, шок был колоссальный. Они ведь думали, что имеют дело с подобными себе людьми – и далеко не сразу поняли, что это не так[17]17
Естественно, речь идет не о конкретных немецких солдатах, среди которых попадались разные, а о сущности режима.
[Закрыть], что перед ними существа, одержимые демонами языческого мира…
Внезапное осознание этого факта вогнало профессора астрономии в тяжелый душевный кризис.
Из показаний профессора физики И.Е. Ефимова, проживавшего в одном доме с Базилевским.
«Осенью 1941 года однажды, когда я встретил Базилевского в садике нашего дома, он был очень расстроен, задумчив и, как я заметил, чем-то озабочен. Полагая, что у него произошли какие-то неприятности по службе, я спросил его о причинах такого подавленного настроения. Тогда он с волнением ответил мне, что в связи с полученными им сведениями он крайне озабочен судьбой русского народа, что теперь ему совершенно ясно, что все зверства, совершенные немцами в Смоленске, не являются результатом своеволия отдельных немецких офицеров-садистов, пользующихся военным временем и творящих самоуправство, а что вопрос стоит о планомерном массовом истреблении славянского народа и всех народов, не относящихся к “арийской” расе, и что этот чудовищный план разработан и претворяется в жизнь по прямому указанию Гитлера и его клики. Все те зверства, которые нам пришлось увидеть с приходом немцев… это только начало планомерного истребления населения, которое намерены провести немцы со свойственной им педантичностью. Теперь мне ясно, продолжал он, что “жизненное пространство”, о котором твердят немцы, необходимо им для заселения их “арийцами”, и во имя этого они проводят неслыханное в истории массовое, почти поголовное истребление других народов, оставляя лишь часть населения, необходимую им в качестве рабов…»
Дальше он рассказывал о поляках – но о поляках мы уже говорили…
Как видим, в отличие от советской, в немецкой расстрельной операции нет никаких параллельных миров. В ней все на месте: и охрана, и автомашины, и польские пленные, и множество свидетелей. Как и следовало ожидать, в густонаселенной дачной местности близ областного центра операция являлась лишь условно секретной.
Впрочем, а кого им в то время было бояться?
Как немцы искали свидетелейПомните «документ № 8» немецкого официального материала? Их главного свидетеля – хуторянина Киселёва, выступавшего перед делегациями с рассказами о «зверствах большевиков»? Несмотря на столь выдающуюся роль в деятельности Министерства рейхспропаганды, с немцами на запад он не ушел и осенью уже давал показания следователям НКВД.
Из показаний П.Г. Киселёва.
«Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнёздово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер через переводчика стал расспрашивать меня – давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение.
Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе “Козьих гор” с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.
После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке “Козьих Гор” расстреляли польских офицеров, и спросил меня – какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производило расстрелы в “Козьих Горах”, да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как “Козьи Горы” совершенно открытое многолюдное место, и, если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.
Офицер ответил мне, что я все же должен дать такие показания, так как это, якобы, имело место. За эти показания мне было обещано большое вознаграждение.
Я снова заявил офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до войны в нашей местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал ложные показания. Офицер убеждал меня, заявляя: “Германия ведет борьбу с большевизмом, и мы должна показать русскому народу, какие большевики звери”.
Я решительно отказался сделать это, заявив: “Ищите себе для этого дела другого человека”. Тогда офицер сказал, что германское командование настаивает на том, чтобы именно я дал такие показания, так как мое долголетнее проживание в этом районе, рядом с дачей НКВД, делает мои показания убедительными.
Вопрос: Вы дали показания, требуемые от вас гестапо?
Ответ: Нет, я таких показаний не дал и категорически заявил офицеру, что не могу показывать ложь. Офицер, предложив подумать, отпустил меня домой…
После первого разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня.
В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного якобы НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал, и что ложных показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать. Взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселёв, проживая на хуторе в районе “Козьих Гор”, сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: “Или вы сейчас же подпишете, или мы вас уничтожим. Выбирайте! ”
Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится».
Но, как и следовало ожидать, все только начиналось.
«В действительности получилось не так. Весной 1943 года немцы оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе “Козьих Гор” обнаружены могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году.
Вскоре после этого ко мне в дом пришел переводчик гестапо и повел меня в район “Козьих гор”.
Когда мы вышли из дома и остались вдвоем, переводчик предупредил меня, что я должен сейчас рассказать присутствующим в лесу людям все в точности, как было изложено в подписанном мной в гестапо документе.
Придя в лес, я увидел разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это “польские делегаты”, прибывшие для осмотра могил.
Когда мы подошли к могилам, “делегаты” на русском языке стали задавать мне различные вопросы по поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо прошло более месяца, я забыл все, что было в подписанном мною документе, и стал путаться, а под конец сказал, что ничего о расстреле польских офицеров не знаю.
Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от “делегации” и прогнал.
На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в смоленскую тюрьму…
Вопрос: О чем вас в этот раз допрашивало гестапо?
Ответ: После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом отправили в камеру.
При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками, и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь. После этого меня сильно избили.
Таких допросов, сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел, стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой.
Примерно через месяц после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: “Вот видите, Киселёв, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром привезем в катынский лес и повесим”. Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли “очевидца” расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и стали избивать меня резиновыми дубинками.
Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием – по первому требованию немцев выступать перед “делегациями” в Катынском лесу…
В каждом случае перед тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой, вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса заставлял заучивать наизусть все, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году.
Вопрос: Уточните, что именно вам нужно было рассказывать?
Ответ: Я вспоминаю, что переводчик говорил мне примерно следующее: “Я живу на хуторе в районе “Козьих Гор”, недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по ночам их там расстреливали”. И обязательно нужно было дословно заявить, что “это дело рук НКВД”.
После того, как я заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым могилам и заставлял повторять все это в присутствии прибывших “делегаций”. Мои рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо.
Однажды я выступал перед какой-то “делегацией” и мне задали вопрос: видел ли я лично этих поляков до расстрела их большевиками. Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил, как было в действительности, т.е., что видел польских военнопленных до начала войны, как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в сторону и прогнал домой.
Прошу мне верить, что меня все время мучила совесть, так как я знал, что в действительности расстрел польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток».
Показания Киселёва подтвердила его семья – жена, сын с невесткой, а также квартирант. Медицинское обследование, проведенное 25 декабря 1943 года, подтвердило увечья, которые он получил в гестапо, – повреждение плеча и значительная потеря слуха. Кстати, «немецкие» показания хуторянина семья не подтверждала, хотя они жили на том же хуторе. Следователи из ГФП забыли спросить?
Конечно, НКВД мог ровно в такой же степени запугать старого крестьянина, как и гестапо (на самом деле, по-видимому, отделение ГФП). Удивительно другое – почему гестапо не сумело запугать сотню свидетелей, а у НКВД это получилось. Почему к немцам за вознаграждение не шли добровольцы-заявители, а к чекистам, едва те появились в Смоленске, таковые побежали без всяких наград?
Кстати, а как немцы вообще могли допустить, чтобы их главный свидетель попал в руки русских?
Как выяснилось, они и не собирались этого допускать. Незадолго перед отступлением Киселёва искали – по-видимому, хотели взять с собой. Однако тот, как только его оставили в покое, тут же ушел в лес. (Чем косвенно подтвердил советскую версию – ежели бы поляки на самом деле были расстреляны НКВД, едва ли он рискнул бы попасть в руки чекистов после такой явной измены.) Немцы со злости сожгли его дом, но это было уже махание после драки кулаками…
Удалось установить и судьбу других свидетелей – хоть они и не показали ничего ценного, однако ведь что-то у немцев подписывали… Первые двое, Годезов и Сильвестров, умерли в 1943 году, трое – Андреев, Жигулёв и Кривозерцев – либо ушли с немцами, либо же были уведены насильно, и след их затерялся. Матвей Захаров, бывший сцепщик на станции Смоленск, работавший при немцах старостой деревни Новые Батеки, оказался предусмотрительнее и, как и Киселёв, успел скрыться – уходить с новыми хозяевами он явно не желал, хотя не имел никаких гарантий, что не придется отвечать за сотрудничество с оккупантами.
Из показаний М. Захарова.
«В начале марта 1943 года ко мне на квартиру пришел сотрудник Гнёздовского гестапо, фамилии его я не знаю, и сказал, что меня вызывает офицер.
Когда я пришел в гестапо, немецкий офицер через переводчика заявил мне: “Нам известно, что вы работали сцепщиком на станции Смоленск-Центральная и должны показать, что в 1940 году через Смоленск направлялись вагоны с военнопленными поляками на станцию Гнёздово, после чего поляки были расстреляны в лесу у “Козьих Гор”.
В ответ на это я заявил, что вагоны с поляками в 1940 году действительно проходили через Смоленск по направлению на запад, но где была станция назначения – я не знаю…
Офицер сказал мне, что если я по-хорошему не желаю дать показания, то он заставит сделать это по принуждению. После этих слов он взял резиновую дубинку и начал меня избивать. Затем меня положили на скамейку, и офицер вместе с переводчиком били меня. Сколько было нанесено ударов, я не помню, т.к. вскоре потерял сознание.
Когда я пришел в себя, офицер потребовал от меня подписать протокол допроса, и я смалодушничал, под воздействием побоев и угроз расстрела, дал ложные показания и подписал протокол. После подписания протокола я был из гестапо отпущен…
Через несколько дней после моего вызова в гестапо, примерно в середине марта 1943 года, ко мне на квартиру пришел переводчик и сказал, что я должен пойти к немецкому генералу и подтвердить там свои показания.
Когда мы пришли к генералу, он спросил у меня, подтверждаю ли я свои показания. Я сказал, что подтверждаю, т.к. еще в пути был предупрежден переводчиком, что если я откажусь подтвердить показания, то испытаю еще гораздо худшее, чем испытал в первый раз в гестапо.
Боясь повторения пыток, я ответил, что свои показания подтверждаю. Потом переводчик приказал мне поднять вверх правую руку и сказал мне, что я принял присягу и могу идти домой».
Впрочем, нельзя сказать, что немцы не пытались расширить круг своих свидетелей. Но почему-то получалось все время одно и то же… Ну не хотели люди говорить правду, и всё тут!
Из показаний С.В. Иванова, 1882 г. р., бывшего начальника станции Гнёздово.
«Это было в марте 1943 года. Меня допрашивал немецкий офицер в присутствии переводчика. Расспросив меня, кто я такой и какую должность занимал на станции Гнёздово до оккупации района немцами, офицер спросил меня, известно ли мне о том, что весной 1940 года на станцию Гнёздово в нескольких поездах, большими партиями, прибыли военнопленные польские офицеры.
Я сказал, что об этом я знаю.
Тогда офицер спросил меня, известно ли мне, что большевики той же весной 1940 года, вскоре после прибытия польских офицеров, всех их расстреляли в Катынском лесу.
Я ответил, что об этом мне ничего не известно, и что этого не может быть потому, что прибывших весной 1940 года на станцию Гнёздово военнопленных польских офицеров я встречал на протяжении 1940—1941 гг., вплоть до занятия немцами Смоленска, на дорожно-строительных работах.
Офицер тогда заявил мне, что если германский офицер утверждает, что поляки были расстреляны большевиками, это значит, так было на самом деле. “Поэтому, – продолжал офицер, – вам нечего бояться, и вы можете со спокойной совестью подписать протокол, что военнопленные польские офицеры были расстреляны большевиками, и что вы являлись очевидцем этого”.
Я ответил ему, что я старик, мне уже 61 год и на старости лет я не хочу брать греха на душу. Я могу только показать, что военнопленные поляки действительно прибыли на станцию Гнёздово весной 1940 года.
Тогда германский офицер стал уговаривать меня дать требуемые показания, обещая в положительном случае перевести меня с должности сторожа на должность начальника станции Гнёздово, которую я занимал при советской власти, и обеспечить меня материально.
Переводчик подчеркнул, что мои показания, как бывшего железнодорожного служащего станции Гнёздово, расположенной ближе всего к Катынскому лесу, чрезвычайно важны для германского командования, и что я жалеть не буду, если дам такие показания.
После этого офицер стал на меня кричать, угрожать избиением и расстрелом, заявляя, что я не понимаю собственной выгоды. Однако я твердо стоял на своем.
Тогда переводчик составил короткий протокол на немецком языке на одной странице и рассказал своими словами его содержание.
В том протоколе был записан, как мне рассказал переводчик, только акт прибытия польских военнопленных на станцию Гнёздово. Когда я стал просить, чтобы мои показания были записаны не только на немецком, но и на русском языке, то офицер окончательно вышел из себя, избил меня резиновой палкой и выгнал из помещения…»
Подобных показаний пытались добиться и от других железнодорожников – с тем же результатом. Конечно, возможно, что если бы их тоже, как и Киселёва, по месяцу обрабатывали в гестапо, то правдолюбцев оказалось бы больше – но, с другой стороны, дрессировка Киселёва потребовала от немцев столько усилий, что с другими, по-видимому, предпочли не связываться.
Случайно к немцам попал бывший рабочий гаража Смоленского УНКВД Е.Л. Игнатюк. То была перспективная добыча.
Из показаний Е.Л. Игнатюка, 1903 г. р.
«Когда я был в первый раз на допросе у начальника полиции Алферчика, он, обвинив меня в агитации против немецких властей, спросил, кем я работал в НКВД. Я ему ответил, что я работал в гараже Управления НКВД Смоленской области в качестве рабочего. А на том допросе он стал от меня добиваться, чтобы я ему дал показания о том, что я работал в Управлении НКВД не рабочим гаража, а шофером
Алферчик, не получив от меня нужных показаний, был сильно раздражен и вместе со свои адъютантом, которого он называл Жорж, завязали мне голову и рот какой-то тряпкой, сняли с меня брюки, положили на стол и начали бить резиновыми палками.
После того меня опять вызвали на допрос, и Алферчик требовал от меня, чтобы я дал ему ложные показания о том, что польских офицеров в Катынском лесу расстреляли органы НКВД в 1940 году, о чем мне, как шоферу, участвовавшему в перевозке польских офицеров в катынский лес и присутствовавшему при их расстреле, известно. При моем согласии дать такие показания Алферчик обещал освободить меня из тюрьмы и устроить на работу в полицию, где мне будут созданы хорошие условия жизни, в противном же случае они меня расстреляют…»
Потом Игнатюка передали другому следователю, затем отправили в гестапо – но и с этим «свидетелем» тоже ничего не вышло. Немцы пытались получить такие же показания от бывшего помощника начальника смоленской тюрьмы Н.С. Каверзнева, бывшего работника той же тюрьмы В.Г. Ковалева – с тем же результатом.
Как видим, со свидетелями у немцев не то чтобы плохо, а вообще никак. Пятеро из них либо умерли, либо куда-то пропали, а двое оставшихся, едва пришли советские, тут же от своих показаний отказались. Даже с учетом рассказов об НКВД, великом и ужасном, как-то не очень убедительно выглядит.
Странно, ведь в распоряжении оккупантов было достаточно коллаборационистов, сотрудничавших с ними по доброй воле, сочинивших и подмахнувших бы любые показания. Почему их не использовали? Что это – высокая честность или банальное разгильдяйство?
Впрочем… следствие вела ГФП, армейская структура, которая известно где видела ведомство пропаганды. А с учетом того, что в деле было, как мы увидим впоследствии, замешано еще и РСХА, структура Гиммлера, которую военные любили, как обычно любят особистов… Кроме того, без пяти минут фронтовые офицеры (а с учетом партизан – фактически фронтовые) вовсе не горели желанием делать грязную работу для тыловых крыс из Берлина. Задание они вроде бы выполнили, но пупок не рвали. Русская пословица говорит по этому поводу: «Как-нибудь сделаешь, как-нибудь и выйдет».
Или все же то была чистая любовь к правде?
Но, как бы то ни было, а свидетелей у немецкой стороны нет. Вся их версия держится только на актах экспертизы, к которым мы и перейдем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?