Текст книги "Катынь. Ложь, ставшая историей"

Глава 5
ОТ ШОУ «КАТЫНЬ» К ОДНОИМЕННОМУ СЕРИАЛУ

 
…Щенята заметили слезы злодея
И пискнули разом: «Он маму жалеет!»
Обжора ответил, вздыхая:
«Причина печали другая.
Нет у вас больше родни,
Теперь вы на свете одни.
Я добрый…
Я съел бы и вас,
Но нет аппетита сейчас.
Каким я плохим оказался!» —
И тут крокодил разрыдался.
 

Джанни Родари. Почему? Отчего? Зачем?

Итак, вот они, факты, представленные так полно, как это возможно было сделать. Сопоставление массивов доказательств советской и немецкой стороны впечатляет, не правда ли? Конечно, если кому хочется верить, что поляков расстрелял НКВД, мы не претендуем на то, чтобы вмешиваться в вопросы веры, только просьба заранее уведомлять: я верю. А холодные наблюдения ума не оставляют сомнений, чьих это рук дело. Тут даже экспертов-криминалистов не требуется, настолько топорно сработали германцы. Фальсификации вообще легки только в политических детективах, а в реальности любой мальчишка, когда-либо подчищавший двойку в дневнике, знает, что даже в таком не самом трудном деле всегда вылезает множество хвостов, и в итоге родители обычно узнают правду.

Но правда стала очевидной позднее, по прошествии десятилетий, после комиссии Бурденко в частности и Нюрнбергского процесса в целом. А в 1943 году советское расследование еще не было проведено. Наши могли судить о происшедшем в Катыни только из немецких источников да, может быть, некоторые неясные сведения доставляли зафронтовые разведчики и партизаны. А международная общественность знала только одну версию – немецкую. Немцы предъявили очень мало, однако у наших не было вообще ничего, кроме голословных заявлений. Правда, к 1943 году немцы уже показали себя мастерами геноцида, но…

…Но тут надо понимать особенности провокаций доктора Геббельса: они были рассчитаны в первую очередь на так называемую свободную прессу. А это среда, с которой рейхсминистр пропаганды работать умел и прекрасно знал, что, имея возможность выбора, журналист предпочтет правде туго закрученную интригу. Еще одним преступлением немцев читателя не удивишь и тираж не поднимешь. А драматическую коллизию: кто все-таки убил польских офицеров – немцы или НКВД – газеты обсасывают по сей день. Стало быть, сработало.

Пока Красная армия с боями освобождала Смоленск, пока чекисты среди остатков населения выискивали свидетелей, катынская провокация росла и развивалась в точном соответствии с законами шоу-бизнеса. Какая разница, кто на самом деле убил этих поляков, главное – привлечь и заинтриговать публику, и уж тогда, как ни опровергай ложь, от нее всяко что-нибудь да останется.

Предполагаемая аудитория провокации тоже прочитывает легко. Естественно, геббельсовское пропагандистское шоу предназначалось не для жителей Смоленска. Их везли на катынские могилы для массовки и чтобы получить практику проведения экскурсий – и это, кстати, стало одной из многочисленных ошибок германцев, ибо участники экскурсий потом охотно делились своими наблюдениями с чекистами. Но после того, что творили гитлеровцы на нашей земле, даже пропагандисты из Берлина вряд ли были настолько наивны, чтобы надеяться сагитировать русских.

А вот поляков можно было попытаться немножко обработать в духе традиционной ненависти к «москалям» – подтолкнуть, так сказать, по веками накатанной колее. Это будет не лишним, когда Красная армия подойдет к границам Польши. Да и других европейцев неплохо бы пугнуть: мы, немцы, вам не нравимся – так смотрите, какие звери придут нам на смену. Для Европы оккупация была совсем не такой, как для СССР, а репутация большевиков, мягко говоря, там не очень, у них могло и сработать.

Так что сцена была развернута рампой к западу. Первыми зрителями должны были стать некоторые нужные Германии народы СССР и поляки, затем покоренные страны Европы, а судя по дальнейшим событиям, не остались равнодушными и государства антигитлеровской коалиции. И в конце концов, подобно полвека пролежавшей в земле мине, катынская провокация сработала и в СССР.

Однако на самом деле Катынь – лишь одна операция в ряду многих подобных, призванных столкнуть друг с другом народы и натравить их на советское правительство. Самая раскрученная – да, но далеко не единственная. Провокации подобного рода начались, едва лишь немецкая армия вступила на территорию СССР.

В январе 1942 года в Германии вышла небольшая, в 60 страниц, книжица под названием: «Немецкие солдаты в Советском Союзе: письма с Востока». Книжка, как и следовало из названия, содержала отрывки из солдатских писем. Фрагменты этих писем и сейчас можно встретить в самых разных трудах, от вроде бы научных до пропагандистских – естественно, без указания первоисточника. Вот что там говорится о «зверствах большевиков» в городе Львове.

«Я был в Лемберге[24]24
  Так немцы называли Львов.


[Закрыть] вчера и увидел там море крови. Это было ужасно. Люди с ободранной кожей, кастрированные, с выколотыми глазами, отрубленными руками и ногами. Некоторые были прибиты гвоздями к стене, 30—40 человек заперты в маленькой комнате, где они задохнулись. Подобным образом умерщвлено около 650 человек… Большую часть этого сделали евреи…»

«Когда мы вошли во Львов, над городом стояли серые тучи. Вонь была едва выносимой. Русские оставили город после тяжелых боев. Большевики и евреи зверски убили 12 тысяч немцев и украинцев. Я видел беременную женщину, подвешенную за ноги в тюрьме ГПУ. У других женщин были выколоты глаза, отрезаны носы, уши, пальцы, руки, ноги, у некоторых вырваны сердца. 300 сирот от 2 до 17 лет были прибиты гвоздями к стене и зарезаны… После пыток они побросали людей, большинство которых были еще живы, в трехметровую груду в подвале, облили их бензином и подожгли. Это было ужасно!»[25]25
  http://www.calvin.edu/academic/cas/gpa/feldpost.htm


[Закрыть]

Надеюсь, об уровне правдивости данных свидетельств говорить не надо? Или все же следует объяснять, что у сотрудников НКВД были и другие дела, кроме как бегать по львовским улицам, ловить там детишек (дети в тюрьме не содержались, их отправляли к родственникам или в детские дома) и прибивать их гвоздями к стене.

В дальнейшем этот трюк повторялся неоднократно. Известно, например, что немцы попытались выдать свои зверства за «злодеяния большевиков» в Краснодаре, приписать нашим уничтоженных заключенных в Латвии. Одни «катынеподобные» провокации были более, другие менее успешны, некоторые превратились в анекдот, часть вообще не получила резонанса – но есть у нас такое подозрение, переходящее в уверенность, что если как следует покопаться в националистической пропаганде, скажем, наших прибалтийских соседей, то мы очень скоро придем к малоизвестным провокациям доктора Геббельса. Наверняка ведь «народные фронты» паслись на этой травке. Ну а уж про бандеровцев и речи нет…

Чуть позже мы проиллюстрируем, как работают сегодня геббельсовские минные поля, когда есть определенный социальный заказ, а пока вернемся к шоу под названием «Катынь».

В немецкой национальной политике первыми союзниками на востоке считались украинские националисты. Конечно же, несмотря на горячую «любовь» украинцев к полякам, немцы не провели их мимо Катыни.

Арестованный в Нежине немецкий пособник, некто Симоненко, показал на допросе, что был членом украинской делегации, посетившей катынские раскопки. Там подошли к подбору кадров более серьезно, чем в Смоленске, – дорога длинная, ехать дорого. На экскурсию отправились только надежные люди – старосты, бургомистры. Соответственно, и программа была иной. Она состояла из беглого осмотра могил и трех трупов, а также включала в себя два банкета – в начале и в конце вояжа. А чтобы визитеры не потеряли в хмельном тумане информацию, куда они ездили и зачем, им дали набор фотографий, посвященных «зверствам большевиков», и в общих чертах рассказали, что нужно говорить. Преисполнились ли много претерпевшие от Польши украинцы сочувствием по отношению к ее офицерам, история умалчивает.

Однако основной информационный удар пришелся по Польше.

Из показаний Эдварда Потканского, поляка из строительного батальона в Красном Бору.

«В разгар Катынской кампании я был в Польше. Гитлеровская польская газета “Курьер Варшавский” заполняла целые страницы фамилиями польских офицеров, будто бы замученных большевиками в Катыни. Из больших предприятий в Катынь посылались делегаты, которые по возвращении должны были рассказывать о зверствах большевиков. Таких же представителей немцы посылали даже из концлагерей. Это были польские офицеры.

Многие делегаты, возвратясь из поездки, рассказывали обратное тому, что хотелось гитлеровцам. Вскоре эти делегаты были арестованы и пропали без вести.

На стенках домов появились надписи: “Катынь – дело рук гестапо”… На скамейках в Саском саду были приклеены записи, в которых сообщалось, что убийцами польских офицеров в Катыни являются немцы. Поляки говорили о Катыни как о новом злодеянии немецких разбойников».

Попав на улице в облаву, Потканский был отправлен в составе строительного батальона как раз в район Красного Бора. Когда немцы стали отступать, он и еще один поляк спрятались и дождались прихода Красной армии. По поводу своей экскурсии он показал:

«13 июня 1943 года, в день нашего приезда в Красный Бор, нас спросили, кто хочет посмотреть могилы польских офицеров в Катыни. Согласились все вновь прибывшие, 20 человек. Нас посадили в машину и отвезли в Катынь. Могилы были закрыты, но там валялось много разных вещей, принадлежащих убитым офицерам, польские деньги (совсем новые) и другие вещи. Мы незаметно брали что-нибудь из этих вещей себе на память. Так, я нашел медальон и 100-злотовую бумажку.

Возвратясь к себе в казармы, мы, поляки (а в строительном батальоне были только поляки), стали обсуждать, кто убил польских офицеров в Катыни. Разговор был оживленный. Я тоже рассказал случай со знакомым офицером Марьяном Рудковским (о нем речь впереди. – Авт.). Тогда десятник этого батальона Виски Эдвард вызвал меня из дома и сказал, что я, не зная людей, поступаю неосторожно и что со мной может быть то же, что с шофером-поляком этого же батальона по фамилии Лепянко, который сказал, что польских офицеров в Катыни расстреляли немцы, за что он был арестован и расстрелян».

Товарищ Потканского, Роман Комальский, изложил еще одну версию того, как были обнаружены трупы. Ни Аренса с его солдатами, ни Киселёва с польскими строителями в ней не имелось. Вариант для поляков выглядел совсем по-другому:

«Началось это так: несколько русских военнопленных под конвоем немецких солдат были посланы в Катынский лес за песком. Копали песок, а выкопали несколько трупов польских офицеров. Я думаю, что это было устроено нарочно, так как немцам нужно было, чтобы эти трупы обнаружили не сами немцы. Шофер-поляк по имени Казик (фамилии его я не знаю), который был при этом открытии, возвратился в батальон и рассказал о случившемся. Потом, когда открыли могилы, поляков повезли показать трупы польских офицеров.

Трупы офицеров очень хорошо сохранились. Мы не верили, что они могли так долго пролежать в земле и не разложиться.

В одной могиле я увидел трупы офицеров, у которых руки были связаны бумажным немецким шпагатом. Меня подтолкнули сзади товарищи, которые этим хотели обратить внимание на то, что этот шпагат является вещественным доказательством злодейского убийства польских офицеров немецкими бандитами».

Да, вот теперь поневоле начинаешь верить, что в Германии производили товары исключительно высокого качества. Что же это был за шпагат, который все так хорошо знали и так накрепко запомнили?!

…Известно из свидетельских показаний, что в Катынь привозили каких-то польских врачей. Правда, с ними у немцев вроде бы тоже не получилось.

Из показаний Д.И. Солдатенкова, старосты дер. Борок.

«Польские врачи, прибывшие для осмотра могил в Козьих Горах, останавливались в помещении школы на ст. Катынь. Эта школа была приписана к нашей деревне. В июле или августе 1943 года, проходя мимо школы, я заметил двух неизвестных. Я подошел к ним, сказал, что являюсь старостой, и спросил, кто они такие. Один из них на чистом русском языке ответил мне, что в школе помещаются польские врачи, прибывшие для обследования трупов, обнаруженных в могилах в Козьих Горах, сам он и его товарищ также являются польскими врачами. Мы разговорились…

Из разговора с польскими врачами я понял, что они сами не верят в то, что польские офицеры будто бы расстреляны советскими органами. Один из них широкоплечий, белокурый (другой был среднего роста и черноволосый, у обоих на рукавах пальто были повязки с красным крестом) сказал мне прямо, что не верит в то, что русские расстреляли поляков. Врач также добавил, что при раскопках могил в лесу Козьи Горы там найдены немецкие патроны. Вероятно, немцы сами расстреляли польских военнопленных офицеров, а вину хотят свалить на русских».

Как видим, польские поляки не так уж верили Геббельсу. Были, правда, еще лондонские – но у тех свои расклады…

Тщательнее всего немцы пиарили привезенные на раскопки иностранные делегации и комиссии.

С самого начала они попытались заручиться поддержкой Международного Красного Креста. Формально, правда, с инициативой выступило польское эмигрантское правительство. Почему они это сделали – отдельный и очень интересный вопрос. Впрочем, даже если бы они этого не сделали, ничего бы не изменилось – с аналогичной просьбой 21 апреля обратился полностью подконтрольный оккупантам польский Красный Крест. В телеграмме говорилось:

«В силу своего долга помочь, в рамках существующих возможностей, в объяснении прискорбного дела в Смоленске, Польский Красный Крест имеет честь донести до вашего сведения содержание рапорта нашего генерального секретаря, который отправился в Смоленск во главе технической комиссии нашего информационного бюро, по приглашению немецких властей. Господин Скажинский установил следующее (и дальше все те же выводы о профессионально обученных палачах и датировке с помощью документов. – Авт.) … На основании содержащегося в вышеуказанном рапорте фактического положения дела… просим вас, господин президент, принять в соображение всю инициативу и все меры, предусмотренные уставом Международного комитета и международными конвенциями».

Полякам деваться было некуда – у оккупантов имелись убойные аргументы (и не только в переносном смысле), чтобы заставить их играть по немецким правилам. Однако Международный Красный Крест сидел в Женеве, Гитлеру был неподконтролен и вовсе не горел желанием влезать в столь скользкую историю. Это было уже не первое обращение, и на все сия организация отвечала одинаково: «Мы готовы принять на себя поручение под названием нейтральных экспертов при условии, что нас просят об этом все участвующие стороны».

Немцы заявили о желательности участия МКК в этом деле – впрочем, в весьма своеобразном качестве. Как гласила телеграмма президента немецкого Красного Креста фон Кобурга президенту МКК Губеру, «немецкий комитет Красного Креста еще раз предлагает всю свою помощь в распоряжение Международного Комитета Красного Креста для идентифицирования тысяч убитых большевиками польских офицеров, трупы которых были обнаружены в массовых могилах в Катынском лесу несколько дней тому назад».

То есть «нейтральным экспертам» не давалось права расследования самого убийства, а лишь право участвовать в идентификации. С их помощью будут устанавливать имена жертв, а видимость окажется такая, что все немецкое расследование проводилось под эгидой МКК. Неудивительно, что Советский Союз выступил категорически против участия нейтральных организаций, да и сам МКК явно не хотел пачкаться о «катынское дело» – иначе приехали бы без всяких просьб.

Таким образом, с МКК у Геббельса не вышло. Но ученым и общественным деятелям из подвластных Германии стран противопоставить настойчивым приглашениям нацистов посетить Катынский лес было нечего.

Первой, еще 17 апреля, туда приехала техническая комиссия польского Красного Креста. Как упоминалось в телеграмме ПКК в Женеву, «работы технической комиссии могут вестись дальше только в тесном взаимодействии с местными немецкими военными властями. Наша техническая комиссия пользуется на месте своей деятельности очень обязательной поддержкой и сотрудничеством со стороны немецких военных властей».

На практике это выглядело следующим образом:

«Вынесенные на носилках из рвов трупы укладывали в ряд и приступали к поиску документов таким образом, что каждый труп отдельно обыскивали двое рабочих в присутствии одного члена комиссии ПКК. Рабочие разрезали все карманы, извлекали содержимое, вручая все найденные предметы члену комиссии ПКК. Как документы, так и найденные предметы вкладывались в конверты, носящие очередной номер, причем тот же номер, выбитый на металлической пластинке, прикреплялся к трупу…

Члены комиссии, занятые поиском документов, не имели права их просмотра и сортировки. Они обязаны были только упаковывать следующие предметы:

а) бумажники со всем их содержимым,

б) всевозможные бумаги, найденные россыпью;

в) награды и памятные предметы;

г) медальоны, крестики и пр.;

д) погоны;

е) кошельки;

ж) всевозможные ценные предметы.

При этом они могли убирать отдельные банкноты, газеты, мелкие монеты, мешочки с табаком, бумагу для свертывания сигарет, портсигары деревянные и жестяные. Такое распоряжение было дано немецкими властями с тем, чтобы не перегружать содержимое конвертов…»

Внимательный читатель, наверное, заметил уже, где тут хитрость? Ведь дату расстрела немцы устанавливали в основном именно по газетам. Письма – свидетельства менее надежные. Заключенным могла быть запрещена переписка. Миллионы узников гитлеровских лагерей за все время плена не отправили домой ни одного письма, но далеко не все из них погибли. А вот таскать с собой газеты годичной давности, когда можно без особого труда приобрести свежие, никто не станет. И немцы, «чтобы не перегружать конверты», велят складывать в них абсолютно ненужные погоны и кошельки, но при этом позволяют выбрасывать газеты – как целые, так и нарезанные в виде бумаги для самокруток, а также портсигары, где эта бумага хранилась.

Итак, вынутые членами комиссии, но не просмотренные ими бумаги помещались в конверты – и что потом?

«Наполненные таким образом конверты, перевязанные проволокой или бечевкой (но не опечатанные! – Авт.) в порядке номеров укладывали на подвижном столе, специально предназначенным для этой цели, затем их принимали немецкие власти и отправляли мотоциклом два раза в день, то есть в полдень и вечером, в бюро секретариата тайной полиции… Предварительное изучение документов и установление фамилий проводилось при участии трех немцев и представителей Технической комиссии ПКК. Вскрытие конвертов (неопечатанных, напоминаем! – Авт.) проводилось в присутствии поляков и немцев. Документы… тщательно деревянными палочками очищались от грязи, жира и гнили. В первую очередь делался упор на поиск тех документов, которые дали бы неопровержимую возможность установить фамилию и имя жертвы. Эти данные получались из документов, удостоверяющих личность, или из паспортов, служебных удостоверений, мобилизационных карточек либо свидетельств о прививках в Козельске…»

Это – очередной момент, после которого можно, в общем-то, прекращать работу над темой. Ибо лагеря для военнопленных, обитатели которых сохраняют при себе паспорта, служебные удостоверения и тому подобные документы, существуют только в специфическом катынском пространстве. В реальном мире Второй мировой войны таковые не встречаются.

…Да, тут есть множество моментов, после которых можно прекращать работу. Но мы продолжим, дабы окончательно убедиться, что «катынская тайна» есть вопрос не истории, а веры. Итак…

«При отсутствии такого рода документов исследовались другие… Бумажники и кошельки с банкнотами Польского Банка сжигались (тогда зачем брали? Чтобы не осталось места для газет и портсигаров? – Авт.), банкноты в иностранной валюте, кроме русской, так же как все монеты и золотые предметы, складывались в конверты…»

С этими деньгами и ценностями вообще получается какая-то петрушка. Несколько раньше в одном из документов было отмечено, что ни у кого из покойников не оказалось часов, но сохранились кольца и другие ценные предметы.

Часы в СССР действительно были дефицитом и показателем престижа, советские солдаты за ними охотились, о чем было прекрасно известно немцам. Однако есть у нас такое подозрение, что уж коль скоро дело дошло до изъятия ценностей, чекисты не позабыли бы и про ювелирные изделия, и про деньги, которые весной 1940 года все еще являлись платежным средством. Откуда же все это попало в могилы?

Есть одна версия, довольно смешная. Наши, то ли по раздолбайству, то ли еще по какой иной причине, либо оставили пленным некоторые ценности вроде обручальных колец, либо не стали возиться с тщательным обыском. А немцам, в лагерях у которых такого произойти не могло по определению, подобная возможность в голову не пришла, и они расстреляли поляков вместе со всем, что те имели в карманах, обуви, на груди и на пальцах…

С польскими деньгами вышло еще занятнее. Согласно немецкому «Официальному материалу», они в большом количестве находились в карманах одежды и в бумажниках расстрелянных, сложенные в пачечки. Наши же свидетели вспоминают, что земля вокруг могил была буквально усыпана польскими деньгами.

Да, но откуда они там взялись?

Пленные имели право держать при себе небольшое количество денег – естественно, советских, ибо кому в СССР нужны были злотые? Правда, после сентября 1939 года они представляли собой ценность исключительно сувенирную, и теоретически их могли оставить заключенным на память – ну очень теоретически, ибо осенью 1939 года, когда этих офицеров взяли в плен, никто еще не мог предсказать судьбу как Польши, так и польских денег. Вдруг Гитлер захочет сохранить как первую, так и вторые?

Тем не менее администрация лагерей почему-то позволила полякам держать при себе крупные суммы национальной валюты, а сами поляки почему-то хранили ее не в вещмешках и чемоданах, а в карманах, вместе с предметами первой необходимости. Зачем? Что они собирались покупать на злотые в СССР?

А вот немцам ничего не стоило привезти из Польши пару чемоданов злотых, ставших к тому времени просто бумажками, и высыпать вокруг могил – для драматического эффекта. Почему нет? Дешево и сердито!

Однако продолжим знакомство с процедурой катынских работ.

«Установленные фамилии, так же как и содержимое конверта, записывал на отдельном листе бумаги немец на немецком языке под тем же номером… Немецкие власти заявили, что списки с фамилиями будут немедленно отсылаться в польский Красный крест, как и документы после их использования (какого? – Авт.). В связи с вышеизложенным у комиссии не было повода составлять второй список, тем более что в начальной фазе персонал Технической комиссии ПКК был очень малочисленным…

После записи на листе бумаги о содержимом конверта документы либо предметы вкладывались в новый конверт, снабженный тем же номером, на конверте также перечислялось его содержимое. Эту операцию выполняли немцы. Таким образом, просмотренные, рассортированные и пронумерованные конверты складывались в порядке нумерации в ящики. Они оставались в исключительном распоряжении германских властей. Списки, напечатанные немцами на машинке на немецком языке, не могли быть сверены комиссией с черновиком, так как она уже не имела к ним доступа».

Пожалуй, этот отрывок лучше всего говорит о реальном положении польской комиссии. Им не только не дали никаких прав, ограничив чисто технической работой – они не имели даже возможности записать имена убитых соотечественников на родном языке. Вскоре, правда, кто-то объяснил немцам их неправоту, и списки стали составляться и на польском языке тоже. Они пересылались в управление ПКК, а также печатались в газетах. Естественно, как обычно бывает при операциях такого масштаба, не обошлось и без накладок. Вот, например, история, которую поведал уже знакомый нам пленный поляк из строительного батальона Эдвард Потканский:

«У моего брата Потканского Леона был приятель, польский офицер Марьян Рудковский, проживавший в Варшаве, в Праге. В 1942 году немцы арестовали его и заточили в концлагерь, в Освенциме. 5 недель спустя жена офицера Марьяна Рудковского получила из Освенцимского концлагеря одежду мужа и извещение о его смерти. Кроме того, ей предлагали, если она хочет иметь пепел своего мужа, выслать по указанному адресу 500 злотых.

Когда началось Катынское дело, жена Рудковского нашла имя своего мужа в списках польских офицеров, “замученных большевиками”. Тогда она отправилась в гестапо с тем, чтобы узнать, где же погиб ее муж. В гестапо жена Рудковского была задержана и домой больше не возвратилась».

Впоследствии отыскалось немало свидетелей того, что люди, которые попали в катынские списки, были живы и после весны 1940 года. Но это-то как раз нормально. А вот сунуть в карман вырытого из могилы покойника документы только что уничтоженного немцами польского офицера… Безотходная технология, как в Японии! Впрочем, что могло грозить гробокопателям, кроме перешептывания по углам, за которое человек мог быть расстрелян, а мог и просто исчезнуть?

Случались накладки и похлеще. На странице 330 «Официального материала» помещена фотография предельно странного польского документа, который называется «Свидетельство о гражданстве». На фото ничего толком не разобрать, зато подпись внизу гласит: «Фото 57. Капитан Козлинский Стефан Альфред из Варшавы, М.ХII, жена Франциска Розали, Варшава, 20 октября 1941 г. Засвидетельствовано бургомистром Варшавы».

Как такое может быть?

Еще один забавный нюанс отмечается в отчете технической комиссии:

«По пулям, извлеченным из трупов офицеров, а также по гильзам, найденным в песке, можно констатировать, что выстрелы производились из пистолетов калибра 7,65 мм. Представляется, что они могут быть немецкого происхождения. Опасаясь, как бы большевики не использовали этого обстоятельства, германские власти бдительно следили за тем, чтобы ни одна пуля или гильза не были спрятаны членом комиссии ПКК. Это распоряжение было наивным, а контроль невыполним…»

Ну, раз уж даже подконтрольные германцам поляки такое пишут – стало быть, перли эти гильзы очень активно. Судя по тому, что немцам пришлось объясняться по поводу фирмы «Геншов», так оно и есть. Правда, комиссия отмечает, что «доверенные сотрудники НКВД, проводившие катынский расстрел, могли иметь пистолеты любого происхождения». Да, конечно… однако наличие у сотрудников областного управления оружия «любого происхождения» упиралось в некоторые маленькие противные проблемки. Такие, как появление этого оружия в стране при монополии внешней торговли; поиск боеприпасов, которые в магазине не купишь, а надо заказывать, каждый раз выбивая лимиты; наличие или отсутствие оружейного мастера; да и элементарная необходимость обосновать – почему сотруднику Пупкину вдруг понадобился «вальтер». Чем ему наган-то плох? Что-что? Надо расстрелять поляков, а то через год немцы захватят Смоленск, а через три разроют могилы, и будет неудобно отбиваться от обвинений?! Ах, так?!! Сотрудники органов позволяют себе пораженческие настроения?!!!

Покупка для сотрудников НКВД в большом количестве дорогих и очень дефицитных «вальтеров» или «люгеров» – это апокриф из той же области, что сказка времен застоя о глобальном прослушивании телефонов. Технически возможно – но дорого, сложно, а главное – на фига? Сломается один наган, можно взять другой, делов-то…