Текст книги "Большой бонжур от Цецилии"

Горе

Весна стремительно набирала обороты. Яркое солнце будоражило все живое. Уставшие от зимнего покоя растения готовились к цветению. Они жадно втягивали в себя вешние воды, от чего тусклые бурые ветви вновь обретали гибкость и изумрудную свежесть. Набухшие на деревьях почки еле сдерживали напор стремящейся к свету молодой листвы. От малейшего дуновения ветра коробочки с треском лопались и засыпали тротуары липкими смолистыми чешуйками. Душистое разноцветье окончательно лишило покоя пернатых. С раннего утра и до позднего вечера они метались в поисках «строительного материала» для ремонта обветшалых за зиму гнезд. Молодые пары буквально на лету познавали секреты птичьей архитектуры и возводили «новостройки» с присущим молодоженам энтузиазмом. Ветки, солома, перья, глина с травой, бумага и даже собственная слюна успешно использовались в природных сооружениях. Все вокруг летало, передвигалось, ползало. Торопилось жить и чувствовать.

Утром Цецилия Моисеевна проснулась раньше обычного. Отдохнувшая и бодрая, она охотно принялась за работу, которую второй месяц откладывала «на потом». Позабыв об эстетике, Циля повязала на голову простой хлопчатобумажный платок и уже было взялась за тряпку, но по привычке посмотрелась в зеркало и, к своему ужасу, нашла отражение не очень симпатичным.

– Кошмар! – произнесла она с отвращением и направилась к шифоньеру, где в круглой шляпной коробке хранился небесной голубизны газовый шарф с разноцветными люрексными нитями по краям.

Точными движениями она ловко смастерила из него чалму, прихватила невидимками к волосам и, вполне довольная собой, пошла бороться с пылью на стеллажных полках.

Привычка следить за своей внешностью намертво закрепилась в сознании бывший актрисы еще с молодости. Не секрет – известность накладывает отпечаток на поведение публичных личностей. Циля не была исключением в этом списке. К подобным издержкам профессии она привыкла давно, поэтому никогда не позволяла себе показаться на людях без макияжа и тем более в домашней одежде. Ношение халата исключалось полностью, а на смену тапочкам пришли удобные парчовые пантолеты с острыми, изящно задранными вверх носками.

Циля считала себя идеальной во всех отношениях, поэтому не могла расслабиться даже в таком интимном месте, как туалет. Шумный выход кишечных газов приравнивался ею чуть ли не к «провалу» на сцене. Совсем другое дело – принятие ванны! Полежать в красивой позе – это не только отдых, но и эстетическое наслаждение. Легкая пушистая пена от шампуня «Селена» искрилась, чудесно пахла, а главное – изумительно скрывала изъяны фигуры. Вода придавала телу легкость и грациозность. Страсть как хотелось, чтобы, откуда ни возьмись, появился мужчина с фотоаппаратом и украдкой сделал (да простит ее Советский Союз) серию шикарных снимков для западного журнала. Именно так и никак иначе!

– Грязная работа – не повод пялить на себя невесть что, – рассуждала Циля, взбираясь на стремянку. – Должно же быть хоть какое-то удовлетворение от неквалифицированного труда. Абсолютно уверена, будь я уборщицей или кладовщицей, я бы и в этом случае не позволила себе плохо одеваться.

Она тут же представила себя двадцатилетней девушкой в расклешенном рабочем халатике темно-синего цвета, отрезным по талии, с изящным хлястиком сзади, в туфельках на высоких, но очень удобных каблучках и с большой инвентарной книгой в руке.

– А что, смотрится очень даже симпатично! Единственный минус в образе – отвисший от увесистой связки ключей карман, – подытожила Циля и еще больше утвердилась в мысли о своей эстетической исключительности.

Через несколько часов активной деятельности, довольная собой и налаживающимся бытом, она вышла на балкон передохнуть. Не успела Циля присесть, как звонкий Светкин голос заставил ее оторвать зад от кресла и посмотреть вниз.

– Маринка-а-а-а! Маринка-а-а! – настойчиво звала Светка подругу. – Ты что, совсем оглохла от своей пианины?

Как обычно, сначала в форточном проеме показались пышные розовые бантики, а потом и Маринка собственной персоной.

– Тебе чего?

– Выходи!

– Не могу. Этюд нужно разучивать.

– Все равно выходи.

– Зачем?

– Горе у меня!

После услышанных слов выполнение домашнего задания потеряло всякий смысл. В легком домашнем халатике и тапочках на босу ногу Маринка вылетела из подъезда со скоростью пули. Светка сидела на скамейке и с полным отчаянием смотрела куда-то вдаль. По ее щекам одна за другой скатывались крупные слезы.

– Ты чего плачешь?

– Меня родители больше не любят.

– Правда, что ли?

– Еще какая правда! Так не любят, что решили себе другого ребенка завести.

– Да ну!

– Мама сегодня так и сказала: «Пора нам обзавестись парничком».

– Каким еще парничком?

– Ты чего такая непонятливая! Брат у меня теперь будет. Они его откуда-то привезут.

– А ты уверена, что это ребенок? Может быть, не так поняла?

– Да чего тут не понять! Видишь, паук ползет?

– Ага.

– Когда он был маленький, как его называли?

– Паучок, – неуверенно произнесла подруга.

– Правильно. А когда парень еще ребенком был, то он кто?

– Пар-ни-чооок, – медленно выдавила из себя Маринка. – Во, дела!

– Еще какие! Представляешь, я их всегда просила родить маленького мальчика, а они мне уже взросленького и чужого привезут. А зачем он мне взрослый нужен? Его же уже кто-то родил один раз, воспитывал, и он им не понравился, раз они теперь от него избавиться хотят. Бабуля одинаково со мной думает. Сказала сегодня папе, чтобы он сам все сделал, а тот ответил, мол, возни много и гарантии нет, что надежный получится. Вот зачем им нужно, чтобы мы надежными были?

– Чтобы надеяться, – немного подумав, ответила Маринка. – Мне папа с мамой всегда говорят: «Надежда ты наша».

– А у нас дома надеяться не на кого. Папа прям так и сказал: «Давно бы я уже все с работы на дачу перетащил, но надежных людей нет». Не пойму, что этим родителям нужно. Наверное, надоело им ждать, пока я вырасту, поэтому и решили заменить меня другим ребенком. Ой, Маринка, не любят они меня больше! Не нужна я и-им! – навзрыд заплакала Светочка.

Слушая детский разговор, Циля Моисеевна даже боялась дышать. Искренность чувств и удивительная непосредственность буквально наповал сразили бывшую актрису. Ей страшно хотелось вмешаться, объяснить страдающей Светке, что такое парник, но, сделав это, она будет уличена в подслушивании и совершенно точно лишится удовольствия узнать развязку драмы.

– Не говори так, – утешала подругу Маринка, – любят они тебя. Конечно же, любят! Тебе вчера мороженое покупали?

– Покупали.

– Утром целовали?

– Целовали.

– Ну, так это и значит, что любят.

– А может, они мне его последний раз покупали, – всхлипывая и заикаясь, выдавила из себя Светка.

– Да не плачь ты! Не плачь, а то я сейчас тоже зареву еще сильнее тебя. Мне, например, вчера мороженое вообще не покупали, но я же не обиделась на родителей. И утром, когда будили, забыли поцеловать, хотя всегда целуют.

– Наверное, очень торопились.

– Да не торопились они. Странно, – насторожилась Маринка, – они сегодня со мной почти не разговаривали. Может, меня тоже разлюбили?

– Тебя-то за что! Ты вон музыкой с утра до ночи занимаешься, книжки любишь читать, послушная.

– Я ем плохо. Последний раз они меня заставляли кабачки есть, а я их ненавижу. Нажарят, разложат по тарелкам, едят и приговаривают, какие они полезные. Я один в рот запихала, сделала вид, что прожевала, а потом наклонилась под стол и выплюнула их в руку. Не могу есть все, что они из книжки полезной готовят. Вечно натрут морковку, польют ее маслом и заставляют тщательно пережевывать, приговаривая, что это для глаз и роста полезно. Каждое утро так! Хоть бы сахаром посыпали!

– Вот ужас! – шмыгая носом, буркнула Светка. – Они и моим родителям советовали так делать, когда папа им ведро морковки с дачи привез. Бабушка сразу сказала: «Изведут твою Маринку диэтами». Еще говорила, что дай глазнюку волю, он бы из морковки капли делал и всем своим пациентам вместо операций в глаза закапывал.

– Это точно! Как книжку купил по детскому воспитанию, так жизнь моя с ног на голову перевернулась. Знаешь, мне кажется, трудно им со мной справляться. Все методы испробовали, а я все не ем и не ем. Наверное, я тоже надоела папе с мамой, – сказала Мариночка и от жалости к родителям и самой себе расплакалась горькими слезами.

– Что же это мы с тобой такие несчастные? – поддержала набежавшей слезой подругу Светка. – А давай уйдем от них куда глаза глядят?

– Давай. Только сначала предупредим родителей, что уходим, а то они будут волноваться.

Наплакавшись и нажалев себя вволю, они немного успокоились, утерли слезы Маринкиным халатиком и медленно побрели в сторону Светкиного дома.

– Знаешь, что? – сказала Светочка. – А мне не жалко. Пускай они привезут этого мальчика к нам жить. Им же без меня будет плохо. Может, даже скучать будут и плакать. Так вот, пускай вместе с ним радуются. Щас пойду попрощаюсь, соберу свои вещи, и уйдем в дальнюю даль. Ты меня подождешь?

– Конечно! Вместе же будем уходить!

Через несколько минут подъездная дверь распахнулась с такой силой, что, ударившись о стену, отпружинила и чуть не придавила выбегающую Светку.

– Маринка, они меня любят! Любят! – весело кричала она. – Это они про домик для огурцов говорили. Парник для того, чтобы они парились и росли быстрее. Ой, Маринка, какие же у меня смешные родители! Сначала напугают, а потом смеются. Бежим к тебе! Мама попросила узнать у твоих родителей, нужна еще морковка или нет, а то у нас ее уйма с прошлого года осталась. Бабушка сказала, что лучше вам отдать, пока мыши в подвале всю не сточили. «Пусть, говорит, едят и зубы с глазами закрепляют».

– Бежим, – радостно поддержала подругу Маринка. – Только, чур, на одной ножке и без остановки!

«Боже мой! – думала Циля, глядя на смеющихся девчонок. – Еще пару минут назад они плакали и совершенно серьезно собирались уходить из дома, а сейчас хохочут и весело прыгают, забыв о недавней беде. Дети совершенно не умеют долго обижаться. Достаточно пары теплых слов, и от былых проблем не останется даже воспоминаний. Как мы, взрослые, далеки от них! Интересно, в детстве я была такой же егозой? Наверняка. Почему с годами доброту и умение радоваться вытесняют ворчливость и недовольство окружающими? В последнее время я это чувствую особенно остро. И от кого? От какой-то Норы Халиловны и ее соратницы по скамейке Веры Сергеевны! Представляю, что они говорят, когда за мной закрывается подъездная дверь. Хорошо, что между нами нет контакта. Лишняя информация – прекрасное удобрение для сплетен. Смешно! Они меня ненавидят! Но за что, хотелось бы знать? Понятное дело – интриги в театре! Но! Двор не сцена, и мне абсолютно нечего с ними делить! Интересно, а почему вдруг меня это разволновало? Неужели я плохо выгляжу или чего-то за собой не замечаю? Нужно срочно идти к Левиным!»

Почему меня не любят?

– Софочка, у вас найдется свободная минутка? Мы можем поговорить tête-à-tête?

– Цецилия Моисеевна, для вас я всегда свободна!

– Замечательно! Вы чуткий и отзывчивый человек. Прекращайте работать и усаживайтесь поудобнее. Нам предстоит очень деликатный разговор. Сейчас вы для меня не любимая соседка, а врач и человек, которому приходится каждый день решать проблемы, включая психологические.

– Я вся во внимании. Не волнуйтесь, дома никого нет, поэтому мы можем совершенно свободно беседовать на любые темы.

– Прэлестно! Отсутствие мужской части семьи меня даже радует. Софочка, в последнее время мне постоянно кажется, что все надо мной насмехаются. Меня недолюбливают.

– С чего вы взяли? Откуда подобные умозаключения?

– Есть определенные моменты, наводящие на эту мысль. Сами посудите, когда я прохожу мимо соседок, они с каким-то ехидным прищуром смотрят и подозрительно здороваются, а у Норы Халиловны и Веры Сергеевны, тех, что вечно сидят на скамейке, сразу улучшается настроение. Они, совершено не стесняясь, хихикают за моей спиной! Что я им сделала? Вежливо себя веду, показываю вид, что рада встрече, а они позволяют себе подобное поведение!

– Циля Моисеевна, мне кажется, наши бабушки на скамейке не знают французского, и от этого все проблемы, – улыбаясь ответила Софа.

– Вы считаете, здороваться по-французски нелепо? Bonjour! Ну это же красиво и даже романтично!

– Даже не сомневаюсь и поддерживаю, но все равно с ними нужно попроще.

– Куда уж проще! Никаких лишних слов. Простое «здравствуйте» вы считаете чем-то особенным?

– Циля Моисеевна, большинство из них обычные люди без образования и знания каких-либо языков. Их пугает подобное обращение, вызывает недоумение, насмешку.

– А что посоветуете делать?

– Произнесите простое «здрасьте» или интеллигентное «добрый день», задержитесь на минуточку (если хотите), поговорите немного, и все.

– Сонечка, о чем? О чем я с ними буду разговаривать на заплеванной семечками скамейке?

– Необязательно туда садиться. Пара слов, и бабушкам приятно!

– Если уж вы рекомендуете, признаюсь. Один раз я пробовала.

– Да ну! Как это вас угораздило к ним подсесть?

– Вот-вот! Сама себе удивляюсь! Я присела на краешек скамьи, словно передохнуть. Они задали мне пару вопросов. Завязался диалог. Представляете, как только я им рассказала, что Джузеппе Верди за свою великую оперу «Аида» получил 30 тысяч долларов, сразу же разговор о музыке закончился и начался о пенсии. Их даже не интересует, о чем это прекрасное произведение!

– Не удивлена.

– Софочка, вы видели когда-нибудь полярную ночь?

– Не приходилось.

– И не надо. Просто поговорите с ними хоть раз и сразу поймете, как выглядит это природное явление. Они темны и эмоционально холодны, как ночное небо!

– Возможно, они считают вас высокомерной.

– Я вас умоляю! Мне кажется, это банальная зависть. Мне всегда завидовали. Прима! Все до единой певички стремились занять мое место! Вечная борьба за пьедестал и воздыхателей! Знаете, деточка, в театре у меня было такое прочное положение, что я даже позволяла себе слегка пренебрегать поклонниками. Черта недоступности, так сказать, крайне необходима для поддержания статуса. Хотя к солистам хора я была благосклонна. После концертов я им отдавала бóльшую половину цветов, а лучшую увозила домой.

Бенина мама была очень довольна. Она забирала их у меня, ставила в вазу и говорила: «Сыночка, посмотри, с какой королевой ты живешь, будь она всегда здорова по-женски! Доходу от нее никакого, но сколько шику! Мне очень приятно делается от того, как публика любит мою невестку. Я лично в этих операх ничего не понимаю, но когда слышу Цилино пение, сразу же думаю, чем ее порадовать в своем завещании. Ее голос, как у следователя Костюка из РОВД. „Поет“ красиво, но после прослушивания сразу же хочется все отдать». И мне отдавали. Софочка, вам когда-нибудь дарили любовники бриллианты?

– Нет, только муж. Любовников у меня никогда не было и, надеюсь, не будет.

– Тогда могу себе представить эти осколки. Знаете, деточка, дорогие украшения могут подарить только в двух случаях: если это богатый и влиятельный покровитель или же мама с папой, которым тоже когда-то подарили мамы и папы. Теперь вы понимаете, откуда исходит людская зависть? Именно поэтому у меня никогда не было подруг. Если задуматься, я одинока и несчастна, – жалостливо произнесла бывшая прима, смахивая со щеки скупую слезу.

– Дорогая вы наша, не говорите об одиночестве. Мы же у вас есть.

– Это да. Мне очень повезло. Вы – компенсация за мое одиночество и роскошный подарок на закате дней.

– Перестаньте думать о грустном. Это отражается на здоровье и внешнем виде.

– Тут вы абсолютно правы! Нельзя все принимать близко к сердцу. Делаю правильные выводы и успокаиваюсь. Как вы говорили? Нужно быть проще? Истинная правда! Сколько той жизни осталось, чтобы тратить ее на важничанье. Нужно стремиться к простоте! Только в ней заключены благородство и роскошь общения. Вы знаете, я совершенно забыла, как это «по-простому». Смешно звучит, но придется учиться. Давайте прямо сейчас и начнем.

– По чайку? – весело спросила Софа.

– Всенепременно! Каким вареньем вы порадуете сегодня?

– Лесная клубника. Ароматная до умопомрачения!

– Это же просто прэлесть! Нет, нет, деточка, никаких розэток! Будем есть прямо из банки, как простой народ. Нужно стремиться быть ближе к нему. У вас есть граненые стаканы?

– До сегодняшнего дня были, если Мишка не разбил.

– Вот! Это то, что нам сейчас нужно. Извлекайте их, деточка, из шкафа. Извлекайте. Будем пить чай по-простому. А пока вы их протираете, я принесу из дома ажурные серебряные подстаканники с витыми ручками. Они совершенно изумительные по своей красоте и предназначению. Они защитят наши пальцы от ожогов. Хватит разводить церемонии и чванство! Мы можем позволить себе роскошь простоты. Это совсем нетрудно. Просто нужно немного потренироваться.

Петр и Евдокия

Если вы считаете, что утро начинается с восхода солнца, то я вас сильно разочарую! Для жителей сталинской пятиэтажки и прилегающих к ней домов оно начинается с прихода дворника. Почти пятнадцать лет Петр Тихонович заботится о чистоте и уюте дома номер семь по улице Чехова и нисколечко об этом не жалеет. Свою работу он обожает и не без основания считает, что не приди он хоть один раз, люди увязнут в грязи и задохнутся от пыли. Его появление ранним утром не слышат разве что глухие. Искренне считая всех городских жителей тунеядцами, он умышленно громко отворяет трясущуюся железную дверь подсобки, расположенную на первом этаже в аккурат под кухней Цецилии Моисеевны. Войдя в личный «кабинет», перво-наперво он отрывает лист от настенного календаря. Петр Тихонович живет в ногу со временем, поэтому для папироски использует не прожитый, а наступивший день. После прочтения полезной информации он со знанием дела скручивает «козью ножку», которую не спеша выкуривает на скамейке под окном спальни все той же Цецилии Моисеевны. Ветер подхватывает едкий табачный дым и с легкостью разносит его по квартирам жильцов, опрометчиво оставивших форточки открытыми. Во время привычного утреннего моциона дворник профессиональным взглядом оценивает предстоящий объем работ.

– Здорово, Тихонович! – прерывает его размышления бабка Домна.

– И вам, уважаемая, не хворать! За чем сегодня пошли?

– А что Бог пошлет, то и принесу домой.

– Тьфу на тебя, засранка эдакая, – ругается ей вслед дворник. – Каждый день на свалку с мешком, как на работу, ходит. Не лень же в такую рань вставать! Весь двор у себя загадила мусором и все равно тащит и тащит, тащит и тащит! Забор уже не выдерживает давления хлама. Болезнь, что ли, какая у нее? Если так, то дело дрянь. Не лечится жадность таблетками.

Выкуренную папироску он тщательно тушит о кирзовый сапог и принимается за уборку мусора. Метла у него не абы какая, а собственного изготовления, «пушистая»! Петр Тихонович шибко не уважает анархию, царящую последнее время в коммунальном хозяйстве, поэтому заготовку рабочего инвентаря делает исключительно сам.

На исходе лета, когда движение соков в растениях уже не такое интенсивное, как весной, а кора молодых веточек достаточно огрубела, дворник прицепляет к велосипеду старую детскую коляску и едет в березняк вязать метлы. Он долго ходит по лесу в поисках подходящих берез, примечает понравившиеся, сравнивает с предыдущими на предмет «лохматости» и, убедившись, что нашел именно то, начинает заготовку. У Петра Тихоновича жесткие моральные критерии. Он никогда не тронет подрост, ибо из него готовится смена старому лесу, но с удовольствием «пострижет» больное дерево. В момент обрезания веток он называет себя растительным доктором. Лес должен обновляться, крепнуть и не болеть!

Самое сложное на этапе заготовки – найти пару ровных, умеренно толстых веток для черенков. Вот тут враг душ человеческих страсть как искушает Тихоновича загубить молодое деревце. Эти мысли он пресекает на корню и уходит от греха подальше в глубь леса, всматриваясь с еще большим вниманием в густые кроны многолетних деревьев.

Веники с метлами он вяжет на любимой полянке. Не один год она принимает у себя в гостях заготовителя и ждет с нетерпением, потому как после окончания работы Петр Тихонович обязательно соберет с зеленого мшистого ковра свой и скопившийся за год мусор. Подобной роскоши никто не удостаивается в лесу. Но! Дворник – не профессия, а состояние души. Мусор должен быть собран, и точка!

* * *

После грохота железной двери размеренное, мягкое шарканье сухих веток по асфальту действовало на неизбалованных покоем городских жителей, как опахало из листьев лотоса в замке японского императора. Исходя из многолетнего опыта жильцы дома номер семь совершенно точно знали, что в ближайшие сорок минут у них есть возможность досмотреть прерванный сон. Дольше этого времени находиться в кровати было рискованно, потому как после уборки территории начинался мощный полив растений и звук струящейся из шланга воды мог с легкостью спровоцировать самопроизвольное опорожнение переполненного за ночь мочевого пузыря. А оно надо? Вот и жителям сталинской пятиэтажки не было надо, поэтому, смачно выругавшись, добрая половина квартиросъемщиков после водных процедур в неполных семь утра уже вкушала вкусный и здоровый завтрак.

Петр Тихонович, видя, как после его прихода в окнах один за другим загорается свет, облегченно вздыхал и с еще большим усердием начинал отскребать штыковой лопатой гниль со стен железных мусорных баков. Во время церемонии «очищения» просыпалась вторая (с более крепкой нервной системой) половина квартиросъемщиков, и утро окончательно приходило в каждую семью.

Начало нового дня ничем не отличалось от предыдущих, ну разве что визитом молочницы Дуси. Три раза в неделю она снабжала городских жителей сельскохозяйственной продукцией. Как и Петр Тихонович, она старалась появиться во дворе максимально громко. Для этой феерии ее муж не пожалел двухтрубного трофейного клаксона. После несложной замены старой, растрескавшейся от времени резиновой груши на новую, взятую от аптечной клизмы, Степан покрепче прикрутил сигнальный аппарат к деревянной тележке, чем и обеспечил супруге гарантируемый успех в коммерческом деле. С дворником Петром Дусю объединяли пунктуальность и чистоплотность, что несомненно сказывалось на объемах ее продаж и преимуществе в конкурентной борьбе с другими торговками.

Ровно в девять утра звукосигнальное устройство издавало пронзительный рев, после которого было просто невозможно проигнорировать приход Евдокии. Принцип зависимости силы звука клаксона от длины тормозного пути транспортного средства и его габаритов в этом случае абсолютно не функционировал. Дуся могла притормозить тележку, когда хотела и где хотела, но это совсем не означало, что после остановки агрегата наступала тишина.

– Молоко, творог, ряженка! Свежий творог, молоко парное, ряженка! – зазывала она клиентов.

Молочница сигналила и перечисляла ассортимент товара до тех пор, пока не появлялся первый покупатель. Именно по этой причине нервнобольные и любители тишины всегда были в авангарде очереди.

Светкина бабушка не относилась ни к той, ни к другой группе. Более того, она недолюбливала горластую Дусю за навязчивость и даже пронырливость, но все же спешила оказаться в числе первых. Раннее появление у тележки давало Розалии Михайловне неоспоримое преимущество: узнать последние новости и, если повезет, разнообразить скучную жизнь легкой перебранкой. Поводом могло послужить все, включая надуманную ею низкую жирность молока или непонятно откуда взявшуюся горьковатость творога.

– Дусенька, – подчеркнуто вежливо обратилась Роза к частнице, – вы своей корове, когда она идет на пастбище в дождливые дни, зонтик давайте.

– Это еще зачем? – подозрительно спросила Евдокия, чувствуя очередной подвох.

– Слишком уж молоко у вас жидкое в последнее время. Или вы специально разбавляете для объема?

– Это еще чего такое, уважаемая женщина! Зачем наговаривать, когда не знаете! Молоко от моей Брыкухи самое лучшее. Завтра перестану приходить в ваш двор, сразу сравните.

Очередь к подобным угрозам была не готова, поэтому незамедлительно появились защитники молочной продукции.

– И то правда, – поддержал Дусю пожилой мужчина с бидоном. – В магазин сходите, может, там пожирней будет. Не обращайте, Дусенька, внимания на скандальных особ. Отпускайте товар всем на здоровье и себе во благо.

– А я и не обращаю, – с деланным безразличием произнесла она, пересчитывая мелочь на ладошке. – Знаем мы таких! Придут, оскорбят на чем свет стоит, а потом дома радуются. Самой, подика-сь, уже нет сил трехлитровую банку из гастронома таскать, а все туда же!

Этими словами молочница ранила Светкину бабушку прямо в сердце. Попала в «яблочко», и никак иначе! В последнее время ей и впрямь было тяжеловато возвращаться из магазина с полными сумками. Сначала Розалия Михайловна смирилась с поражением и уже собралась отойти в сторону, но бойцовский дух не позволил это сделать молча.

– Вам приятно обижать бедную женщину на седьмом десятке, когда ей что-то немного показалось? Если у вас жёлочь или того хуже – панкреатит, – обратилась она к мужчине с бидоном, – так вам и сыворотка сливками покажется. И не нужно мне указывать, как я должна чувствовать молоко. Я его за долгую жизнь не одну бочку выпила.

– Удивляюсь я на вас, уважаемая соседка, – попытался отстоять свою правоту мужчина. – Вам почти домой приносят, и все равно что-то не так.

– Все так, и будьте себе спокойные. До скорых волнующих встреч! – с раздражением попрощалась Розалия Михайловна и пошла домой кипятить молоко.