Текст книги "Песня про великую Россию. Рассказ"

Катя так и не вернулась за стол, оставшись стоять у окна. Лена снова постучала ложечкой.

– А что в твоей голове, ты знаешь? Ты заметила, что так или иначе уходишь от ответа на любой болезненный для тебя вопрос?

Катя подошла к Лене, наклонилась и обняла ее.

– Я не хочу с тобой ссориться. Удачного тебе переезда.

– Ты разве меня не проводишь?

– Я лучше схожу в бассейн.

Катя вышла из кухни.

В бассейне Катя оказалась сразу после открытия, в числе первых. Доступ к воде перекрывали покрытые гусиной кожей люди в купальниках и плавках, стеной стоящие на бортиках. Катя подошла и с интересом посмотрела через плечо сутулого пловца. Вода в бассейне была чуть желтоватой, в ней плавала одноразовая посуда и разноцветные кружочки конфетти.

– Что такое? – спросила Катя.

– В бассейне шампанское, – ответил пловец. – Вы разве не чувствуете запах?

Катя обошла стену озадаченных людей, разбежалась и прыгнула. Ей вслед кричали, но Катю было уже не остановить. Она погрузилась на самое дно. Вынырнула Катя, конечно, совершенно пьяной.

Родина-мать

Допустим, его зовут Дима. На нем красная рубашка и белые шорты. Даже в сумерках вы заметите его издалека. А сейчас как раз сумерки. Дима стоит напротив Лиды, опустив голову. Лида обводит глазами дома вдоль бульвара. Одно за другим в плавном медленном ритме загораются окна.

– Какой же ты дебил, – говорит Лида.

Дима представляет себе дебила. Потом еще одного, потом еще. Оказавшись в целой толпе дебилов, Дима осознает, что хватит. Он индивидуальность.

– Однако ты пришла.

Дима поднимает голову и пристально смотрит на нее. Она отводит глаза.

– Я же староста, – Лида отдает ему большой полиэтиленовый пакет с ручками. – Один остался – тебе повезло. Декан мечтает тебя отчислить, просто спит и видит.

– Я уже понял.

– Я надеюсь. Пора бы уже. Он лично будет проверять завтра.

– Спасибо тебе!

– Ладно. Мне через весь город ехать.

Лида разворачивается и уходит. Ветер гонит ей вслед обертку от мороженого.

Дима оглядывается. Ни одной скамейки. Даже маленькой. Даже сломанной. Даже занятой другими людьми.

Дима пересекает бульвар и оказывается на проспекте. Если бы сейчас он был дома, то ходил бы из комнаты на кухню из кухни в комнату. Этажом ниже живет бывший фрезеровщик Степан Михайлович, у него абсолютный слух. На правой руке Степана Михайловича осталось всего два пальца. Он поднялся бы и позвонил в дверь, попробуй Дима вот так откровенно ходить по его оголенным нервам.

Дима идет мимо витрины и бросает как бы случайный взгляд на свое отражение. Несмотря на стеснение, он хочет себя увидеть. В отражении сквозь него проходит другой человек. Вдоль проспекта загораются фонари.

Дима переходит дорогу к памятнику Родине-матери. Вокруг стоят скамейки. Он садится и смотрит, как она высится над ним. Очень большая. Сложно сказать, о чем с ней можно поговорить, прилично выпив. Об уважении? Вряд ли.

К Диме фланирующей походкой приближается небрежно одетый, ароматный мужчина.

– Виталий. Бомж Виталий, – говорит он.

Дима двигается, чтобы Виталий смог сесть рядом. Теперь они вместе смотрят на Родину-мать, задрав головы. Она похожа на гигантское эскимо.

– Я пить бросил, – замечает Виталий.

Дима поворачивается к нему. Виталий улыбается.

– Давно? – спрашивает Дима.

– Вечность. Но я держусь.

– Что так?

– Я встретил женщину. У тебя есть женщина?

– Есть. То есть, нет.

– Есть или нет?

– Нет.

– Ты пьешь?

– Нет, не пью.

– Сложно. Тебе нужно придумать что-то еще.

Дима смотрит на Родину-мать. Он думает о том, что будет, если снять с нее платье.

– Сколько времени? – спрашивает Виталий.

– Полодиннадцатого.

– Опаздывает… Мы в восемь договорились.

Виталий встает, разминает ноги. Он замечает пакет, который Дима поставил с другой стороны скамейки.

– Что там у тебя?

– Форма. У нас в универе форму ввели. Все одинаковые теперь.

Дима достает из пакета серые штаны, серую рубашку, серый галстук и серые носки.

– А трусы? – интересуется Виталий.

– Трусов нет.

– Это у вас что – все без трусов ходят?

Из-за памятника, покачиваясь, появляется пьяная женщина. Ее лицо закрывают спутанные волосы. Она хромает. У нее в руках тонкая ветка, на которую она пытается опираться. Под ее тяжестью ветка гнется, но не ломается. Завидев женщину, Виталий порывисто встает и бежит к ней навстречу.

– Марина, – представляет ее Виталий.

– Здрасьте, – она садится рядом с Димой, гладит его по голове. – Красивый ты какой, как ребенок.

Стоящий над Мариной Виталий перехватывает ее руку, наклоняется и целует.

– Какой, а? – говорит она Диме. – И трезвый ведь, сука.

Дима встает, собираясь уйти.

– Нет, сиди, – Марина хватает его за руку и тянет обратно на скамейку. – Сиди!

Дима смотрит на Виталия. Виталий виновато пожимает плечами. Дима садится.

– Он в университете учится, – говорит Виталий Марине. – Ты же тоже училась.

Она достает из кармана бутылку и делает несколько глотков.

– Будешь? – спрашивает Марина у Виталия.

– Нет.

– А ты? – обращается она к Диме.

– Он не пьет, – отвечает за него Виталий.

– Давай. Я выпью, – говорит Дима.

Виталий вырывает у него бутылку и, размахнувшись, бросает в памятник. Бутылка разбивается, задев за платье Родины-матери. Марина аплодирует, свистит. Виталий с улыбкой раскланивается.

– Скажи мне, маленький мой, какой дебил поставил здесь эту огромную бабу? – поворачивается Марина к Диме. – Кому вообще такие бабы нравятся? Тебе нравятся? Нет? И мне тоже нет. Я писать хочу, когда на нее смотрю. Родина-мать. О ком это? Для чего это? Я каждый день сюда прихожу. Пью, курю, ссу иногда. Ржу над ней. Почему она одна? Смешно же.

– Каждый день? – не верит Дима.

– Не крещеная я. Куда мне еще приходить?

Марина икает. Чтобы не икать, она задерживает воздух. На ее лице появляется выражение растерянности.

– Тебе плохо? – спрашивает Виталий.

– Уйди.

– Марина!

– Уйди от меня.

Виталий отходит на пару шагов.

– А если она упадет? – Марина выдыхает. Пристально смотрит на Диму. – Такая громадина! И упадет прямо вот на тебя…

Марину тошнит. Она забирает пакет, стоящий в ногах у Димы, и обрушивается в него. Выйдя из ступора, Дима пытается вырвать у нее пакет. Марина не отдает. К Диме подскакивает Виталий, хватает его и оттаскивает от Марины. Дима отчаянно сопротивляется. Виталий со всей силы бьет его кулаком в живот. Дима падает. Над ним тает, оплавляясь, Родина-мать.

Дима выходит из автобуса. Раннее утро. Рядом с автобусной остановкой на балалайке играет дедушка. Спешащие мимо люди смотрят на него, как будто он витрина, за которой ничего нет. На асфальте перед ним лежит раскрытый старый чемодан с редкими монетками. Увидев Диму, дедушка машет ему рукой, на которой не хватает трех пальцев. Дима подходит к нему.

– Саша, что у тебя с лицом? – спрашивает Степан Михайлович.

На Степане Михайловиче форма Димы – серые штаны, серая рубашка и серый галстук. Он достает из кармана белый платок и протягивает Саше.

– Возьми, оботрись. Грязный весь.

Саша кладет рваный пакет на асфальт и послушно вытирает лицо, по-детски, двумя руками.

Шутка

Сорок минут на электричке, двадцать – пешком. И разговоры, разговоры, разговоры. А если мы опоздаем? Ничего страшного. Поедем на другой. А если и на другую опоздаем? Поедем на следующей. А если и на следующую опоздаем? Так не бывает. Бывает. Барселона! Антверпен! Невервинтер! Какой еще Невервинтер? А разве вымышленные города нельзя? Посмотрите, как красиво. Где-где? Что ж ты не снял, у тебя же фотоаппарат! Приехали. Это что? Поселок городского типа. Арсений, твой, что ли? Какие здесь старые дома, очень-очень старые дома. Улица изогнулась, вздрогнула… Нам сюда.

Забор, а за забором сад, а в саду дом, как кощеева игла, и ледяное январское небо на палочках яблонь. От дома в сад язык дорожки. Раз, два, три, четыре, пять… всего лишь, а сколько было сказано. Ветер в саду лохматым сторожем из конца в конец, из конца в конец. И колыбель раскачивается, и в колыбели тихо. Ааааааа! Кричит Арсений. Ааааааа! Арсений, ты что – дурак?

В доме холодно, темно. На кончиках пальцев серебристая пыльца пыли. Смотрите! Шмель! Он лежит на подоконнике, кружочком, на боку. Подоконник тяжелый, окно тяжелое, а шмель – легкий. Его крылышки остановились, как часы. Нет воздуха, нет времени. Какой красивый! Куда же вы? Скрип капризным ребенком цепляется, не отпускает. Раз, два, три, четыре, пять… И вдруг свет, тепло. Ребята, живем!

Это ее дом. Она знает, как сделать его живым. На фотографиях ее маленькое черно-белое лицо. Шахматная партия продолжается в зеркале, в которое она смотрит, расчесывая волосы. Арсений следит за ней. Заучивает, как стихотворение, походку, взгляд, привычки. Она ласкова с ним. Ему нравится думать, что он ей нужен. Кому бутерброды с колбасой? Мне! С сыром? Мне! Арсений, ты здесь не один.

Стаканчики, разбирайте стаканчики! Ба-бах! За Старый Новый год? Давайте лучше за Новый Старый! Нет, давайте за Новый Новый. А за Старый Старый выпить не хочешь? Мандарины! Где мандарины? Мы здесь! Вот окончишь университет, и жизнь сразу станет легче. Что-то я сомневаюсь. А он что? Что-что! Бросил ее. А она? Аборт сделала. Не смеши меня – 25 тысяч рублей! Курьерам столько не платят! Ха, смотря кому и что доставлять. Ты аист, что ли?

Уже ночь. В темноте то там, то здесь загорается лай собак. Дом стоит, гордо выпятив медали окон. В окнах люди, свет, история. Арсений открывает дверь и выходит во двор. Она за ним. В осеннем листе пальто, готовом слететь в любую минуту. Дом большой, а двор маленький, как мальчик лет семи. Как ты ко мне относишься? Спрашивает Арсений у серой стены дома. Хорошо. Отвечает она. Ты хороший. Пойдем в дом. Здесь холодно. Арсений остается один.

Я думаю о тебе, когда засыпаю. Я думаю о тебе, когда просыпаюсь. Говорит Арсений закрывшейся за ней двери. У меня перехватывает дыхание, когда я, наконец, вижу тебя. Ты проходишь мимо, и вслед за тобой проходит мимо мой день. Мне кажется, ты знаешь меня насквозь. Я чувствую себя прозрачным пламенем, которое способно изменить этот мир. Мне страшно дотронуться до тебя.

Давайте разыграем Арсения! Почему именно Арсения? А его веселее всего. Что будем делать? Я знаю, я знаю! Давайте скажем, что она умерла! То есть? Ну, положим ее на пол, кетчупа на голову нальем. И Витька рядом поставим с гантелей. Витек, ты слышишь? Слышу. Хмурится мордатый Витек, хрустя соленым огурцом. Скажем, что они поссорились, и Витек ее ударил. Ты согласна? Согласна. Отвечает она.

Большой деревянный старик ждет, загораживая небо. Стоит плечом к плечу с Арсением перед тьмой зимы. Раз, два, три, четыре, пять… Подходит к двери Арсений и заходит в дом. Пустые комнаты стягивают шею, как петли. Где же она? Она лежит на полу. Кровь. Что случилось? Она умерла. Говорит бесчувственный Витек, указывая на нее гантелей. Все молчат. Ааааааа! Кричит Арсений. Ааааааа! На праздничном столе падает свечка. Начинается пожар.

Зеркало

Некоторые ученые считают, что утром в зеркале отражается один человек, а вечером уже совсем другой. В какой-то степени я согласна. По утрам у меня первобытнообщинное лицо, рабовладельческое выражение на нем появляется несколько позже. Но в целом, я вижу то же самое. Обычно это сопровождается той же самой зубной щеткой и той же самой зубной пастой.

Моя работа – это просто работа. Приходишь к девяти, уходишь в пять. Чувствуешь себя рыбкой в аквариуме, создающей видимость моря. Любой новый человек – это грандиозное грандиозно, вполне сравнимое с открытием Америки. Новичка наносят на карту никак не меньше недели, обсуждая в курилках и на обедах. И только потом с легким сердцем забывают о его существовании.

Наташа появилась на горизонте, как все, в понедельник. Скелеты выходных еще стучали по шкафам разговоров, когда она вошла под руку с нашим мрачным, как смерть, директором. Наташа была блондинка с прозрачными рыбьими глазами. Мужская часть офиса, конечно, забила плавниками. Наташе определили три месяца испытательного срока и посадили за стол у двери, на сквозняке. Еще до обеда стало известно, что она из Зеленограда. В столице поселилась у своего парня, и это, конечно, любовь. Прошла неделя.

Однажды после работы мы отправились в кафе. Наташа разговорилась. Так мне стало известно, что она родилась в Таджикистане. В 90-е, когда рвались и связи, и сухожилия, ее большая дружная семья держалась до последнего. Пока как-то ночью их дом не подожгли. Наташе было 16.

Первые два года в России она почти не выходила из дома. Школу закончила экстерном. Потом поступила в местный, не очень государственный университет, по настоянию родителей выбрав дорогу бухгалтера. В университете у нее, наконец, появились друзья. Именно они помогли Наташе окончательно освоиться. Она во всем брала с них пример и скоро перестала чем-либо отличаться.

Ее нынешний бойфренд, москвич Михаил, увел ее от законного супруга, мужчины достойного, но нелюбимого. Каким белым конем Михаила занесло в Зеленоград, Наташа не уточнила. Они познакомились в местном баре. С той поры Михаил каждые выходные приезжал к Наташе и на коленях водил ее в кино. В итоге, она оставила скучного мужа и перебралась к интересному Михаилу в Москву. Они обещали друг другу никогда не расставаться и умереть в один день. Наташа самая счастливая женщина на свете.

На следующий день самая счастливая женщина пришла на работу с фингалом. Эта новость камнем упала в наш офисный аквариум, расплескав разговоры по коридорам и чатам. Наташа держалась молодцом. Обедать мы пошли вместе. Между борщом и отбивной она призналась, что Михаил у нее ревнивый. Я спросила, как же так. Тогда в кафе она звонила ему никак не меньше двух раз. Предупреждала, что задержится. Вместо ответа, Наташа вдруг перевела разговор на то, что у нее грязная вилка, очень-очень грязная вилка, со старой налипшей едой. Сначала просто, удивляясь, потом все громче и громче. Когда к нам подошла сотрудница столовой, Наташа кинула ей эту вилку в лицо. Женщина едва успела увернуться. Овца, да сама ты овца, я себя не на помойке нашла. В конце концов, Наташа взялась таскать ее за волосы.

В большинстве случаев в доме есть стены, потолок, пол и зеркало. Может не быть, мебели. Может не быть, еды. И даже людей может не быть. А зеркало есть. В детстве у меня была игра. Я садилась перед зеркалом и, глядя на себя, пыталась понять, что во мне такого особенного. Тот опыт был более чем успешен. Я выяснила, что глаза у меня не просто серые, а серо-зеленые. Мне кажется, Наташа знала про себя еще меньше. Я говорю это потому, что всякий раз она сообщала, что поскользнулась, упала с лестницы, уронила на грудь чашку с кипятком, защемила пальцы дверью… Неделя венчала неделю. Плохое с Наташей случалось все чаще.

На работе тоже были Михаилы. Особенно усердствовала Анна Андреевна, бухгалтер с 35-летним стажем, с пеленок в браке, мать троих детей, бабушка пятерых внуков, руководитель нашего отдела. Необъятная, расплывшаяся на своей белой накрахмаленной жизни, как слеза, героическая женщина Анна Андреевна была вооружена чувством собственного достоинства до зубов. Непутевую Наташу она невзлюбила сразу.

Время текло. Мы продолжали плавать меж секунд, как меж водорослей. И вот как-то в понедельник Наташа не пришла на работу. И во вторник не пришла. И даже в среду. Ей звонили, но она не брала трубку. Анна Андреевна пребывала в приподнятом настроении, предвкушая развязку. Дрянь-девка, что с ней станется, придет. Запила или гуляет где. А что тут думать, увольнять будем. Нечего. Тут ей не публичный дом и не пивнушка.

Наташа появилась в четверг после обеда, сильно похудевшая, с болтавшейся, как чужая, правой рукой и синяком на всю щеку. Сказала, что Михаил приковал ее наручниками к батарее. И не собирался отпускать. Не давал ей ни есть, ни спать. На четвертый день, когда он ушел на работу, Наташе удалось достать ключ от наручников, который изобретательный Михаил положил на пол рядом с ней так, что по всем законам человеческого тела Наташа не должна была до него дотянуться. Девочка, в какой газете ты вычитала эту страшилку? Вот тебе обходной лист. Ты уволена. Наташа машинально напрягла правое плечо, но ничего не произошло. Рука ее не послушалась. Наташа тупо посмотрела на нее, будто не понимая, почему рука не двигается, а потом вдруг завыла, по-животному, по-собачьи. Я просто хотела от него уйти, просто хотела уйти… Мы тебя не держим, иди, дорогая. У меня все поплыло перед глазами.

Очнулась я почему-то в больнице, в большой шумной палате, на койке у двери, на сквозняке. Лови, лови ее. В открытые окна влетела синица. Сделав круг почета над громко и бестолково прыгающими людьми, она вернулась в зазеркалье стекла. Провожая ее взглядом, я вспомнила про Наташу. Что у тебя с лицом? Соседка по палате протянула мне зеркало. Я машинально напрягла правое плечо, но ничего не произошло.

Вафель

Вафель ходил на работу по одной и той же улице. Первые несколько лет он ничего не видел вокруг, следовал за секундной стрелкой, как верный пес. Потом постепенно он стал замечать отражающееся в лужах небо, идущих навстречу людей и то, что улица становится короче. Вафель искренне удивлялся, когда меняли асфальт или чинили трубы, перегородив тротуар. Он не ждал изменений.

Готовить Вафель не любил. У него был больной желудок и проблемы с весом. Друзьям он предпочитал диван и книжку. Младший брат Семен относился к Вафелю чуть свысока. Вафель чувствовал это, но высказываться избегал. Брат был дурной, выскочка. И, конечно, занимался бизнесом. Вафель работал в издательстве корректором и считал ниже своего достоинства лезть куда-то, расталкивая других локтями. После смерти родителей братья разменяли квартиру и жили в разных концах города.

В двадцать пять Семен женился. Высокая костлявая Софья с рыбьими глазами показалась Вафелю не лучшей партией. Однако братец рядом с ней выглядел абсолютно счастливым куском мяса. «Доберман,» – подумал Вафель, глядя как она целует Семена. Софья достаточно быстро родила брату мальчика, потом девочку. И Вафель смирился.

Каждому нужен кто-то. У Вафеля была Зоя. Он встретил ее на улице, возвращаясь из магазина. У Зои были красивые глаза, но несмотря на это, она была грязная, голодная и никому не нужная. Вафель хотел было пройти мимо и даже сделал шаг… По правде говоря, несколько шагов… Если уж совсем честно, она просто пошла за ним, и Вафель не смог закрыть перед ней дверь. С тех пор они были неразлучны.

Вафель гордился своей собакой. Зоя была умна, ласкова, не притязательна. И как все колли – очень волосата. Ее волосы повсюду Вафель воспринимал как неизбежное зло. Женатые друзья его понимали. Зоя без повода не лаяла, на прогулках тактично бегала медленно, по ночам не храпела и, если уж залезала к нему в постель, то никогда не позволяла себе перетягивать одеяло.

Однажды в гостях у брата Вафель в ожидании ужина смотрел телевизор в зале. Семен в соседней комнате висел на мобильном между Европой и Азией, Софья на кухне накрывала на стол. Внезапно в зал к Вафелю вбежали племянники. Они носились друг за другом с хохотом, не обращая никакого внимания на дядю. Он растерялся. Вафель почувствовал, как под строгой белой рубашкой у него на коже зашевелились скользкие холодные черви. Он прибавил громкость телевизора, но это не помогло. Тогда Вафель закричал с его самого удивившей злостью: «Прекратите! Тихо!». Вошедшей в комнату Софье это не понравилось, и она позвала Вафеля на кухню.

– Борис, – сказала Софья, сев напротив него. – Так нельзя.

– Что нельзя? – непонимающе спросил он, пытаясь стряхнуть клетку с клетчатой скатерти.

– Они же дети… – с мягкой улыбкой ответила она, как будто это что-то объясняло.

У Вафеля затекла нога. Он попытался ее выпрямить и почувствовал, что задел что-то инородное. Через секунду Вафель густо покраснел, осознав свою ошибку. Он вдруг отчетливо понял, что у Софьи есть ноги. Вафель поднял глаза, готовясь извиниться, но неожиданно обнаружил, что Софья тоже покраснела.

В начале лета Вафель сам сделал дома ремонт. На подобную авантюру он решился впервые и был горд и счастлив, что справился. До отпуска на море оставались считанные дни. Именно в этот просвет между вагонами влетело приглашение на день рожденья Софьи. Отмечать решили на даче. Над подарком Вафель думал неделю.

Дача принадлежала родителям Софьи. Это был добротный дом с водой, электричеством и газом. К дому примыкал огород, в палисаднике росли гортензии и кусты сирени. Когда пыльный и потный Вафель сошел с электрички, его встретил отец Софьи, не менее пыльный и потный мужчина с лысиной и брюшком. Вафеля быстро укачало в его душных жигулях. Когда они приехали, Вафелю лучше не стало, и он предстал перед именинницей, едва сдерживая тошноту.

Гостей было много, Вафель всех не запомнил. В основном это были коллеги Семена и родственники Софьи. Ей дарили драгоценности, деньги, бытовую технику. Вафель преподнес щенка колли. Реакция Софьи была бурной. Как выяснилось, она с детства боялась собак. Однако племянники были на седьмом небе, и после долгих уговоров Софья наконец согласилась дать щенку шанс.

На веранде был накрыт длинный стол. Под вечер гости переместились во дворик у мангала: толпились, курили, хохотали. Вафель сел на вязанку дров в теньке и теперь сонно следил за божьей коровкой, которая ползла по его руке. Когда она закончила свое путешествие и улетела, он закрыл глаза. Слушал. Вокруг него, как святой, ходил ветер.

– Хочешь я постелю тебе в доме?

Вафель открыл глаза. На него смотрела Софья.

– Не надо. Я еще могу… – у него дрожал голос, Вафель замолчал.

Софья села рядом. Подошел папа с лысиной и брюшком.

– Доча, такой праздник, такой праздник, – прижимая руку к груди, сказал он.

– Иди уж, ирод, – круглая ловкая мама взяла папу под руку и повела в дом.

– Хорошая семья, – растрогался Вафель.

Глядя в свои сцепленные в замок пальцы, Софья заговорила о том, как она устала, как уныло проходит ее жизнь, как ей хочется чего-то другого. Софья приехала из провинции, поступила, закончила с красным дипломом, устроилась на работу к Семену, вышла замуж, родила, уволилась, открыла свою фирму, которая сейчас процветала. Софья должна была быть счастливой. Сбылось все, о чем принято мечтать.

Вафель не слушал ее, он смотрел. На опущенные плечи Софьи, на выражение лица, которое менялось, как блики на воде, на ее плывущее в ночь тело. Да? Будто бы спрашивала она. Да. Будто бы отвечал он, чувствуя губами тепло вечера, в котором Софья была совсем рядом.

На следующий день он проснулся с тяжелой головой и быстро уехал в город. Прошла неделя, потом другая. У Вафеля начался отпуск. Вечерами в гостинице он представлял, что море, шумевшее за окном, и есть Софья. Вафель заплывал так далеко, что сил на обратный путь не оставалось. Он тонул каждую ночь.

Это случилось после отпуска, когда Вафель и Зоя вернулись с прогулки. В дверь позвонили. На пороге стояла Софья. В мокром плаще. Заплаканная. Вафель предложил ей кофе. Она попросила чего-нибудь покрепче. Около часа они молча просидели друг напротив друга. Софья пила виски, Вафель – кофе. Плащ Софья так и не сняла, смотрела красивыми глазами, как он размешивает сахар, берет печенье, задыхается, кашляет. Потом Вафель проводил ее до двери.

Ночью ему не спалось. Он читал. Под утро Вафель отложил книжку, встал с кровати и прошлепал на кухню. Кто же убил? Кто убил? Думал он, открывая холодильник и наклоняясь, чтобы достать масло и колбасу для бутербродов. На полке прямо перед собой он увидел банку с кофе.

Пожалуй, все, больше добавить нечего. Через полгода Софья и Семен развелись.