Текст книги "Волшебный смычок (сборник)"

Стрелы купидона
Рассказ

В. Э. давно жил один. Профессия, которая кормила, нравилась и позволяла на время забывать «про скорботи сьогодення»[7]7
  скорботи сьогодення (укр.) – дела наши скорбные.


[Закрыть] (как говаривала его дочь, которая жила с семьёй в другом городе и раз в неделю звонила), занимала весь день, и днём он забывал, что живёт один.

Вечером он приходил около восьми (если не заходил в букмекерскую контору), ставил на плиту чайник, разворачивал газету, садился перед телевизором и ждал, пока принесут заказанную пиццу из «Трёх толстяков».

Потом съедал пиццу, просматривая газету и поглядывая на экран; по-настоящему его интересовали новости и футбол; если не было футбола, он пытался смотреть художественный фильм или музыкальную передачу, но кино и музыка не вдохновляли его, развлекательные передачи – тем более. Даже если был хороший матч, «Динамо» – «Шахтёр» или «Милан» – «Ювентус» (В. Э. был преданным болельщиком итальянской сборной, с детства смотрел все матчи «Скуадры Адзурры» и гордился тем, что имел записи архивных кадров с Паоло Росси и Роберто Баджо), даже если был свежий номер «Футбола», всё равно, рано или поздно приходилось выключать телевизор и идти спать. Тогда В. Э. осознавал, что он живёт один.

Он ложился в постель, и она заполнялась женщинами, которые когда-либо были в его жизни или которых он хотел бы иметь; он не всегда представлял их такими, какими они были тогда; иногда, странным образом, они соседствовали с самими собой сегодняшними; не всегда это были любовные сцены – изредка ему представлялось, что они вместе смотрят матч на стадионе «Делле Альпи» или «Сан-Сиро» или едят в кафе мороженое; чаще же это были откровенные оргии плоти, торжество физической любви; глаза, губы, руки, лона, распахнутые, манящие, влекущие, окружали его; звали к себе, горя желанием, истекая страстью и источая страсть.

Ночь полнилась образами; образы рождали самые невообразимые сцены, причудливые позы, он утопал в обилии женских тел, нагих, прекрасных, чувственных…

Утром всё исчезало.

В. Э. отправлялся на работу.

Возвращался.

Ночью всё повторялось.

Женщины, которые окружали его днём, даже молодые и привлекательные, не присутствовали в его ночных фантасмагориях и не будили в нём никаких ощущений; казалось немыслимым и ненужным позволить себе вольность по отношению к ним; он и не позволял. Они тоже были деловиты, сдержанны, торопливы и едва замечали его.

Раза два-три он знакомился по объявлению. Ему повезло – он не наткнулся на брачных аферисток; это были женщины, которых называют порядочными, потому что они такие и есть, женщины, у которых не сложилась личная жизнь, и они ещё не устали от попыток её устроить. Редкие встречи с ними, необязательные, чуть принуждённые, никак не напоминали его ночные видения.

Возвращаясь с работы, В. Э. отстранённо подумал, что пора позвонить кому-нибудь из женщин по объявлению. «Газель» остановилась на перекрёстке; стояла минуту, две, пять; они попали в пробку; люди открыли дверь и начали выходить. В. Э. тоже вышел – до дома пешком четверть часа, а в пробке застрянешь надолго. Этой улицей он ходил редко, она казалась ему пустынной, заброшенной, и он удивился её оживлённости.

Едва В. Э. поравнялся с универсамом, зажглась вывеска. Он подумал, что нужно зайти и купить чего-нибудь к ужину, ему вдруг показалось тоскливым опять есть пиццу.

Он стоял в очереди за корзинкой, когда к нему подошёл мальчик – лет десяти, тоненький, хрупкий, светловолосый, кудрявый, с тонким лицом; большие голубые глаза, слишком большие, слишком выразительные и грустные для детского лица, придавали ему отпечаток непонятной трагичности.

На мальчике была старая женская кофта, изрядно поношенная, застёгнутая доверху на все пуговицы, поношенные спортивные брюки и ботинки на толстой подошве – слишком лёгкая одежда для такой ненастной погоды.

– Дядя, у вас не найдётся мелочи на хлеб?

Возможно, в другом случае В. Э. и не обратил внимания на просьбу – такие он слышал по пяти на дню, но необычная внешность мальчика, мелодичный даже для неискушённого уха голос, нездешний выговор, а особенно – какая-то аристократическая изысканность и природная утончённость, благородство осанки (В. Э. не мог найти менее выспренных слов, как ни искал) невольно привлекли внимание.

– Дядя, дайте, пожалуйста, немного на хлеб, – повторил мальчик.

– Идём, я куплю тебе, что ты захочешь, – сказал В. Э.

Лампа над прилавком ярко вспыхнула, освещая буханки, булки, батоны.

– Что ты хочешь? – спросил В. Э. и, не дожидаясь ответа, протянул руку к плюшке; она оказалась очень мягкой и была туго перепоясана поверх полиэтиленовой плёнки золотистой ленточкой, заклеенной золотым сердечком – по форме плюшки.

– Подойдёт? – спросил В. Э.

Мальчик кивнул.

В. Э. взял ещё еды на ужин и встал в длинную очередь к кассе. Он с досадой подумал, что, пожалуй, не успеет на футбольный матч; интересно, какой выберут для показа – «Базель» – «Ливерпуль» или «Рома» – «АЕК»?

Открылись две соседние кассы, очередь рассредоточилась, рассосалась, и через пять минут В. Э. был на улице. Он увидел, что мальчик идёт рядом с ним. Он осторожно ступал между лужами, бережно прижимая к себе плюшку, и ёжился от налетавшего ветра.

«Что ему эта плюшка? – подумал В. Э. – Наверно, он очень голоден. Нужно было купить что-то и ему, а то набрал себе полную корзину…»

Мальчик шёл за ним, точно собачонка.

Они перешли дорогу и уже приближались к дому.

Мальчик не отставал.

«Да он совсем посинел от холода… Такая погода, а он так легко одет. Надо же, бедняга», – и неожиданно для себя В. Э. сказал:

– Зайдёшь сейчас ко мне; поешь, обогреешься и пойдёшь дальше.

Огромный прожектор залил светом тротуар, вокруг суетились люди, В. Э. не мог понять, что они делают – снимают фильм, ремонтируют дорогу?; В. Э. не мог понять, зачем он ведёт с собой мальчика и досадовал на вырвавшуюся у него фразу. «Ещё воришка какой-нибудь или нанесёт вшей или блох».

Они вошли в тёмное парадное, поднялись по неосвещённой лестнице; В. Э. нашарил в портфеле ключи, но никак не мог попасть в замочную скважину… Из-за тучи вышла луна, очень яркая, лунный свет упал в окно лестничного проёма и будто пальцем указал на скважину.

В коридоре В. Э. опустил портфель на пол, снял пальто, шляпу, прошёл на кухню, поставил чайник, а когда вернулся за покупками, увидел, что мальчик по-прежнему стоит, прижавшись к входной двери.

– Да проходи же, – сказал В. Э.

Он с облегчением увидел, что мальчик чистенький, аккуратный, кофта, хоть и старая, но не грязная, на брюках ладненькие заплатки, а под ногтями нет траурных полосок.

Мальчик примостился на краешке, табурета, возле батареи; В. Э. видел, как порозовели его губы и щёки.

Огонь весело плясал под чайником, чайник весело присвистывал, на кухне стало тепло и уютно.

– Можно вымыть руки? – спросил мальчик.

В. Э. показал, где ванная; он заметил, что мальчик моет руки, держа плюшку под мышкой.

– Да положи ты её на стол, не заберу её у тебя, – сказал В. Э., но мальчик вроде как не услышал.

«До чего проголодался бедняга», – подумал В. Э. Он где-то читал, что люди, которым приходилось голодать, какое-то время не могли расстаться с продуктами, носили их с собой, прятали в наволочку, под подушку и постоянно тревожились о еде.

– Я много всего купил, хватит на целый полк.

Мальчик, не выпуская плюшку, вернулся на кухню и устроился в уголке, который облюбовал для себя.

– Сколько тебе лет? – спросил; В. Э.

– Не знаю, – тихо ответил мальчик.

«Странно. Он не похож на отсталого ребёнка. Наоборот, похож на воспитанного мальчика из хорошей семьи, очень разумного. Может, сейчас дети не придают значения своему возрасту?»

– А как тебя зовут?

– Купидон, – сказал он совсем тихо.

– Разве это имя? Наверно, фамилия.

– И то, и другое.

– Как странно тебя назвали.

– Можете называть Амуром.

– Амуром?

– Если вам ближе греческий, зовите Эротом, или Эросом.

«Мальчик помешался от голода. А может, не от голода».

– Сколько же у тебя имён. А кто твои родители?

– Точно не знаю. По одним данным – то ли Хаос и Небо, то ли Хаос и Земля, по другим – Мрак и Ночь. А некоторые считают, что в меня превратился Зевс, когда создавал мир.

«Какой начитанный мальчик, – подумал В. Э. – Немудрено и свихнуться. В его возрасте столько знать».

– А Афродита к тебе не имеет отношения?

– Многие говорят, что имеет. Но некоторые считают, что Ирида – больше.

– А сам-то ты как считаешь?

– Я – смелый стрелок, крылатый, многоискусный, владыка ключей эфира, неба, моря, земли, царства мёртвых и тартара, – чёткой скороговоркой ответил мальчик.

– Владыка, а попрошайничаешь, – сказал В. Э.

– Я ведь сын Бедности и Богатства.

«Вот и поговори с ним. Остановят такого на улице, зададут пару вопросиков и отправят в психушку. Жалко ребёнка».

– Скажи хотя бы, где ты живёшь? – спросил В. Э., разливая чай по чашкам.

– Я бездомный. Меня выкормили львицы.

«Надо как-то узнать, куда его отвести».

– Ты ешь, ешь, – сказал В. Э. – Всё-таки, не припомнишь, сколько тебе лет?

– Мы самые древние, с Хаосом, Геей и Тартаром.

«Ну подожди, сейчас я устрою тебе ловушку», – подумал В. Э.

– Послушай, если ты Купидон, где же твои стрелы и лук?

– Мы разоружаемся.

– А почему ты одет?

– Вы живёте в мире условностей, когда сюда попадаешь, приходится их соблюдать. А к тому же здесь холодно.

– А почему ты такой грустный?

– Редко вызывают – мало у вас любви.

– Да нет, вовсе, очень даже много.

– Больше интрижки, флирт, дешёвые романчики – это не по моей части. Нет, конечно, встречаются случайные соискатели, есть даже постоянная клиентура, но не так много. Всё воюете, воруете, стреляете, торгуете… Вот Apec, Гермес – те всегда при деле, – вздохнул мальчик.

– Не огорчайся, ещё будет время, когда будут вызывать, в основном тебя.

– Я надеюсь.

– А как тебя вызывают?

– По телефону.

Мальчик достал из кармана залатанных брюк крошечный мобильный телефон.

«Ничего себе игрушечки, – подумал В. Э. – Такие дорогие цацки родители покупают, а не могут одеть-обуть по-человечески».

– Последняя модель, – горделиво сказал мальчик.

– Ой, уже пора, – он отодвинул пустую чашку, тарелку и поднёс телефон к глазам В. Э.

Это был обычный мобильный телефон, только экран светился чуть более ярко ровным золотистым мерцанием.

– Видите – «Разговор» «Прекратить», – показал он В. Э. -Пора дело делать.

– Какое?

– Меня вызвали к вам. Видите плюшку?

– Ты так её и не съел? Налить ещё чаю?

– Вы сами её выбрали, вы и съедите. Видите, здесь пять слоёв? Вы можете выбрать пять женщин – на свой вкус.

– Что ты мелешь? Каких женщин?

– Ну уж меня-то не надо дурить. Сами знаете, каких. Каких выберете, те и будут вашими. Хотите все сразу, хотите по одной.

«Какой испорченный мальчишка с развращённым воображением, – возмутился В. Э. – Выпроводить его немедленно».

В. Э. обернулся.

На кухне никого не было. Ни мальчика, ни мобильного телефона, и только одна чашка и одна тарелка. Плюшка лежала на столе.

В. Э. подошёл к двери, распахнул – никого.

– Мне не приснилось, – сказал он вслух. – Нет, не приснилось. Это было на самом деле. Маленький мальчик, незнакомый, белокурый, голубоглазый, с тонким лицом, худенький, гибкий, в синей кофте и залатанных брюках, он хотел есть, он поел, выпил чаю, рассказал о себе… Это всё было.

Как это он не узнал ни адреса, ни имени, куда этот мальчик пойдёт, с кем свяжется…

В. Э. ещё какое-то время думал о нём, потом хлопнул себя по лбу – футбол! Он уже должен был длиться с полчаса, но по каким-то причинам матч задержали; В. Э. включил телевизор, когда только раздался свисток судьи.

Показывали «Базель» – «Ливерпуль», оторваться от экрана было невозможно – В. Э. переживал ещё и потому, что сделал ставку, довольно крупную, на невыход «Базеля»; швейцарцы вели, потом счёт начал выравниваться; нереализованный пенальти, героические усилия англичан, ничья; поникший Жерар Улье, торжество швейцарцев; досада, что ставка не сыграла. Когда В. Э. выключил телевизор, он уже и забыл о странном мальчике.

Чтобы не думать о проигрыше, В. Э. снова включил телевизор, где начали показывать экранизацию какой-то вещи Набокова, как сообщил ведущий передачи «Кино не для всех»; В. Э. заскучал и пошёл спать.

Он заснул крепким здоровым сном без сновидений.

Утром, по дороге на работу, знакомый, неравнодушный к футболу, спросил, видел ли он вчерашний матч; В. Э. не терпелось поделиться увиденным; знакомый его перебил:

– Но ведь «Базель – «Ливерпуль» не показывали. Промахнулись – выбрали преснятину.

– Но я же видел.

– Просто слушал о «Базеле» во время матча, вот и показалось, что смотрел швейцарцев с англичанами.

После работы В. Э. зашёл в букмекерскую контору, чтобы забрать деньги – одна из ставок сыграла.

Ему выдали гораздо больше, чем он рассчитывал получить.

– Вы себя обсчитали, – сказал он девушке.

– Ничего не обсчитала. Две ставки ваши сыграли.

– Две?

Она протянула ему две карточки, хотя он помнил, что подал одну. В. Э. не поверил своим глазам – напротив «Базеля» было отпечатано: «Выход во 2-й групповой турнир – да».

В. Э. в задумчивости возвращался домой. На глаза попался газетный киоск, он ткнул пальцем в какой-то журнал и разменял купюру. Ему отсчитали сдачу. Когда он проходил мимо универсама, вывеска заиграла яркими огнями, словно напоминая о вчерашнем, на прежнем месте сиял прожектор, луч луны указал на скважину…

В. Э. вынул бумажник и пересчитал деньги – они не исчезли; позвонил одному из приятелей-болельщиков и ещё раз услышал, что показывали матч «Рома» – «АЕК», 1:1.

Плюшка лежала перед ним на столе; он тронул пальцем – такая же мягкая, свежая, как и вчера. Он разорвал ленточку, снял обёртку, отделил от плюшки, верхний пласт, самый маленький, чётко сохранивший форму сердечка, положил на блюдце; достал сковородку и начал жарить яичницу.

Он пил чай с плюшкой и просматривал журнал, который купил в киоске; на обложке девушка, эффектная, полуобнажённая, сладострастно выгнула поясницу и с многозначительной лукавой улыбкой смотрела на него, обхватив себя руками.

«Хороша, – подумал В. Э. – Очень. Почему бы нет?» Он прожевал последний кусок и запил чаем.

Раздался громкий телефонный звонок.

Он снял трубку.

Молчание.

Потом трубку положили.

В. Э. пошёл в комнату и включил телевизор.

«Первая коллекция поразила меня, – сказал женский голос, – попозже мы с вами обсудим её поподробнее, а сейчас смотрим – модели Умберто Оливери и Фенди».

На него шла шеренга манекенщиц в пальто и дублёнках, манто и шубах, одна краше другой. Кого выбрать?

Он отломил второй слой плюшки.

Теперь демонстрировали вечерние туалеты. Одна из девушек, неправдоподобно длинноногая, совсем юная, привлекла его взгляд. Крупным планом показали её лицо, потом шею, грудь, бёдра, обтянутые прозрачной тканью…

«Вторая», – подумал он.

В дверь позвонили.

Он открыл и не удивился, что никого не увидел.

Когда он вернулся, на экране были уже другие лица, другие тела, более утончённые, более красивые, более, более, более…

Он пожалел, что поторопился.

«Не нужно спешить, – повторял он про себя, спешно одеваясь. – Не спешить».

Он надел пальто, шляпу, ботинки, положил в карман плюшку и спустился по лестнице.

Фонари, рекламы, вывески, гирлянды на улицах горели необычайно ярко. Он прочёл: «Сделай свой выбор сам!»

Он шёл по многолюдной улице, полной огней. «Зроби правильний вибір!», «Выбери лучшее!» – кричал плакат. «Вот что важно, – подумал В. Э., – самому сделать свой выбор и не ошибиться».

Попробуй тут выбрать. Он наталкивался на людей, извинялся и шёл дальше. У него словно открылись глаза – множество красивых, очень красивых женщин смотрели на него с обложек, рекламных щитов, гигантских афиш, уличных экранов… Постепенно он стал различать оттенки, нюансы, находить разные слова – обворожительные, милые, приятные, магнетические, нежные, феерические, загадочные, роковые, обольстительные, хорошенькие…

Рекламный щит предлагал посетить казино и кабаре. Две девушки – блондинка и брюнетка протягивали к нему руки, умоляя не бросать их. Уж одну-то он точно возьмёт. Он не мог, никак не мог решить, какую… Он стоял и смотрел, запрокинув голову. Какая-то девушка, проходя, задела его плечом, извинилась и пошла дальше. Он сделал несколько шагов вслед, обернулся и увидел тот же самый щит, только уже с одной девушкой, блондинкой. Брюнетка исчезла. «Сделай правильный выбор!» – пронеслось у него в голове. Он съел кусок плюшки. Она ещё не остыла. «“Джентльмены предпочитают блондинок” – смотрел?» – сказал кто-то в толпе. Зазвенел трамвай.

«Осталось две, – подумал В. Э. – Не так много». Он на мгновение пожалел, что на плюшке только пять слоёв.

Вот теперь спешить нельзя. Он всё время торопится. Он припомнил всех троих – все были блондинки.

«Зміни колір свого волосся і відчуй насолоду!», «Пора менять имидж!» – прочёл он на афишах.

«Чего это я зациклился на блондинках? Джентльмены предпочитают, оно-то так, но брюнетки и шатенки тоже не страхолюдные».

Он замедлил шаг – навстречу две женщины вели группу детей – детсадовцев или школьников. Он встал на бордюр и пропустил их.

Он не мог ни на что решиться и вдруг захотел побыстрее покончить с этим.

Он не заметил, что очутился возле школы. «Будь особливим!» – прочитал он неподалёку от входа на плакате: красные сапожки выделялись среди балетных туфель.

«Рыжая?» – подумал он и пошёл дальше.

С тумбы, оклеенной афишами, на него глядели глаза известной женщины. «Ну и что, что не первой молодости, и даже не второй», – подумал он. «Будь особливим!» Зато – рыжая. В висках стучало, губы пересохли. Он едва смог прожевать пресное тесто.

В школе прозвенел звонок. Волнение улеглось.

«На кой чёрт мне сдалась сорокалетняя тётка». Что толку, что она рыжая?

Он свернул в подворотню.

Подростки стояли в кружок, двое играли на гитарах, все напевали:

«…пусть слегка курносый нос,

Но обязательно, обязательно рыжеватый цвет волос!»

Он вышел из подворотни в какой-то переулок. Ещё один, последний раз – и его ждёт удивительная ночь. В темноте светилась витрина. Он подошёл ближе.

Великолепно выполненные манекены, как живые, кружились, приседали, вставали на цыпочки, словно улетали, кружили в высоте, подвешенные на невидимых ниточках…

Он устало, почти наугад, выбрал один из них и доел плюшку.

Чёрствую, холодную, невкусную.

Поднялся невероятный трезвон, люди собрались вокруг, тревожно переговариваясь; «Сработала сигнализация, – сказал кто-то, – значит, что-то у них не то, за этот месяц пятый раз».

Прислонившись к стене, В. Э. ждал.

Люди разошлись.

Один из манекенов – брюнетка в бледно-зелёном платье и чёрных туфлях на шпильке – сделал несколько шагов, прошёл сквозь стекло и остановился рядом с ним на тротуаре.

– Выбрали? – спросила она.

У него не было сил говорить. Он кивнул.

– Идёмте.

Они вошли в маленькую дверь, куда-то спустились, поднялись, повернули, опять повернули; они были в подсобном помещении, – не то магазине, не то мастерской, не то типографии, – заваленном плакатами, буклетами, рулонами бумаги…

– Сюда, – она распахнула неприметную дверцу.

Он вошёл.

На него смотрели выбранные им. Они извивались в мыслимых и немыслимых сладострастных позах, протягивали руки, трепетали – с экрана телевизора, рекламного щита, афиши, обложки журнала, витрины.

Стоял бумажный треск, металлический скрежет, звенели стёкла. Красавицы улыбались и манили.

Ему стало противно.

Он вышел из комнаты и закрыл дверь.

Брюнетка сидела, заложив ногу на ногу и покачивала полу съехавшей «лодочкой».

– Всё соблюдено. Все, кого вы выбрали – с вами.

– Как отсюда выйти? – спросил он.

Она кивнула на дверь.

Он стоял не двигаясь.

– Вы не там выбирали. По пути вам попадалось много реальных женщин, довольно привлекательных. Вы не увидели ни одной.

Она надела сползшую туфлю и встала.

– Впрочем, вам только… Совсем не много лет.

Он вышел на улицу.

Темно, пустынно. Фонари не горели. Он не слышал своих шагов.

Он подошёл к дому.

Над парадным горела вывеска «Антикварные изделия». Он остановился. Незнакомая женщина пыталась открыть дверь.

– У нас в парадном открыли магазин. Поставили замок на двери, а я не знаю цифры. А вы знаете?…

Fecit[8]8
  Fecit (лат.) – сделал. Надпись на старинных картинах после подписи художника.


[Закрыть]
Рассказ

Я понял – она не с нами.

Я не был бы испуган больше, если бы подо мной разверзлась земля или передо мной явился сам Вельзевул. Вот что не давало мне покоя все эти дни, в чём повинен я и буду ли прощён – неизвестно. Долг повелевает отдать её в руки правосудия, но я не могу решиться на это, ибо знаю, что после него её не станет.

От Иринея и по сегодняшний день мы боремся с ересью всеми доступными нам средствами (а нам доступно всё) во имя высшего блага на земле. Я верю – рано или поздно благодать снизойдёт на нас, но не раньше, чем мы истребим всю ересь путём истребления её носителей. Я всегда был честным борцом за торжество нашего учения, святого в своей вечности и незыблемости. Мне не в чем было упрекнуть себя – в попустительстве, сокрытии и бездействии. Я чист перед Всевышним и перед своей совестью. Всегда твёрдой рукой ввергал я в геенну огненную отступившихся от нас. Ни разу в сердце моём не шевельнулась недостойная жалость к презренному. Ни разу не дрогнула душа и не поселилась в ней и тень сомнения. Пока не пришла она.

Соизволено искушать и верующего. У меня был выбор – достичь блаженства, укрепить в себе веру или… Я выбрал иное. Нет мне прощения. Лишь после чистосердечного раскаяния и предания её суду могу я, быть может, уповать на снисхождение.

О, если бы я с самого начала знал, но прозрение снизошло на меня слишком поздно. Да, она еретичка. Еретик – всякий, кто либо рождает ложные или новые мысли, либо следует им. Она делает и то, и другое.

Почему я сразу не понял этого? Она виновна. Она утаила от меня свою сущность. Но я мог и должен был разгадать её, и в своей недальновидности повинен я. Уже одно то, что она – женщина, настораживает. Как учат нас великие Инститорис и Шпренгер, даже в самом слове кроется намёк, разгадка: «женщина» – femina – от fides («вера») и minus («меньше»), что означает – «меньше веры». Женщина сотворена из ребра мужчины, которое криво и как бы отклоняется от него. Мы открыли – все они, даже лучшие из них, выглядят не так, как даже самый плохой мужчина. Значит, они скверны по своей природе. Женщины отличаются недостатком разума и, будучи глупее мужчин, скорее отступаются от веры. Они стремятся следовать своим внушениям и ненасытны к плотским наслаждениям, из-за чего многие из нас, достойные лучшей участи, погрязли в разврате.

Всем нам известна притча о греческом короле Форонее, который, умирая, сказал: «Мне ничего не доставало бы до высшего счастья, если бы отсутствовала женщина».

«Как может женщина мешать счастью?» – спросил удивлённый Леонтий.

«Все женатые мужчины знают это», – ответил Фороней.

Забыл я о том, что говорил мне учитель, – все великие державы были разрушены из-за женщин, и все мы и по сей день страдаем из-за женской злобы и зависти, в них – причины неудач наших, коих давно должно было уже не быть, и расцвет наш медлит расцвести по тем же причинам. Ведь Трою погубила Елена, Рим – Клеопатра, и Иудея пострадала из-за женщин. Забыл предостережения умов наших лучших, что женщина не что иное, как вожделенное несчастье, изъян природы, приукрашенный, дабы сокрыть его ущербность. Забыл, ибо красива она безмерно.

В одной из рукописей наших прочёл: «Чем красивее женщина, тем скромнее должна вести себя, ибо тем больше зло, которое может причинить её красота». Красота причиняет зло. Указано было недостойным глазам моим, но не внял я велениям свыше. Ослеп в упорстве своём, за что и мучаюсь теперь.

А нет в ней ни скромности, ни смирения. Ведь говорил мне учитель мой, предостерегая: «Самые достойные из нас за всю свою жизнь не выказали такого усердия в служении нашем, какое выказывают они за один час, чтобы понравиться мужчинам».

«Помни, – наставлял учитель, – они глупы, лживы и кокетливы. Кто угождает Всевышнему, тот её избегает. Они – суета сует. Он явился в образе мужчины, отдав нам тем самым такое предпочтение».

Обо всём позабыл я, введённый в заблуждение её коварной красотой и истинно женским лукавством. Ибо не отвечала она прямо «нет» на все мои увещевания, не отрицала безусловно, не убеждала с пеной у рта, как поступаем мы, а, потупив взор, молчала или уклончиво пожимала плечами со словами «посмотрим», «погодим», «что делать». А сама-то знала, что делать, и делала непрестанно, сообразуясь с движениями своей лукавой женской души и с алогизмами своей женской логики, наперекор высшим нашим законам, кои должен соблюдать каждый, если он хочет жить с нами в мире (и вообще – жить), наперекор нашей вере, в коей сомневаться не должен никто.

Если бы она спорила, возражала, я бы убеждал её в противном и, может статься, и убедил бы, что, зная некоторые, пусть немногие, но основные явления и предметы, нам нет нужды изучать другие и задумываться над ними, и подвергать сомнению уже известное. А она всё сомневалась, искала что-то иное, но всё было сокрыто в глубинах её коварной души, и я проглядел её и не заметил, как сам стал попустителем и соучастником, ибо тот, кто знает о еретике и молчит о нём, сам становится еретиком.

Она околдовала меня. Ещё не зная, что она не с нами, но предчувствуя беду, я пошёл, смятённый и растерянный, к своему другу, советчику и учителю искать защиты и спасения. «Его правдивое слово вызволит меня из липких тенет её лукавства», – подумал я. Но помрачившийся рассудок мой и несвязная, взволнованная речь не смогли донести до учителя всей глубины и тяжести моего проступка.

Он ласково пожурил меня. Даже великие праведники впадали в грех, сказал он. Важно потом покаяться. Всё сочетаемо. Чёрное и белое. Тупое и острое. Правда сочетается с ложью. Рыцарская любовь к прекрасной даме – с правом первой ночи. Мы призываем к аскетизму и сами должны быть аскетами. Но не беда, если кто-то оступился. Не беда, сын мой, сказал мне учитель. Поступай, как хочешь, а после приходи каяться.

Я ушёл в страхе, коего не знал доселе. Впервые мой учитель (а он мне вместо отца и матери, и друга) не понял меня, ибо мой затуманенный рассудок запутал речь и я не смог всё объяснить. Мы с братьями всегда призывали к умерщвлению плоти своей, к самоуничижению и отказу от всех благ земных во имя высшей благодати, которая рано или поздно (смотря насколько успешно мы будем уничтожать врагов наших) снизойдёт на нас. Но время от времени дьявол вселялся в одного из нас или в нескольких сразу, и тогда мы сообща изгоняли его, предаваясь всяким безумствам. Чем сильнее безумствовали мы, тем скорее отступал бес. И мы с удесятерённым усердием несли свои призывы рабам божьим.

Но сейчас было иначе. Она вошла в меня не как бес, а как ангел. Я обрёл высшее спокойствие с ней и ужасаюсь этому, ибо невозможно достичь ничего высшего с женщиной, тем более – с такой, как она. Я знаю, что это – обман, на самом деле всё по-иному, но позволяю затягивать себя в это сладкое болото лжи. Она виновна. В том, что перестал являть собою пример недосягаемого старания на очищающих церемониях, не сплю по ночам, молясь в своей келье, что самые недостойные мысли владеют мною, когда думаю о ней. С ней я забываю братьев и сестёр своих, и даже учителя своего, и даже… Язык мой не поворачивается произнести такое высокое имя в такой кощунственной речи.

Виной всему – её красота. Она красивее всех, кого я видел (а повидал я много), красивей сестёр наших (а они очень красивы – мы сами отбираем их со всей строгостью из большого количества девушек, осаждающих днём и ночью наши ворота с недюжинной силою и завидным упорством), кои в неустанных заботах о нас по мере сил своих помогают нам изгонять беса, и красота её не горит всепожирающим пламенем снаружи, а теплится ясным светом изнутри.

Она красива извечной красотой, неподвластной веяниям моды и времени. Тело её достойно резца Фидия и Поликлета, а лицо – кисти Леонардо.

Я влюбился, лишь увидел, а потом полюбил. Мы встретились в Храме. Она обратила на себя моё внимание не только и не столько красотой своей (я ещё не успел разглядеть её), сколько непозволительно дерзкой фразой, которую произнесла довольно громко. «Как здесь душно», – сказала она, а ведь не позволено никому выражать неудовольствие по любому поводу, находясь в Храме. С той минуты и началось моё падение, ибо должен был я по долгу своему и по велению совести своей, заключить её под стражу и выяснить, почему она это сказала – по незнанию или со злым умыслом, хотя в обоих случаях вина её безмерна и наказание сурово. Но я, недостойный, испугался за неё, испугался, что кто-то, подобный мне, услышит её и выполнит свой долг в отличие от меня. И, словно кто подтолкнул меня, приблизился к ней и сказал едва слышно: «Молчите, безумная». По счастью (что стало для меня счастьем!), никого из братьев и сестёр не было рядом, а остальные не усмотрели в её словах ничего, что противоречило бы нашим законам, ибо, чтобы понять её должным образом, надо иметь надлежащие ум и знания, кои отсутствуют у многих. Но это и хорошо, ибо излишек знаний ведёт к ереси, а пытливый ум рождает скептицизм, и тогда пошатнётся вера, ересь поселится в умах и сердцах, и благодать не скоро снизойдёт на нас. А мы призваны споспешествовать её скорейшему снисхождению.

Потом я глянул ей в лицо и увидел, что оно неземной красоты. Глаза её излучали свет и доброту, и казалось, что на дне их живут ангелы. Она улыбнулась мне и стала во сто крат прекраснее.

Она повернулась и начала пробираться к выходу. Я смотрел ей вслед. Широкий чёрный плащ скрывал, как и подобает, её до пят. Но когда она с усилием отворяла двери, я с ужасом увидел, что платье у неё неподобающе алого цвета. В такой одежде нельзя входить в Храм. Тем более женщине. Тем более молодой. Тем более красивой. Красоту следует скрывать и прятать, а не выставлять напоказ, дабы уберечь всех от соблазнов греховной жизни. Стоя в дверях, она обернулась ко мне. Ангелы запели в суровой тиши Храма. Но слышать их дано было только мне. Двери закрылись. Ангелы смолкли. Вместо них слышал я теперь то же, что и остальные – строгий голос одного из братьев, стоящего на амвоне. Я осенил себя Святым Вечным жестом и вышел. Всю ночь я молился, но вместо Святого лика видел её лицо. И вдруг, словно прозрев, увидел его до мельчайших подробностей, словно сняли покрывало с глаз моих и мог я теперь видеть всё верно и правильно.

О, если б знал я тогда, как всё обернётся!

Я бежал бы из нашего славного города, из нашей благословенной страны, бежал бы от своих сестёр и братьев и от своего мудрого учителя, лишь бы не видеть её, не слышать её и не встречаться с ней. Тогда я ещё смог бы обрести спокойствие в молитвах и верном служении во имя общего блага. А сейчас – поздно, поздно…