Текст книги "Большое (не космическое) путешествие"

Это был очень странный день рождения – я была приветливой со всеми, улыбалась и смеялась и даже получала удовольствие, но это какое-то другое удовольствие.

Я видела, что некоторые девочки, с которыми я мало общаюсь в обычной жизни, радуются, что их пригласили – они робко улыбались и заискивали передо мной. В другой раз я, может, подосадовала, что они вторглись в наш привычный круг общения (это ведь мама захотела пригласить всех подряд) – но в этот день мне почему-то наоборот хотелось ободрить их, и я была очень доброй со всеми.

Я вся размягчилась, и когда в сумерках мы все уселись возле костра, я, глядя на остальных, внезапно почувствовала, как меня переполняет нежность к присутствующим.

Вот что это было за удовольствие.

А ещё, наверное, часть меня была в этот момент с мамой, а ещё я всё время думала о том, как бабушка сидит сейчас где-то в коридоре больницы.

Но в то же время я никогда так отчётливо не чувствовала, как всех люблю. Даже маму Лизы Ващенковой.

Никому не хотелось уходить – несколько пап, вернувшихся на машинах, чтобы всех развезти, в итоге тоже сели у огня. А разве есть способ провести июньский субботний вечер лучше?

Так сказала мужу Любина мама, когда тот порывался уйти – а он возразил, что любит перед сном читать, но потом она что-то налила ему в пластиковый стаканчик, и он успокоился.

Наконец, часов в одиннадцать Лизина мама сказала, что мы как хотим, а она уснёт прямо здесь, если срочно не доберется до дому, и тогда все стали собираться. Поскольку бабушки не было, со мной в квартире должна была переночевать тётя Аня.

Я позвонила бабушке. Она сообщила, что маме немного лучше. И она, то есть бабушка, уже вовсе не сидела в коридоре больницы – они с Николаем давно уехали оттуда, потому что приёмные часы закончились. Николай решил, что ей необходимо развеяться и отвёз бабушку в бар.

Я переспросила несколько раз, прежде чем поняла, что расслышала правильно. Но потом вспомнила, как бабушка сама однажды говорила, что иногда человеку, если он никак не может прийти в себя, позволительно немного выпить, и я подумала, что Николай прав.

Единственное – как ни пытаюсь, никак не могу представить свою бабушку в баре.

Глава 17

Где-то через несколько недель после моего дня рождения маму выписали из больницы, и она на всё лето переехала к нам – ей на работе разрешили взять отпуск по беременности раньше срока.

Меня записали в гимназию в Бердышеве. И хотя мы относились к ней по прописке, мне всё равно пришлось писать вступительный тест. Николай для этого специально отвозил меня туда ещё в конце июня. Меня приняли, потому что с русским языком у меня всё хорошо, и это перевесило недостаточные, как выяснилось, знания по некоторым другим предметам.

– Ты не рада? – спросила мама.

– Ну-у… рада, – неуверенно ответила я. – Просто не верится, что уже в новом году я буду в другой школе учиться.

Как только приехали в тот же день домой, мама вручила мне французский, который успела прихватить в гимназической библиотеке.

– Вот, будешь учить пока сама, – сказала она. – А то у них он с пятого класса. И там я ещё договорилась с учительницей, она с тобой дополнительно позанимается. Садись прямо сейчас. – Маму, мне кажется, сильно взволновало моё поступление, и ещё больше она волновалась о том, как я себя проявлю в гимназии.

Но я в тот день собиралась к Любе, и не могла же мама этому воспрепятствовать – в конце концов, каникулы.

– Всё-таки есть что-то, что мне не нравится в этом твоём общении с Любой, а что именно – не могу сказать, – когда я вернулась домой, ни с того ни с сего заметила мама, пристально посмотрев на меня.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала я, хотя на самом деле, в общем-то понимала: у себя дома Люба по секрету сообщила мне, что обнаружила в спальне родителей бутылку ликёра, и предложила мне его попробовать, совсем немного.

Разумеется, мама не могла знать, чем мы занимались – но что-то она почувствовала. Не знаю, как это у неё выходит. К счастью, внимание мамы переключилось на книгу, которую я держала в руках.

– Зачем ты с собой новый учебник по французскому таскала?

– Но ты сама мне его дала. А пока мы фильм смотрели, я параллельно успела его полистать и даже что-то выучила. Вот, например, ты знаешь, как читается слово “chouette”?

– Как?

– «Шуэт».

– А что оно означает?

– Понятия не имею – но если в учебнике есть, значит, не может быть неприличным, – ответила я.

– Ну вот, опять, – возмутилась мама. – Что из тебя лезет всякий раз, как ты с Любой пообщаешься?

На мой взгляд, ничего такого из меня не лезло, но спорить смысла не было.

– Ладно тебе, пусть лучше идёт дальше учит, – сказала бабушка. – Вообще-то Марина молодец, быстро схватывает.

– Это хорошо, что быстро, – согласилась мама. – Учиться-то надо – надо понимать, что жизнь – это не вечный праздник.

Это она так готовит меня к новой жизни. Ведь в гимназии будет «всё серьёзно».

– Да я же не отказываюсь учиться. Вообще, по-моему, мне французский нравится. Если бы только в новой школе был со мной кто-нибудь из моих подруг, – вздохнула я. – Я же никого не знаю в Москве.

– А Лера?

До этого я побывала на даче у тёти Веры – целых два дня там провела, пока мама, выписавшись из больницы, доделывала дела в Москве.

Тётя Вера постелила мне постель в отдельной комнате и спросила, не страшно мне будет одной. И ещё давала на завтрак бутерброды с красной рыбой. А Лера водила меня в бассейн – и ещё вечером, когда мы собирались гулять, накрасила меня. В общем, вела себя гостеприимно.

Только из-за одного этого не делаются подругами.

Она старше меня на полгода, но выше на целую голову, а поскольку занимается гимнастикой, мышцы у неё развиты гораздо больше – но талия тонкая.

– Если не начнёшь следить за тем, сколько ешь, то начнёшь набирать вес, – заявила она мне, когда мы однажды пили чай.

– Я всегда столько ем, и что-то не заметно проблем с лишним весом, – ответила я, откладывая третий кусок хлеба. Дома у нас всегда куча банок с вареньем, и мы часто намазываем на хлеб масло, а сверху варенье, и никто не говорил, что это плохо.

– Это сейчас, – возразила Лера и снисходительно, прямо как тётя Вера, покачала головой.

– У тебя пока просто не началась перестройка организма, как у нас, – подхватила её подруга Кира, которая пила чай вместе с нами.

– Но если ты не начнешь обращать внимание на то, что ешь и сколько ешь, то и лишнего веса наберешь, и кожа прыщами покроется, – подвела итог Лера.

Я обиделась, хотя лишнего веса у меня нет – наоборот, бабушка вечно жалуется на мои чересчур острые локти и колени.

– Эта Лера… Она сказала, если я не начну следить за своим весом, у меня начнётся ожирение. – У меня голос дрогнул от обиды.

– Ну-ну, уже вся заплыла жиром, – насмешливо отозвалась мама.

– Вообще-то эта Лера – тоже девочка, по-видимому, непростая, – тихо сказала бабушка.

– Люба в сто раз лучше, что бы ты там не говорила! Да я, пока мы были на даче с Лерой… она… я…

– Ладно, мы же тебе не запрещаем общаться с Любой, – сказала бабушка.

– Вот и хорошо, – засопела я и ушла к себе в комнату.

Только потом я подумала, что, может, обиделась не из-за «лишнего веса» – а на то, что она сидели передо мной и рассуждали о том, что у них, в отличие от меня, «перестройка организма».

Они вообще – Лера и её подруга – общались со мной как с младшей. И когда помогали накраситься, и когда нотации про варенье читали. Но, по правде, обидеть меня специально вряд ли хотели – Лера совсем не злая.

– …Марина, машина подъехала! Собираемся!

– Слышу…

Глава 18

Наш новый дом большой – в нём восемь подъездов и очень длинные этажи. От лифта до нашей квартиры чуть ли не целый километр.

В квартире три комнаты, но одна из них полностью завалена рабочими материалами, а пол застелен только во взрослой спальне. В моей комнате кровать и письменный стол, чтобы уроки делать. Больше нет ничего вообще: стены голые, пол бетонный, на него постелена узкая ковровая дорожка.

Меня как будто оглушили – я то сижу на кровати, потому что это практически единственное место в комнате, где можно сидеть, то пробираюсь по ковровой дорожке к окну и во все глаза смотрю на улицу.

Мама без конца говорит о том, как нам повезло – а я растеряна.

– Ну что, – она заходит ко мне в комнату, – какие замечательные виды открываются, а?

Виды на самом деле неплохие – когда наступают сумерки, я сажусь на подоконник и смотрю, смотрю вдаль на огни многоэтажек. Нигде в нашем городе таких видов нет, только… мне до сих пор не верится, что это по-настоящему.

Первого сентября мы пошли в бердышевскую гимназию все вместе: я, мама и Николай. Накануне мы с мамой долго спорили, и ей удалось убедить меня, что в первый день с распущенными волосами не надо идти – лучше она заплетет мне косу.

Я не хотела брать с собой и огромный букет цветов, который бабушка собрала в нашем саду, не маленькая ведь, но мама сказала, что надо произвести хорошее впечатление.

Не знаю, какое впечатление я произвела – я совсем потерялась среди народа и в незнакомых коридорах. Правда, вместе с толпой новых одноклассников меня вынесло в нужный кабинет. Там у нас проходил классный час, в течение которого все знакомились с новенькими и ещё обсуждали разные проблемы.

Сложнее всего было, когда надо было представиться. Дима, например, другой новенький, чуть ли не профессионально занимается футболом, а Карина – звезда балета. Я судорожно пыталась сообразить, чего бы такого сказать о себе.

– Я ничем таким не занимаюсь, но в свободное время люблю читать, готовить и шить, – робко произнесла я. Шить – потому что единственное, куда я ещё дополнительно ходила помимо английского – это школьный кружок рукоделия.

– Очень хорошо, – сказала классная руководительница, и дальше уже мы стали обсуждать другое.

После классного часа специально для новеньких была экскурсия минут двадцать – так и завершился мой первый школьный день.

А на следующий день всё уже было по-настоящему.

Мама предупредила, что уроки в гимназии будут для меня намного сложнее и с самого начала я должна проявить внимательность, но по-настоящему я беспокоилась только за французский. Английским дополнительно я заниматься теперь не буду – уж пусть сама как-нибудь попытаюсь освоить этот язык, говорит мама.

Во вторник я познакомилась со своим французским репетитором и показала, что успела выучить, пока занималась сама. Она похвалила меня.

После французского мы с мамой встретились на остановке и поехали на мастер-класс по живописи. У меня оставались с моего дня рождения последние деньги, а поскольку я сомневалась куда их потратить, то согласилась с мамой, что можно сходить на мастер-класс по живописи.

Почему именно живопись, понятно: тётя Вера показывала маме работы Леры с мастер-классов, и среди них был самый настоящий автопортрет, и не какой-нибудь, а в виде Царевны-лебедь, по мотивам картины Врубеля. И вот мама захотела, чтобы я непременно тоже написала какой-нибудь автопортрет. Правда, когда мы приехали, мне сказали, что сегодня мы будем рисовать лавандовые поля. А маму выставили за дверь, потому что запах масла для неё вреден.

Масляными красками пользоваться непривычно – нельзя, например, в любую секунду прополоскать кисть в воде, вместо этого её надо просто протереть салфеткой. И сохнуть картина будет лет двести – в машине пришлось постоянно держать на коленях, чтобы ничего не испачкать.

– Вот видишь, что значит жить в городе, – сказала мама.

– Так я и до этого жила в городе, – возразила я.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. В настоящем городе. Смотри, здесь на каждом углу есть возможности! Я не говорю уже о том, что в гимназии программа серьёзнее – ты можешь совершенствоваться дополнительно в чём захочешь. Вон сколько всего успела полезного сделать за один день.

Честно говоря, в голове у меня до сих пор, с того дня, как мы переехали, царил такой кавардак, что я не могла сказать, нравится мне происходящее или нет. Но, может быть, оно и к лучшему.

Пока я водружала картину на безопасную поверхность у себя в комнате, мама ушла накрывать на стол. И тут, когда она позвала меня ужинать, я поняла, что не могу оторвать ни руку, ни ногу, ни голову от кровати, куда прилегла отдохнуть – всё тело словно стало каменным.

– Мам, я не буду есть!

– Как не будешь? Сколько времени прошло после обеда?

– Да я не обедала, – вспомнила я. – В столовку не хотелось идти, а потом мы с тобой уже должны были на остановке встретиться.

– А что ты мне тогда не сказала?

– Забыла. А сейчас спать слишком хочу.

Мама заохала и сказала, что принесет еду мне в комнату.

– Да не хочу я есть.

– Ну, хоть чай.

– Ладно…

Глава 19

Тётя Вера побывала у нас дома и сказала, что мама должна быть очень благодарна. На самом деле она, то есть, тётя Вера, была чуть ли не возмущена, что у нас теперь есть квартира. Хотя у самой четыре огромных комнаты почти в центре Москвы – и с ремонтом.

На самом деле я считаю, что маме повезло не с квартирой, а с Николаем. Нет, что квартира, повезло тоже, просто… Я никогда не видела, чтобы о маме кто-то заботился. Ну, бабушка, конечно, заботилась, но так она же мамина мама. А вот чтобы мужчина… вот так захотел взять её замуж и где жить нашёл для нас всех.

Ещё мне нравится, что мама с Николаем как настоящие друзья. Они, кажется, говорят всегда друг другу то, что думают.

С ним мама относится ко всему проще. Раньше у неё был определенный распорядок дня, и она не любила малейших отступлений от своих привычек – а сейчас нам могут в десять вечера неожиданно позвонить друзья Николая, и когда тот спрашивает, пригласить ли их зайти, мама говорит: «пусть заходят».

Правда, это случается редко: все живут в разных концах Москвы, видеться сложно, но оттого ещё приятнее.

Когда появляются гости, мы, бывает, все садимся смотреть кино. Иногда им просто хочется поговорить – тогда меня отправляют к себе, но при этом разрешают взять с собой что-нибудь вкусненькое.

Вот за это я люблю нашу новую жизнь. И ещё потому что живу теперь с мамой. Но всё равно, несмотря ни на что, я постоянно вспоминаю о том, что осталось в моём родном городе.

В новом классе я ни с кем пока не подружилась: на переменах стараюсь держаться рядом с другими девочками, и когда возникает необходимость, вроде бы удаётся нормально общаться. Но у всех уже своя компания… Раз на перемене ко мне подошла какая-то девочка и спросила:

– Ты новенькая – из шестого «В», да?

– Да.

– А мы с подругами думали, ты из пятого, только не могли понять из какого. Я в пятом «А» учусь. Меня зовут Полина, – сообщила она, чавкая жвачкой. – А тебя?

– Марина.

– Будем знакомы. Давай ты мне скажешь свой номер телефона, а я тебе свой, – доставая мобильный, предложила она.

– Ну, давай.

– Класс! У меня уже почти пятьдесят номеров на телефоне записано, – похвасталась она.

Да уж, такое знакомство скорее ото всех скрывать станешь, чем рассказывать о нём направо и налево.

Теперь, когда мы переселились в Бердышев, мама не может перестать думать о том, как бы занять меня – после всех этих разговоров с тётей Верой ей кажется, что теперь, в Москве-то, если у меня не появится «плотного графика», то вся моя дальнейшая жизнь обречена на провал.

Она предлагает мне записаться на волейбол.

Тренировка по волейболу назначена на следующий день в четыре часа, а поскольку до этого у нас была физкультура, на волейбол я прихожу немного уставшей – но, по крайней мере, не надо никуда ехать на автобусе.

Почти сразу, едва мы закончили разминку, тренер обнаруживает, что я не могу ни подавать, ни принимать мяч, и даёт индивидуальное задание.

На самом деле я, разумеется, прекрасно знаю, как на волейболе подают и принимают мяч, но не умею этого делать, хотя всю жизнь наблюдала за другими и сколько раз пробовала сама. В те разы, когда всё-таки мне удаётся правильно ударить по мячу, в руках такое ощущение возникает… неприятное.

Не уверена, что спустя два часа тренировки дело идёт на лад, только ладони саднят.

– Марина, а ты успеешь уроки сделать? – спрашивает мама, когда я прихожу домой. – А то половина седьмого.

– Успею, хотя что-то много уже скопилось. У нас так в школе не было.

– Так ведь это гимназия.

– Мама, а почему тебе так захотелось, чтобы я ходила на волейбол?

– Почему бы тебе не попробовать себя, если есть такая возможность?

– А зачем, если мне не нравится?

– Ты сможешь бросить – только давай хотя бы месяц походишь.

Я соглашаюсь.

Мама ещё кое-что разузнала: в паре остановок от нас находится художественная школа, и если я пройду конкурс, то смогу там учиться, тоже бесплатно. Но, слава Богу, это планируется на следующей неделе, а то я и без того чувствую, как устала куда-то ходить.

В четверг ещё один французский, в пятницу – волейбол, а там Николай должен после работы отвезти меня к бабушке. В гимназии в субботу у шестых классов занятий пока нет вообще, только кружки по интересам и экскурсии для желающих, а значит, я целые выходные смогу провести в своём родном городе.

Николай соглашается отвезти меня. Он даже не ужинает, потому что планирует вернуться в Бердышев в тот же день. Мама не поехала: не хочет уже уезжать далеко от дома – говорит, не в том положении. Она стала очень большой и неповоротливой и часто ложится отдохнуть. А когда не лежит, приводит спальню в порядок, потому что там, где младенец, должно быть чисто.

В субботу я, не в силах дождаться, когда кончатся уроки в моей старой школе, сама туда бегу. Охранник меня пускает, потому что помнит в лицо, а вот учителя сначала сопротивляются – и всё же в итоге соглашаются пустить меня на урок. Хорошо, что в субботу, как правило, нет директора на месте и вообще все немного расслаблены.

После уроков мы с девочками, как и раньше, идём гулять. Странно, я ведь недавно уехала, а что-то уже успело измениться. У Наташи, например, всегда были строгие родители, а тут они как будто с цепи сорвались: постоянно звонят и напоминают о каких-то обязанностях, таким тоном, словно она серьёзно провинилась в чём-то.

– У нас в семье сейчас проблемы, – будто оправдываясь, шепчет она, кладя трубку в карман. – И с деньгами, и… в общем, неважно.

Алине никто не названивает, но она сама словно стала другая: раньше хихикала без конца, а сейчас, наоборот, задумчивая. И выросла, наверное, на голову. Как такие вещи успевают произойти? Конечно, этим летом мы не настолько часто виделись, и всё же…

Ещё я узнала кое-что ужасное. Женя курит. Оказывается, с самого лета – предположительно с тех пор, как ездила в Каширу к своей двоюродной сестре. И ещё у Жени есть подруги старше её, это девушки из швейной мастерской, где она помогала летом своей бабушке.

Всё это рассказывает мне Люба, когда, оставшись вдвоём, мы идём ко мне домой. Люба такая же как прежде.

Она зовет меня к себе, потому что родители её уехали на целый день, но я сказала, что сначала нужно показаться на глаза бабушке.

– Какая приятная у тебя бабушка, – говорит Люба после того, как бабушка напоила нас чаем с пирогом и отпустила гулять дальше. – Я бы хотела, чтобы у меня была такая. Она расстроилась, наверное, когда ты уехала?

– С одной стороны, да. Но бабушка говорит, её здесь удерживает слишком многое – а в Москве были бы только я да мама, и то у нас своя семья уже, получается. Мы раньше думали вместе с ней переехать, но потом поменялось всё…

У Любы мы садимся перед зеркалом и добрых полчаса пристально разглядываем себя.

– Я за это лето совсем не выросла, – жалуюсь я.

– Ничего, ты можешь использовать другие преимущества своей внешности, – важно говорит Люба.

– Я теперь почти никогда не заплетаю себе косы, потому что от этого сразу младше кажусь.

Мы обе как по команде распускаем волосы и принимаемся их расчёсывать. У Любы они светлые и немного вьющиеся, у меня – тёмные и прямые. Потом, налюбовавшись собой, достаём лаки и, включив фильм, красим ногти.

Когда начинает темнеть, мы выходим на улицу. Мне пора домой. Люба меня тянет за рукав.

– Куда мы?

– Увидишь.

Надо же, идём мы в сторону нашей же школы, однако главный вход обходим стороной. Справа сзади к школе примыкает корпус, в котором проходит физкультура. Окна здоровенные – от пола до потолка и ярко освещены. Видно, как по залу в спортивных трусах и в майках разгуливают мальчики – у них идёт тренировка.

– И что же там? – спрашиваю я.

– Смотри.

Прямо мимо нас проходит Валера Гуськов, явно ни о чём не подозревая – из темноты-то нас не видно.

– Видала, какой лапочка? – спрашивает Люба.

– Он же в девятом классе учится.

– Ну и что? Тебе двенадцатилетки интересны?

– Нет, – с достоинством отвечаю я. – Если хочешь знать, я вообще однажды на тридцатилетнего запала.

– Кто это?

– Может, ты его видела. Он у нас трубы чинить ходит. – Я понижаю голос. – Только никому не говори.

Люба выпучивает глаза.

– И что теперь ты хочешь от него?

– Да ничего, что я могу хотеть? – давлюсь от смеха я. – Это так, просто для… для интереса. А вот ты – только не говори, что всерьёз чего-то хочешь с Гуськовым.

– Тише! – шипит Люба, и мы отбегаем на десяток метров от школы. – Там видно будет – для начала надо познакомиться.

Как по команде одновременно начинают звонить наши телефоны – взрослым не терпится увидеть нас дома. Мы вприпрыжку бежим по улице и на перекрёстке расстаёмся.

Глава 20

И вот – новая трудовая неделя.

Во вторник мы с мамой собрались в художественную школу, и накануне, это единственный свободный от дополнительных занятий день, я чуть ли не до ночи просидела над учебниками, постаравшись сделать всё, что нам успели задать на эту неделю.

В художественной школе я показывала преподавателю, Антону Ивановичу, лучшие свои работы, которые нарисовала за год.

– Любишь природу? – разглядывая акварельный пейзаж, спросил Антон Иванович.

– Да.

Он попросил меня написать акварелью натюрморт – кувшин и яблочко на шёлковой ткани, и помог мне закрепить на мольберте лист. Мама решает тем временем вернуться домой.

– Натюрморт – дело долгое, так что, может, ещё два часа вам пришлось бы ждать, – согласился с мамой Антон Иванович.

Натюрморт занимает уйму времени. Я раз двадцать перерисовываю карандашом кувшин, он получается то слишком большим, то слишком маленьким, а ведь предстоит ещё и работа красками.

Когда я, наконец, заканчиваю работу, ощущение такое, будто я перетаскала с десяток мешков с картошкой.

– Юля, – зовёт Антон Иванович какую-то старшекурсницу. – Что ты думаешь?

Юля, серьёзного вида девушка лет пятнадцати, склоняется над картиной.

– Пропорции более или менее нормальные, – задумчиво сказала она. – Немного замусолено…

– Так нельзя, Марина, если акварелью работаешь, – соглашается Антон Иванович.

– Ткань хорошо написана. А вот здесь кувшин, пожалуй, должен немного отливать синим из-за ткани и немного желтоватым из-за яблока с левой стороны – и яблоко чуть синеватое снизу. У тебя этого нет.

– У тебя ткань всех оттенков синего, яблоко – жёлтого, а кувшин целиком сливочный, но ведь все эти предметы и между собой должны соотноситься, они же не отдельно друг от друга существуют, – объясняет мне Антон Иванович и грустно покачивает головой.

Я чувствую, что силы окончательно оставляют меня. На глаза наворачиваются слёзы.

– Возьмите её, хорошая девочка, – советует Юля. – Видите, как старалась.

– Пошли уж, запишу все твои данные, – обращается ко мне Антон Иванович. – Занятия у нас четыре раза в неделю…

Я, поняв, что меня приняли, тут же расплываюсь в улыбке.

Взяв у него все бумаги, которые нужно передать маме, я иду домой. Не успеваю выйти на улицу, как звонит телефон:

– Марина, ты уже закончила? – По голосу мамы можно догадаться, что она плачет. – Так иди домой. Как можно скорее, слышишь? – всхлипывает она. Тут связь обрывается, а когда я пытаюсь перезвонить, абонент недоступен.

Я не иду на автобусную остановку, потому что тогда пришлось бы сделать крюк, а просто бегу бегом, не останавливаясь, до самого дома.

– Что? – вломившись в квартиру, вся потная и взъерошенная, кричу я.

– Ты о чём? – спрашивает мама, с невозмутимым видом выходя в коридор.

– Как это о чём! Ты звонишь мне, говоришь срочно идти домой!

– Ну правильно, вечер уже на дворе.

– А ты ещё и плачешь в трубку!

– А, это… Да я обнаружила, что у нас в кухне в дальнем шкафу тараканы.

– Ты плакала из-за тараканов?

Николай, который в это время был уже дома и вышел в коридор, переводя взгляд с меня на маму, не выдержал и расхохотался.

– А что я, поплакать не могу в своё удовольствие? – пожимает плечами мама и, переваливаясь, направляется на кухню. – Идите ужинать.

Я, сбросив обувь, тяжело вздыхаю.

– Я лучше пойду прилягу.

– Тебе что, есть не хочется?

– Вроде хотелось, но сейчас спать ещё больше захотелось.

– Маринка, что с тобой? Разваливаешься на ходу.

– Так я пять остановок подряд пробежала.

– Зачем? – И мама, и Николай в недоумении смотрят на меня.

Я, ковыляя к себе в комнату, только рукой могу махнуть, так как уже и сама не в состоянии ответить на этот вопрос.

– Это, наверное, адреналин разыгрался оттого, что тебя в художественную школу приняли, – выдвигает предположение Николай.

– Я уже позвонила Антону Ивановичу, он мне сообщил, – объясняет мама. – Бедненькая, давай я тебе горячую ванну сделаю.

Я еле-еле справляюсь с ужином, потом еле-еле заставляю себя сходить в ванную и, наконец, доползаю до кровати.

На следующий день репетитор мне опять назначает французский, потому что в четверг у неё не получается, а после этого сразу волейбол.

Я научилась подавать мяч, ударяя по нему внутренней стороной запястья, хотя не могу сказать, что это доставляет мне удовольствие. И по-прежнему очень страшно, когда на меня летит мяч, а если удаётся его отбить – больно. Под конец тренировки мне достаётся мячом по лбу, и когда я прихожу домой, всё лицо горит.

Пить хочется страшно, а вот запеченной картошки, приготовленной на ужин, – не очень, она почему-то вдруг начинает мне казаться слишком сухой.

– Ну хоть салатика поешь, – уговаривает мама.

– Не могу, голова болит слишком. От мяча, наверное. Мне надо лечь.

После ужина они вдвоём заходят ко мне в комнату.

– Тебе по-настоящему плохо или так? – допытывается мама.

– Когда я лежу, не шевелюсь и смотрю в одну точку, мне хорошо.

– Давай всё-таки салатик тебе принесу?

– Говорю же, не хочу. Даже думать не могу о нем. И вообще, – я тянусь к рюкзаку и достаю расписание на завтра. – Кажется, я начинаю понимать, как Лера следит за своим весом.

Глава 21

Я всё мечтала снова поехать к бабушке на выходных, но случилось непредвиденное: маму забрали в роддом и сказали, что она будет находиться под наблюдением.

Не знаю, очень ли подло с моей стороны в таких обстоятельствах мечтать о поездке в родной город, но вместо этого меня ожидал сюрприз: тётя Вера пригласила меня провести выходные у них.

Не знаю уж, с чем это связано, но всегда что-то заставляет меня чувствовать себя неловко дома у тёти Веры. Она вроде бы добрая, всегда разговаривает со мной по-дружески, но совсем не такая простая, как кажется. И вообще, в доме у Тюфяевых всё как-то более официально, словно я на приёме у президента. Это чувствуется, стоит переступить порог, хотя почему – не пойму, хоть убей.

Вот, например, сидим в гостиной и смотрим телевизор – каждый с тарелкой на коленях, развалился как хочет. Вроде бы расслабляйся себе на здоровье – а я вся напряжена. Ставлю тарелку на журнальный стол, аккуратно наматываю спагетти на вилку и осторожно отправляю небольшую порцию в рот.

Голова немного гудит. Ночью я спала не очень хорошо – хотя диванчик, на котором постелила мне тётя Вера, был удобным, и бельё приятно пахло. Интересно так – лет до десяти я вообще спала только дома, кроме исключительных случаев, а за этот год где только не успела переночевать. Интересно, сколько ещё раз придётся спать на новом месте в ближайшее время?

Глава семьи, дядя Серёжа, тоже дома, и это добавляет официальности всему – хотя он в домашней футболке и спортивных штанах. Он по-царски развалился на диване и иногда важным басом отпускает какое-нибудь остроумное замечание о фильме, вызывая одобрительный гул Леры и Тёмы.

Они явно получают удовольствие от всего этого – ну, да, их папа дома, приятно вместе фильм смотреть. Для них он такой же родной человек, как тётя Вера.

А интересно, каково это – с самого рождения жить не только с мамой, но и с папой? Каждый день видеть его и воспринимать как нечто само собой разумеющееся?

Я приканчиваю спагетти, а поскольку фильм, который смотрят дядя Серёжа с Лерой и Тёмой, мне скучен, иду с тарелкой на кухню к тёте Вере и предлагаю помочь. С тётей Верой мне всё-таки уютнее, чем с остальными – в конце концов, из них всех именно она в основном общается с мамой.

Тётя Вера не против моего общества. Пока я помогаю нарезать кабачок, она расспрашивает, что у нас да как. Вчера мы не успели поговорить.

– Ну, и как тебе жизнь на новом месте, гимназия? – спрашивает она.

– Нормальная.

– Ну, да, я слышала про гимназию в Бердышеве. Не высший пилотаж, конечно…

– Там очень большой выбор спортивных секций. Я на волейбол хожу. Но ещё и большой теннис есть, и тренажерный зал…

– Это совершенно обычное дело для Москвы, – свысока кивает тётя Вера – и с понимающей улыбкой добавляет: – Хотя я понимаю, тебя-то это, конечно, удивляет.

– В моей школе тоже секции были, просто я не ходила.

– У Лерочки в школе театральный кружок на английском языке.

Не знаю, что на это ответить – хотя тётя Вера ответа, наверное, и не ждёт. Она готова часами рассказывать о том, чем занимается Лера – и вроде нельзя сказать, что говорится это в назидание мне, всё равно начинаю против воли чувствовать, что что-то пропускаю в этой жизни.

Она приносит мне новую медаль, завоёванную Лерочкой по художественной гимнастике.

– А на астрофизику в музей она ходит? – вспоминаю я услышанный когда-то разговор.

Надеюсь, хоть в чём-то Лерочка потерпела неудачу.

– Тяжело туда ездить – да и всё равно у нас в школе появился электив по астрономии, – говорит тётя Вера. – Вот через месяц у них олимпиада будет, Лерочку выбрали в команду.

Потом она начинает распространяться на тему художественных мастер-классов, которые ведут лучшие специалисты. И даже приносит автопортрет Леры – тот самый, по мотивам Врубеля. Картина настолько хороша, и Лера на ней хороша, что я едва могу оторвать от неё глаз.

– Я тоже на мастер-класс ходила, – изо всех сил пытаюсь я сохранить равнодушный вид, продолжая нарезать овощи. – Правда, картина пока сохнет.

– Понятно, – коротко отвечает тётя Вера. – А так ещё чем-нибудь занимаешься помимо волейбола?

– Французский догоняю.

– Французский? Раньше английский догоняла – теперь французский, – комически поднимает брови тётя Вера.