Текст книги "Импровизаторы. Саквояж мадам Ренар"

Нью-Бедфорд, штат Массачусетс

– Здравствуйте, мистер Веркор. Могу ли я просить вас уделить мне несколько минут?

Дюк смутился и умолк – идеи на этом иссякли.

– Томас Маллоу, мой отец, передал для вас письмо, – чуть помедлив, продолжил Джейк.

– Нет, погоди! «Передал» – как-то не так!

– Не сбивайте меня, сэр. М-м… о’кей, не «передал», – согласился компаньон. – Написал. Написал вам письмо. Письмо, в общем. Но, к сожалению…

– К глубокому сожалению, – уточнил Дюк. – Или, стой: к глубочайшему… к великому…

– Ну, тогда: к величайшему моему прискорбию, мистер Веркор, письмо сперли, и я вынужден передать вам просьбу отца на словах, – выдал Джейк. – Отец просил вас взять меня и моего… э-э… компаньона на борт в качестве матросов.

– Произошло небольшое дорожное недоразумение, и письмо пропало. Остальное шикарно. Только стоит добавить еще не просто «взять на борт», а «взять на борт, если, конечно, это возможно».

За окном, у которого сидели компаньоны, замелькали шпили церквей вперемешку с дымовыми трубами, слева неровной стаей ползли столбы черного фабричного дыма. По авеню, вдоль которой теперь ехал поезд, мчали экипажи, спешили куда-то люди, а в окнах на другой стороне на фоне поблескивающих вод Акушнета вырос частокол мачт – поезд въехал в Нью-Бедфорд.

Джейк подумал и сказал:

– Мне это «если возможно» не нравится. Получается, что нас возможно и не взять. И что мы будем делать?

Мимо окна проплыли ряды дощатых сараев, около которых были навалены какие-то тюки. Показалось каменное здание вокзала. На площади за ним толпились экипажи. Вдалеке полз по рельсам трамвай.

Пассажиры начали вставать, доставать свои вещи, напяливать пальто и плащи, закрыв собою от компаньонов вид на нью-бедфордский порт. В проходе между сиденьями образовалась толчея. Поезд обогнал набитый людьми трамвай и, сбросив ход, медленно подкрался к вокзалу.

– Если мы ему не нужны, он вообще может не захотеть с нами разговаривать. – Дюк подхватил саквояж. – Поэтому лучше постараться сразу ему понравиться. «Если это возможно» – простая вежливость.

– Многовато слов для простой вежливости, – поморщился Джейк. – Сильно попахивает лестью. Дальше только «моля, припадаем к вашим стопам».

– А это не так? – Улыбка Дюка вместо ехидной вышла кислой. – Ну ладно. «Взять нас на борт, если есть такая возможность». По-моему, так нормально.

Искатели приключений спрыгнули на перрон.

– «Нью-Бедфорд Стандард Таймс»! «Ивнинг Стандард»! «Судовые ведомости китобоев»! – выкрикивал конопатый шкет в великоватой серой кепке. – Разбился экстренный поезд, заказанный мистером Робертом Огденом! Мистер Роберт Огден и его гости возвращались с Южной образовательной конференции! Четверо погибли! Среди пострадавших – Сен-Клер Маккелуэй, профессор Фэрнам из Йельского университета, епископ Маквикар и дочь Лонгфелло!

Чуть дальше, у дверей вокзала, ведущих на площадь, где пассажиров ждали экипажи, суетился его коллега – мальчишка постарше.

– Всем читателям «Санди Уорлд»! Волнующая история доктора Конан Дойля! Новое приключение великого детектива – «Установление личности»! Всем читателям «Санди Уорлд»! Также новый рассказ мистера О. Генри – «Прихоти Фортуны»! Читайте в завтрашнем выпуске! Новый рассказ мистера О. Генри!

– Секретарь президента Рузвельта настаивает на том, что болезнь президента – всего лишь слухи! – пробовал перекричать его первый.

Компаньоны направились к нему.

– Среди пострадавших – Сен-Клер Маккелуэй, профессор Фэрнам из Йельского университета, епископ Маквикар и дочь Лонгфелло! – продолжал надрываться конопатый. – Обстоятельства выясняются! Разбился экстренный поезд!

Получив монетку, шкет солидно кивнул, сунул компаньонам газету и неторопливо направился дальше.

– Секретарь президента Рузвельта настаивает на том, что болезнь президента – всего лишь слухи!

У дверей вокзала образовался затор из людей и разнообразного багажа, и двоим джентльменам пришлось поработать локтями, чтобы пробраться к выходу.

Лев проснулся уже после обеда. Федор наконец-то спал. Лев сунулся в почту – ничего – и стал варить кофе. В голове беспорядочно метались мысли. Чистить треску! Еще чего не хватало!

Идея, собственно, была давно. Просто тогда ресурса не было. Теперь ресурс был, и Лев вытащил ежедневник Ренара.

Он писал торопливо. Опасливо косился на компаньона. Подолгу его разглядывал. И снова писал. Зачеркивал, обводил зачеркнутое, помечал: «Считать истинным».

Федор спал как убитый.

Под вечер совершенно измотанный Лев прилег – только на перевести дух и собраться с мыслями.

Когда он открыл глаза, была половина одиннадцатого. Судя по крошкам на столе, его превосходительство ел шоколадный кекс. Денежный запас переместился из заднего кармана мотоциклетных штанов Льва в задний карман джинсов Федора и уменьшился на две сотни. Лев швырнул джинсы компаньона обратно и стал думать, куда спрятать оставшееся. В процессе размышлений трижды споткнулся о саквояж, едва не растянувшись на полу, ничего не придумал и просто сунул деньги под подушку, оставив растратчику на столе десятку.

И он снова писал – весь день и весь вечер. Как, оказывается, легко, когда нет времени думать!

За едой он все-таки сбегал. В номере появились гроздь бананов, два камамбера в банке и две теплые булки. Лев едва не сожрал всё сам, но сверхусилием воли оставил компаньону половину. Ближе к ночи сунулся в почту: совсем забыл! – там было пусто – и, успокоенный, лег спать. Оставалось только перебить написанное в заметку.

Наутро на столе обнаружились большая копченая колбаса, гигантская плитка белого шоколада с малиной – и обертка от такого же с черникой, – половина дыни, хот-дог, лимонная кожура и записка:

«Не знал, что ты ешь, взял всего понемногу».

В почте опять не было ничего. Денежный запас снова переместился в карман джинсов Федора. Лев сходил проветриться – купил еды, сразу съел половину и снова завалился спать.

Он сделал для чуда всё, что мог.

Возле дверей толпилось разношерстное сборище, больше напоминавшее неизвестно зачем собравшийся сброд. Эти люди были похожи на кого угодно, только не на моряков. И все-таки их поведение говорило о том, что это именно моряки. То ли табак, который жевали все без исключения, то ли гвалт, который поднимала эта толпа, то ли что-то в манере держаться – но не было никаких сомнений, что перед искателями приключений те, кто, подобно им самим, рассчитывает поступить на какое-нибудь судно. Дюк тихонько вздохнул. Джейк возвел глаза небесам. Не успели компаньоны обменяться и парой слов, как дверь распахнулась и двое энергичных мужчин стали сгонять всех внутрь, словно какое-нибудь стадо.

– Нам бы китобой, – Дюк обратился к тому, что выглядел менее устрашающе.

– Проходи-проходи, будет тебе китобой!

За их спинами что-то выкрикнули на незнакомом языке – кажется, по-португальски. Все заржали. Джейк поморщился, компаньон передернул плечами, будто нашел на рукаве мокрицу, – и оба, изо всех сил не обращая внимания на сливки общества, проследовали по узкому коридору. По левую руку располагалось множество дверей, а по правую тянулись деревянные полированные стойки, за которыми обслуживали посетителей вежливые господа в очках и с усами. Дощатый пол под тяжелой поступью десятков ног немилосердно скрипел. Наконец вместе с остальными соискателями компаньоны оказались в небольшой комнате.

Это была типичная контора, каких полно по всей Америке – от Атлантического до Тихого океана: большой шкаф с резным верхом, тяжелый письменный стол, бюро у окна. Стены украшали грубо нарисованные картины и картинки с изображениями парусников, колесных пароходов, трансатлантических лайнеров. За столом в кожаном кресле сидел суровый господин с длинными висячими усами и лицом пожилого моржа. Господин разговаривал по телефону, постукивая пальцами по большой, очень толстой, засаленной на углах книге, возлежавшей на тяжелом деревянном бюваре, среди множества других документов. Над седой головой господина, под самым потолком, раскинуло крылья чучело альбатроса.

Джейка больно толкнули в спину:

– А ну-ка посторонись, слышь, ты!

К столу усатого господина бесцеремонно лез наглого вида тип с гладким румяным лицом и толстыми губами. Раздвинув компаньонов, он встал перед столом и почтительно замер, комкая в руках потертую матерчатую кепку. Следом протиснулись еще двое: высокий лысый детина в синем свитере и белобрысый субъект с красным веснушчатым лицом.

Суровый господин положил на подставку рожок аппарата, повесил наушник и, взяв какую-то бумагу, стал читать ее вслух: это был текст контракта, который надлежало подписывать всем морякам, нанимавшимся через агентство. И нельзя сказать, что делал он это очень быстро, но понять ничего было невозможно.

– Сэр, – прошептал Джейк на ухо компаньону, – а он точно говорит по-английски?

– Нет, что вы! Это китайский, – не дрогнул лицом Дюк.

Когда с чтением покончили, нанимающиеся стали по очереди подходить к агенту, отвечать на какие-то вопросы, которых в общем гвалте было не разобрать, и подписывать бумаги.

– Сколько тебе лет?

Седые усы агента пошевелились. Искатель приключений прочистил горло.

– Шестнадцать.

– В море бывать приходилось?

– Н-нет, сэр.

Агент шумно выдохнул и что-то там себе написал в бумагах. Пахло не то классной комнатой, не то канцелярией. Усы шевелились. Наконец агент писать перестал, с минуту смотрел на молодого человека, опять черкнул что-то в бумагах и произнес:

– Тебе назначается пай в одну двести пятидесятую.

– А? – переспросил Джейк. Получилось глуповато, но агент на него даже не взглянул, бросил на стол бумагу и ткнул сухим пальцем в то место, где надо было подписываться. Джейк попробовал прочитать документ, но почерк был слишком извилист, рука дрожала, и без одной минуты матрос поспешил поставить свою подпись: «Д. Э. Саммерс».

Бумагу забрали, агент крикнул: «Следующий!», и к столу заторопился Дюк. Он тоже соврал насчет шестнадцати лет, тоже не понял насчет двести пятидесятой части и расписался: «М. Р. Маллоу».

Проделав все это, искатели приключений по-прежнему не имели понятия ни как называется судно, на которое нанялись, ни сколько времени проведут они в море, но зато теперь, кажется, можно было с чистой совестью написать мистеру Маллоу, что дела в порядке, поступили матросами и пусть он совершенно не волнуется.

Уважаемый автор!

Прочли Ваш рассказ. Сразу скажу: если Вы можете не писать – не пишите. Сюжета у Вас нет, герой, хоть и вызывает некоторую симпатию, ничего интересного из себя не представляет. Это обычный молодой человек, каких, к сожалению, в наше время пруд пруди, и сны, сколь бы фантастичными они ни были, ничего в этой картине не меняют. Как упражнение, пожалуй, неплохо, но как произведение, достойное того, чтобы стать книгой, – увы, нет.

Работа писателя требует серьезного жизненного опыта, каких-никаких принципов и устоявшихся взглядов на жизнь. Ничем из перечисленного Вы похвастаться не можете.

Допускаю, впрочем, что писатель из Вас получится, но для этого необходимо приобрести то, без чего писать нет никакого смысла, – а именно то, что Вы хотите сказать миру. В наше время найти что-то новое чрезвычайно трудно (если не невозможно). Однако не исключено, игра стоит свеч. Дерзайте.

Успехов в творчестве!

С уважением,

Григорий А. Дриц,

главный редактор

В здании из стекла и металла чисто и без изысков – везде пластик. Вы входите сюда каждое утро, ровно в девять часов.

Кожаные мотоциклетные штаны пришлось сменить на спортивный костюм, желтые ботинки – обратно на кеды, а синие очки сунуть в карман и надевать только после работы.

Ряд узких шкафчиков. Бежевые, зеленые, фиолетовые – почти идеальная линия открывающихся и закрывающихся дверец. Поляки, румыны, молдаване, украинцы, прибалты – пол-Европы съехалось сюда на заработки! Финны, шведы, китайцы, эстонцы, итальянцы, испанцы, поляки, украинцы, русские. Все хотят работать на «Северном Лососе».

В цеху стоит грохот. Попискивают приборы. Со скрежетом едут бесконечные ленты конвейера с лососем. Лосось еще жив, еще дышит. Берешь его с ленты, вспарываешь ножом, вынимаешь внутренности, бросаешь их в металлический лоток, а выпотрошенного лосося – в бассейн. Взять, вспороть, выпотрошить, бросить, положить в бассейн. Взять, вспороть, выпотрошить…

Со скрежетом едет лента. Попискивают приборы. Грохочет резка.

Рабочие с грохотом подвозят всё новые тележки с ящиками, где в ледяной крошке лежит лосось.

Лосось живет в бухте, далеко в воде, в клетках. Там работает Федор. Это он грузит лосося в ящики.

«Дорогие отец и мама,

у нас все в порядке, доехали хорошо. Капитана Веркора, правда, упустили, и, наверное, стоит передать ему наши извинения. Но мы нанялись на другое судно и сейчас отправляемся бить китов к берегам Южной Америки, а оттуда – к острову Южная Джорджия. Сколько пробудем в плавании, не знаю. На всякий случай: если от меня не будет писем, не волнуйтесь. Напишу, как только смогу.

С Джейком мы видимся очень мало, потому что он на носу, а я кормовая крыса, и не положено. Его определили в палубные матросы, а я, как ни печально, всего лишь каютный юнга. Отец, конечно, скажет, лиха беда начало. Ну и будет прав, чего уж там. Всю экипировку нам дали в кредит, морская болезнь почти прошла – в общем, я думаю, как-нибудь привы…»

Дюк почесал карандашом за ухом и вымарал последние строчки, оставив только «дали в кредит».

В поселке пахло рыбой, китайским фастфудом и смягчителем для белья из прачечной. Нельзя сказать, что здесь было так уж скучно. Совсем нет. Каждую неделю в поселке веселье: футбол, волейбол или, там… футбол и волейбол. Отказаться не то чтобы нельзя. Просто не понимали почему и терзали вопросами.

Упрямства сопротивляться хватало только у одного человека. Который говорил просто: не хочу. Но и ему в конце концов пришлось согласиться хотя бы стать судьей в волейбольном матче. Его превосходительство, может, и тут бы отбился, но его английского было недостаточно и пришлось лезть на судейский стул.

Железный, крашенный красным стул торчал на шесте высотой метров пятнадцать. С каким бы удовольствием Лев оказался сейчас на этом стуле вместо того, чтобы позориться, бегая и прыгая вместе с этими гоблинами! От ветра шест качался. С какой бы радостью Лев качался сейчас вместо Федора! Обозревал с высоты фьорды, кричал счет… кстати, а почему его превосходительство там у себя наверху молчит как лосось?

Этот вопрос интересовал не только Льва. У шеста с судьей уже собралась толпа. Ветер свежел, шест качался сильнее, а Федор не подавал признаков жизни. Ему кричали, чтобы спускался, но он сидел, сжав зубы и вцепившись в сиденье обеими руками.

На шест поднимались по очереди. Уговорить Федора отпустить стул не удавалось. Матч был сорван, собирались звонить в Службу спасения, и тут сосед по комнате, Юсси, решительно забрался к Федору и просто-напросто силой оторвал его руки от стула. Федор тотчас же вцепился в шест – и оба благополучно, хотя и не очень быстро, съехали вниз.

– Отойди. – Его превосходительство отпихнул компаньона.

Он добрел до супермаркета, повернул за угол и опустился прямо на землю. Минут пять молча подпирал спиной бетонную стену. Догнавший компаньона первым Лев хотел что-то сказать, но Федор покачал головой, тяжело поднялся и потащился внутрь. Прежде чем добежали остальные, за ним уже закрылась дверь туалета.

– Тебе просто нужно поговорить об этом.

– Не бойся говорить об этом!

– Проговаривай это. Не надо стесняться!

– Тебе надо научиться принимать помощь!

– Ты не должен считать себя неполноценным. Никто не должен считать тебя неполноценным!

– Ты такой же член общества, как и все остальные!

– Ты должен объявить о том, что ты такой же, как и все ос…

Все эти добрые люди всерьез обижались и расстраивались, когда Федор просто уходил. За него отдувался Лев.

Все, кто знал хоть пару слов по-русски, буквально прохода не давали. Советовали обратиться к психологу – пришлось записать четыре телефона. Подробно объясняли, что все беды от мяса. Настойчиво рекомендовали попрактиковать медитацию. По несколько раз в день прибегали «показать очень хорошую статью» про йогу. Советовали иглоукалывание. Обещали научить делать настоящее рэйки.

– Что это? – ужаснулся его превосходительство, когда им удалось остаться одним. – Здесь какой-то тайный симпозиум идиотов?

– Почему сразу идиотов? – пробормотал Лев. – Люди помочь хотят.

– Ты серьезно? Посмотри мне в глаза: ты правда в это веришь?

– Ну… а почему нет?

– А потому что иначе они бы заметили, что вынули тебе весь мозг, выпили кровь и высосали душу. Они не мне хотят помочь. Они хотят себя показать и навязать свои правила. Этого хотят все. Все, как один, мечтают сделать тебя таким же, как они сами.

– Теодор, вы просто злобный социофоб. Если проблема – надо уметь принимать пом…

– Проблема, – оборвал Федор, – называется «поганый вестибулярный аппарат». Я на пароме чуть не сдох.

– Там все чуть не сдохли.

– Я в транспорте раньше читать не мог! В автобусе не каждый раз нормально езжу – укачивает!

Лев – а он только что залез к себе на второй этаж с бутербродом – чуть не сел мимо кровати. Бутерброд упал на пол, и пришлось спускаться, разыскивать.

– Чего ж ты тогда на верхотуру-то полез!

– Я ж не знал, что так будет, – сконфуженно подобрал ноги его превосходительство. – Ты думаешь, почему я теперь в транспорте читать могу? Тренировался. По чуть-чуть увеличивал время. Мне что, нужно было это перед всеми сказать? Чтобы потом было то, что было? У меня вон в школе точно такая же фигня была. Как после стеклянного лифта на экскурсии классе в десятом это вылезло – так все достали со своим сочувствием! В двенадцатом я даже с парашютом прыгнул, чтобы страх высоты прошел.

– Сколько? – заинтересовался Лев.

– Детский сад, восемьсот метров.

– И что? – Лев замер на полпути. – Не прошел?

– Ты же сам видел.

– Говорят, первый прыжок не то. Надо второй, чтобы…

– Да пошел ты! – вне себя заорал его превосходительство.

– Так, ясно. – Лев быстро взобрался наверх. – А предупредить об этом ты не мог? У меня, мол, паршивый вестибулярный аппарат, спасибо, пожалуйста, до свидания.

– Лео! «Не хочу» – достаточный аргумент. Почему люди этого не понимают?

Раз за разом надраивая доски палубы, Джейк перебирал в уме разные занятия: следопыт, путешественник, пират, географ, капитан корабля… Последнее, впрочем, уже не казалось столь привлекательным. Каждая профессия вызывала массу вопросов. Чтобы стать следопытом, следовало родиться и вырасти в прерии – желательно среди индейцев какого-нибудь не слишком кровожадного племени. Занятие контрабандой в качестве замены пиратству тоже выглядело не особенно увлекательно. Но главное: деньги. Люди, о которых писалось в романах, имели – сто тысяч лысых чертей и одну хромую каракатицу им в корму! – имели деньги.

Это в романах все просто: непременно находится кто-нибудь, кто с удовольствием берет тебя с собой в путешествие, предоставляет комфортабельную каюту, и вы отправляетесь искать сокровища, пропавшего капитана или совершать кругосветное путешествие.

День за днем Джейк смолил, чистил, красил, получал по уху и по шее – потихоньку учился морскому делу. Сейчас даже то двухдневное путешествие по лесу, показавшееся когда-то таким долгим и тяжелым, представлялось веселой прогулкой, а магазины, рестораны и гостиница – и вовсе сном. О прежней жизни напоминал лишь бережно спрятанный на дне сундука мультископ. Пути назад не было. Как не было чистых носков.

«А скажите, сэр, – подсунул Джейк записку компаньону, – если бы вам дали много денег просто так – вы бы взяли?»

М. Р. Маллоу как раз обдумывал, что бы ответить и в чем подвох, когда в очередной раз получил от кока подносом. «Бам-м…» – поднос споткнулся о его лоб. «Гы-гы-гы!» – отозвался кубрик.

Дюк поднимался из кубрика на палубу, мрачно уставившись в ступеньки.

Лимерик, сочиненный М. Р. Маллоу по поводу бессовестного поведения кока и невозможности что-либо предпринять, а также отчаяния по этому же самому поводу:

 
Распевая про Салли-красотку,
Лупит юнгу наш кок сковородкой.
Мог бы он перестать,
Но тогда не хватать
Будет музыки старой селедке.
 

Столовая, обеденный перерыв

От: Лева

 
Продавец в магазине трусов
В универ поступать не готов.
Он желает в кровати
Возлежать при наряде.
 

И вообще предводитель котов.

– Хрень, – Федор произнес это таким флегматично-привычным тоном, каким, должно быть, санитар в морге говорит «труп».

– Лимерик, – пробормотал Лев. – Английское. В смысле, ирландское. Это мы с отцом иногда так переписываемся.

Федор молча жевал яблоко над телефоном. Потом поднял глаза.

– Очень просто, – затараторил Лев. – Тут ровно пять строчек. В первых двух должно быть кто и откуда. В двух следующих – что происходит, а в пятой – чем кончилось. А вот финал…

Лицо у Федора было таким, что Лев понял всё без слов.

– Ладно. Давай так.

Он прохлопал лимерик в ладоши.

– Ритм чувствуешь?

Федор молчал.

– Жил в горах полоумный старик… – осторожно предложил Лев.

Молчание становилось тягостным. Потом Федор выдал:

 
Жил в горах полоумный старик,
До земли он носил воротник,
Ты-ды-ды, ты-ды-ды,
Ты-ды-ды, ты-ды-ды,
Что сказать, полоумный старик.
 

Лев открыл «Заметки», вбил туда начало стихотворения и приготовился исправлять «ты-ды-ды» на…

– Да ну, – отмахнулся Федор. – Лень.

Обед продолжался, Федор опять уткнулся в телефон. Лев, подождав ответа и не дожавшись больше ничего, сделал то же самое. Есть люди, которым нет смысла даже надеяться быть понятыми.

От: Теодор

 
Старик из села Виногробль
Как-то спьяну уселся в сугробль.
И оттуда стенал
Этот оригинал,
Что в сугробле ему неудобль.
 

Лев чуть не подскочил! Но взял себя в руки: до конца обеденного перерыва оставалось всего десять минут. Он даже не посмотрел на его превосходительство. Еще чего!

Федор уже уходил из столовой, как в кармане зажужжало.

От: Лева

 
Эскапист (невысокой моральности)
Под диваном бежал от реальности.
Там открыл он портал
И счастливо лежал,
Весь в сознанье своей уникальности.
 

От: Теодор

 
Эскапист невысокой моральности
Под диваном бежал от реальности.
Но не столько бежал,
Сколько тихо лежал —
Ради пущей функциональности.
 

Второго мая у изобретателя зазвонил телефон.

– Василий? Я получила от него перевод. И всё! Всё, понимаете? Он мне не отвечает!

Через двадцать минут Летняя смотрела в одну точку у них на кухне. Точкой был чайник. Чайник собирался кипеть.

– Уволили, – бодро произнес изобретатель, снимая щелкнувший чайник, заваривая чай и извлекая из чашек пакетики. – Уволили вашего, к бабке не ходи.

– Почему вы так думаете?

Хлопнула входная дверь, и на кухню влетела разрумянившаяся Березкина.

– Лето-то какое! – Но, увидев озадаченные лица, спросила, почти извиняясь: – Что-то случилось?

– Во-первых, – продолжил Березкин, не обращая внимания на жену, – Лев писал, что контракт кончается восьмого июня. А во-вторых, если бы уволили обоих, я тоже получил бы перевод. Гм, – он на секунду застыл с чайным пакетиком в руке. – Наверное, получил бы. Скажите, а там не было приписки? Неловко спрашивать, но, может, ваш перевод, как бы выразиться, совместное предприятие?

Они одновременно полезли в телефоны, изучили все доступные сообщения – нет, ничего такого не было. От предложения Летней разделить сумму решительно отказались.

– Ох, как мне все это не нравится. – Журналистка кусала губы, одновременно ища в сумочке помаду. – Как вам кажется, он не мог получить эти деньги… не совсем честным путем?

– А что, были прецеденты?

– Ох, вы совсем Федора не знаете!

– Вы тоже его не знаете. И мы Льва не знаем. Своих детей никто никогда до конца не знает. В любом случае мы уже ничего не можем изменить. Вашему уже двадцать, нашему скоро двадцать, и наша власть закончилась уже давно.

Летняя не глядя подкрасила губы и потерла одной о другую.

– Господи, какой кошмар! Что же мне делать?

Изобретатель взлохматил бороду и пожал плечами:

– Ничего.

В общежитии рыбного завода играли в игру «Спасение рядового Теда». Уволенного Федора прятали от начальства.

До обеда его превосходительство валялся в кровати, потом не спеша завтракал, потом снова заваливался в кровать с телефоном и читал. Было скучно. Депрессивно. Не про то. И вдруг он вспомнил про книги в саквояже Ренара. Первой же попавшейся оказались «Великие разоблачения». Не то чтобы его английского было достаточно. Дело шло со скрипом. Но…

«Гудини был великим иллюзионистом, а Конан Дойль – великим писателем. Но Гудини был материалистом, а Конан Дойль – мистиком.

– Я знаю, что знаю правду, – говорил Дойль.

– А я знаю, что вам только кажется, что вы ее знаете, – парировал Гудини.

Приглушенный свет комнаты „Общества спиритов“, где во главе с Конан Дойлем проходили спиритические сеансы, и огни сцены в Лондоне и по всему миру, куда стекались толпы посмотреть на чудеса Гудини. То, что для Дойля было убедительным доказательством потустороннего мира, иллюзионист, умело избегавший экспертов, считал обманом. После успешного спиритического сеанса Дойль довольно улыбался. Гудини, слушая его, улыбался тоже, но в его улыбке было много насмешливого терпения. Так продолжалось до того момента, пока Гудини не начинал рычать.

„Гудини стрижет купоны со своей славы разоблачителя чудес!“ – возмущенно восклицал Дойль на страницах газет.

„Дойль – несчастный болван!“ – отзывался Гудини в тех же колонках.

„Посмотрите на себя, – писал ему в письмах Гудини. – Вы пытаетесь найти черную кошку в темной комнате!“

„Будьте честны с собой и миром, – отвечал Конан Дойль. – Вы величайший медиум! Никто кроме медиума не может выбираться из запертых камер и ящиков так, как это делаете вы! Идите и скажите о себе правду!“

„Дорогой мой, вас снова одурачили!“ – хохотал Гарри Гудини.

Когда Гудини прошел сквозь кирпичную стену, Дойль был уверен: его оппонент постиг тонкую духовную истину и почему-то не хочет это признать…»

История с разоблачениями занимала страниц сто, и Федор, не дочитав до конца, с нетерпением приступил к следующей части. Она начиналась с эпиграфа:

– Какое главное событие моей жизни?

– Главное событие вашей жизни еще не произошло.

Михаил Булгаков. «Собачье сердце»

«Этот человек сформулировал свой метод так: „У нас для каждого что-нибудь да найдется!“

Сын эмигранта-лавочника из штата Коннектикут мог бы спокойно обводить вокруг пальца покупателей в отцовском, а потом и собственном заведении. Или наживаться на чем-нибудь простом и полезном, вроде нефти или сахара. Но не смог. Душа жаждала размаха.

В афишах циркового шоу, которое он организовал, значилось: „…Дрессированные слоны! Иллюзион „Загадочная Индия“! Невероятный караван верблюдов! Изысканный балетный дивертисмент! 24 оркестра! 125 акробатов и воздушных гимнастов! 90 клоунов! Гранд-парад на арене цирка!“

Русалки, музицирующие животные, автогонки, скачки, бои, цветочные шоу, шоу собак и шоу детей, близнецы, карлики и гиганты, грандиозные оркестры, мистики всех мастей и фокусники всех видов – невозможно перечислить все, что там было, как невозможно и вспомнить, чего там не было. Медиумы за приличную сумму предоставляли сеанс общения с потусторонним миром. Цыганки гадали по руке. Сам он тоже участвовал в представлении. Больше всего он любил предсказывать будущее.

„На этой неделе Овнам не рекомендуется быть излишне агрессивными, а Скорпионам – излишне мнительными. Водолеи, избегайте спешки в решении важных вопросов!“

– У нас для каждого что-нибудь да найдется, – посмеивался тот, кто все это устроил.

Будущий миллионер Финеас Тейлор Барнум (1810–1891) не раз говорил: „Я прирожденный артист…“»

Федор перевернул страницу. Он имел смутное представление о фарсах и водевилях, которые шли сто лет назад в мюзик-холлах гигантского барнумовского цирка, морщился от слова «мелодрамы», но с большим интересом отнесся к живым русалкам, беседам с мумиями и «Моральному лекторию», где демонстрировались чудеса излечения от пьянства, сеансам медиумов и особенно фразе «Он делал деньги из всего».

Искусство делать деньги, как сказала мадам Ренар. Найти середину между любовью к деньгам и любовью к делу, которое их приносит. Задачка без условий. Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.

Он отложил книгу. А ведь изобретатель отправил его с этим картавящим умником, чтобы Федор ему помог. Отец Льва сам не очень-то практичен. Плавание на историческом судне – всемирные боги, какой бред!

Язык, знакомства, связи – это, ясное дело, хорошо. Изобретатель хотел больше. Сделать так, чтобы они почувствовали вкус настоящей жизни. Ощутили тягу к приключениям. Поверили в то, что приключения возможны. Именно поэтому Федор ему поверил. Ну?!

Нужно сделать что-то невероятное! Невозможное! Потому что – Федор вдруг это ясно понял – большинство так и живет, не решив задачки. Просто отказывается собирать головоломку. Уныло, зато несложно. Просто себе живет. Вот почему большинство людей стараются ничего не чувствовать.

В тоске и унынии Федор изучал остальные книги из саквояжа, написанные уже самим Барнумом. Сын лавочника из Коннектикута писал о своем триумфе. О том, что наш мир – это мир дураков. Об искусстве делать на них деньги. Милое, наивное прошлое! Когда публика верила всему, как дитя. Старый добрый девятнадцатый век!

Федор лежал на кровати, надвинув на нос капюшон черной мантии, купленной на деньги Ренара. Поднял руку в перчатке с обрезанными пальцами, несколько раз сжал-разжал кулак. Пряжки уже не холодили запястья. С тех пор как остался без работы, перчатки он почти не снимал – просто нравилось. Синие очки из саквояжа мадам Ренар уступил Льву. Когда тот приходил с работы и принимал человеческий облик, оба выглядели как…

Их соседка по общежитию, китаянка Луноликая Лисяо, как-то в шутку сказала: как два фрика-экстрасенса. И сейчас, вспомнив это, Федор Летний почувствовал волнение.

Джейк зарылся лицом в засаленную подушку и накрылся в темноте с головой. Вкус крови все еще ощущался. Вдохнуть глубоко было больно – между ребрами, от правой до левой стороны, наливался сплошной фиолетовый синяк.

Сегодня вечером, перед сном ему «по-дружески» предложили станцевать под собственный аккомпанемент. Джейк, собравшийся было почитать купленный на вокзале Нью-Бедфорда «Санди Уорлд», отказался. Кангас держал палубного за волосы, а Крыса и Коварик били.

Искатель приключений смял в кулаке газету. Осторожно вытер ею разбитый нос. Новому, волнующему приключению знаменитого сыщика не суждено было быть прочитанным. Матросы китобойного судна не любят книгочеев.

«Много денег просто так? Мне? Ну, сэр, у вас и фантазия! Взял бы. Но честно платил бы за содержание этого состоятельного джентльмена в лечебнице для душевнобольных.

М. Р. М.»

«А я бы, наверное, нет.

Д. Э. С.»

«Что, не платил бы? Вот эгоист! Нет, сэр, так нечестно. Дармовая радость почти всегда приносит гадость. В смысле, я в нее не верю, слишком подозрительно. А вот, к примеру, предложи то же самое Крысе – Крыса возьмет не задумываясь и будет цвести, как майская роза. Такие всегда цветут. Нет на свете справедливости.

М. Р. М.»

«Справедливости нет? Бедное дитя! А если Сальной Тряпке?

Д. Э. С.»

«Тоже возьмет. Возьмет, пропьет, или проиграет, или даже купит дом, но тот сгорит во время пожара, рухнет во время землетрясения, утонет во время потопа – в общем, что-нибудь в этом роде. И наймется наш Тряпка снова на какое-нибудь судно коком и снова станет тиранить какого-нибудь юнгу, которому не повезло там оказаться.

М. Р. М.»

«Это ты почему так думаешь?

Д. Э. С.»

«Потому что я так думаю.

М. Р. М.»

«Ладно. Ну а Хэннен?

Д. Э. С.»

«Ну, он же все-таки не зря первый помощник. Наверное, заплатит долги своей троюродной незамужней сестры, починит дом старушки-матери, подаст нищему, и у него останется немного, чтобы снимать дешевую комнатенку, пить вечером виски в ближайшем кабачке да время от времени навещать девочек в борделе.

М. Р. М.»

«У вас, сэр, случайно, ясновидящих в роду не было?

Д. Э. С.»

«Почему бы мне не стать первым?

М. Р. М.»

«В самом деле, сэр. Почему бы тебе не проводить сеансы ясновидения на рынке? Представляешь, как можно разбогатеть?

Д. Э. С.»

«А это мысль, сэр. Чур, мне половину прибыли за идею!

М. Р. М.»

Предсказания будущего… Именно то, чем можно заработать не выходя из дома. Но как? В глубокой задумчивости Федор понес в ванную принесенные Львом из прачечной чистые полотенца. Засмотрелся на себя в зеркало, попробовал выдавить прыщ и… с грохотом задел локтем полку под зеркалом – зубные щетки и бритвенные станки разлетелись в разные стороны, по полу катились баночки с дезодорантами и флаконы с пеной для бритья. Пришлось брать телефон, включать фонарик и лезть за унитаз. Круг света плясал по кафельной плитке.