Текст книги "СССР и Гоминьдан. Военно-политическое сотрудничество. 1923—1942 гг."

Однако в 1935 г. соглашение КПК и ГМД относительно совместного отражения японской агрессии достигнуто не было. 25 декабря 1935 г. Политбюро ЦК КПК, находившееся в Шэньси, ознакомившись с материалами VII конгресса Коминтерна, приняло резолюцию «О современном положении и задачах партии». Решение компартии предполагало согласие с курсом на организацию единого фронта. Тем не менее возможность вовлечения в него сторонников Чан Кайши первоначально была исключена. ГМД все еще рассматривался руководством КПК как главный враг китайского народа⁴⁰².

Более перспективным, с точки зрения Мао Цзэдуна, был союз с группировкой Чжан Сюэляна. Он планировал опереться на нее, используя ее войска как против японцев, так и против Чан Кайши. В дальнейшем лидер КПК рассчитывал на отделение северной части Китая и создание на этой территории «Великого объединения на Северо-Западе»⁴⁰³. Чжан Сюэлян, со своей стороны, не намеревался идти на обострение отношений с Гоминьданом, хотя и видел в едином фронте шанс вернуть утраченные позиции в Маньчжурии. По этой причине он шел на сближение с коммунистами и одновременно стремился убедить их в необходимости диалога с Чан Кайши.

На тот момент Москва не была заинтересована в новом обострении обстановки в Китае. Это ослабило бы его военный потенциал и облегчило Токио оккупацию страны по частям. В результате Коминтерн продолжил курс на привлечение ГМД в единый фронт. Так, в июле 1936 г. в выступлении на заседании Секретариата ИККП по китайскому вопросу генеральный секретарь Исполкома Коминтерна Г.М. Димитров подчеркивал: «Задача в Китае состоит теперь не в расширении советских районов и расширении Красной армии, а в том, чтобы найти возможности, найти пути и подходящие лозунги, подходящие методы для того, чтобы добиться объединения подавляющего большинства китайского народа против японских захватчиков»⁴⁰⁴. В том же докладе он обращался с призывом к КПК активизировать контакты с ГМД: «Было бы правильно, если бы наши коммунисты обратились к Гоминьдану как к партии, к Центральному Комитету Гоминьдана… к Чан Кайши… с конкретными политическими предложениями. Наши товарищи… должны выступить как инициаторы, застрельщики и организаторы общего антияпонского фронта»⁴⁰⁵. В своих рекомендациях ИККИ учитывал, что именно правительство Чан Кайши сосредоточило в своих руках значительную армию и ресурсы страны.

Однако организацию антифашистских фронтов Коминтерн изначально расценивал лишь как необходимый этап в борьбе коммунистов за власть. Совместное противостояние фашизму не означало сглаживания классовых противоречий, а только временно отодвигало их на второй план. Сотрудничество с ГМД представлялось как возможность вновь легализовать КПК и обеспечить необходимый ей стабильный период для укрепления армии⁴⁰⁶.

Гоминьдан не желал действовать в интересах своих противников. Чан Кайши следовал тактике ликвидации сначала внутренней угрозы режиму в лице компартии и только затем внешней со стороны Японии. В этих условиях единый фронт воспринимался лидером ГМД как попытка коммунистов дипломатическими методами сгладить последствия поражений и подготовиться к новому витку гражданской войны. Оценивая текущее положение дел, Чан Кайши писал: «Тактика КПК состояла в том, чтобы принудить правительство к преждевременному открытию военных действий против Японии, что позволило бы китайским коммунистам, пользуясь обстановкой военного времени, набрать сил и укрепиться до такой степени, чтобы свергнуть правительство»⁴⁰⁷. Впоследствии сохранение в тактике единого фронта данного подтекста станет причиной его внутренних кризисов.

Таким образом, в 1935 г. политика СССР в отношении Китая претерпела существенные изменения. КПК уже не рассматривалась как единственная политическая сила, подходящая для диалога о сотрудничестве. С усилением экспансии Токио существенно выросла роль ГМД как партии, способной к объединению антияпонского движения в Китае⁴⁰⁸. В решении вопросов, связанных с поддержкой китайских коммунистов, Кремль стал исходить из того, насколько это было выгодно для СССР. Следствием этого стала ориентировка на привлечение к сдерживанию Японии всех заинтересованных сторон. Однако в силу внутренней противоречивости самой идеи, недостаточно отвечавшей ожиданиям Гоминьдана, формирование единого фронта в 1935–1936 гг. достигнуто не было. Стремительное развитие оно получило только в конце 1936 г. на фоне Сианьского инцидента.

События 14 декабря 1936 г. развивались без участия Москвы. Подтверждением этому служит изложенная в дневнике Г.М. Димитрова запись его телефонной беседы с И.В. Сталиным: «С вашей ли санкции происходят события в Китае? – (Нет!) – Это самая большая польза, которую можно было оказать Японии. (Так и мы рассматриваем эти события.)»⁴⁰⁹. Следовательно, ни в руководстве ВКП(б), ни в ИККИ подготовки к организации государственного переворота в Китае не велось. Тем не менее последовательные действия Кремля в этот напряженный период говорили о наличии в ВКП(б) устоявшейся политической концепции в отношении Гоминьдана, позволившей избежать спонтанных решений.

Позиция Москвы строилась на следующих основаниях:

1. Обострение ситуации, возобновление гражданской войны в Китае, а следовательно, ослабление центрального аппарата власти были не выгодны СССР. В условиях втягивания армии ГМД в новый внутренний конфликт Нанкин оказался бы не способным сколько-нибудь действенно противостоять интервенции Японии.

2. В случае смерти Чан Кайши ГМД могла возглавить политическая группа, готовая ради подавления КПК пойти на компромисс с Токио.

3. Даже с учетом помощи СССР и роста в Китае патриотических настроений КПК не располагала достаточными силами для ведения полномасштабной войны с Японией. Не обладая необходимым политическим влиянием, компартия была не способна возглавить единый фронт. Кроме того, китайские коммунисты по-прежнему рассматривали сопротивление Японии в качестве сопутствующей цели, отдавая приоритет борьбе за власть и расширение революционного движения.

В период сианьского кризиса руководство ВКП(б) оказалось перед сложным выбором. С идеологической точки зрения представлялось предпочтительным одобрить действия Чжан Сюэляна. Однако это способствовало бы эскалации конфликта между коммунистами и Гоминьданом. С другой стороны, выступить на стороне нанкинского правительства из сугубо прагматических интересов укрепления собственной безопасности на Дальнем Востоке, несмотря на антикоммунистическую политику Чан Кайши.

В результате позиция Кремля по сианьскому вопросу была определена стремлением Сталина к поддержанию стабильности на Дальнем Востоке. Избегая резкой критики действий Чжан Сюэляна, Кремль отверг свою причастность к событиям в Си-ани. Высказавшись за скорое урегулирование разногласий между ГМД и КПК, он продемонстрировал готовность поддержать Нанкин. Используя свое влияние на обе стороны, Москва стремилась убедить их в мирном разрешении конфликта.

15 декабря 1936 г. М.М. Литвинов в ходе беседы с послом Китая Цзян Тинфу отметил, что советская сторона «считает выступление Чжан Сюэляна большим несчастьем»⁴¹⁰. 16 декабря Стомоняков в телеграмме временному поверенному в делах СССР в Китае И.И. Спильванеку также осудил инцидент, «который объективно может принести пользу только врагам Китая»⁴¹¹. Параллельно, через директивы Коминтерна, позиция Москвы была доведена до ЦК КПК. В телеграмме секретариата ИККИ от 16 декабря 1936 г. отмечалось: «Выступление Чжан Сюэляна… может только повредить сплочению сил китайского народа… и поощрить японскую агрессию»⁴¹². Компартии рекомендовалось стремиться к компромиссу в разрешении разногласий с ГМД.

Работа ИККИ велась под жестким контролем со стороны руководства ВКП(б). В частности, обсуждение проекта январской директивы 1937 г. к ЦК КПК, призывавшей к поддержке политического курса Нанкина и совместному сопротивлению КПК и ГМД японской экспансии, состоялось в ходе беседы Г.М. Димитрова с И.В. Сталиным в присутствии В.М. Молотова, Н.П. Ежова, А.А. Андреева, А.А. Жданова⁴¹³. В рассматриваемый период подобные встречи имели решающее значение при утверждении текстов резолюций ИККИ⁴¹⁴. Это позволило избежать противоречий в действиях Коминтерна и НКИД СССР.

Таким образом, характеризуя позицию Москвы относительно Сианьского инцидента, следует отметить преобладание в ней прагматических мотивов, исходивших из интересов СССР на Дальнем Востоке. Кремль стремился за счет освобождения Чан Кайши продвинуться в вопросе формирования в Китае единого фронта, переориентировать политику ГМД от борьбы с КПК в направлении сопротивления японской экспансии.

Разрешение Сианьского кризиса продемонстрировало возможность конструктивного диалога между КПК и ГМД. Это являлось важным условием для сближения Москвы и Нанкина, преодоления их взаимного недоверия друг другу. Однако весной 1937 г. Кремль все же не стремился к активизации двусторонних контактов с Чан Кайши по военно-политическим вопросам. Склоняясь к методам коллективной дипломатии, СССР предпочитал видеть Китай одним из партнеров по совместному обеспечению безопасности на Дальнем Востоке, а не единственным союзником по борьбе с Японией в рамках договора о взаимопомощи. Это было обусловлено проводившейся европейскими державами и США «политикой умиротворения» Токио и Берлина, подписанием Германией и Японией 25 ноября 1936 г. Антикоминтерновского пакта, временным усилением влияния в Гоминьдане сторонников «уступок Токио»⁴¹⁵.

Решающее изменение курса СССР в пользу двустороннего сотрудничества с ГМД произошло на фоне обострения ситуации в Китае. Инцидент у моста Лугоуцяо 7 июля 1937 г. стал поводом для военной интервенции Японии. Если в первые дни конфликта политика Нанкина основывалась на «тактике маневрирования», уклонении «от вызова» Токио⁴¹⁶, то с расширением агрессии в Китае набрало силу движение сопротивления. В случае поражения Чан Кайши серьезно усилилась бы опасность вторжения императорских войск на территорию советского Дальнего Востока. Это подтолкнуло руководство ВКП(б) к активизации диалога с Гоминьданом.

На этом этапе взаимодействие между Москвой и Нанкином носило уже не межпартийный, а межгосударственный характер. Партийные интересы были вытеснены на второй план. Об этом, в частности, говорил тот факт, что ни Кремль, ни Коминтерн не возражали против изменения статуса территорий, подконтрольных КПК, и подчинения ее армии Центральному правительству⁴¹⁷.

Однако СССР не был готов взять на себя обязательства по договору о взаимопомощи. Усилия НКИД концентрировались на заключении договора о ненападении. Форма соглашения от 21 августа 1937 г. отвечала интересам Москвы. Договор не обязывал Москву оказывать военную помощь Нанкину, но и не препятствовал такой возможности. Он не давал Токио формального повода обвинить Кремль во вмешательстве в японо-китайский конфликт. Была заложена правовая база для дальнейшего развития советско-китайского сотрудничества. Создавались гарантии защиты подписавших договор сторон от недружественных акций со стороны друг друга⁴¹⁸. Кроме того, это был важный шаг в выработке новых принципов двусторонних отношений – уровня СССР и Китая, а не ВКП(б) и ГМД, – свободных от партийных идеологических установок и направленных на защиту государственных интересов.

С момента подписания советско-китайского договора о ненападении вопрос о заключении Тихоокеанского пакта перестал подниматься НКИД СССР. Международное сообщество в лице Лиги Наций продолжало придерживаться тактики попустительства Японии. В связи с этим на начальном этапе японо-китайской войны внимание советской дипломатии было сосредоточено на поддержке Нанкина. Москва приступила к оказанию широкой военной помощи Гоминьдану⁴¹⁹.

Параллельно Кремль и Коминтерн проводили последовательную политику, направленную на формирование и сохранение единого фронта КПК и ГМД. Принципиальная значимость общенационального антияпонского движения в Китае была охарактеризована в письме полпреда СССР Д.В. Богомолова к Б.С. Стомонякову от 17 июля 1937 г.: «Каждому ребенку ясно, что Китай может успешно сопротивляться только в том случае, если война против Японии будет для Китая действительно народной войной, если китайскому правительству удастся поднять в стране волну патриотизма и обеспечить себе поддержку всех политических партий и всех слоев населения»⁴²⁰.

Продолжая следовать линии VII конгресса Коминтерна, ИККИ добивался развития соглашений, достигнутых КПК и ГМД в ходе урегулирования Сианьского инцидента. На заседании секретариата ИККИ 10 августа 1937 г. Г.М. Димитров подчеркнул: «Вопрос в Китае идет уже не о советизации, а о сохранении китайского народа от поглощения его японским империализмом»⁴²¹. Он рекомендовал китайским коммунистам сконцентрировать усилия на борьбе «за объединение на демократической основе сил китайского народа»⁴²². Сложность этой задачи Димитров видел в необходимости радикальной перестройки не только курса партии, но и восприятия его членами КПК, «воспитанными» на идее вооруженной борьбы против Чан Кайши.

Действия ИККИ и руководства ВКП(б) были направлены на корректировку политики Яньаня. 11 ноября 1937 г. в присутствии Димитрова состоялась беседа Сталина с представителями Компартии Китая: Ван Мином, Кан Шэном и Ван Цзясяном. Глава СССР еще раз сосредоточил внимание на том, что задачей КПК в этих условиях должно стать «ее вливание в общенациональную войну и принятие руководящего участия»⁴²³. Сталин отметил, что возвращение к противостоянию КПК и ГМД возможно только после победы над Японией: «Каким образом китайцам следует сражаться с внешним врагом – вот решающий вопрос. Когда это закончится, тогда станет вопрос, каким образом им воевать между собой!»⁴²⁴ В тактике ведения боевых действий Сталин рекомендовал методы партизанской войны.

Содержание этой беседы раскрыло основные элементы стратегии Сталина в отношении КПК как участника единого антияпонского фронта.

Во-первых, Москва продемонстрировала, что идея создания единого фронта обусловлена не отступлением СССР от классовой доктрины, а объективными условиями, в которых агрессия Японии значительно опаснее внутренних разногласий КПК и ГМД. Следовательно, она по-прежнему идеологически связана с КПК и готова оказывать ей поддержку, в том числе и в противостоянии с Гоминьданом, но только после того, как будет ликвидирована угроза самой китайской государственности извне.

Во-вторых, предполагалось максимально использовать временное сотрудничество КПК и ГМД для укрепления позиций коммунистов в Китае. Существование единого фронта воспринималось как благоприятный период, необходимый компартии для возвращения в большую политику и предоставлявший возможность легально бороться за лидерство в стране. Выступление КПК под антияпонскими лозунгами, лозунгами борьбы за национальную независимость, становилось для партии еще и средством привлечения на свою сторону общественной поддержки.

В-третьих, ориентировка на партизанскую войну была обусловлена стремлением максимально сохранить вооруженные силы КПК. Не принимая участия в крупных операциях, компартия могла сосредоточить, в том числе за счет поставок из СССР, значительные объемы оружия для последующего их применения против войск ГМД.

Эти составляющие политики единого фронта деструктивно сказывались на взаимодействии КПК и ГМД. Чан Кайши высоко ценил поддержку, оказанную СССР Нанкину. Но он не был намерен мириться с вмешательством во внутреннюю жизнь страны. Приоритеты Гоминьдана по-прежнему концентрировались на борьбе за централизацию власти и суверенитет Китая. Для Чан Кайши равнозначно были неприемлемы как военная экспансия Токио, так и стремление СССР оказывать влияние на политические процессы в Китае. Гоминьдан сохранял нейтралитет в отношении КПК лишь в силу того, что это давало возможность сосредоточить силы на борьбе с агрессией Японии, поскольку продолжать политику уступок Токио вплоть до окончательного подавления баз КПК было уже невозможно. Однако при этом и ГМД, и компартия последовательно искали повод к ослаблению друг друга.

Признаки кризиса в едином фронте стали проявляться после V пленума ЦИК Гоминьдана (21–30 января 1938 г.), обозначившего стремление Чан Кайши не допустить расширения территориальной базы КПК в тылу японских войск, добиться сокращения численности 8-й и Новой 4-й армий⁴²⁵. В конце 1940 г. единый фронт оказался на грани раскола. В ноябре Чан Кайши ультимативно потребовал эвакуации частей 8-й и Новой 4-й армий из Центрального Китая. В ответ Мао Цзэдун заявил о готовности разорвать контакты с Чунцином.

В 1940 г. в ситуации, угрожавшей возобновлением гражданской войны, Москва оказала существенное влияние на ее урегулирование. Посол СССР в Китае А.С. Панюшкин высказал несогласие с решением руководства КПК пойти на конфликт с Чан Кайши. 15 ноября 1940 г. Г.М. Димитров в телеграмме просил Мао Цзэдуна «подождать с окончательным решением»⁴²⁶. 23 ноября И.В. Сталину был представлен проект директивы ИККИ. В ней КПК рекомендовалось «не начинать первыми военное наступление против экспедиционных войск и не дать возможности Чан Кайши представить вас перед народом как нарушителей единства антияпонской борьбы и воспользоваться вашими действиями для оправдания попыток заключения компромиссного мира с японцами»⁴²⁷.

Из данного документа можно сделать заключение, что Москва больше заботилась о том, чтобы компартия не растеряла политических очков, чем о судьбе единого фронта. Иными словами, Кремль не ориентировал КПК на принципиальное сохранение контактов с Чан Кайши, а лишь предостерегал от возможности быть инициатором конфликта. Ставка при этом делалась на то, что обострение, по инициативе Чан Кайши, отношений КПК и ГМД во время войны сопротивления будет негативно встречено общественностью и подорвет его позиции как национального лидера.

Тем не менее целенаправленной деятельности по разложению единого фронта Москвой не велось. Об этом, в частности, свидетельствует позиция СССР, занятая в отношении кризиса 1941 г., связанного с боями между частями НРА и Новой 4-й армии, продвигавшихся из южных районов Янцзы на север. Так, в телеграмме Г.М. Димитрова Мао Цзэдуну отмечалось: «Вы не должны ориентироваться на разрыв. Наоборот, опираясь на массы, которые стоят за сохранение единого фронта, сделать все зависящее от компартии и от наших военных, чтобы избежать развертывания междоусобной войны»⁴²⁸.

Внешнеполитические приоритеты И.В. Сталина трансформировались по мере роста напряженности в Европе. Уже в 1939 г. это повлекло корректировку его курса и в отношении Китая. Как писал по этому поводу Чан Кайши: «10 марта 1939 г. Сталин на XVIII съезде ВКП(б)… подчеркнул, что впредь СССР должен рассчитывать только на свои собственные силы для обеспечения своей неприкосновенности… Эта речь свидетельствовала об изменении тактики Сталина: с политики „народного фронта“ на „защиту отечества“»⁴²⁹. Таким образом, усилия советской дипломатии были перенаправлены на поиск любых возможностей обеспечения правовых гарантий защиты СССР, в том числе через соглашения с Германией и Японией. Коррективы в курсе Кремля вызвали настороженность Чан Кайши, опасавшегося советско-японского сближения.

Принципиальных изменений в отношении СССР к ГМД это не повлекло. Москва продолжала рассматривать его как основного союзника в сдерживании Токио. Это было подтверждено в беседе, состоявшейся осенью 1940 г. между И.В. Сталиным и В.И. Чуйковым, направлявшимся в Китай в качестве военного атташе. Советский лидер объяснял проводимую политику так: «Казалось бы, китайские коммунисты нам ближе, чем Чан Кайши… [Но] позиции коммунистов Китая еще не прочны внутри страны. Чан Кайши легко может объединиться против коммунистов с японцами, коммунисты с японцами объединиться не могут. Чан Кайши получает помощь от США и Англии. Мао Цзэдун никогда не будет поддержан этими державами, пока не изменит коммунистическому движению… Чан Кайши, как только почувствует опасность потерять власть… тут же найдет пути соглашения с японскими милитаристами. Тогда они общими усилиями обрушатся на китайских коммунистов…»⁴³⁰

На тот момент Сталин не видел альтернативы Чан Кайши в качестве политического и военного лидера Китая. Однако нападение Германии на СССР и начало войны на Тихом океане повлияли на характер сотрудничества Москвы с ГМД. В новых условиях помощь Чунцину становилась маловыгодной с точки зрения внешнеполитических перспектив и обременительной для советской экономики. Сокращение связей с Китаем выступало своего рода гарантией лояльности СССР к действиям Японии на континенте⁴³¹.

Чан Кайши все более ориентировался на сближение с Англией и США. СССР, уже в 1941 г. рассматривавший Лондон и Вашингтон как своих союзников, был заинтересован в скорейшем создании мощной антигерманской коалиции. В этом плане расширение связей Китая с США и Англией в известной степени снимало с СССР проблему снабжения армии ГМД оружием, не ставя Чунцин на грань военного поражения. В то же время Чан Кайши был уже не столь зависим от поставок военных материалов и техники из СССР. Это позволяло ему занимать более жесткую позицию в отношении КПК и вести подготовку к предстоящему возобновлению силовых акций против нее. В совокупности эти факторы привели к свертыванию в 1942 г. активной фазы военно-политического сотрудничества СССР и ГМД.

Таким образом, на начальном этапе японо-китайской войны сформировалась сложная структура двусторонних отношений. Когда стороны руководствовались реалиями международной обстановки и действовали исходя из общности их геополитических интересов, это приводило к развитию конструктивного диалога. При усилении классовых, идеологических мотивов в советско-китайских отношениях возрастала напряженность. Однако осуществление сторонами с 1937 г. широкой программы военного и дипломатического сотрудничества и отсутствие между ними острых конфликтов говорило о том, что ВКП(б) и Гоминьдану к этому времени удалось преодолеть идейно-политические разногласия. При всем различии политических платформ двух партий, стороны смогли выйти на уровень межгосударственных отношений, отвечавших интересам защиты суверенитета и территориальной целостности обеих стран.

С конца 1932 г. по 1937 г. в советской внешней политике классовые лозунги были постепенно подчинены задаче обеспечения государственной безопасности СССР. На дальневосточном направлении это было связано с необходимостью предотвращения военной интервенции Японии. Тактическая линия Кремля эволюционировала от обеспечения коллективной безопасности в АТР к двустороннему военно-политическому сотрудничеству с Гоминьданом.

Усилия СССР ориентировать международное сообщество на сдерживание экспансии Японии расходились со стремлением европейских стран и США защитить свои экономические интересы в Китае путем попустительства агрессии в ожидании советско-японского конфликта. В начале 1930-х гг. действия НКИД, направленные на заключение Тихоокеанского пакта, остались безрезультатны. В связи с этим ключевым партнером Москвы стал Гоминьдан. Наибольшее сближение геополитических интересов сторон было достигнуто на начальном этапе японо-китайской войны. Кремль поддержал ГМД на международных дипломатических форумах, а также в вопросах обеспечения обороноспособности и урегулирования внутриполитических кризисов.

Сокращение контактов Москвы с ГМД также находилось в зависимости от степени безопасности Дальнего Востока СССР. В обстановке роста военной угрозы со стороны Германии и, напротив, снижения опасности нападения Японии, формально гарантированного договором о нейтралитете, а фактически – затянувшимся противостоянием в Китае, свертывание советско-китайского сотрудничества было оправданной издержкой.

Исходя из вышеизложенного, можно представить схему развития военно-политического сотрудничества Советского Союза и Гоминьдана в 1923–1942 гг. (приложение 2). На основании анализа факторов, определявших формирование внешнеполитического курса Москвы в отношении Китая, следует выделить два периода сотрудничества СССР и ГМД. Первый («политико-идеологический») ограничен 1923–1927 гг. Москва стремилась тогда к решению следующих задач: обеспечению прихода к власти в Китае просоветского или лояльного к СССР режима и развитию коммунистического движения на Востоке; ослаблению в Китае позиций западноевропейских держав, Японии и США за счет подъема националистических настроений и создания противовеса этим державам в виде собственной сферы влияния в Маньчжурии и Внешней Монголии.

При этом на позицию СССР оказывал воздействие ряд факторов: его неудачные попытки подталкивания мировой революции в Европе; стремление к международному признанию и расширению контактов; наличие в Китае революционного движения, организационно представленного двумя партиями – Коммунистической партией Китая и Гоминьданом (Национальной партией); потребность ГМД во внешних союзниках для реализации своей политической программы; готовность Гоминьдана совместно с другими политическими силами Китая бороться за объединение страны и национальную независимость (основание для создания единого фронта КПК и ГМД). Курс СССР по отношению к Гоминьдану формировался в условиях неполного разделения партийных и государственных интересов, межгосударственных и межпартийных отношений, а также усиления с середины 1920-х гг. фракционной борьбы в ВКП(б).

Сотрудничество СССР и ГМД должно было способствовать дальнейшему расширению национально-революционного движения в Китае, росту авторитета Гоминьдана и объединению страны под его контролем. С укреплением в ВКП(б) положения И.В. Сталина получила развитие другая тенденция, направленная на усиление в Гоминьдане руководящей роли членов КПК и переориентировку политической программы ГМД. Внимание военному сотрудничеству уделялось в объеме, необходимом для реализации политических задач ГМД в условиях гражданской войны.

Кризис в отношениях сторон был вызван недостаточным учетом в политике ВКП(б) организационных и идейных принципов Гоминьдана. Реакцией на попытки Кремля развернуть революционное движение в Китае «по советскому образцу» стал рост в ГМД фракционной борьбы и укрепление правого крыла партии во главе с Чан Кайши. Оно было ориентировано на защиту партийных интересов и права на независимость проводимого курса. В результате диалог КПК и ГМД трансформировался в острое соперничество за власть. Это повлекло прекращение сотрудничества СССР и Гоминьдана. На этом основании можно констатировать, что определяющей в развитии военно-политического сотрудничества СССР и ГМД в 1923–1927 гг. стала идеологическая составляющая.

Продолжавшееся вмешательство Москвы во внутриполитическую борьбу в Китае и поддержка СССР коммунистического движения привели к дальнейшему обострению советско-китайских отношений. С распадом единого фронта и закрытием в 1927 г. советских представительств в Южном и Центральном Китае и внешнеполитический курс СССР был переориентирован на КПК. Пиком кризиса 1927–1929 гг. стал советско-китайский конфликт на КВЖД 1929 г., в ходе которого стороны прервали дипломатические контакты. Однако в данной модели период разрыва советско-китайских отношений 1929–1932 гг. выступает не как рубеж, полностью разрушивший прежнюю систему взаимоотношений, а как пауза, обусловленная кризисом и пересмотром концепции двусторонних отношений.

Новая концепция двусторонних отношений сложилась после восстановления в 1932 г. официальных контактов между СССР и Китаем. Это было связано с пересмотром ЦК ВКП(б) прежних целей и методов выстраивания диалога с гоминьдановской администрацией. На протяжении 1932 – первой половины 1937 г. происходило постепенное усиление внимания к геополитическим процессам в регионе. Эту стадию развития взаимодействия СССР и Гоминьдана нельзя характеризовать как полноценное сотрудничество. Однако данный период имеет принципиальную значимость для понимания механизма и динамики взаимодействия Москвы и Нанкина, а следовательно, является неотъемлемой частью его целостной оценки. Согласование позиций сторон и поиск оптимальных форм диалога оказали непосредственное влияние на выбор методов сотрудничества, предопределили переход от попытки организации коллективной безопасности в Тихоокеанском регионе к оказанию СССР военной помощи Китайской Республике. Отправной точкой для возобновления двустороннего военно-политического сотрудничества стало подписание в августе 1937 г. советско-китайского пакта о ненападении.

В связи с этим выделяется второй («военно-стратегический») период 1937–1942 гг. На его протяжении СССР стремился использовать улучшение отношений с Китаем для предотвращения открытого военного конфликта с Японией и создать в противовес японскому влиянию в Маньчжурии собственные буферные зоны в Монголии и Синьцзяне. Москва не отказалась от задачи привести к власти в Китае компартию, а лишь отложила ее решение. Она была заинтересована в обеспечении для КПК относительно стабильного периода и восстановления ее вооруженных сил, практически полностью уничтоженных в противостоянии с войсками Чан Кайши.

На формирование советской позиции в диалоге с Гоминьданом влияли следующие факторы. За исключением ГМД, в Китае отсутствовали политические силы, способные на сопротивление Японии, но вместе с тем рост националистических настроений создавал условия для создания единого антияпонского фронта КПК и ГМД. Это стало возможно, поскольку в обстановке борьбы Китая за сохранение государственности, требовавшей консолидации общества для противостояния внешней угрозе, понятия «патриотизм» и «национализм» были тесно связаны. Легализация КПК в рамках единого фронта создавала возможность для ее восстановления после потери опорных баз на юге Китая, привлечения общественной поддержки, расширения агитационной деятельности. Продолжение конфронтации СССР с правительством Чан Кайши могло подтолкнуть его к поиску компромиссов с Токио. Поражение Гоминьдана создавало перспективу высвобождения Японией войсковой группировки, использовавшейся в войне с Китаем и применения ее против СССР.

Основным мотивом для сближения И.В. Сталина и Чан Кайши в 1930-х гг. стала их заинтересованность в сдерживании вооруженной экспансии Японии на материке. В силу этого в 1937–1942 гг. в двусторонних связях преобладало военное сотрудничество. Идеологический фактор продолжал играть существенную роль, политика получала марксистско-ленинское обоснование, но в основе стратегии Кремля оказались уже геополитические мотивы, связанные с обеспечением безопасности и территориальной целостности страны.