Текст книги "Младшая сестра Смерти"

Глава 3. Выпустить сатира Сен-Жермена

Запах свежего, только из коробки, постельного белья почему-то мешает мне заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, рискуя свалиться на пол. Похоже, придется уступить бессоннице. Беру телефон, хотя отложила его минуту назад, и держу в ладони, не включая. Что делать-то? Слушать или смотреть ничего не хочется, да и лень искать наушники. Фотки Изи – он сейчас в Новосибирске, на пути к Байкалу, – уже изучены вдоль и поперек. А больше друзей у меня нет. В подписчиках – случайные люди и пара бывших одноклассниц.

Как-то раз я услышала фразу: «Если тебя нет в соцсетях, значит, тебя просто нет». Давно пора удалить аккаунт и исчезнуть. Только возможность подглядывать за жизнью брата останавливает меня.

Ладно, хватит рефлексии, лучше займусь просвещением. Зажигаю экран и набираю в поисковике: «сен-жермен». Оказывается, был такой граф и авантюрист. В Википедии нет ни слова про сатира, зато много про политические интриги и алхимию.

Снова захожу в гугл и пишу: «сен-жермен сатир питер». Появляются фотки какого-то дома, окруженного деревьями. О, еще и фонтан во дворе. Симпатично.

Открыв первую попавшуюся статью, я узнаю, что в Питере есть садик «Сен-Жермен». Там когда-то тусовались Ахматова и Шаляпин, а потом Гребенщиков и Цой. Листаю фотографии дальше и тут натыкаюсь на изображение каменной рожи с тремя подбородками и распахнутым ртом. Внутри поднимается волнение, будто не только я смотрю на странное существо, застывшее в немом крике, но и оно смотрит на меня. Не сатир ли это? Интуиция подсказывает: он самый!

Под рожей написано: Domus propria domus optima. Я быстро нахожу перевод: «Свой дом – лучший дом». Еще поисковик предлагает русский аналог: «В гостях хорошо, а дома лучше». Сразу же вспоминается коттедж в Краськове. Когда я была маленькая, он определенно мог претендовать на звание лучшего места в мире. Там жило счастье. Но потом оно умерло и начало разлагаться. А мертвое счастье – это даже хуже, чем никакого.

В голову врываются воспоминания. Раздается стук молотка: отец заколачивает окно. Я, десятилетняя, просыпаюсь от собственного крика, увидев во сне, что по стенам комнаты струится кровь. Сухие сучки впиваются в спину, когда я прижимаюсь к дереву, и топор вгрызается в ствол – так близко к шее, что яремная вена чует холод стали.

Какое-то время я грызу подушку, чтобы успокоиться. Потом встряхиваюсь по-собачьи, сохраняю фотку сатира в телефоне, отмечаю садик «Сен-Жермен» на карте и твердо решаю наведаться туда завтра. Хорошо, что Крис подбила мой график домашнего обучения, и у меня есть несколько дней для исследования города. Главное, чтобы она не увязалась со мной.

А теперь – спать. Откладываю мобильник, закрываю глаза, расслабляю тело…

Мозг отвечает: ага, щас.

Под закрытыми веками всплывает, как окошко с рекламой, парень-птица. Он разевает клюв и чирикает: «Какое литературное имя». Я опять беру телефон и набираю в поисковике: «Грипп Петрова». Мне предлагается книжка с похожим названием, начинаю читать бесплатный фрагмент и вдруг чувствую, что лежанка подо мной становится мягче. Это вовсе не приятная мягкость, а странная и тревожная. Она затягивает, стискивает. Я пытаюсь вскочить на ноги – не получается. Трепыхаюсь, чтобы скатиться на пол, – без толку! Остается только кричать. Я судорожно вдыхаю носом и открываю рот, но звук не идет наружу.

Я уже не в бабушкиной квартире. Кругом зеленеет ряска. Телу мокро, душно, и его тащит вниз. Я ничего не понимаю, а поняв, начинаю паниковать.

Я тону в болоте – вот что происходит! Увязла по грудь. Руки пока еще на свободе, но зацепиться не за что. Дергаюсь и лишь глубже ухожу в трясину. Со всех сторон издевательски горланят жабы. Мне бы их голосистость.

Над головой пролетает, трепеща, розовая ленточка. Почему-то я решаю: если ухвачусь за нее – выберусь. Лента сказочным змеем плавает по воздуху и дразнит меня. Опускается низко-низко, касается лба и взмывает вверх. Хочу схватить ее, но правая рука больше не поднимается, будто приросла к телу. Зачем я опустила ее в эту мерзкую, вязкую тину? Снова накатывает паника, но я стараюсь ровно дышать и не выпускать ленту из поля зрения. Розовый хвостик мелькает прямо перед носом, я делаю рывок и вцепляюсь в него левой рукой – крепко, как в последнюю надежду.

Спасена!

Спасена?

Лента обвивает кисть, ползет по предплечью, оттуда – на грудь. И выше. Холодный атлас касается шеи. Обхватывает ее, как чокер, и давит, давит. Я царапаю горло, пытаясь сорвать удавку. Распахиваю рот, хриплю, и в глотку лезет осклизлая ряска…

Просыпаюсь в холодном поту. Солнечный луч щекочет нос. Уже утро.

Ну и приснится же!

Первым делом смотрю на стол, где вчера оставила свиток. Он на месте, ленточка тоже. Иронизирую над собой: ты что, правда думала, что лоскут атласа прыгнул на тебя и обмотался вокруг шеи?

Кстати, про шею. Почему ее так саднит? Я притрагиваюсь к коже кончиками пальцев и ощущаю бороздки. Похоже, я расцарапала себя во сне. Встаю и иду в ванную, чтобы оценить урон и помазать ранки санитайзером.

По стенам и полу щедро расплескано золото света. Паркетины мелодично поскрипывают под босыми ногами – это похоже на потустороннюю музыку. Такую могли бы слушать мертвецы в гниющих гробах.

М-да, прекрасные мысли для прекрасного утра.

Из зеркала выглядывает всклокоченное существо с воспаленными царапинами на шее. Жуть! Что скажет Крис? Надеюсь, она не подумает, что я занимаюсь селфхармом.

Я наношу на ранки антисептик и морщусь – кожа просто горит! Как же странно: чтобы избавиться от боли, нужно испытать другую боль. Пожалуй, это касается не только обработки ссадин, но и вообще всего.

Выхожу из ванной и, естественно, нос к носу сталкиваюсь с Крис. Она выглядит так, будто только что умылась свежей росой, а феи расчесали ей волосы. Я пытаюсь прикрыть шею рукавом пижамы. Напрасно.

– Божечки-кошечки! – Мачеха, схватив меня за плечи, крутит влево и вправо, как куклу. – Что это такое, Грипп?

– Да так. Случайно вышло. Мне снилось, что меня душат.

Крис цокает языком.

– Придется купить тебе рукавички-царапки, как младенцам.

Понятия не имею, о чем она, но предполагаю, что мачеха шутит, и натягиваю улыбку.

– Куда пойдем завтракать?

Заговорить про еду – верный способ сбить Крис с программы. Глаза у нее загораются азартным огнем, она летит за телефоном, быстро возвращается и перечисляет вариант за вариантом. Я выбираю местечко поближе к метро, чтобы потом найти предлог и улизнуть.

В кафешке много зелени, и это напоминает мне о квартире Беленькой. Стряхиваю мысли о ней, как налипшие листья, и заказываю лавандовый раф, сэндвич с курицей и эклер. Быстро все уминаю и, нащупав в кармане толстовки свиток (на всякий случай я захватила его с собой), говорю Крис:

– Слушай, можно я в центр сгоняю? Ну просто погулять, познакомиться с городом.

– Да давай вместе махнем на «чайке», – предсказуемо отвечает Крис.

– Ну понимаешь… в общем… – Я старательно изображаю смущение: отвожу глаза и тереблю вихор на затылке. – Короче, я вчера в инете познакомилась с парнем, он позвал погулять… Это не свидание! – Я машу руками и округляю глаза. – Просто встреча. Попытка… эм-м… выйти из зоны комфорта. Ну, я схожу? Ты не против?

Крис аж сияет. А в следующий миг превращается в императрицу, раздающую указы, и отчеканивает:

– У меня в сумке хайлайтер. Иди в туалет, нанеси. Нет, ты не справишься. Пойдем вместе. Так! Еще нужны духи. Не спорь! Запах – это первое впечатление. У меня с собой ничего нет, но рядом парфюмерный, зайдем, что-нибудь подберем. – Она приглаживает мне вихры, внимательно оглядывает и заключает: – А в целом – очень даже ничего!

Все время, что Крис колдует надо мной в туалете кафе и магазине, я искусственно улыбаюсь и киваю, словно болванчик. Потом позволяю затолкать себя в маршрутку – мачеха утверждает, что так до Литейного добраться проще, чем на метро, – и отправляюсь в путь. Всю дорогу я слушаю подборку старого русского рока и украдкой нюхаю запястье. Стоит признать: Крис умеет выбирать духи. Кожа пахнет свежим, солоноватым, холодным морем.

В сад я попадаю на удивление быстро. Ворота закрыты, но стоит мне подойти, как калитка распахивается навстречу. Оттуда выбегает бойкая старушка в алом берете и устремляется вниз по проспекту. Я успеваю проскользнуть во двор. Пробегаю по анфиладе с колоннами и, немного поплутав среди деревьев и кустов, нахожу подъезд, над которым висит сатир. Он такой же, как на фото, – упитанный и недовольный.

– Э-эм, – говорю я, не зная, с чего начать.

Маска опускает на меня взгляд.

Я сжимаюсь и пячусь, не чувствуя ни ног, ни земли под ними. Единственное, что ощущаю, как испарина покрывает лоб. Каменные зрачки следуют за мной. Это происходит на самом деле? Истукан смотрит на меня?

– Да, смотрю, – произносит сатир. – И нет, я не умею читать мысли. Просто у тебя все на лице написано. Крупным шрифтом. Эх, думал, пришлют красотку. Как минимум. За все мои страдания. – Он вздыхает и закатывает глаза.

От маски к земле тянется серебристый дымок, и через мгновение передо мной появляется рогатое существо с мохнатыми ногами. Сатир полупрозрачен и мерцает, точно призрак, но быстро сгущается и становится совершенно реальным. Он с удовольствием потягивается и лупит воздух руками, выкрикивая: «Хе! Ха!» От резких движений подпрыгивает выпуклый живот и волосатая грудь ходит ходуном. Я понимаю, что сатир абсолютно голый, но, на мое счастье, шерсть на его ногах растет так густо, что заменяет штаны.

Нет чтобы думать, как бы загадочная тварь не сожрала меня. В голову лезут глупости про панталоны. Ну не дура? Возможно, так и работают защитные механизмы организма: сосредоточивают внимание на мелочах, отвлекая от главного.

Надо что-то сказать. Или заорать и броситься наутек.

– Э-эм, – повторяю я.

– Она еще и безмозглая. – Рогатый прикрывает лицо ладонью, а потом раздвигает пальцы и лукаво посверкивает желтым глазом. – Что ж, с тобой хорошо, но без тебя лучше. Те несколько мгновений, что мы провели вместе, навсегда останутся в моей памяти. Не скучай, малыш. – Он посылает мне воздушный поцелуй и устремляется к воротам.

– Эй ты, неведома зверушка! – Не представляю, почему говорю это. – Во-первых, я не безмозглая. А во-вторых… – Я вытаскиваю свиток и остервенело тычу в него пальцем. – Тут сказано, что я должна выпустить тебя. Но не сказано зачем. Я имею право знать!

Сатир останавливается и мерит меня взглядом, прикидывая, стою ли я того, чтобы потратить на меня немного слов и времени. Выражение лица у него скучающее, но оно в одночасье меняется – похоже, рогатого посещает какая-то идея. Он прищуривается и кивает в сторону скамейки:

– Давай-ка присядем, малыш.

Да, это будет нелишним. Коленки у меня дрожат и подгибаются, в теле слабость, и только адреналин не позволяет упасть в обморок. Не каждый день, знаете ли, на ваших глазах оживают каменные истуканы.

Я опускаюсь на лавку напротив неработающего фонтана. Сатир плюхается рядом, чересчур близко, и закидывает ногу на ногу. Подергав мясистым носом, выдает:

– Чудный запах. Что это, сырая корюшка?

– Вообще-то духи, – скриплю я в ответ. – Давай к делу. Кто ты такой и что вообще происходит?

– Как приятно встретить человека, который знает еще меньше, чем ты сам, – нараспев произносит рогатый. – Червы, пики, трефы, бубны – это тебе о чем-нибудь говорит?

– Колода карт?

Мой ответ приводит его в восторг:

– О-о, да ты не просто неофит! Ты самый настоящий неуч! – Сатир хохочет, хлопает себя по колену правой рукой, а левую технично закидывает мне на плечо. – Ну а про Смерть-то ты что-нибудь знаешь, малыш?

– Больше, чем ты думаешь. – Я сбрасываю его ладонь и отодвигаюсь.

– Фи, какая недотрога. – Он морщит нос. – Интересно, кто ввел тебя в игру и, главное, зачем?

– Значит, все это какая-то, – на ум приходит подходящее слово, – оккультная игра? А в чем ее смысл?

– Для каждого он свой. – Сатир вглядывается мне в лицо, явно что-то прикидывая в рогатой башке. – Так и быть, введу тебя в курс дела. Но за одну ма-а-аленькую услугу. – Он гаденько улыбается, и я не сомневаюсь: просьба будет отвратительной. Почему-то мне кажется, что от рогатого можно ожидать любой мерзости.

– Говори, что за услуга. – Мысленно скрещиваю пальцы.

– Обещай, что сходишь со мной в Терновник.

– Это… это же… колючие кусты. – Чувствую, как лицо вытягивается от удивления.

– Да, кусты там тоже есть. Но вообще Терновник – это особое место, куда не пускают таких, как я. Но вместе с тобой – пустят. Поэтому от тебя потребуется только одно: поработать входным билетом. Войдем, выйдем. Это все. По рукам?

Не уверена, что вписываюсь во что-то нормальное и неопасное, но любопытство нашептывает: «Соглашайся, соглашайся! Иначе ты никогда не узнаешь, что за чертовщина тут творится», и я говорю:

– По рукам. А теперь выкладывай все, что знаешь.

В кармане тренькает мобильник. Как не вовремя! Наверняка Крис. Бормочу: «Щас, секунду» – и вытаскиваю телефон. Ну точно.

«Как свиданка? Все норм? Парень норм?»

Набираю ответ:

«Да, ок».

– М-м, так у нас свидание? – Сатир снова придвигается ближе. – Напиши, что я очаровашка.

– Не люблю врать. – Я прячу мобильник.

– Ты меня не знаешь, малыш. – Рогатый улыбается, но иначе, чем раньше. Более человечно, что ли. – Совсем не знаешь. Эта ничтожная оболочка…

– К делу! – обрываю я.

– Ну хорошо. В общем, расклад такой…

Дверь одного из подъездов распахивается, и из него вылетает мальчишка-дошколенок, следом выкатывается большая коляска, а уже потом выходит женщина – телесное воплощение усталости. Глаза у нее похожи на глубокие темные колодцы, где на самом донышке поблескивает живая вода – попробуй доберись.

– Тихон! – Женщина надрывно окликает мальчишку. – Не убегай!

А он и не убегает. Замерев напротив скамейки, где сидим мы с сатиром, мальчишка во все глаза пялится на нас.

Я не представляю, как буду объяснять матери Тихона про «неведому зверушку». А она наверняка спросит, что за голая мохнатая тварь сидит у нее во дворе. И не просто спросит, а, скорее всего, поднимет хай, вызовет полицию и журналистов. А я меньше всего на свете хочу оказаться в центре внимания.

– Мама, смотри! Козлик! – восторженно орет Тихон, показывая пальцем на сатира.

Я борюсь с нелепым желанием сдернуть толстовку и накинуть ее на рогатого. Однако кота в мешке не утаишь. А уж сатира под кофтой размера XS – тем более.

– Какой же это козлик, Тиша! – Щеки женщины заливает румянец, такой же изможденный, как и все в ней. – Это просто девочка. Простите Христа ради, – обращается она ко мне, – он у меня фантазер.

– Да ничего, – выдавливаю я.

Значит, женщина не видит сатира. Одной проблемой меньше.

– Козлик! – упрямится Тихон. – Вот он! Рядом с девочкой! А на дереве бума…

Сатир резко подается вперед и шипит:

– Чеши отсюда, мальчик, пока мои рога не проткнули твое тщедушное тельце.

Тихон выпучивает глаза и дает деру. Его мама плетется следом, прикрикивая, чтобы он не выбегал на дорогу.

Сатир поворачивается ко мне.

– Зачем ты напугал мальчишку? – негодую я.

– Не люблю, понимаешь ли, когда меня называют козлом, – склабится рогатый.

– Тебя видят только дети и подростки?

– Нет. Меня видят те, у кого есть… – он запинается, подбирая слово. – Предрасположенность.

– К чему?

– К тому, чтобы служить Смерти.

У меня перехватывает дыхание. Служить Смерти? То есть… убивать?

Да, кое-кто тут точно к этому предрасположен.

В глазах темнеет, и единственным светлым пятном остается лицо сатира. Скамейка пытается уплыть из-под меня. Закладывает уши.

– Дыши. – У рогатого строгий взгляд. – Ну давай уже, вдох-выдох. А то Тихон и его мама, вернувшись с прогулки, обнаружат твой синюшный труп. Ты же не хочешь нанести ребенку еще одну душевную травму?

– Свиток. Ты. Все это… вербовка? – спрашиваю я, налаживая дыхание. – Вербовка в отряд наемных убийц? Из-за того, что со мной происходит? Кто-то решил этим воспользоваться, да?

Звучит как полная чушь, и я надеюсь, что так и окажется. Но сатир, прищелкнув языком, отвечает:

– Зришь в корень, малыш. Не знаю, что там с тобой происходит, но про отряд убийц – это верно. Их четыре, и они называются «масти». Когда ты найдешь все свитки и выполнишь все задания, тебя зачислят в одну из них. Остается только понять в какую. Червы, пики, трефы или – скрестим пальцы, чтоб только не это, – бубны. Выбор, как видишь, невелик.

Какое-то время я молчу, пытаясь усвоить информацию. Потом спрашиваю:

– А в чем между ними разница?

– Ой, знаешь, почти никакой, – невинным голоском заявляет рогатый. – Просто червы и пики уничтожают нечисть, а трефы и бубны – людей. И все масти, разумеется, жаждут поубивать друг друга. – Он смотрит поверх моей головы и радостно заявляет: – А вот, кстати, и они!

Глава 4. Оказаться меж двух огней

Я оборачиваюсь и вижу, что ко мне приближается девушка, высокая и худая, как модель. Походка у нее тоже модельная: что называется, от бедра. Волосы цвета платины падают на лицо и колышутся в такт шагам. На девушке белоснежная блузка с воротником-стойкой, приталенный пиджак и узкие черные джинсы.

– Правда, пришли не все. Какая жалость! – комментирует сатир.

Он устраивается поудобнее и подпирает подбородок кулаком, словно готовится смотреть увлекательное шоу.

– Где свиток? – спрашивает девушка, сурово поглядывая то на меня, то на сатира.

Я тоже смотрю на рогатого. Он, конечно, мерзкий тип, но ждать совета больше не от кого.

– Не отдавай, – скособочив рот, шепчет сатир.

А потом вскакивает и орет девушке, указывая на меня:

– Он у нее! В кармане! Я сам видел!

Недоумение и обида сливаются в один горький ком и встают в горле. Ну и скотина же этот рогатый!

«Модель» бросается на меня с изяществом и прытью гепарда. Я успеваю лишь прижать руки к животу, бессознательно защищая бумажку с выполненным заданием, – сама не знаю зачем. Наверное, срабатывает древний инстинкт «я ни за что не отдам тебе это барахло, хотя мне самой оно не слишком-то нужно». Девушка вцепляется мне в предплечья, трясет, дергает, и я скатываюсь со скамейки. Локти и копчик пронзает боль.

На миг в поле зрения оказывается предатель-сатир: он зачем-то забрался на дерево и сидит на ветке, помахивая копытами. Попугай недоделанный!

«Модель» запрыгивает на меня, прижимает к земле и пытается расцепить руки, мешающие добраться до свитка. Она не очень-то сильная, а может, не хочет драться всерьез, поэтому наше сражение больше похоже на детскую возню.

Тело вспоминает: такое уже было. Давно, очень давно. А следом в голове зажигается лампочка и, помигивая, выхватывает спрятанное в дальнем углу сокровище. Один из многих бриллиантов памяти, в сердцевине которого всеми цветами радуги переливается боль.

Первый класс. Перемена. Ксюша, моя подруга, вертится на полу в школьном коридоре. На глазах у нее слезы. А я вонзаю пальцы ей в живот.

Жар батареи у виска. Запах линолеума и пота. Улюлюканье и хохот одноклассников.

– Больше не могу-у-у! – стонет Ксюша.

– Тогда отдай! – пыхчу я.

– Щас умру-у-у! – выдавливает она, а следом из ее рта вырывается удушливый смех.

Я продолжаю щекотать подругу, надеясь, что она все-таки сдастся.

В тот раз нападала я. А Ксюша отбивалась. Она украла из моего пенала валентинку и отказалась вернуть. Хихикала и грозилась, что раскроет картонное сердечко и прочтет перед всем классом, кому оно адресовано. Я совсем не хотела этого.

Да, детская дружба бывает странной. В ней есть жестокость. Интересно, а во взрослой – тоже? Мне этого никогда не узнать, ведь друзей заводить я не собираюсь.

«Модель» дергает меня за волосы, и я возвращаюсь с чердака, набитого воспоминаниями, обратно в реальность. Непроизвольно тянусь к голове и чувствую, как чужие пальцы ныряют в карман моей толстовки. Изо всех сил толкаю девушку, метя в солнечное сплетение. Раз она решила действовать жестче, я тоже не буду церемониться. «Модель» взвизгивает, скатывается с меня и садится на землю, потирая живот.

В кулаке у нее зажат свиток.

Ну вот, добралась все-таки, зараза!

– Ты не понимаешь, во что ввязываешься! – рявкает девушка, сдув пряди с лица. – Проваливай отсюда. И забудь обо всем, что видела.

– Не так быстро, Миранда, – раздается за спиной.

Я еще никогда не слышала такой голос – флегматичный, тягучий и будто сделанный из шелка, иначе не объяснишь. Мурашки от него – размером с ненавистный мне консервированный горошек.

Оборачиваюсь.

Парень вольготно расположился на соседней скамейке. Больше всего он похож на американского гангстера двадцатых годов. Только не настоящего, а киношного или комиксового. Словом, он напоминает вымышленного персонажа, а не реального человека. Чересчур белое лицо, слишком черные волосы, невероятно синие глаза, – кажется, все это грим, краска и линзы.

А одежда? Кто в нашем возрасте (а парень немногим старше меня) носит костюмы-тройки? Кто вообще, находясь в здравом уме, их носит? Только трости ему не хватает. Ах нет. Вот же она. Лежит рядом.

– Кли-и-им, – тянет Миранда. – Где бы мы еще встретились.

– Ее надо допросить, – говорит киношный парень. – Если она выполнила второе задание, пути назад…

– Без тебя знаю. – Миранда встает, отряхивает джинсы и царственно опускается на скамейку. – Скажи, пожалуйста, – вежливо, почти ласково обращается она ко мне, будто и не было нашей стычки, – ты выполнила второе задание из свитка?

О каком втором задании они говорят? Было же только одно. Про сатира.

Тут я понимаю, что до сих пор полулежу на земле. Встаю, одергиваю одежду и поднимаю телефон, опутанный наушниками. Даже не заметила, когда он вывалился. Экран не разбит – фу-уф.

– Никакого второго задания я не выполняла, – бурчу я, исподлобья поглядывая на Миранду и Клима.

Между ними я чувствую себя как между двумя огнями. Мощными такими, захлестывающими друг друга. Хоть фейерверки от них поджигай.

– Я даже не… – начинаю я.

С неба обрушивается что-то тяжелое. Шарахаюсь в сторону и только потом понимаю: это сатир спрыгнул с дерева. Он развязно подмигивает Миранде, окатывает Клима презрительным взглядом и говорит:

– Разочаровали вы меня, ребятки. Думал, в кои-то веки будет интересно. Кровь, кишки, рок-н-ролл. А вы как всегда: тра-ля-ля и бла-бла-бла.

Ни Миранда, ни Клим не удостаивают его ответом.

– Ску-ко-та. Ну ладно, пошли. – Рогатый сверкает на меня желтыми предательскими лупешками. – Проведешь ритуал освобождения – и дело с концом.

Пока я подбираю подходящее ругательство, сатир поворачивается так, чтобы Миранда и Клим не видели его лица, и явно посылает мне знак: округляет глаза и двигает вверх-вниз бровями.

Да что ж происходит-то, черт возьми?

– Не знаю ни про какой ритуал, – говорю я (сатир одобрительно кивает). – Но если скажешь, как его провести, все сделаю. Лишь бы это помогло избавиться от тебя! – с воодушевлением добавляю я.

– Ну, не скучайте! – Рогатый взмахивает рукой и, взяв меня за локоть, ведет к воротам.

– Что все это значит? – шепчу я.

– Позже, – сквозь зубы цедит сатир.

Слышу, как за спиной щелкает зажигалка.

– Вот и все, – произносит Миранда. – Пепел к пеплу.

– Стоп, – бросает Клим. – Ты читала свиток? Что, если это первое задание, а не…

– Валим! – выдыхает мне в ухо сатир.

Ноги будто того и ждали. Мы с рогатым вываливаемся из калитки и во весь опор припускаем по проспекту. Поворачиваем, ныряем в какой-то двор, выныриваем и бежим дальше.

Мелькают пасмурно-желтые стены, сливаясь в один бесконечный дом-пятно. Звонко стучат копыта сатира. Редкие прохожие уворачиваются от нас.

Не от нас. От меня. Они не видят моего спутника и с раздражением думают: «Что за сумасшедшая девка?» Странно, но мне приятно осознавать, что на самом деле я не одна. Пусть даже в напарники достался такой скот.

Мы заскакиваем в очередную подворотню. К этому моменту я уже теряю им счет, позволяя рогатому тащить меня за собой. В правом боку ворочаются ежи, а ноги готовы отвалиться и потратить последние силы на побег – подальше от оголтелой башки.

Сатир останавливается, опускается на колени и прикладывает ухо к асфальту. Прислушивается. А еще принюхивается, судя по тому, как дергаются его ноздри.

– Похоже, детишки двинули в сторону Хармса, – заключает он. – Как предсказуемо!

– Что. Все. Это. Значит? – спрашиваю я, дыша как загнанная лошадь.

А рогатому – хоть бы хны. Не запыхался, даже не вспотел. А ведь он весит, наверное, килограммов двести. Сатир поднимается и вдруг начинает откручивать левый рог. Закончив, вытряхивает из полости свиток. Свеженький, неразвернутый, перевязанный розовой ленточкой.

– Второе задание! – ахаю я и тянусь к свитку. – Но как? Откуда?

– Тпру! – Рогатый (или теперь стоит звать его однорогий?) отдергивает руку. – Ты помнишь про Терновник?

– Конечно, помню. Мне надо поработать входным билетом. Войти, выйти, – тараторю я. – Давай уже!

Все мое нутро так и рвется к свитку. Это необъяснимое чувство, будто от клочка бумаги зависит моя жизнь. Нет, даже не она. Нечто более важное, чем существование какой-то девчонки.

Я не хочу вступать в отряды убийц. Не хочу попадать ни в одну из мастей. А в таком случае самым логичным поступком будет разорвать свиток и забыть обо всем. Выполняя задания, я загоню себя в ловушку.

А может, наоборот, выберусь из нее?

Я чувствую: если развяжу ленточку, все будет… правильно.

Словно встанет на место вывихнутый сустав.

– А где «спасибо»? – Сатир выпячивает губу. – Ты оцени, как я все придумал. Увидел свиток на дереве. Провернул отвлекающий маневр. А потом еще увел тебя от погони.

– Спасибо, – искренне благодарю я, но не удерживаюсь от укора: – Хотя мог бы и предупредить. Эта Миранда чуть не вырвала у меня клок волос.

– Да-а-а! – тянет сатир. – Это было лучшее, что я видел за последние лет сорок. – Он отдает мне свиток и возится с рогом, прикручивая его на место. – Девчачьи драки – это так волнующе!

Я игнорирую его слова и развязываю ленту. Атлас приятно холодит пальцы и родниковой струйкой скользит между ними. В шорохе бумаги слышится обещание невероятных чудес.

Мое сердце трепещет, а глаза впиваются в текст:

Твое второе задание: представиться четырем королям.

С губ срывается смешок. Это что же, мне придется лететь в Англию? Хотя там вроде не король, а королева. Старенькая такая… Или уже король? Я не слежу за новостями. И в устройстве государств тоже не сильна: не представляю, в каких еще странах правят монархи.

– Окаянная свербушка! – произносит рогатый, заглядывая в свиток. По интонации понятно, что это ругательство. – Ну ладно. – Сатир вздыхает и пожимает плечами. – Пошли обратно, малыш. Надеюсь, Мирандочка и Климушка еще не отчалили восвояси. Неохота их по всему городу искать.

– Что? – недоумеваю я. – В смысле?

– Короли – главы каждой масти. Десять минут назад ты валялась на земле в обнимку с одной из них. А второй сидел напротив, разглядывал свой маникюрчик и ждал, пока Миранда сделает всю грязную работу. Ну а теперь мы должны вернуться, чтобы ты с ними познакомилась.

Я топаю ногой и выкрикиваю:

– Ты издеваешься?!

Вначале он, значит, натравливает на меня «модель», а теперь говорит, что я должна вернуться в сад, помахать ладошкой и сказать: «Приветик, меня зовут Агриппина! Можно просто Грипп. Да-да, Грипп, как птичий или свиной. А вы можете не представляться, я уже знаю ваши имена, ребята!» Так, что ли?

Сатир разворачивается и бодро стучит копытцами по асфальту.

– Шевели лапками, малыш, – бросает он через плечо. – Королей потом днем с огнем не сыщешь.

Я делаю фейспалм и устремляюсь за рогатым. И тут понимаю, что не спросила кое о чем важном, – свиток совсем вскружил мне голову.

– А зачем они вообще пытаются мне помешать? – Чтобы нагнать сатира, приходится бежать трусцой. – Почему не хотят, чтобы я выполняла задания?

Рогатый косится на меня и ухмыляется уголком рта:

– В каждой масти – три человека. – Он показывает три пальца и по очереди их загибает. – Король, дама, валет. Сейчас у всех мастей полный комплект. Улавливаешь, к чему я веду?

– Я должна занять чье-то место. – Вывод напрашивается сам собой.

– Да ты небезнадежна, малыш. А вначале показалась тупой, как пробка. Притворялась?

Лучший ответ, какой я могу дать, – звонкий подзатыльник.