Текст книги "Младшая сестра Смерти"

Глава 5. Увидеть отца

Я испытываю острую потребность в подушке. Мне нужно срочно в нее порычать. А лучше поорать.

Не из-за королей, которых мы с сатиром, конечно же, упустили.

Из-за Крис.

…Звонок раздается, когда мы с рогатым входим в садик. Нам везет: ворота стоят нараспашку, но удача тотчас отворачивается – скамейки пусты. Сатир окликает королей по именам:

– Мирандик! Климчик! Ау!

На зов никто не является.

Телефон настойчиво вибрирует в кармане. Хочу сбросить, но случайно нажимаю на зеленый кругляш. Тихо шиплю от злости и вставляю наушник.

– Крис, я…

– Прости! – выпаливает мачеха. – Это очень важно. Правда. Из-за фигни я не стала бы тебя беспокоить. – Голос встревоженный.

– Что случилось?

Мое сердце спотыкается и болезненно съеживается. Лишь бы Крис не попала в беду. Помимо подозрения и благодарности, я постоянно испытываю по отношению к мачехе еще одну яркую эмоцию: страх. Я боюсь навредить ей. Сделать то же, что сделала с Ксюшей и всей «Семеркой». То же, что с Лизкой. То же, что с мамой. Со многими.

– Ты где сейчас? – спрашивает Крис. – Давай подъеду.

– Вначале скажи, в чем дело! – Нервы предельно напряжены, и я срываюсь на крик.

– Родион… понимаешь, он…

Сердце съеживается еще сильнее. Сжимается и уплотняется, готовое взорваться в любой момент. Как бы я ни относилась к отцу, я не хочу, чтобы с ним случилось что-то плохое. Пусть живет – имеет на это полное право.

– В общем, он едет в Питер, – заканчивает Крис.

Вначале я чувствую облегчение, а следом – кислотно-шипящую злость. Она булькающей волной поднимается из желудка и обжигает горло. Я захожусь кашлем.

«Да как он смеет?» – вот что крутится у меня в голове.

Я перешла на домашнее обучение, перестала общаться с людьми, позволила запереть себя в четырех стенах и подавать еду через специальное окошко, как в тюрьме. А он, родной отец, все равно сбежал от меня на край света. Бросил в тот страшный год, когда я особенно нуждалась в поддержке. Пусть даже в такой, какую оказывают заразному человеку, – в защитном костюме и через стекло.

Так что нужно отцу? Снова запереть меня на замок? Посадить на цепь, как бешеную собаку? Раз и навсегда спасти от меня мир?

Сатир кладет ладонь мне на руку, и только тогда я понимаю, что все это время нещадно терзала предплечье ногтями. На коже багровеют длинные и извилистые дорожки. Такие тропинки точно не приведут ни к чему хорошему.

– Грипп? – робко окликает мачеха.

– Что он тут забыл? – выдавливаю я.

– Не знаю. Родион не сказал. Буркнул, что выезжает, и сразу сбросил, а теперь вне зоны доступа. – Крис нервничает. – Так где ты? Я могу подъехать? Надо бы обсудить, что делать.

– Приезжай, – отвечаю я и кидаю взгляд на рогатого: надеюсь, у Крис нет предрасположенности, и она его не заметит. Хотя лучше на время избавиться от напарника. Не хочется обсуждать семейные дела при чужих ушах. – Литейный проспект, сад «Сен-Жермен», – уточняю я.

– Скоро буду.

Я прячу телефон и смотрю вниз, на носки кроссовок, размышляя, нужно ли что-нибудь объяснять сатиру. Прихожу к мнению, что он обойдется, поэтому просто пытаюсь восстановить дыхание и сердцебиение. Об отце не думаю, но память так и зудит, хочется расчесать ее и выпустить кровь-воспоминание.

Давно заметила: если в мозгу крутятся темные мысли, а взгляд при этом устремлен вниз, обязательно потекут слезы. Вроде есть простое решение: смотри вверх! Но я не могу – подбородок словно магнитится к груди. Хочется уронить голову низко-низко, лучше вообще сбросить на землю и запинать под лавку. Пальцы тянутся к ссадинам – жаждут еще раз прогуляться по воспаленным дорожкам.

Может, правда купить себе… как там Крис говорила? Царапки.

– Предупреди, если соберешься реветь. – Рогатый, очевидно, не обделен интуицией. – Я тогда свалю по-быстренькому. Не терплю, понимаешь ли, соплей.

– Скоро приедет Крис, моя мачеха. Нам с ней надо поговорить. – Гляжу исподлобья. – Так что тебе действительно лучше свалить.

– Лучше – не то слово. Не имею ни малейшего желания слушать ваш треп. К тому же у меня дел по горло. Надо разыскать королей. Для начала хотя бы одного.

Я ощупываю свиток в кармане – это придает сил.

– Ты говорил, их сложно найти. – Про себя добавляю: «Легко потерять и невозможно забыть». – Днем с огнем и все такое.

– «Сложно»! – Сатир возмущенно всплескивает руками. – Это практически нереально. Но я подниму старые связи, обращусь к друзьям и, может статься…

– Не верю, что у тебя есть друзья. – Я скептически качаю головой.

– Прикуси язычок, малыш. – Он жжет меня глазищами. – Иначе будешь разгребать все одна-одинешенька. А самой тебе не справиться. Впрочем, с любым другим компаньоном тоже. Правильно, что к тебе приставили именно меня. Да пошлет мне бог терпения!

– Приставили? А кто? Те, кто придумывает задания?

– И все-таки она туповата, – шепчет рогатый под нос и, прежде чем я успеваю отвесить ему новый подзатыльник, превращается в серебристый дымок и улетает прочь.

Мне остается лишь буркнуть: «Придурок» – и выйти за ворота. Я прохаживаюсь туда-сюда в ожидании Крис. А как только решаю завернуть в книжный, телефон оживает: она здесь.

Волосы у Крис скручены в узел, на голову повязан платок. Из одежды – старая футболка, спортивные штаны и накинутый на плечи палантин. Значит, звонок отца застал ее за уборкой, и она сразу помчалась ко мне, даже переодеваться не стала. Непривычно видеть мачеху в таком образе, но мне, пожалуй, нравится. Ее наряды, помады, каблуки – броня, через которую трудно пробиться. А сейчас Крис выглядит домашней и простой. Почти родной.

Я опускаюсь на пассажирское сиденье и захлопываю дверь.

– Ты голодная? – первым делом спрашивает мачеха.

– Нет. – Понятно, что у нее на уме: когда Крис по-настоящему волнуется (а это случается редко), то ест в разы больше, чем обычно. – Давай не пойдем в кафе, ладно? Не хочу, чтобы кто-то случайно подслушал наш разговор.

На самом деле я не хочу, чтобы кто-то случайно увидел мои слезы, если до этого дойдет. Но Крис необязательно знать истинную причину.

Мачеха с сожалением вздыхает, бормочет что-то про спасительный бургер, а потом говорит:

– Ну, в общем, вот что я надумала, пока ехала. – Она барабанит пальцами по рулю. – Родиона я к тебе не подпущу. Пусть только попробует сунуться, сразу вызову ментов. Я не сказала, но один из парней, которые приезжали вчера на вызов, взял мой номер. Так что теперь у меня есть знакомый полицейский, если что.

Час от часу не легче. Надеюсь, Крис не вознамерилась найти мне «нового папу» в рядах доблестной полиции?

– Ты со мной согласна? – Ее пальцы прекращают отбивать дробь и вцепляются в руль. – Ну, с тем, что Родиону не следует с тобой видеться? Надеюсь, ты не хочешь…

– Не хочу.

Мачеха кивает. Линия подбородка у нее смягчается, руки сползают на колени. Так вот что тревожило ее больше всего. Не простила ли я отца? Не возникнет ли у меня желание повидаться с ним?

– Думаю, пока он будет в Питере, тебе лучше посидеть дома, – продолжает Крис. – Не выходить на улицу. Вообще. Ради твоей же безопасности.

Я пристально смотрю на нее, пытаясь взглядом донести мысль: то, что она говорит, – жуткая чушь. Дурно пахнущая глупость. Уйти в изоляцию ради человека, который собирался всю жизнь держать меня под замком? Ну уж нет.

Мачеха выдерживает мой взгляд. На лице у нее четко прописана непоколебимость: она все решила и не намерена отступать.

Тогда я выдаю фразу, которая, знаю, точно заденет ее за живое:

– Ты говоришь прямо как он.

Она вздрагивает, и я продолжаю:

– Так все и начиналось, не помнишь? «Посиди дома», «все ради безопасности»…

– Это другое, – медленно произносит Крис.

– Нет. То же самое, – возражаю я.

Ноздри стремительно захватывает неприятная щекотка. Ну вот, приехали. Замолкаю, пока в голос не прокралась дрожь, и отворачиваюсь к окошку.

– Это другое, – упрямо повторяет Крис. – Родион пекся о своей шкуре… хотя нет. На самом деле нет. Он считал, что печется о своей шкуре, а на самом деле просто добухался до белочки. Нет никакого проклятия, и я тому лучшее доказательство. Пусть приезжает, чтобы поцеловать порог! Я скорее перегрызу ему глотку, чем позволю к тебе приблизиться и снова причинить боль. Да-да, не смотри так. Однажды я совершила ошибку, но больше это не повторится. – Она шумно вздыхает. – Мы что-нибудь придумаем. Справимся. Как всегда.

Я часто-часто моргаю, прогоняя слезы. Речь Крис трогает меня, но я не могу позволить мачехе распоряжаться моей свободой. Что хуже: встретиться с отцом или оказаться под домашним арестом? В другое время я бы сказала, что первое. Но теперь, когда появились свитки, все изменилось. Вокруг происходит всякая небывальщина, и кто-то незримый зовет меня, тянет за руку и сулит нечто необыкновенное. Я не могу отказаться. Не могу закрыться. Я слишком долго просидела взаперти в свое время. Хватит!

Слезы испаряются, когда внутри закипает кровь.

– Долго ему ехать? – Я поворачиваюсь к Крис.

– Не знаю. – Она качает головой. – Если он еще в Диксоне, то долго. Я погуглила, там раз в неделю вылеты, по средам, а сегодня пятница. Но если он уже в Норильске, то может оказаться тут хоть завтра.

– Хорошо. – Чувствую, как приподнимаются уголки губ. – Быстрее приедет – быстрее узнаем, что ему нужно. Я его не боюсь. И прятаться не собираюсь.

– Грипп…

Я протягиваю руку и делаю то, чего не делаю почти никогда, – касаюсь Крис. Сжимаю ее плечо.

– Никаких замков.

– Боюсь, нас тогда могут ограбить, – кисло усмехается мачеха.

– Ты поняла, о чем я.

– Поняла. Знаю, что, скорее всего, пожалею об этом, но я не вправе удерживать тебя силком. С сегодняшнего дня наш девиз: «Никаких замков, кроме щеколды в туалете».

Я фыркаю, а Крис добавляет:

– Ты все-таки постарайся не пересекаться с ним. Сделай все возможное. Хорошо?

Киваю, хотя понимаю, что это практически нереально. Бабушкин адрес прекрасно известен отцу. Даже если Крис не пустит его на порог, он сможет подкараулить меня у ворот.

Одна половина души хочет узнать, что отцу понадобилось в Питере. Вторая строго грозит пальцем: «Держись от него подальше».

– И еще кое-что… – Крис мнется, и это настораживает. – Слушай, а какие отношения были у Родиона с тещей?

– С бабушкой? Не знаю. Они не общались.

– Уверена?

– А почему ты спрашиваешь?

Крис тянется к бардачку и вытаскивает белую бумажку, сильно обугленную по краям. Переворачивает, и я вижу отца. Его тонкое лицо, так похожее на мое, странно смотрится в горелой окаемке. Но еще страннее выглядит знак, нарисованный чем-то красным на белой рубашке – там, где сердце. Маленький символ выглядит как ромб на ножках. Я беру фотографию – вернее, то, что от нее осталось, – и трогаю коричневые опаленные края.

– Нашла в печке, когда убирала, – говорит Крис. – Не знаешь, что это значит?

– Наверное, бабушка злилась на отца, вот и решила…

– Тогда почему она сожгла ту часть фотки, на которой был кто-то другой?

Я приглядываюсь к снимку и замечаю руку, лежащую на отцовском плече.

Мама?

Чувствую, как кровь отливает от лица.

Тут перед лобовым стеклом возникает дымок, а следом материализуется сатир. Он пучит глаза и трет ребром ладони по горлу: мол, закругляйся.

Я сую фотографию в карман толстовки – скорее интуитивно, чем намеренно. Крис замечает, но ничего не говорит.

– Мне надо идти, – твердо произношу я, выскакивая из машины. – Увидимся дома.

– Грипп!

– Что?

Наверное, в моем голосе слышатся вызов и раздражение, потому что мачеха примирительно поднимает руки.

– Я просто хотела сказать: звони, если понадоблюсь. И еще. – Она хмурится, разглядывая мои ноги. – У тебя джинсы в земле.

– Споткнулась.

Рогатый нетерпеливо пыхтит над ухом и переминается с копыта на копыто.

– Все, пока. – Я натягиваю улыбку, бахаю дверцей (Крис морщится) и устремляюсь назад к Литейному. По крайней мере, так я думаю. Крис припарковалась в каком-то закоулке, а я пока слабо ориентируюсь в городе. Сатир шагает рядом, весело насвистывая. Секунду назад подгонял, а теперь делает вид, что у нас неспешный променад по центру. Что за несносное существо!

– Ты нашел королей? – Мне не терпится приступить к выполнению задания, пусть и немножко страшно соваться к Миранде, Климу и остальным «боссам».

– Думаешь, это так быстро? Отлетел на часок – и готово? – кривляется рогатый. – Но вообще да. Нашел. Я знаю, где Миранда будет сегодня вечером. – Он косится на меня и загадочно улыбается.

– И где же? – Предчувствую, что ответ мне не понравится.

Сатир выдерживает паузу и задушевным голосом объявляет:

– В страшном заброшенном доме, что стоит в густой чаще леса.

Глава 6. Сорвать ритуал червового короля

Стыдно признаться, но я ни разу в жизни не покупала билеты на электрички и, кажется, никогда в них не ездила. Может, в раннем детстве, когда думала, что игрушки оживают по ночам, а мой папочка – самый лучший? Не помню.

На вокзале, как назло, работает только одна касса, и в нее стоит многоголовая очередь. Завтра суббота, на дворе май, вот люди и разъезжаются кто куда. Бреду к автомату по продаже билетов, надеясь, что не начну от стресса тыкать на все кнопки подряд. Что, если я сломаю аппарат? Или он сожрет мою банковскую карточку? Ой, а кошелек-то вообще при мне?

Ощупываю задний карман джинсов – бумажник на месте – и мысленно осуждаю себя за паранойю. Я же совсем недавно его доставала, когда покупала проездной в метро. Благо там обошлось без аппаратов, и тетечка в кассе попалась приветливая.

Вытерев потные ладони о джинсы, я включаю внимательность на полную мощность и окидываю автомат взглядом. Так-так. Сюда – деньги. Отсюда – билет. Вроде все просто.

– Малыш, кончай тупить, – подгоняет рогатый. – Червы приедут на машине и тебя ждать не будут.

Значит, «модель» – глава черв. Кто бы сомневался. Это же самая гламурная масть.

– Погоди-ка… – Мои пальцы замирают в миллиметре от экрана. – Миранда будет там не одна?

– А ты надеялась на рандеву? – Рожа сатира расплывается от ухмылки. – Неудивительно, после ваших жарких обнимашек.

– Заткнись.

– Хос-с-споди, такая молоденькая, а уже ку-ку, – бормочет тетка, забирая билет из соседнего аппарата.

– Ты пугаешь людей, – не без удовольствия отмечает рогатый.

– Мы в этом похожи, козлик, – мрачно бросаю я.

Нахожу в списке название нужной деревеньки, вытаскиваю из кармана кошелек и вставляю карточку. РЖД на моей стороне: электричка отправляется через одиннадцать минут, а билет уже лезет из прорези. Успею даже латте с булочкой купить.

– Почему у тебя в портмоне фотография свиньи? – любопытничает сатир, пока я расплачиваюсь за нехитрый обед.

– Не твое дело.

– Хотите что-то еще? – хмурится бариста.

– Бренди с коньяком, любезный, – говорит рогатый.

Бросаю на него сердитый взгляд. Сатир явно провоцирует меня, чтобы я побольше болтала с ним на людях и зарабатывала репутацию местной сумасшедшей.

– Ничего, спасибо, – отвечаю я бариста и, забрав перекус, отправляюсь на поиски нужной платформы.

– Встретимся на полустанке, – буркает сатир.

Оборачиваюсь – в воздухе витает дымок. Ну, может, это и к лучшему. Рогатый не будет всю дорогу доставать меня вопросами и подколками, вынуждая отбрехиваться в ответ. И никто из пассажиров не станет коситься, как на полоумную.

Тут в голову влетает невеселая мысль: а вдруг сатир решил меня бросить? Не помогать больше?

Да нет! Просто зачем трястись в вагоне, если можешь превратиться в дым и улететь на все четыре стороны?

Я расправляюсь с едой, засовываю билетик в турникет и иду на платформу.

В электричке быстро заканчиваются свободные места – некоторые люди так ловко запрыгивают на сиденья, будто всю жизнь профессионально играют в «Музыкальные стулья». Я прохожу в середину вагона и кое-как усаживаюсь. Вокруг по странному совпадению группируются сплошь лысые мужчины, и я чувствую себя цыпленком в коробке страусиных яиц. Одни говорят о рыбалке, другие о недвижимости, остальные молча потеют. Нырнуть бы в музыку, но я боюсь пропустить свою станцию, хотя знаю, что до нее почти два часа езды.

Стискиваю в руке мобильник и задумываюсь. Может, послать Крис сообщение «Со мной все в порядке, буду поздно», а потом отключить телефон? Набираю и стираю текст несколько раз подряд. Почему-то мне кажется, что мачеха может понять сообщение по-своему: «У меня все плохо, скорее приезжай».

В итоге мобильник решает за меня: вздрагивает и вырубается. Пауэрбанк и шнур валяются в рюкзаке, а рюкзак в квартире. Выходя сегодня из дома, я и представить не могла, что прогулка настолько затянется.

За окном сереет небо, и деревья все плотнее жмутся друг к другу, а в вагоне потихоньку освобождаются места. Одно из «страусиных яиц» буквально швыряет меня на пустое, нагретое чужим телом сиденье («Садись, садись, девчуля»), а через пятнадцать минут объявляют мою остановку.

Какие опасности поджидают меня в «страшном заброшенном доме, что стоит в густой чаще леса»? Скоро узнаю.

Сатир сидит на скамейке возле небольшой кирпичной постройки и пальцами расчесывает волосы на ногах. А может, выискивает блох. В любом случае очаровательное зрелище.

Станция выглядит неприветливо, как интроверт, к которому заявились нежданные гости. На двери постройки висит ржавый замок, окна вкривь и вкось заколочены досками. Со всех сторон подступает лес. Не манящий, не светлый – отталкивающий, темный. Ступени с платформы ведут сразу в траву, чуть прибитую тонкой, будто одной ногой вытаптывали, тропкой.

Неудивительно, что вместе со мной никто не вышел из электрички.

– Чего застыла, Груша-клуша? – Сатир, как всегда, сама любезность. – Нам еще две версты топать. Я уже побывал в месте сбора и провел кое-какую подготовительную работу. Тебе понравится. – Он склабится и подмигивает.

Вслед за рогатым я иду в чащу. Не по вихляющей тропе, а напрямик по непролазному подлеску. Идти сложно, иногда под ногами чавкает, и я чувствую, как носки понемногу напитываются влагой. Стоит более-менее войти в ритм, как включается фантазия. Мерещится, что кто-то наблюдает за мной из-за деревьев. Не в открытую смотрит – подглядывает. Зыркнет белым глазом – и спрячется.

Это только кажется, что для страха нужна темнота. На самом деле достаточно, чтобы все вокруг было зыбким. Что там, пень с торчащим сучком или голова со вздернутым носом? Дерево ли скрипнуло над головой, или злая лесная тварь подала сигнал, чтобы сородичи сбегались на человечинку? И что лежит между двумя поваленными деревьями – просто густая тень или человек в черной одежде?

Я резко останавливаюсь, не веря собственным глазам.

– Сюрпри-и-из! – тянет сатир и вприпрыжку бежит к гниющим стволам.

Спотыкаясь на каждом шагу, я устремляюсь за рогатым. Руки и ноги коченеют, а голову, напротив, охватывает жар.

В прогалине между деревьями действительно лежит человек. На нем черный балахон, а лицо скрыто под белой маской. Отверстия для рта нет, только для глаз, и левое обведено красным сердечком. Щиколотки и запястья перехвачены веревками. Судя по комплекции, «сюрпри-и-из» – это девушка.

Заметив меня, пленница громко мычит.

– Пришлось оттащить ее подальше от дома, – говорит рогатый. – Слишком шумная особа.

– Но как? – удивляюсь я. – Как у тебя получилось ее схватить? И связать? Я думала, ты бестелесный. Как призрак. Проходишь сквозь стены и все такое.

– Могу и сквозь потолок, если захочу, – высокомерно заявляет сатир и двигает бровями вверх-вниз. – Хотя вообще-то я очень даже телесный, малыш.

– О да, растрясти телеса тебе бы точно не мешало, – ехидничаю я и поворачиваюсь к связанной девице. – Ну привет, Миранда. Давно не виделись.

Сатир цокает языком.

– К сожалению, это не король черв, – говорит он. – Всего лишь валет.

– А что мне делать с валетом? – недоумеваю я.

– Для начала мы ее разденем…

– Ну ты животное!

– Да ты дослушай! Снимем с нее балахон, маску и напялим на тебя. Ты пойдешь в дом, дождешься остальных и, улучив подходящий момент, выкрикнешь свое имя. Думаю, это сойдет за «представиться». А потом унесешь ноги.

– И они, конечно, за мной не погонятся?

– Не погонятся. Потому что ты их отвлечешь.

– Может, ты хотел сказать: «Я их отвлеку»?

– Нет, будет лучше, если они меня не увидят. Пока масти не знают точно, что я на твоей стороне, у тебя есть козырь. Я бы даже сказал, джокер. – Рогатый сверкает ухмылкой.

– А как же она? – Я киваю на пленницу. – Валет все им расскажет. Или ты собираешься ее… – Проглатываю страшное слово и выпаливаю: – Я не позволю!

– Ничего я с ней не сделаю, охота больно возиться. В качестве свидетеля эта пигалица гроша ломаного не стоит. Валеты обычно обладают хоть какой-то силой, а она даже не видит меня. Все, хватит трепаться! – Рогатый склоняется над пленницей и вцепляется в балахон. Из-под маски рвется испуганный стон. – Помоги стянуть с нее одежду.

– И как же мне отвлечь остальных черв? – спрашиваю я, развязывая тесемки валетова капюшона: наружу лезут волнистые розовые волосы.

– О, это будет весело. – Рогатый потирает ладони и быстро излагает свой план.

Не могу сказать, что он мне нравится, но альтернатив, похоже, нет.

Я облачаюсь в черную шелковистую хламиду и снимаю с пленницы маску. Червовый валет – настоящая куколка-милашка. Даже губы у нее в форме сердечка, и над верхней сидит кокетливая родинка. Думаю, когда девушка улыбается, на ее щеках появляются ямочки. Но сейчас ей, конечно, не до веселья. В голубых глазах блестят злые слезы.

Я скрываю лицо, натягиваю капюшон и поворачиваюсь к сатиру.

– Учти, малыш, – напутствует он, – ни при каких обстоятельствах не снимай маску. Даже после того, как представишься.

– Миранда и так знает, как я выгляжу, – резонно замечаю я.

– Дело не в короле. И не в даме. А в их, так скажем, спутнике. – Взгляд сатира тяжелеет. – Он не должен тебя видеть.

От волнения у меня начинает крутить живот. Встреча с королем и дамой черв – это еще полбеды. Они хотя бы люди. А вот их спутник…

Собираю волю в кулак и иду в указанном сатиром направлении. Совсем скоро я различаю за деревьями бревенчатую избу, черную, как после пожара. Двускатную крышу ковром покрывает мох. Слуховое окно темным глазом следит за моим приближением. Остальных окон, как и двери, не видно – все скрыто за травой. Она кажется темнее и выше, чем в остальном лесу. И пахнет тут чудно. Свечами, что ли?

Кто-то шуршит под ногами, и я отпрыгиваю в сторону, едва сдерживая крик. Маленький ужик улепетывает в заросли.

Слышу скрип, шорох и тихие голоса. Из густого бурьяна, что опоясывает избу, выныривают две черные фигуры в белых масках.

– Ли, где ты пропадала? – спрашивает первая. Голос у нее хриплый и томный.

– Почему не подготовила дом? – сердится вторая, и я узнаю Миранду. – Воск не разлит, соль не рассыпана. Пришлось все доделывать за тебя!

Я развожу руками и бурчу нечто, похожее на извинения.

– Зачем вообще попросилась приехать раньше? Не надо браться за дело, если не можешь его выполнить.

Вполуха слушая распекания Миранды, я вслед за ней пробираюсь сквозь высокую крапиву, зонтики ядовитого борщевика и лопухи-гиганты. Дама черв дергает дверь, висящую на одной петле, и мы входим в избу.

Окна снаружи закрыты щелястыми ставнями, из-за чего в доме царит полумрак. В углу высится горка кирпичей, – наверное, раньше это была печка. В воздухе стоит горьковатый дымный запах, и в лучах света еще кружатся белесые завитки. Совсем недавно здесь что-то жгли.

Под ногами похрустывает мелкий песочек. Опускаю взгляд. Нет, не песочек. Соль. По полу разбегаются белые тропки, образуя круг в середине комнаты, а между ними краснеют непонятные символы. Похоже, они нарисованы расплавленным воском. Наклоняюсь ниже, чувствуя, как с новой силой накатывает волнение.

Ромб на ножках! Вот что я вижу прямо возле носа правой кроссовки. Точь-в-точь такой, как на обугленной фотографии у меня в кармане.

– Убери ногу с берегини! – рявкает червовый король.

Я отскакиваю в угол и врезаюсь в кирпичи. За спиной раздается: «Бах, бах».

– Да что с тобой такое!

Опускаю голову, изображая провинность и готовность слушаться. Такой командирше, как Миранда, это должно понравиться.

– Не наезжай на нее, Ми. Давайте лучше поскорее покончим с этим. У меня дурное предчувствие.

– Что такое, Ти? – Король поворачивается к напарнице.

Они, что же, так друг друга и называют: Ли, Ти и Ми? Веет чем-то корейским. Надеюсь, нас тут не ждет новый сезон «Игры в кальмара».

– Не знаю. – Ти потирает грудь и кашляет. – Щемит.

– Все. Начинаем, – командует Миранда.

Она явно воспринимает слова дамы всерьез.

Червы расходятся по разным углам избы. Я остаюсь на месте, надеясь, что выбрала правильную локацию. Ни король, ни дама ничего не говорят и не смотрят в мою сторону. Следуя инструкциям сатира, я размазываю ногой соляную границу и прикидываю лазейки для бегства.

Осторожно обходя белые дорожки, почти порхая над ними, Ти вносит в круг большую пузатую бутыль. За зеленым стеклом лениво ворочается студенистая масса: то к одной стенке прилипнет, то к другой отползет. А вот наружу вылезти не пытается – знает, что никак. Узкое горлышко заткнуто пробкой и залито воском.

Установив бутыль в центре комнаты, Ти так же порхательно возвращается в свой угол. Я собираюсь с духом: сейчас начнется. Каждая жилка в теле натянута и дрожит – так могла бы чувствовать себя новая скрипка перед первым концертом.

Миранда приседает, копошится в какой-то дерюге и вытаскивает из нее меч. Лезвие длинное и узкое, из-за чего оружие напоминает большую иголку. Зашить ею что-либо, конечно, не получится. А вот прошить тело насквозь – запросто.

Миранда делает выпад и сносит горлышко бутыли. Сосуд опрокидывается набок и покачивается – в комнате слышен тихий звук, возникающий от соприкосновения стекла и пола. Я понимаю, что не дышу, и тихонько втягиваю воздух. В тот же миг из бутыли вырывается…

Я не знаю, кто это. Оно по-прежнему студенистое, серо-черное и мерцающее. По очертаниям похоже на человека, только с неестественно вытянутой головой и сильным сколиозом: тело идет зигзагом, одно плечо ниже другого. Лицо неуловимо-плавучее, без точных черт, и лишь глаза ярко выделяются на нем – горят двумя белыми огнями.

Миранда заносит меч для удара.

Пора!

– Мое имя Агриппина! – выпаливаю я.

Клинок вздрагивает в руке короля, а дама хрипло ахает и прикладывает ладонь к груди: дурное предчувствие не обмануло ее.

Нечисть ухает филином, отталкивается от пола и с грохотом пробивает окно возле меня. Вот и путь отступления! Недолго думая, я выскакиваю следом за летающим студнем. Он мелькает за деревьями с левой стороны от избы, – следовательно, мне направо. В затылок несутся крики Миранды и Ти. Сатир обещал, что девушки погонятся за своим «спутником», а не за мной. Хоть бы так и вышло! А еще рогатый говорил, что найдет меня, если заблужусь. Поэтому я бегу, не разбирая дороги. Главное сейчас – скорость.

За спиной словно вырастают крылья. Я перепрыгиваю поваленное дерево, уворачиваюсь от мощной еловой лапы и ликую от собственной ловкости. Но продолжается это недолго. Кто-то хватает меня за капюшон.

Я верещу и машу руками, пытаясь отбиться. Но отбиваться не от кого – толстовка всего лишь зацепилась за острый сучок. Дергаюсь, ткань трещит и рвется. Потеряв равновесие, я лечу головой вниз. Едва успеваю выставить руки – в ладони впиваются сухие ветки и хвоя. Маска слетает с лица, – наверное, тесемки ослабли, пока я боролась с сучком. Сверху ухает, и я невольно поворачиваюсь на звук. Над головой, обдавая влажным холодом, парит студенистая тварь.

Я смотрю на нее, а она на меня.