Текст книги "Младшая сестра Смерти"

Глава 7. Сказать правду пиковому королю

Я стягиваю балахон, бросаю его на землю и устало ковыляю куда глаза глядят. Можно присесть на поваленное дерево и дождаться сатира, но я просто не могу торчать на месте.

Тварь ничего мне не сделала. Повисела в воздухе и умчалась по своим делам. Даже не знаю, почему рогатый настаивал, что она не должна видеть мое лицо. Ну увидела – и что? Я ее ни капельки не заинтересовала. Это хорошо, но чуточку обидно. Даже монстр меня заигнорил!

Серебристая дымка мерцает на фоне елей. Наконец-то.

Появившись, сатир сразу хватает меня за руку и тащит в обратном направлении. Ноги, не привыкшие к долгим прогулкам по лесу, еле волочатся. Кроссовки, похоже, придется выбросить – они исцарапаны и проткнуты неласковым валежником. Но жаловаться рогатому и просить притормозить бессмысленно, да и гордость не позволяет. Наверняка не услышу в ответ ничего, кроме насмешек.

– Ты отпустил валета? – спрашиваю я.

– Нет, зажарил и съел, – ворчит сатир, но все-таки уточняет: – С пигалицей полный порядок, уже свалила восвояси. Ты представилась королю?

– Эм-м, да.

Секунду я колеблюсь – не сказать ли про слетевшую маску, – но решаю, что это не имеет значения.

В воздухе разливается вечерняя прохлада и появляется мошкара. Издалека доносится кваканье лягушек. Насвистывают птицы. Остановиться бы, послушать, но сатир упорно тянет за собой.

– А что червы собирались делать с той тварью? – интересуюсь я. – Они притащили ее в бутылке, выпустили, а потом…

Рогатый выразительно смотрит на меня и проводит большим пальцем по горлу.

Надеюсь, это ответ, а не угроза.

– Но зачем?

На самом деле я хочу спросить не об этом – не только об этом, – но к главному вопросу нужно подходить издалека.

– Я же тебе объяснял, малыш. Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны – людей. Все просто. Если ты принадлежишь к масти, ты должна убивать. Так принято.

– Там, в доме, – осторожно продолжаю я, – было много всяких знаков. И еще соль. Зачем все это?

– Обычные меры предосторожности, чтобы оно не вырвалось на свободу. То-то дама с королем удивились, когда их дружочек сбежал, – фыркает сатир.

– Понятно. – Я переступаю через продолговатую мшистую кочку, похожую на могильный холмик, и стараюсь не выдать голосом волнение. – Среди знаков был один, который мне запомнился. Миранда назвала его «берегиня»…

– Ш-ш-ш! – сквозь зубы шипит рогатый. – Даже не произноси при мне таких слов. Запомни, для нечисти это худшее ругательство на свете.

Внезапно я чувствую, как потеет ладонь, стиснутая в лапе сатира. Высвободив руку, я сглатываю шершавый комок, вставший в горле, и уточняю:

– Так ты, эм-м, тоже нечисть?

– А что, у тебя с этим какие-то проблемы? – Рогатый прищуривается. – Мы вообще-то живем в век толерантности. Я твой помощник и хорошо выполняю свою работу, так есть ли разница, к какому виду или типу я отношусь?

Я не понимаю, кривляется он или говорит искренне. Склоняюсь к первому варианту, но с элементами второго.

– Ты прав, разницы нет, – отвечаю я. – Кстати, насчет толерантности и всего такого. А почему Миранда – «король», а не «королева»?

– По той же причине, по которой Венедикт, Андрей и Борис – дамы.

Вроде звучит забавно, но улыбка не появляется.

– К каким мастям они относятся? – спрашиваю я.

– Венедикт – пики, Андрей – трефы, а Борис – бубны. – При упоминании последней масти сатир мрачнеет.

– Ти, дама черв, говорила, что у нее плохое предчувствие… Блин! – Я спотыкаюсь о палую ветку, но удерживаюсь на ногах. – В общем, она догадывалась, что все может пойти не по плану. – Отмахиваюсь от назойливой мошки и уточняю: – Она экстрасенс?

– Все дамы немножко экстрасенсы, а некоторые еще и медиумы. Так что с ними надо держать ухо востро.

Лес редеет, и вскоре мы выходим к станции. Несмотря на то что касса не работает (полвека как минимум), расписание тут все-таки имеется. Тупо смотрю на цифры и понимаю, что не могу соотнести их с реальным временем – часов нет, а ориентироваться по небу я не умею. Впрочем, последняя электричка должна прийти в двадцать два с копейками, а сейчас явно раньше.

Обрушившись на скамейку, я разглядываю убитые кроссовки. Сатир заваливается рядом и все пытается пристроить затылок мне на колени, но я всякий раз отодвигаюсь, пока не оказываюсь на самом краешке лавки. Рогатый победно водружает голову на мои ноги и спрашивает с таким видом, будто я ему что-то обещала:

– Может, хоть за ушком почешешь?

– Обойдешься.

Цельсии стремительно валятся вниз, а время словно стоит на месте. Меня начинает потряхивать от прохлады и нетерпения. Как же не хватает мобильника – так бы хоть знала, который час.

Крис наверняка с ума сходит и придумывает всякое: что отец приехал в город, выследил меня и увез в какое-нибудь захолустье, чтобы расправиться. Кое-что из этого правда: я действительно в захолустье. И отец уже пробовал однажды избавиться от меня…

Я вздрагиваю, спихиваю голову сатира и резко встаю. Надо размяться, а то холодно становится. И тревожно. Расхаживаю туда-сюда по платформе, периодически поглядывая на деревья. Приступ беспокойства потихоньку проходит.

На закате лес выглядит безопаснее, чем днем. Он разнеженный и спокойный. Будто человек, отдыхающий после трудной работы. Багряно-фиолетовое небо укутывает его бархатным пледом, и лес уже готов задремать.

Не знаю почему, но я предпочла бы сейчас вернуться в чащу, а не торчать на пустой платформе. Там хотя бы можно спрятаться, а тут я – на обозрении. Прямо как одинокий фонарь на станции. Он уже зажегся и скоро приманит мотыльков. Как бы и мне кого не приманить.

Тревога закипает внутри, легкими и колкими пузырьками взлетая вверх, к горлу.

– Не знаешь, сколько времени? – Я кидаю взгляд на сатира.

Он показывает запястья:

– Видишь часы? Я – нет.

– Ты же можешь слетать до ближайшего города и узнать, – терпеливо, но настойчиво говорю я.

– Полеты, между прочим, утомительное дело, – вредничает рогатый. – К тому же на все мои просьбы ты вечно говоришь «обойдешься», а я по первому твоему хотению должен…

Я уже собираюсь уступить: «Ладно, давай почешу тебе за ухом», но вспоминаю о нашем утреннем договоре:

– Вообще-то я согласилась пойти с тобой в Терновник. В обмен на помощь. Так что дуй на ближайший вокзал и узнай время.

– Какая же ты черствая. – Рогатый выпячивает губу, складывает брови домиком и растворяется в воздухе.

– Шут гороховый, – ворчу я и внезапно осознаю, что осталась на станции совсем одна. Закат догорает. Еще немного – и настанут сумерки. Я смотрю на тропу, едва заметную в траве, и думаю, куда она ведет. В деревню, дачный поселок или в никуда? Что, если она просто петляет, петляет по лесу, а потом обрывается?

Вспомнив черную избу, я пытаюсь представить, кто в ней жил. Может, всего-навсего лесник – добрый и одинокий дедуля с усами-подковой. Он пил чай с сахаром, не доставая ложечку из кружки. А летом вместо кепки носил сложенную из газеты шляпу а-ля Наполеон.

Но чем дольше я думаю об этом, тем четче представляю себе горбатую старуху с седыми патлами. Она подвешивала под потолком пучки сухих трав и угощала грибников, заплутавших в лесу, самодельными настойками. А потом вялила мясо на солнышке и консервировала на зиму глаза, всем другим предпочитая серые…

– Кхе! – хрипло гаркает за спиной.

– О боже! – Я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь.

Сатир вовсе не выглядит довольным, хотя должен бы: он ведь только что напугал меня, не приложив к этому ни малейших усилий. Где же мерзкая ухмылка?

– В Питере за время моего заточения ничего не изменилось в плане железных дорог. Электрички не будет. Поломка на линии.

– Как поломка? – ахаю я. Вмиг накатывает паника. Телу становится жарко, а следом холодно. Что мне делать? Не ночевать же в черной избе!

Старуха, придуманная мной, щерит беззубый рот, наливает в рюмку коричневую муть и манит узловатым пальцем.

Я встряхиваю головой, отгоняя видение.

– Не трясись, малыш. – А вот и ухмылка. – Тут недалеко трасса. Будешь голосовать – кто-нибудь да подберет.

Я невольно прикладываю ладонь к карману толстовки – там сдохший мобильник, а в нем фотографии Изи. Впрочем, они есть не только в телефоне. Никто, кроме меня, не знает, но под снимком в кошельке – тем, который видел сатир, – хранится еще один. На нем мы втроем: Изи, Лизка и я. Брат держит Лизку на руках и тянется к ней губами, собираясь поцеловать, а я хохочу, и глаза у меня – точно щелочки в деревянном мосту над речкой. В них блестят счастье и лето.

Изи с четырнадцати лет путешествует автостопом. Пора бы и мне попробовать. Правда, братец у меня – дикое перекати-поле, а я – чахлое комнатное растеньице, выращенное под светом настольной лампы. Однако выбора, похоже, нет. Я решительно киваю сатиру и говорю, чтобы вел меня к дороге. Рогатый спрыгивает с платформы и встает на тропу. Вот я и узнаю, куда она ведет.

По пути в голову, разумеется, лезут всякие глупости.

– Надеюсь, не будет как в дурацких страшилках? – Я ловлю недоуменный взгляд сатира и поясняю: – Героиня убегает от маньяка, выскакивает на дорогу, видит машину и размахивает руками. Тачка останавливается, а за рулем – тот самый маньяк. Ну, в моем случае – Миранда.

– Понятия не имею, о каких страшилках ты говоришь, но встречи с червами не исключаю. Если они все это время искали своего дружка, то вероятность наткнуться на них весьма высока. – Рогатый трет подбородок. – Знали бы мы заранее, что так выйдет с электричкой, упали бы на хвост валету. А то уехала порожняком, могла бы и подбросить.

– Думаю, ей было бы неприятно нас везти.

– Зато нам – приятно. Больше думай о своих интересах, малыш. Не то вырастешь альтруистом и ездить будут не с тобой, а на тебе, – резко отзывается сатир.

Я не согласна, но спорить не хочу. У нечисти, без сомнения, свое представление о добре и зле. Вряд ли один разговор с малознакомой девчонкой убедит нечеловека стать человечнее. Тем более у меня самой еще не вполне сформировались принципы. Хотя одно я знаю точно: быть эгоистом – плохо, потому что тогда ты причиняешь боль своим близким и даже не замечаешь, насколько сильную. Отец показал мне, каково это, на собственном примере.

Пару минут мы с рогатым идем молча, но язык у него явно без костей.

– А с настоящим маньяком ты встретиться не боишься? – осведомляется он задушевным голосом. – Поздний вечер. Одинокая девица. Водителю могут закрасться темные мысли.

– Ну со стороны я, может, и кажусь одинокой. Но ты же со мной. Или… – Я холодею от мысли, что сатир собирается бросить меня на трассе.

– Да, я с тобой и никуда не денусь. – Он окидывает меня странным взглядом, значение которого я не понимаю. – Если не заметила, я тоже чертовски альтруистичен. Потому-то и знаю, что это самый короткий путь на кладбище. – Голос язвительный и в то же время грустный, – видимо, больная тема.

Не представляю, откуда берется это чувство, но меня тянет сказать рогатому что-то приятное.

– Если хочешь, давай сходим в Терновник до того, как я выполню задание. Я знаю, мы не договорились о точном времени, но… можем сделать это завтра.

– Нет. Только после того, как ты познакомишься с королями, – отрезает сатир.

А я-то думала, он обрадуется. Что ж, пожалуй, мне действительно нужно поумерить альтруизм.

Когда мы выбираемся на дорогу, на небе уже светится тонкий рогалик месяца. Все вокруг залито сумеречной синевой. Я встаю у обочины и поднимаю руку.

В соцсетях Изи как-то писал, что голосовать большим пальцем – слишком киношно. Гораздо лучше просто поднять руку и повернуть ее ладонью к водителю. Открытая пятерня – знак доверия.

Проносится одна машина, следом вторая, обе не останавливаются. Больше никто в нужную мне сторону не едет.

У Изи есть стратегия. Она называется «посылать сигнал». Ты просто стоишь, ждешь и думаешь: «Ну ты-то точно остановишься. Давай, друг, не подведи. Я рассчитываю на тебя» – и все такое. Ты не обращаешься ни к кому конкретному, просто крутишь в голове эти мысли, и, как утверждает Изи, через минуту-другую какой-нибудь добрый самаритянин выбирает тебя своим попутчиком.

«Давай, друг, не подведи», – посылаю я сигнал. В синеве вспыхивают два апельсина – оранжевые фары. Машина сбавляет ход, проезжает чуть дальше и останавливается. Я догоняю ее, открываю переднюю дверь и вежливо спрашиваю у парня, сидящего за рулем:

– До Питера не подбросите? Электричка сломалась.

– Запрыгивай! – Парень сверкает белозубой улыбкой.

Он похож на иностранца, хотя в речи не слышится акцента. Черные кудри дыбятся над смуглым лбом, розовая футболка вся в дырах, а на руках кожаные браслеты. Его усадить бы на булыжную мостовую в каком-нибудь европейском городке, сунуть гитару и метнуть под ноги шляпу – от туристок отбоя не будет. Даже если играть не умеет.

– Можно я сяду назад? – уточняю я.

Мы с сатиром точно не поместимся на переднем сиденье.

– Прости, никак. – Парень качает головой, и волосы-пружинки задорно прыгают из стороны в сторону. – Там дрыхнет мой друг. Да и болтать удобнее с тем, кто сидит рядом.

Я кидаю взгляд на заднее сиденье: там и правда кто-то лежит, с головой укрывшись пиджаком. Осторожно кошусь на рогатого, спрашивая глазами: «Ну, что делать будем?» Сатир превращается в дым – сердце у меня екает – и влетает в салон автомобиля. С облегчением выдохнув, я залезаю следом, пристегиваюсь и захлопываю дверцу. Машина срывается с места.

– Малыш, – сдавленно окликает сатир, – с прискорбием сообщаю, что твои опасения насчет маньяка подтвердились.

Я оборачиваюсь, и меня словно обливают ледяной водой. Рядом с рогатым сидит Клим. В руке у него кинжал, и кончик лезвия смотрит прямо сатиру в глаз. Почти упирается в зрачок. Если машина подпрыгнет на ухабе или просто вильнет… Нет, я не хочу об этом думать.

Почему сатир не превращается в дым и не улетает? Неужели ради меня? «Альтруизм – самый короткий путь на кладбище».

– А твой источник не обманул, – говорит Клим водителю. – И девчонка, и тварь оказались на шоссе. По-прежнему не хочешь со мной ничем поделиться?

– Слушай, амиго, мы же договаривались. С меня инфа, с тебя ноль вопросов. Если источник узнает, что я его выдал, больше не выйдет на связь.

– Понимаю. А теперь, малыш, – Клим поворачивается ко мне, – ты расскажешь нам правду. Кто ты и откуда взялась? А иначе чучело твоего приятеля украсит мой кабинет. Как ты там говорил? – Он с тонкой улыбкой смотрит на сатира. – Кровь, кишки, рок-н-ролл?

– Нет, что ты. Мир, дружба, жвачка – вот мои предпочтения. – Даже в такой ситуации рогатый не может удержаться от шутки.

– Меня зовут Агриппина, – выпаливаю я, пока сатир не ляпнул еще что-нибудь и не разозлил короля. – Я приехала из поселка Краськово. Только вчера. И вообще не знаю, что тут происходит. Это правда.

– Не знаешь, – повторяет Клим, покручивая кинжал так, чтобы свет играл на лезвии. – Негоже врать пиковому королю. Хосе, – обращается он к водителю, – а давай остановимся ненадолго? Всего на пару минут. Мне хватит.

Я замечаю, что король не моргает. Сейчас он похож на суперреалистичную куклу или андроида из фантастического фильма. На что-то неживое, имитирующее человека. Замерший взгляд смотрит сквозь меня.

– Нет, Клим, – твердо отвечает Хосе. – Давай действовать по плану. Приедем в штаб, Венечка на нее глянет, а там уж… если что… – Он заминается.

– Ну да, ну да. Согласен. – Клим подавляет зевок. – Пытки всегда идут на десерт. Нельзя с них начинать, иначе испортишь аппетит.

Он прячет кинжал, откидывается назад и накрывается пиджаком.

Глава 8. Получить подарок от бубнового короля

Я разрываюсь между страхом и желанием дернуть руль, отправив машину в кювет.

Мелкая дрожь заставляет пальцы танцевать, по спине струйка за струйкой катится холодный пот. Нет гарантии, что Хосе не успеет перехватить мою руку или не двинет локтем в нос. Но я не хочу, чтобы мы с сатиром достались Климу на десерт. Приподнимаю правую руку, кошусь на водителя и ловлю встречный взгляд. Опускаю ладонь на колено.

– Значит, эм-м, вы пики, – выдавливаю я.

– А говорила, ничего не знаешь, – замечает Хосе.

Клим молчит. Решил подремать перед пытками, чтобы быть бодрым и полным сил? Я нарочно повышаю голос:

– Ну кое-что я слышала. Совсем немного. – Слова еле пролезают наружу и странно дребезжат, будто посуда в лавке, где гуляет слон. – Есть четыре масти. Трефы и бубны убивают людей. А вы, как и червы, уничтожаете нечисть. Но при чем тут…

– Воу-воу, стоп. – Хосе качает головой. – Ты только что сравнила нас с червами? С этими девочками-припевочками?

Даже в сумраке видно, как багровеют его скулы. Разозлился, что ли?

– Я не…

– Видать, ты реально ничего не знаешь.

– Ну а я что говорю! – восклицаю я и украдкой оглядываюсь.

Клим по-прежнему укрыт пиджаком. Спит он или нет – не так уж и важно. Главное, что убрал нож. Сатиру пора действовать, и сейчас самый подходящий момент. Что ж он застыл, как статуя с острова Пасхи? Я пытаюсь глазами послать знак: «Двинь Климу под дых или между ног!» Не представляю, как мои кривлянья выглядят со стороны, но рогатый догадывается, к чему я клоню.

Сохраняя полную неподвижность, он вздыхает и говорит:

– Солоно у вас тут. Почем нынче хлористый натрий, не разорились столько сыпать?

О чем это он? Я приглядываюсь и замечаю, что сзади все усеяно белым порошком. Крупицы на сиденье, и внизу, и на меховых «штанах» сатира. Всюду. Даже в черной избе не было столько соли.

Так вот в чем дело – рогатый угодил в ловушку. Наверное, «белая смерть» не только блокирует его магическую силу, но и не дает пошевелиться. А я и думаю, чего он сидит как истукан!

Хосе сверкает зубами:

– Да ты шутник. Жалко будет, если Клим сдерет с тебя шкуру.

– Да, мне тоже. Тем более шкура у меня только ниже пояса. А там самые нежные места.

Хосе смеется – громко и заразительно. Если бы не обстоятельства, я могла бы решить, что он искренний, простой и веселый парень. Возможно, мы могли бы подружиться. Но увы. Хосе везет нас с сатиром в штаб, где у Клима, похоже, заготовлены дыба и испанский сапог. Так что о дружбе не может быть и речи.

А впрочем…

– Слушай, Хосе, – я перехожу на шепот, – может, эм-м, ты нас отпустишь? Мы не сделали ничего плохого.

Водитель кидает на меня жалостливый взгляд.

– Понимаешь, Алевтина…

– Агриппина, – поправляю я.

– Да, точняк. Так вот, Агриппина… – Он лохматит кудри левой рукой. – Мы, пики, боремся со злом. Во всех его проявлениях. Как ты считаешь, это правильно – ну, сражаться с ним?

Я хочу сказать: «Смотря что считать злом». Но решаю не умничать и говорю:

– Да, конечно.

– А зло – оно принимает разные формы. Иногда выглядит как жуткий трехголовый паук, в другой раз как смертельная болезнь, а в третий как милая девчушка. – Хосе выразительно смотрит на меня. – Вот почему мы должны доставить тебя в штаб. Чтобы разобраться. Понять: зло ты или нет. Пока мы это не узнаем… Воу!

Машина резко уходит вправо, до слуха доносится агрессивное «врум-м-м», и в глаза бьет яркий красный огонь. Нас подрезает мотоцикл.

– О боже, это… это же… – Я растерянно тычу пальцем в стекло, разглядев шлем с кошачьими ушами.

– Это бубновый король, – сообщает сатир.

– Что-о-о? – Оборачиваюсь к нему. – Она?!

– Ты с ней знакома? – Рогатый присвистывает. – Ну ты шустра, малыш!

– Что происходит? – Клим выныривает из-под пиджака и сонно всматривается в дорогу.

– Аза тут, – отвечает Хосе.

Мотоцикл сбавляет скорость, пристраивается справа и плавно летит по обочине. Я смотрю в окно – король-кошка совсем рядом. Аза отрывает руку от руля и показывает, чтобы я опустила стекло. На темной заслонке шлема мелькает отражение автомобиля и светлое пятно моего лица.

– Сбей ее, – командует Клим водителю.

– Это слишком. Так и убить можно, – с волнением возражает Хосе. – Агриппина, шарахни ее дверцей!

– А это не слишком? – удивляюсь я.

– Просто чуток пристукни, чтоб отстала!

Я снова оборачиваюсь к сатиру. Мне нужно знать его мнение. Рогатый – единственный, кому я тут могу доверять.

На его лице капслоком написано: НЕ ВЗДУМАЙ!

– Тормози, разберемся с ней, – говорит король пик.

– А вдруг это ловушка? – вновь возражает Хосе. – Они же отбитые! Им по фигу, если Гармония нарушится. Забыл, что они сделали с Костяном?

– Не забыл.

Бубновый король продолжает ехать вровень с машиной и смотреть на меня, совсем не заботясь о дороге. Я быстро перебираю в голове все, что знаю о ней. Аза тоже пыталась отнять у меня свиток, как и Миранда с Климом. Сатир опасается ее и вообще всех бубен, и Хосе, похоже, солидарен с ним в этом вопросе. А еще мне нужно представиться ей.

Точно! Это же отличный шанс продвинуться в выполнении задания.

Я нахожу на двери кнопку и быстро, чтобы не передумать, вдавливаю ее, – надеюсь, именно она открывает окно. Стекло ползет вниз, и в салон врывается ветер. Странно, я совсем не замечала скорости, пока окошко было закрыто. А теперь по щекам бьют шквальные порывы и перед глазами мельтешит рваная лесная темень. У меня начинается головокружение.

– Ты что творишь? – возмущается Хосе и тянется к кнопке.

– Меня зовут Агриппина! – кричу я во тьму – тьму леса и тьму шлема.

Все, дело сделано. Можно закрывать окно.

Хосе жмет на кнопку, и стекло поднимается.

Аза, коротко замахнувшись, бросает в меня маленький золотистый предмет. Он проскакивает в щель за мгновение до того, как окно закрывается. Мотоцикл уносится вдаль, а на моих коленях остается лежать вещица, похожая на перепелиное яйцо.

Хосе бьет по тормозам. Ремень безопасности врезается мне в грудь, а неизвестная штуковина скатывается по ногам и падает на коврик.

– Это бомба! – кричит водитель, выпрыгивая из машины. – Бежим!

Он распахивает заднюю дверь и силком выволакивает Клима. Я выскакиваю следом и пытаюсь, по примеру Хосе, вытащить сатира, но он словно прилип к сиденью. Чертова соль! Ругаясь сквозь зубы, я начинаю лихорадочно разгребать белые залежи.

– Малыш, сбавь обороты, ты меня поцарапаешь, – ворчит рогатый. – Ай! Мое бедро!

– Заткнись! Я пытаюсь тебя спасти! – Меня всю колотит.

– Лучше прыгни за руль и угони тачку, – шепчет сатир. – Это не бомба.

– Не бомба? Точно?

– А еще громче нельзя было прокричать? – Рогатый закатывает глаза. – Мы могли бы свалить по-тихому.

– Откуда ты знаешь, что это не бомба? – Рядом возникает Клим.

Он стоит так близко, что я улавливаю мятный запах его дыхания. Скосив глаза, в очередной раз поражаюсь: какое неестественное лицо у пикового короля. Даже пор не видно. Ровная, гладкая, белая кожа, словно отутюженная и накрахмаленная рубашка. Так и хочется брызнуть на нее кетчупом.

– У меня нюх на такие вещи, – нехотя признается сатир. – Если бы моей подопечной грозила гибель, я бы понял.

Клим кивает и поворачивается к Хосе:

– С чего ты взял, что это бомба?

Тот переминается с ноги на ногу. Руки в карманах, взгляд потуплен.

– Ну. Аза. Бубны. – Хосе немногословен. – Чего еще от них ждать?

– Раз это не бомба, что тогда? – Я задаю вопрос, который явно вертится у всех на уме.

Клим стремительно ныряет под переднее сиденье и вскоре извлекает «перепелиное яйцо». Держа его на раскрытой ладони, пиковый король спрашивает:

– Есть предположения?

– Медальон? – Хосе с опаской подходит ближе.

– Похоже на то. – Клим осматривает вещицу со всех сторон. – Тут есть маленькое отверстие. Нужна зубочистка или шпилька. – Он поднимает на меня вопросительный взгляд.

– О да, сейчас, только отколю свой шиньон. – Я изображаю, как вытаскиваю что-то из головы.

Клим кривит губы – это не улыбка, а нечто противоположное – и отворачивается. Ну разумеется. Откуда у такого человека взяться чувству юмора?

– Хосе, поехали. Разберемся в штабе.

– Как скажешь. – На этот раз водитель не возражает: наверное, чувствует вину за то, что напрасно развел панику и всех переполошил.

– Ты уверен, что предмет не представляет опасности? – Король пик пристально смотрит на сатира.

– Я ничего не говорил про опасность. Я сказал, что эта штуковина не убьет Агриппину. – Рогатый сладко улыбается. – А насчет вас, ребятки, я не уверен.

– Клим, глянь-ка!

Голос у Хосе напряженный, а вид ошарашенный, хотя ничего особенного, на первый взгляд, не происходит. Водитель просто стоит возле машины и держит в руках пиджак – он выпал, когда Клим убегал от «бомбы».

– Тут свиток, – говорит Хосе.

– Где? – хмурится Клим.

– У тебя в кармане. – Водитель вытаскивает из пиджака бумагу, перевязанную розовой ленточкой.

Клим бросается к свитку. Я тоже делаю порывистый шаг, но останавливаюсь и непонимающе смотрю на сатира.

– Разве я не должна выполнить второе задание, перед тем как получить третье? – уточняю я.

– Должна, – кивает рогатый.

– А почему…

– Да потому, малыш, что ты его выполнила.

– Нет! Я не представилась трефовому королю.

– Значит, представилась.

– Да нет же! – повторяю я, но уже начинаю сомневаться.

– Ты выполнила второе задание? – Глаза у Клима горят, как два лазера, готовых прожечь меня насквозь.

Я пожимаю плечами.

– Видимо, да.

– Ты знаешь, что это значит?

– Я ничего не знаю. – Утомление и взвинченность растут с каждой секундой. – Сколько раз еще повторить, чтобы ты понял?

– Пока не выполнено второе задание, можно отказаться от игры. А теперь ты обречена, – сообщает пиковый король и гадливо морщится.