Текст книги "Апостол для Рафаэля"

– Да.

– Не буду спрашивать, что это будет, предоставлю тебе право первого слова, люблю хорошую интригу.

Он встал из-за стола, стряхивая со своих брюк крошки хлеба, и тут же под ковровой дорожкой, покрывавшей пол ресторана, стали появляться, двигаясь в направлении кучек хлебных крошек, небольшие бугорки. Чем ближе они становились к крошкам, тем больше они сближались, постепенно став одним большим целым. То, что двигалось под ковром, издавало низкий, почти утробный звук, который гипнотизировал и в то же время ужасал.

– Ну, нам пора, дела ждут, – Астарот взял под руку Дея, и они подошли к Рафаэлю. – Не забудь открутить время назад, – обратился тот к Дею.

– Сколько мы уже здесь сидим? – спросил я.

– Да лет сто, наверное, ну максимум сто пятьдесят, – ответил Дей, смотря на подобие часов на своей руке. Видишь ли, чтобы нас всех вместе не заметил Охотник, я должен сдвигать временные рамки, но ты не переживай, для тебя всё вернётся на круги своя. Мы просто перешли в параллельный мир, которого вы не видите. Как улитки, вы все близоруки и не можете видеть все те параллели, которые вас окружают. – Немного подумав, он вздохнул: – Ничто не совершенно.

– И не забудь, – прошептал Астарот, – то, что ты напишешь, должно быть очень страшным. Испуг – это созидающая сила, которая мобилизует каждую клетку, и я хочу стать её ядром.

Когда он улыбнулся, длинные и острые клыки показались в уголках рта, а кольцо пирсинг, которым был проколот язык, стало раскалённо-красным, оно росло и увеличивалось в размерах, пока не поглотило всю чёртову троицу. Бугор, который был под ковром, превратился в воронку, засосавшую их подобно зыбучим пескам.

Глава седьмая

Вернувшись из ресторана, который принял свой обычный вид сразу же после того, как Рафаэль с друзьями покинули его, дома я никого не обнаружил, лишь новую печатную машинку на моём рабочем столе. Это был антиквариатный раритет – печатная машинка марки Underwood. Вероятно, она была выпущена ещё до революции семнадцатого года и название производителя было написано на старинный лад «Ундервудъ». На каретке красовалась открытка с изображением котёнка, заваленного наполовину раскрытыми книгами. Перевернув её, на обратной стороне я прочитал: «Пусть эта машинка принесёт тебе успех, и, как котёнок, ты будешь завален бестселлерами, написанными твоей рукой. Это будет дьявольски здорово!».

Дьявольски здорово… Если бы она знала, насколько попала в точку в тот момент, сама не подозревая этого. Печатная машинка блестела и подмигивала множественными глазками-кнопками, приглашая: «Ну давай, попробуй, разочарован не будешь, уж поверь мне». Кончиками пальцев я проскользил по ставшим неровными рядам клавиш, непонятное тепло исходило от них. Постепенно ровные ряды вразброс набранных букв на клавишах стали складываться в слова и мне оставалось только следовать им, подобно слепцу, ведомому тем, у кого всего один глаз. Избитая истина: в царстве слепых одноглазые являются королями. Это было похоже на транс, сюжет рождался сам собой, неведомый доселе голос нашёптывал его мне, то, что я начал писать, не было похоже ни на один мой предыдущий роман. Перестать печатать на машинке меня заставил звук ключа, вставляемого в дверной замок, это была Лиза. Я стремился дописать последнюю «гениальную» фразу. Не знаю, как объяснить, но почему-то все гениальные идеи, вдохновение приходят не вовремя.

– Ты не включаешь свет? – спросила Лиза, звонким щелчком нажав на включатель потолочной люстры, отчего уютный и мистический полумрак вмиг рассеялся, как и моё вдохновение.

– Да будет свет, – с натянутой улыбкой произнёс я, негодуя где-то глубоко внутри себя из-за её несвоевременного прихода. Но несвоевременный приход ведь лучше, чем несвоевременный уход, например уход из жизни?!

– О, ты работал, извини, я не заметила, в комнате было так темно…

– И так одиноко, – я притянул её к себе, усадив на свои колени, и тыльной стороной ладони начал гладить её затылок, покрывая его затем лёгкими поцелуями, она это любила, её это возбуждало. – Где наше маленькое племя? – не переставая покрывать её шею и мочку уха поцелуями, спросил я.

– У моей мамы, я оставила смесь для Софии и всё, что нужно для Олега, мне кажется мы давно не были вдвоём, – она глубоко вздохнула, выгнув спину и предоставляя мне для ласк свою грудь, как всегда, когда она хотела свести меня с ума. Я обожал совершенную форму её груди, благодаря недавнему материнству она стала ещё немного полнее и чувствительнее, отчего мы оба заводились с пол-оборота. Моя рука скользнула вниз по её животу, я хотел её здесь и сейчас, простое животное желание случки, у нас не было секса с того момента, как Лизе сказали, что у неё был риск выкидыша, когда он носила Софию. Шесть месяцев без секса – это долго. Мастурбация была временным спасением, но никакая степень самоудовлетворения в сексе не достигнет той вершины, которой достигаешь с партнёром. Конечно, если партнёр разделяет ваши вкусы в постельных утехах. Если же нет, то лучше мастурбировать, чем испытывать неудовлетворённость от нереализованных фантазий и желаний, или, что ещё хуже, когда ты просишь свою партнёршу сделать для тебя что-то, выходящее из рамок традиционной позиции миссионера, и она с расширенными от ужаса глазами отвечает тебе: «Ты что, принимаешь меня за проститутку?».

Лизе нравилось быть проституткой. Моей проституткой, позволяющей трахать себя в немыслимых позициях и в самых неожиданных публичных местах: наша сексуальная жизнь была совершенна. Рутина пришла позже, лет через 10, но теперь, в этот момент, я хотел её как никогда раньше. Она истекала под моими пальцами, её стоны звонким эхом отдавались в нашей квартире, я опустил свою голову туда, где только что были мои пальцы, и обвёл языком её клитор, мастурбируя одновременно пальцами её влагалище, это была проверенная и любимая ею ласка, от которой он кончала в течение нескольких минут.

Отличительной чертой физиологии моей жены было то, что когда она достигала оргазма, некое подобие эякуляции истекало из неё, сладкий маленький фонтанчик, который утолял мою жажду. Некоторых мужчин отталкивает эта особенность женского тела, меня же возбуждала. Дождавшись, когда с низким хриплым криком она взорвалась от страсти и долгожданный нектар потёк по моему лицу, губам, языку, оторвавшись от её клитора, я поцеловал её, держа её голову в своих руках, давая ей почувствовать свой собственный вкус. И тут же я проник в этот горячий и влажный туннель, мой ритм нарастал, она распласталась на моём рабочем столе, папка бумаг для печатной машинки, шелестя лист за листом, соскользнула и упала на пол, волны наслаждения охватывали нас, она лежала на столе и я, держа её за бёдра, жёстко любил её, со всей той силой и жадностью, накопившейся за месяцы воздержания. Её стоны стали громче, так же как и мои, её расширенные от страсти зрачки смотрели в мои глаза, это такие моменты, когда не нужны слова и каждый стремится к одному – оргазму. Он не замедлил себя долго ждать, вся нерастраченная страсть захлестнула нас, заставив забыть обо всём. Её ногти вонзились в мою спину, и я почти упал на неё, отдавая глубинам её тела раскалённую лаву моей любви. Почему-то мне запомнился этот вечер, мы занимались любовью ещё два или три раза кряду, не смотря на часы, не заботясь о соседях и детях.

Нам было плевать на всё. Ночь абсолютной свободы – многим семьям этого не хватает. Голые, мы оба лежали на ковре, курили траву, да, иногда мы покуривали с ней вместе, пили пиво, занимались любовью. Из динамика музыкального центра раздавалась «Heart of Stone» от Rolling Stones, которая играла в режиме repeat, повторяясь снова и снова. Это был момент, когда всё было забыто и существовали только я и она. Если я бы должен был унести с собой в могилу единственное воспоминание о супружеской жизни, то это был бы этот момент.

Умному человеку нужно немного, чтобы почувствовать себя счастливым. Дураку не хватит и целого мира. Одной единственной клеточки восхитительного тела Лизы, одного её дыхания хватало, чтобы достичь установленной мной планки счастья.

Воздух комнаты наполнился сладко-приторным запахом секса, пива, мускуса… Моя стихия. Забыл сказать, да вы, наверное, знаете, будучи рождённым под знаком Скорпиона, 21 ноября, я обожаю секс, всё чувственное и эротичное. Ах Скорпионы, с их знаменитым тяжёлым характером, ещё один избитый стереотип. Спросите хоть одну жену настоящего Скорпиона, довольна ли он им в постели. Секс – это моя сила, то, что заряжает меня, возможность дать партнёру то, чего хочет он, и видеть ответную любовь и благодарность в его глазах.

Не помню, когда мы уснули, судя по всему на рассвете, поскольку алкаши, сидящие на лавке перед подъездом и сменившие вахту бабулек ФСБ, закончили распивать разведённый смердяк и разошлись по домам.

– Я люблю тебя, – прошептала она, сидя на мне, и, нагнувшись, поцеловала меня.

– Moi non plus, – и с тихим смешком водрузил её на себя.

В школе я изучал французский язык и считал, и считаю до сих пор, что это один из лучших языков, созданных для любви. Один из синонимов оргазма на французском является «маленькая смерть». La petite mort. Так ли сладостна смерть, как оргазм? Каждый из вас узнает в своё время. Моё приближается, и, к сожалению, я не смогу поведать вам об этом. Разве что стать вторым Иисусом и воскреснуть, что в силу заключенного мной контракта невозможно. Зато сколько открылось новых возможностей! Я терялся, не зная, какую из них реализовать побыстрее. Одна неожиданная возможность реализовалась несколько часов назад – с неизменным удовольствием, как и всегда, я кончил в мою жену. Почему такая, на первый взгляд, банальная ситуация, как заняться любовью, была неожиданной? Потому что это был сюрприз, который Лиза приготовила мне как женщина, любящая своего мужа. Она любит меня и сейчас, несмотря на прошедшие годы и трудности. Кого-то это может разлучить, но нас это сплачивало. Она цементировала нашу семью. Ей я обязан тем спокойствием в часы, когда пишу, выход моего первого романа в свет – её заслуга. Написав первые несколько листов и затем прочитав написанное, моим первым желанием было выбросить всё это в мусорку, что я не замедлил сделать. Тогда мы ещё не были женаты, и, войдя в сторожевую подсобку завода её папы, где я уснул рано утром, она нашла эти листы и убедила меня продолжить.

Так что рождению меня как писателя вы, дорогие читатели, обязаны не Рафаэлю, как вам могло показаться изначально, а Лизе и моему первому роману, написанному до встречи с директором издательства «Забулус».

Мы проснулись, когда солнце стояло в зените, комнату наполняла удушающая жара последних дней августа, когда ты знаешь, что лето, каникулы и весёлая беззаботность приходят к концу и наступает сентябрь, который возвращает всё на круги своя, уходит приподнятое настроение и начинается каждодневная рутина со своими неизменными ритуалами: приготовить завтрак ребёнку перед садиком, быстро перекусить самому и потом не опоздать на работу. Сокращающиеся дни и рано наступающие вечера напоминают о том, что так же и будет в твоей жизни: после радостного весеннего утра молодости и яркого летнего дня твоей зрелости наступает тихий осенний вечер старости, который плавно сменяется зимней ночью небытия, куда уходим мы все.

– Извини, я немного смяла листы твоей новой рукописи, можно их прочесть? – Лиза накручивала мои волосы на свой палец, создавая какую-то немыслимую причёску.

– Пока нет, – ответил я, лениво потягиваясь. – Когда будут написаны первые несколько глав, тогда без проблем.

Немного саднило спину от жёстких ворсинок ковра, на котором мы уснули, наверное, те, кого хлестали по спине плетью, должны были жутко мучиться. Нужно будет спросить у Рафаэля, он-то должен знать это как никто другой.

– Но ты уже написал три главы! – воскликнула она, собирая напечатанные мной листы.

– Не может быть, это, наверное, черновик.

– И ты печатал их на печатной машинке, которую я тебе подарила? – Она выглядела немного удивлённой.

– Конечно, – я попытался забрать у неё начало нового романа, но она, подобно кошке, отпрыгнула назад и затем залезла на диван. Зрелище было волнующим, поскольку она подняла руку, в которой держала рукопись, вверх, отчего её обнажённая грудь приподнялась, соски вызывающе напряглись, мягкие линии живота заканчивались мягкой, гладко выбритой ложбинкой между ног, которую я так недавно со страстью ласкал языком.

Опустившись на четвереньки, я, изображая тигра, подполз к ней и резким прыжком сбил её с ног. Мы опять занялись любовью, подминая под себя листы рукописи, начатой мной. Позже, лёжа в моих объятиях, она приподнялась на локте и, странно посмотрев на меня, спросила:

– Итак, ты написал все эти страницы на «Ундервуде»?

– Почему тебя это так удивляет?

– Потому что это невозможно!

– Да неужели? – усмехнулся я.

– Каретка этой печатной машинки сломана, она деформирована, поэтому мне её продали не очень дорого, несмотря на то что это антикварный раритет.

– Это просто бред какой-то, ну смотри.

Я помог ей встать, и мы подошли к столу, на котором импозантно возвышалась злополучная печатная машинка. Она выглядела точно так же, как и вчера вечером, когда работа над моим романом была прервана появлением Лизы. Осторожно, кончиками пальцев я провёл по каретке от начала до конца и не почувствовал никакой деформации. Взяв ладонь Лизы, я сделал то же самое, но её пальцами. И перед моими глазами середина каретки начала слегка прогибаться, поначалу это казалось оптическим обманом, но чем ближе приближался палец Лизы к середине каретки, тем глубже становилась вмятина на ней. Заметив то же самое, Лиза вскрикнула и хотела отдёрнуть руку, но что-то заставило меня удержать её ладонь. Резкий неприятный скрежет разорвал напряжённую тишину комнаты и сменился пронзительным воплем Лизы. Ей удалось вызволить свою руку из моей и она, согнувшись почти пополам от боли, просунула руку между колен.

– Лиза, дорогая, что случилось? Тебе больно?

– Ты дурак или совсем спятил, – по её щекам обильно катились слёзы, она выбежала в ванную, захлопнув за собой дверь.

Недоумевая, я взглянул на машинку и мне стало не по себе. Это чем-то напоминало сцену в ресторане, в котором меня посетил Рафаэль со своими друзьями.

Посередине абсолютно ровной каретки, без намёка на какую-либо деформацию, красовалась буква «Я», кнопка этой буквы была намертво зажата посреди клавиатуры, это создавало подобие дыры из-за отсутствующего зуба, на каретке стало расползаться пятно крови. Просто под буквой «Я» находился ноготь Лизы, крошечные кусочки плоти кровоточили, заполняя кровью блестящую печатную машинку.

Я бросился в ванную, пытаясь помочь Лизе, и, честно, от шока не знал, что делать.

Она сидела на бортике ванной, обмотав пальцы мокрым полотенцем, и, зажмурив глаза от боли, часто дышала.

– Любимая, солнышко, подожди, я сейчас, – бросившись к шкафу, я вытащил первое, что мне попалось под руку, это было её тёмно-зелёное платье. Наспех я помог ей одеться, и мы тотчас же поехали в больницу.

Там я сказал правду, что случился несчастный случай с печатной машинкой, на меня, конечно, странно посмотрели, но я привык к тому, что на меня странно смотрят. Я пишу о странных, необычных вещах, читаю неординарные книги. Лизе вкололи укол обезболивающего, продезинфицировали рану и нас отпустили домой, сказав, что завтра утром медсестра придёт на дом на перевязку.

– Тем лучше, – усмехнулся я, – на пару с моим ожогом получится две перевязки.

Лиза укоризненно посмотрела на меня, и я понял, что сейчас не время шутить. Пришлось позвонить моей тёще и предупредить, что Лиза будет спать у неё этой ночью: она кормила Софию грудью и не могла надолго отлучаться. Вдобавок обида за травму, полученную в некоторой степени из-за меня, оттолкнула её от меня. Нет, не навсегда, всего лишь на день, может, на два. Она быстро отходила, если мы ссорились, но в этот раз я нутром чувствовал, что ей может понадобиться больше времени.

Перед домом моего тестя раскинулся шикарный сад, они немало заплатили ландшафтному дизайнеру, чтобы создать сад в английском стиле. Хоть сами в Англии ещё ни разу не были. Безграмотное чванство, соседствующее с огородом бабульки, которая выращивала свеклу и помидоры на своём огороде и частенько удивлялась, зачем это Степану Николаевичу, моему тестю, нужен такой домина, в котором, по её мнению, потеряться можно было, у самой-то было всего три комнатушки в деревянной избушке, которая на фоне роскошного особняка моего тестя выглядела как несуразные каракули ребёнка, нарисованные прямо на картине да Винчи.

– Солнышко, – я пытался поцеловать Лизу перед тем как она нажмёт кнопку дверного звонка дома своего папочки, – я клянусь, что не знал о поломке машинки, я же печатал на ней вчера!

Она посмотрела на меня решительным взглядом, который отвергал малейшую возможность оправданий в мой адрес и тем более пререканий.

– Ты выбросишь эту машинку в мусорку, завтра утром, когда я вернусь, чтобы её не было.

– Но это же случайность! Такое могло случиться с каждым, ну как несчастный случай.

– Спровоцированный тобой, ты удерживал мою руку, пока этот монстр не оторвал мне ноготь!

Она нажала на звонок коротких три раза, которые всегда сигнализировали о её приходе. Наш условный код. В жизни много условных ритуалов, которые приносят спокойствие, убеждают, что всё идет хорошо. Это как включить любимый диск или послушать передачу по радио, слушателем которой ты являешься на протяжении многих лет. Если один из ритуалов, составляющих твою рутину, пропадает – ты потерян. Немного схоже с аутизмом: каждый день одно и то же, в один и тот же час. Если это изменить, то мир аутиста рушится, туда приходит волнение, которое приведёт за собой растерянность, и старшим братом этих братика и сестрички является страх.

Конечно, довольно скоро находятся другие условности, которые наполняют нашу жизнь и придают ей смысл. Но что будет, если оторваться от этого? Если один день не будет похож на другой, если… если вы решите для себя сами. Я не могу сделать это за вас, поскольку у меня самого есть каждодневный ритуал, которому я посвящаю по 6 часов в день, – это писательство. Нам нужна структурированная жизнь, разложенная по полочкам, жаль, что мы не сможем быть похожи на свободно движущиеся электроны, хоть и являемся их носителями.

– Поцелуй детей от меня.

– Ты не хочешь зайти? – немного насупившись, спросила Лиза.

– Твой отец, наверное, дома, а я пока не в настроении играть в игрушку, которую он купил.

Лиза тяжело вздохнула, поцеловав меня в щёку, зашла в сад и пошагала по аккуратно выложенной дорожке к крыльцу дома. Я смотрел ей вслед с некоторым облегчением в душе: она поцеловала меня, а значит, простила.

Глава восьмая

Когда я приехал домой, сумерки начали тихо обволакивать город, перед подъездом, как всегда, было припарковано множество машин, но, к моей радости, BMW цвета шампанского не было.

Зайдя в подъезд, я заметил, что бабулек, несущих каждодневную вахту, в этот раз не было. Это было непривычным для летнего вечера, но, подумав, мало ли что, я начал подниматься на наш пятый этаж. На пути мне никто не встретился.

«Тем лучше, – подумал я, – не хочу никого видеть сейчас».

Открыв дверь, я зашёл в прихожую и почему-то посмотрел на себя в зеркало трюмо, стоявшее у стены. В моём взгляде что-то изменилось, морщины под глазами стали явственнее, хотя на тот момент мне было всего лишь 34 года, визажист по имени усталость хорошо поработала над моим лицом.

Я снял очки и, протерев их, прежде чем водрузить их на нос, опять посмотрел в зеркало. Ваш любимый писатель страдает сильной формой близорукости, которая прогрессирует год от года, но меня утешает то, что с возрастом она переросла в дальнозоркость, хотя ведь хрен редьки не слаще, не так ли?

Прихожая становилась всё темнее, ночь постепенно вылезала из углов, где до этого она пряталась всё это время, терпеливо пережидая окончание дня. Мне не хотелось включать свет. Ещё раз посмотрев на себя в зеркало без очков, краем глаза я заметил тень, переметнувшуюся от раскрытой настежь двери кухни к стене. Моргнув пару раз, я опять посмотрел в зеркало, но видел лишь сумерки, гасящие дневной свет и удлиняющие тени.

«Наверное, показалось», – подумал я и вошёл в зал. Там почти полностью царила темнота, но в этот раз она не казалось мне столь уютной и чарующей, как в тот момент, когда я потерял сознание в ресторане. Тишина давила, с обычно шумной улицы не доносилось ни звука, как будто я один в целом городе. Воздух замер, и предгрозовая атмосфера тихо, сантиметр за сантиметром, наполняла всё вокруг. Посмотрев на часы, я увидел, что стрелки замерли, показывая 23 часа вечера. В этой нескончаемой паузе единственный звук, который я смог отчётливо услышать, был звуком ровного биения моего сердца.

Подойдя к столу, на котором стояла печатная машинка, я не сразу смог дотронуться до неё. На каретке остался вырванный ноготь Лизы с уже засохшей кровью. Он указывал на меня, укоряя: «Это ты, из-за тебя мне больно, всё из-за тебя». Наверное, в детстве каждый испытал на себе, когда наш, казалось бы, друг, указывал на тебя пальцем и истерично кричал: «Он забрал мою игрушку», жалуясь воспитательнице, а ты ничего не забирал, всего лишь хотел посмотреть поближе. Я даже не знал, чем взять этот ноготь, мне было противно трогать ЭТО голыми руками. Это был кусочек моего любимого человека, мёртвый, немного скукоженный. Сев за стол прямо перед печатной машинкой, я, согнувшись вдвое, положил ладони на стол, упершись в них подбородком. Мои глаза оказались на уровне печатной машинки, мы становились одним целым – я и она. Взмахнув рукой, я толкнул каретку в другую сторону, и оторванный ноготь вылетел, беззвучно упав в тёмный угол комнаты.

На каретке не было никаких изъянов, оставался лишь лист бумаги, на котором кровавым засохшим отпечатком осталась буква «Я». Звук, выражающий собой жизнь. Пока есть я – я живу. Мне не хотелось трогать машинку. Что-то завораживало и внушало благоговейное уважение, подобное ощущение возникает в церкви, где я давно уже не был. Но сейчас это был мой храм и этот набор кнопок шестерёнок и букв стал моей богиней. Она приняла меня как своего главного жреца, когда я, сам того не сознавая, принёс ей жертву – то, что я сделал с пальцем Лизы.

Мои пальцы начали сами бегать по кнопкам, и продолжение моей первой книги не замедлило себя ждать. История складывалась сама собой, не было никакого плана, никакого предварительного резюме, ничего. Просто картинки, которые появлялись в голове, и я следовал за ними как пилигрим, оставляя следы в виде строчек и букв. Что-то заставило меня прекратить печатать, вначале я не понял что. Чего-то не хватало.

Оглянувшись на стену, на которой висели часы, я понял, они ещё не пробили полночь. Поскольку свет по-прежнему был выключен, я близоруко прищурился, пытаясь разглядеть положение стрелок на циферблате. Оно не изменилось. Часы по-прежнему показывали 23 часа вечера. Послышался лёгкий шорох, и что-то пробежало по стене, может быть, крыса, хотя откуда они на пятом этаже нашей хрущобы. В любом случае это заставило меня вздрогнуть. Посмотрев на улицу через открытую дверь балкона, я сказал себе, что, наверное, уже давно за полночь. Привычные многим ночные завывания автомобильных охранных систем не были слышны. Тишина давила, подминая под себя и рождая ничем не обоснованное чувство опасности. Я продолжал печатать, мой ритм ускорялся, подобно Паганини, музыка ударов клавиш наполнила всё пространство вокруг, это было неким способом защиты от отравляющей мозг тишины.

Я бы продолжал писать до рассвета, но непонятный холод овеял меня, он поднимался от ступней к коленям медленно, подобно змее, замораживал каждую клеточку моей кожи. Решив продолжать, несмотря ни на что, я вытянул и немного раздвинул ноги, думая, что, возможно, от неудобной позы они просто-напросто затекли. Непонятное возбуждение стало охватывать меня, за спиной раздалось тихое шуршание. Обернувшись, я опять ничего не увидел.

Решив покончить с этим и включить свет, я почувствовал, что не могу встать. Ноги просто не слушались меня, и всё же, попытавшись рывком оттолкнуться от кресла и тем самым помочь себе принять вертикальное положение, в темноте под столом я увидел очертания рук, медленно ползущих по ногам, удерживая меня сидящим. Тонкие скрюченные пальцы с широкими узлами вен ползли, как из омута, и медленно скользили по коленям, обнажая сантиметр за сантиметром ту или того, кому они принадлежали.

Резкий и глухой удар часов возвестил о наступлении полуночи. Но это, казалось, оживило руки, которые парализовывали меня, кожа стала более гладкой, вены стали втягиваться, делаясь почти незаметными, ладони были уже на уровне моей талии, и постепенно показалась голова, опущенная вниз, длинные волнистые волосы светились на фоне лунного света подобно серебряному руну, ровные гладкие плечи прижимались к моим бёдрам, и уже не веяло таким леденящим холодом. Наоборот, всё моё тело начал охватывать жар, чем выше поднималась то существо, пол которого мне был неизвестен, тем выше ползли градусы температуры моего тела. Пытаясь в последней попытке встать и оттолкнуть это существо от себя, я неловко упал с кресла, моё тело обмякло, стало подобным вате, и в тот же момент я почувствовал себя невесомым. Лёгкий сквозняк с балкона немного освежил разгорячённую кожу. Почувствовав прилив сил, я посмотрел на привидение: не знаю, как бы я смог описать его иначе.

Но я ничего не увидел. Просто лежал на полу, рубашка была широко расстёгнута, но вокруг никого не было. Ноги стали слушаться, я попытался встать сначала на колени и, наклонив голову вниз, чтобы найти упавшую со стола ручку, вскрикнул. Узор ковра, на котором мы только вчера занимались любовью с Лизой, изменился, он стал прозрачен подобно воде и из ровной глади зеркальной поверхности стали прорисовываться фигуры, и мне стала видна обладательница тех самых рук, которая удерживала меня на кресле, я видел её со спины, её тело было совершенно.

Понятия о совершенстве у каждого свои, она попала в рамку моих фантазий об идеальной женщине. Мягкие линии спины оканчивались совершенными полукружиями ягодиц, стройные длинные ноги были логическим завершением картины. Но у карт всегда есть две стороны, и тут мне показали вторую сторону. Ну что, пари открыто, как вы думаете, она была прекрасной или ужасной?

Ни то и ни другое.

То была фатальная красота, не сулившая ничего хорошего. Обычно когда видишь таких девушек, вначале ты даже не подходишь к ним, потому что боишься быть сразу отвергнутым да ещё и осмеянным.

Но она сама пришла ко мне.

Медленно в воде перевернувшись на спину, она разрешила мне взглянуть на себя.

Раскосые с поволокой глаза светло-янтарного цвета, иногда даже неестественно жёлтого цвета, чувственный, немного большой для её лица рот с пухлыми губами обещал неземное удовольствие любому мужчине, до которого он коснётся. Соблазнительная грудь и абсолютно плоский живот. Как мне хотелось дотронуться до этого божественного тела! Как то, что казалось таким ужасным несколько минут назад, могло стать образцом женственности? Сам процесс превращения гадкого утёнка в прекрасного лебедя меня не интересовал, но конечный результат этого превращения взволновал определённую часть моего тела, отчего штаны в области ширинки предательски натянулись.

Она, словно заметив это в кромешной тьме, окружавшей нас, игриво подмигнула и поманила рукой за собой, приглашая ступить на то, что раньше было ковром в нашем зале, а теперь стало укрытием для полуженщины-полусуккуба. На тот момент я недостаточно хорошо был осведомлён об этой невидимой стороне духовной жизни – суккубах, иногда навещающих нас или вселяющихся в наши тела. Её белая, почти бескровная рука отливала молочной белизной в лунном свете, и желание коснуться её было сильнее, чем то отталкивающее чувство, которое эти руки вызывали во мне, выползая, подобно двум змеям, из темноты стола.

Я робко, неуверенно протянул ей руку и, едва коснувшись кончиками пальцев её ладони, услышал звук захлопнувшейся двери, который заставил меня подскочить, он был как выстрел, который раздался в тишине, разорвав тонкую грань между фантазией и явью. Ковёр приобрёл свои привычные очертания, в комнате по-прежнему никого не было, только непонятное сексуальное возбуждение свидетельствовало о том, что произошло здесь.

Направившись к включателю света, я достаточно быстро пересёк комнату, не желая быть пленником слепой ночи. Щелчок выключателя, вероятно, стал подобен щелчку пальцев чёрного мага, который вызвал злую сущность ящика Пандоры. Передо мной предстало полуразложившееся лицо когда-то прекрасной женщины, это была она, богиня, которую я видел в воде, только свет лампы забрал у неё ту вуаль очарования, которую она приобретала ночью.

– Выключи свет, – голос был низким, почти мужским.

По её волосам ползали черви, из ушей, вместо серёг, выпадали личинки насекомых, это было мёртвое тело, дающее жизнь, но что оно могло дать мне? Ошарашенный, дрожащей рукой я выключил свет. Её лицо тут же преобразилось и стало таким же прекрасным, каким я увидел его в первый раз. Она была нагой, и длинные, почти до колен, светлые волосы окутывали её подобно плащу. Медленно она положила свои руки мне на плечи, снимая рубашку. Её рот манил, словно не было того момента ещё несколько минут назад, когда я увидел её при свете. Мне было плевать. Я хотел попробовать её, и она знала это.

Можете считать это моей первой изменой законной жене. Хотя можно ли считать изменой ночь, проведённую с суккубом? В крайнем случае, попробуйте рассказать это вашей супруге, реакция будет незамедлительной. Вам не поверят и примут за сумасшедшего и к тому же лгуна. В квартире я был один и пока оправдываться мне было не перед кем.

Она притянула меня на диван, и водоворот страсти закружил нас, дьявольски божественное существо отвечало на любое моё желание, словно предугадывая его заранее. Моя волшебная палочка пятнадцати сантиметров длиной (неглупые, думаю, поймут, о чём я) командовала каждым сантиметром этого прекрасного тела, и на какой-то момент, наверное, забывшись, я почувствовал себя Богом. Нет, не тем всемогущим, который создал всё окружающее нас, не Охотником, а просто её Богом на одну ночь. Я искал потом это ощущение в моих других ночных приключениях, но мне не дано было испытать это ещё раз.

Она целовала меня, и в какой-то момент вместо очаровательного суккуба я увидел свою Лизу, она соблазняла меня, смеясь над моим недоумением, затем её лицо сменилось лицами фотомоделей, о которых я грезил, будучи подростком, и дрочил перед их фотографиями. Возбуждение, достигшее предела, искало только одного – сильной разрядки.