Текст книги "Яма"

Коснулся пальцами помещенного в картонную коробку плаката. Кроме чудовищно-блестящей крупной надписи «С днем рождения, Сережа!» по центру была изображена кинолента с фотографиями вместо кадров: его и Ники поочередно.

«Не слушай шёпот тех, кто якобы в курсе! Верь сердцу, доверяй своим чувствам[1]», – под кинолентой.

А ниже, в кармашке из зеленого картона, два концертных билета на «Басту».

– Я на самом деле нервничала, Сереж… Не знала, нормально ли то, что концерт только в январе… Но, подумала, билеты-то я подарю сейчас. Считается, как подарок? Тебе правда нравится?

– Правда, – поймал ее за руку. Глядя в глаза, сжал тонкие нежные пальцы. – Это лучший подарок, который я когда-либо получал.

 После этих слов Ника буквально расцвела.

– Давай сделаем настоящее совместное фото.

Не успел ничего ответить, как она присела на краешек кровати между его ног и навела на них камеру телефона. По факту, какого-то интимного физического контакта между ними не случилось. Он сидел дальше, а она держала спину прямой, как струна.

– Готов?

Вздрогнула, когда Сергей подался вперед, прикасаясь грудью к ее спине, но продолжила улыбаться в камеру.

– Готов?

Для Града открылся прекрасный ракурс: ее пухлые розовые губы, тонкая шея, округлые полушария в вырезе футболки.

Зачастила вспышка.

– Сережа, посмотри в камеру.

Повернул лицо.

– Улыбнись.

Попробовал. Получилось. Ника же кривлялась и так, и эдак: прищуривалась, выпячивала губы, улыбалась, подмигивала, строила глазки, высовывала язык.

Сереге казалось, будто время, как в замедленной киносъемке, притормаживает. Словно бы вспышка его действительно на миллисекунды останавливала.

Грудная клетка же, напротив, выбиваясь из этих временных рамок, быстро и резко поднималась и опускалась. Ребра распирало, будто сердце, вопреки своим анатомическим способностям, увеличивалось в размерах. В голове гудело, но мало что получалось вычленить.

Девочка-ангел, девочка-спесь,

Солнечный луч на темную тень.

Прорезь рассвета –

Распят маньяк.

Девочка-гвоздь, девочка-смерть.

Сорок седьмая…

Ты – сорок седьмая из моей ДНК[2].

Град так долго самому себе сопротивлялся, не желая писать о своей Плюшке. Это же так убого – сочинять стихи о девушке! Дай себе волю, дойдешь и до декламации!

Кузя – хорошая. Она – самая лучшая. Но…

Но, нет.

Пока Ника продолжала позировать, уперся руками в черный джинс на своих бедрах. Отстранился, прерывая физический контакт.

Как вдруг она повернулась.

– Можно?

Поднял взгляд от губ девушки к ее глазам. Она указывала на его бейсболку.

– Можно мне? На пару кадров.

Никому не позволял такого панибратства, даже Карпу. Но это же Плюшка… Она, нахр*н, все перевернула.

Кивнул, давая разрешение.

Доминика завела руку ему за спину и, он видел, затаила дыхание, глядя прямо ему в глаза, пока осторожно и медленно поднимала бейсболку за козырек вверх. Потянулся к ней на инстинктах, практически касаясь губами щеки.

Она выдохнула. Усмехнулась. Нахлобучила на растрепанные волосы бейсболку. Задом наперед, так, как он носил.

Разворот. Ряд новых вспышек.

На последних кадрах накрыла свободной ладонью его руку и полностью откинулась ему на грудь. Светлые пряди рассыпались по черной толстовке Града, правому плечу и предплечью.

Чувства внутри него сплелись в непонятную массу. Густую, горячую и бурлящую. Кожа, каждый ее сантиметр, словно воспламенилась.

Серега не любил фотографироваться и уж точно никогда не делал селфи. Но сейчас его не раздражала вспышка, тридцатый по счету кадр и прочее. Он смотрел больше на Нику, чем в объектив.

– Опубликуем одновременно? – воодушевленно предложила она, отсаживаясь на стул.

Видел, что у Кузи на странице размещены сотни личных фотографий. Периодически сам их просматривал… А если уж совсем начистоту, каждый гребаный день перед сном. Но все же сомневался в том, что ему нужны ее фото на собственной странице. Не то, чтобы социальная жизнь для Града много значила, но у него на стене никогда не маячили девушки.

– Ладно, – согласился раньше, чем успел передумать.

Серега подписал: «Зафрендил маленького злобного гнома)))».

Доминика подписала: «Вот так поворот… Град+Кузя=Forever».

Чай, бутерброды, туповатый боевик, тихие перешептывания… Все слишком странно для Града… «Слишком» во всех смыслах.

В коридоре, когда Ника его уже провожала, предложил:

– Приходи в субботу ко мне на ДР. Будет не так скучно.

– У меня больше нет для тебя подарков… И денег тоже нет.

– Разве я просил подарок?

– Нет, но у вас, наверное, запланирован большой праздник. Странно будет явиться с пустыми руками.

– Не переживай, я с тебя свое возьму.

– В смысле?

– Поцелуй, – собирался выдать как шутку, а вышло серьезно.

Замер в ожидании реакции Доминики.

Она показала ему средний палец и захлопнула дверь.

«Чудненько…»

[1] Баста «Кинолента»

[2] Имеется в виду хромосомы. У человека их 46.

12

В жизни Доминики все изменилось. Ее мысли, ее стремления и планы, принципы и предпочтения. Даже ее сны. Раньше не поверила бы, что перемены в человеке могут произойти так быстро и так кардинально. Теперь же искала ответы на неожиданные чувства в книгах. Перечитывала те моменты, которые прежде, фокусируясь лишь на сюжете, пролетала без особого внимания. Смаковала слова и ощущения героев. Примеряла на себя. Было ли у нее что-то подобное?

Сердце прыгало по всей груди. В одно мгновение разбивалось, распадалось на куски. Уничтожало всякое желание жить и дышать. Ни мира, ни солнца не замечала. Полное отчаяние. Но так же внезапно ее сердце вдруг собиралось. Неслось дальше. Замирало. Сжималось и пульсировало. Галопировало, нетерпеливо подгоняя время и события. Требовательно ныло ночами. Расширялось и толкалось в ребра, силясь вырваться наружу и улететь в небо, как воздушный шарик.

Где же набраться терпения, чтобы удержать внутри себя эту невероятную силу?

Без взаимности. Без надежды. Без будущего.

– Госпожа Кузнецова! В каких облаках вы витаете, пока я объясняю важный материал?

Тяжело сглотнув, Ника рассеянно посмотрела на стоящего у доски преподавателя. В ту минуту он ею воспринимался, как инопланетянин, который неожиданно приземлился на прекрасной девственно-чистой поляне, где до этого находились только она и ее мечты.

– Смею предположить, вы полагаете, будто ваш друг-варвар поможет вам сдать мой экзамен? Что ж, скажу сразу, чтобы потом не возникло сопливых претензий и жалких угроз выброситься из моего окна, вы ошибаетесь.

Остальных первокурсников до ночных кошмаров и гастритных колик пугал грядущий, как конец света, экзамен по высшей математике. Не столько сам предмет, как его преподаватель – жесткий, циничный штиблет с мерзкими ироничными замечаниями, от которых даже самым выдержанным хотелось выть в голос.

В аудитории зависла абсолютная тишина. Притихшие сокурсники напряженно переводили взгляды от Ники к преподавателю, наперед делая предположения, чем закончится очередной наезд математика.

 Девушка сглотнула еще раз, чувствуя, как щеки заливает яркий румянец.

– Вы собираетесь отвечать? Или продолжите смотреть, словно минуту назад лишились рассудка? Вы полагаете…

– Со мной все в порядке, господин Яровой. И рассудок мой на месте, – сдавленно ответила Доминика. Ладони вспотели и задрожали. Пришлось сжать их в кулаки. –  Я полагаю, как раз мой ум поможет мне сдать ваш экзамен.

– Не стоит возлагать таких надежд и, уж тем более, делать столь громкие заявления во всеуслышание. Вы весьма посредственны, – сказал чокнутый математик с противной ухмылкой.

Ника резко и сердито выдохнула.

– У меня высший бал на потоке из ста пятидесяти человек.

– Высший бал среди неудачников, – без заминки отреагировал Яровой. Качнул головой, поджимая губы в своей отвратительной снисходительной манере. – Но, возможно, вы все-таки можете что-то сказать по поводу вычисления неопределенного интеграла? Выйдите к доске.

– Прямо сейчас? Вы же не закончили объяснять пример…

– Да, сейчас! И быстрее, пожалуйста. Я должен ждать полчаса, пока ваши органы слуха направят команду в мозг, а мозг даст сигнал вашим ногам? Шевелитесь! Отряхивать юбку и приглаживать волосы здесь лишнее. Ваш внешний вид меня не волнует! А для других будете прихорашиваться после занятий.

Ника так и замерла около парты, с неприкрытой яростью взирая на преподавателя.

Да плевать она на него хотела! И на его математику. На его невоспитанность! И распространяющуюся, как пандемия, жизненную неудовлетворенность и злобность!

– Мне, простите, стало нехорошо. Я лучше пойду. В медпункт, – произнесла намеренно слабым тоном.

– Я вас не отпускаю. Что за детский сад? Что за самодеятельность? До конца пары не умрете!

Сдернув со стула сумку и собрав со стола тетради, Ника поймала его полный удивления и ярости взгляд. И внезапно развеселилась. Конечно же, Яровой не ожидал, что кто-то из запуганных им кроликов посмеет его ослушаться.

Драматически вздохнув, Кузнецова замахала руками, словно ей действительно сделалось дурно до потери сознания.

– Сейчас же положите свои вещи и выйдите к доске.

– Ох, мамочки… Нет… Простите, – зажав рот, словно еще мгновение, и ее вырвет, быстрым шагом бросилась из аудитории.

– Ваша безответственность вам еще аукнется!

Закрыв двери, Доминика выпрямилась. Поправила одежду и волосы. Преспокойно двинулась в сторону гардеробных, чтобы забрать куртку.

Уже на улице эйфория от собственной смелости отпустила. Грусть обратно придавила к земле. Поступь с каждым шагом становилась тяжелее.

У Ники и раньше часто происходили перемены в настроении от радости к печали. А в последнее время эти переходы стали и вовсе резкими и неожиданными.

Встретила на крыльце Наташу Смирнову, и сердце снова рассыпалось. Вспомнился ее диалог с Градом. Точнее, его бессердечность. То, как небрежно он относился к людям и девушкам в частности. Как менял их, даже не потрудившись запомнить имени.

Ощущения были неоднозначными. Она, вроде как, жалела Серегиных брошенок. И в то же время, когда слышала от них какие-то восторги, жалобы или претензии, ненавидела всей душой! И его, Града, тоже! За то, что они ему нравились. И за то, что он хотел с ними секса.

Было очень больно.

Ревность кромсала ее внутренности на куски. И тяжелее всего прочего было пережить именно эти чувства. У нее на них не было никакого права, но они съедали ее изнутри до костей.

Градский не выходил у Доминики из головы. Он там поселился. Думалось о нем круглосуточно. Рисовала его в своем воображении, воспроизводила взгляды и присущую ему отстраненность. Почему-то эта его природная невозмутимость сильнее всего прочего трогала Нику. Ни разу не замечала у Града суетливости, спешки и нерешительности. Все его движения демонстрировали чрезвычайно слабую заинтересованность окружающим миром. Уверенные и точные, но с ленцой.

Его недоступность волновала Доминику. Приводила в неясное для нее возбуждение, пуская его по венам, как ток по проводам.

Горло забивало. Слова пропадали. И привычное пространство переставало существовать.

Смотрела на него, и сердце, как тот самый воздушный шарик, летало. Пока хватало выдержки лишь на то, чтобы держать пеструю ленточку, не давая ему упорхнуть слишком далеко.

Градский же… Казалось, что он, в принципе, в этой Вселенной находится не по собственному желанию, а лишь проявляет снисходительность, по ходу выполняя понятную ему одному миссию.

Но он продолжал к ней приходить. И это являлось для Ники самым важным.

Хотела с ним просто дружить. А на деле – влюбилась. Слишком быстро и чрезвычайно сильно. Жизнь такой странной шуткой оказалась. В один день радовалась возможности просто видеться с Сергеем, а на следующий – уже не могла без него жить.

Сколько же сил уходило, чтобы прятать эти чувства… Потому и выходило, что моментами звучала недовольно, отталкивающе и сердито.

 Но стоило ему взять ее за руку, посмотреть в глаза – все отступало. В такие мгновения он как будто принадлежал только ей одной.

Доминика понимала, что у Града натура бл*дская, и ей, даже если заинтересует его в сексуальном плане, не на что надеяться. А все равно зависала в своих мечтах. Стремилась быть с ним каждую минуту, как ни пыталась себя отвлечь учебой, репетициями и книгами. Написала даже график, в котором Сережа значился только по «святым» четвергам и воскресеньям, но он перестал спрашивать и начал появляться без предупреждения.

Время, проведенное с ним, переходило в трепетные воспоминания, которых очень быстро становилось мало.

Хотелось чего-то большего…

Как бы глупо, отчаянно и безнадежно это не выглядело, она любила его каждой клеточкой своего тела.

И скорее всего, если открыть все, что спряталось в душе, Доминика влюбилась в Градского с первого взгляда. Невзирая на его грубость, жесткость и бессердечность. Это просто случилось. Так же внезапно, как происходят стихийные бедствия. Горные породы сместились – почва бесповоротно изменилась. Возврата к  прошлой форме не произойдет никогда. Только дальше – к чему-то новому.

– Ты почему такая красная? Заболела?

Перед Никой возникло взволнованное лицо старшей сестры. А ведь она даже не заметила, как та вернулась домой.

Рука Али прижалась к ее лбу.

– Перестань, – негодующе выдохнула. – Без тебя настроение никакое.

– Почему? Что случилось?

– Ничего. Просто, как увидела тебя, возникло желание лечь и умереть!

– У-у-у… – Алина присвистнула. – Да ты совершила невозможное! Вернулась в свою тринадцатилетнюю оболочку.

Склонившись над Никой, коснулась холодной рукой ее голой шеи.

– Что ты делаешь? – взвизгнув, подпрыгнула.

– Пойдем, Кузя. У меня есть все, чтобы поднять твое настроение. Сгущенка, булочки и шоколад.

Младшая действительно поднялась. Уставилась на сестру с обидой и возмущением.

– Почему ты назвала меня Кузей?

– А что? Прикольно.

– Прикольно? Так назови меня еще гномом! Или мурзилкой!

– Мне еще нравится Плюшка. Как нельзя лучше тебе подходит, сладкоежка. Град, как оказалось, весьма внимателен и фантазией не обделен.

– Знаешь что?

– Что?

Дыхание бессильно вырвалось из губ Ники.

– Готовь уже чай. И три ложки сахара мне положи.

– Слава Богу, ты передумала худеть!

Ника кисло улыбнулась.

– После утренней овсянки мой желудок начал революцию к концу первой пары. На третьей, я думала, он сам себя сожрет! Пришлось даже уйти с последней пары, – приврала немного, но все сошлось, как нельзя лучше.

– Тебе совершенно незачем худеть. Я клянусь тебе! Ну, хочешь, у Града спроси?

Нику бросило в жар от одной мысли об этом.

– Ты с ума сошла! Как это я спрошу? Сережа, не думаешь ли ты, что у меня слишком большая задница?

Аля засмеялась, обнимая сестру за плечи.

– Какая же ты глупая, Ник.

– Спасибо! Очень приятно! Мало мне, что математик втоптал мою самооценку в пол. Еще дома такое выслушивать…

– Так ты из-за Ярового такая несчастная и злая?

– Угу, – снова соврала.

– Не обращай на него внимания. Он всех прессует. Это его жизненная неудовлетворенность. Видела, какой он никакой? И одинокий. Мне его даже жаль.

– А мне – нет. Ненавижу его!

– Бог с тобой, – прижала Нику крепче. – Он того не стоит. И, как бы он не исходил ядом, напишешь ты этот чертов экзамен на «отлично».

– Я знаю, – важно согласилась Ника.

И заулыбалась, наконец.

– Кстати, что там с физрой? Соглашалась бы на четверку… Серега тебе правильно сказал, в следующем семестре перекроешь.

Оставив Нику, Алина включила чайник и принялась доставать продукты из пакета.

– Физрук неожиданно сдался, – самой до сих пор не верилось. – Сегодня зашла к нему перед третьей парой, он скривился, словно у него при виде меня диарея начинается, и пробурчал, брызжа слюной, чтобы давала «зачетку». Я, естественно, ни в какую! Думаю, сейчас влепит четверку, я ему этой «зачеткой» по голове настучу… – ущипнула краешек сахарной булочки и, отправив кусок в рот, блаженно прикрыла глаза.

– Ну и? – нетерпеливо поторопила сестру Аля. – Надеюсь, ты его все-таки не побила.

– Не успела. Цаплин психанул, что я «зачетку» не даю. Шмяк-шмяк, распял на столе экзаменационную ведомость, – изобразила физрука мимикой и жестами. – И как выведет напротив моей фамилии жирную пятерку! Наверное, я его очень сильно достала.

Алина засмеялась, представляя всю ситуацию в красках.

– Ты-то можешь. Я не удивлена.

– Сказал, чтобы только не расслаблялась, все нормативы он с меня спросит в следующем семестре. Но я даже порадоваться не успела, как «вышка» началась, и этот «подбитый» мне все настроение испортил.

Едва вскипел чайник, в комнату ввалилась нагруженная папками и книгами Руслана.

– Есть хочу! Аж трясет.

– Раздевайся. Сейчас чай пить будем.

– Да я бы супа для начала…

– Успеешь еще. Давай пока погреемся чаем, неохота идти в кухню. Холод по коридорам собачий.

– Ну, давайте.

Вечером, когда разомлевшая и сытая Ника, укутавшись по самую шею в одеяло, попеременно краснея и бледнея, читала вместо «вышки» увлекательный и весьма пикантный любовный роман, Аля снова решила с ней поговорить.

– Как у вас с Градом? Ему понравился твой подарок?

– А то! – довольно заулыбалась.

– Классно. А ты как? Довольна, что он доволен?

Ника выглянула поверх планшета.

– Что за тавтология? У тебя слова закончились? Масло масляное…

– Ага, вода водяная. Так что?

– Что?

– Ты довольна?

– Ну, конечно, довольна. Я же старалась, голову ломала…

Аля вздохнула. Помолчала. А потом обрушила прямой вопрос:

– Ты в него влюблена, да?

У Ники перехватило дыхание. И сердце от неожиданности остановилось. Еще мгновение – и инфаркт. Смерть. Конец.

– Ты чего? Вообще уже? Мы просто друзья, – просипела, едва сумев взять себя в руки.

– Ник, я же вижу…

– Да что ты видишь? Я… я… не смей так думать! Я не влюблена, – в голос, вопреки всему, просочилась паника. – И… не говори так больше! Обещай.

– Ника…

– Обещай…

– Хорошо, – вздохнула Алина. – Хорошо.

– Обещай!

– Обещаю, – обхватила младшую сестру руками, прижала к себе, чувствуя ее дрожь и небывалое волнение. – Все хорошо. Больше так не буду, честно. Все хорошо.

А у самой в груди все сжалось.

К кровати подступила Руся. Встретившись с ней взглядом, осуждающе качнула головой.

– Ник, давай тот фильм посмотрим, который ты хотела, – предложила, как ни в чем не бывало.

– Мне нужно учить математику, – сдавленно произнесла младшая.

– Экзамен через полторы недели. И вообще, пятница…

– Ладно. Включай. Посмотрим.

Во время просмотра сёстры, как и обычно, комментировали действия героев и хохотали. Но некая напряженность между ними все же оставалась. Ее невозможно было прогнать, потому что все трое не могли перестать думать над озвученным Алей вопросом.

13

Сквозь пелену сна до Ники доносилась череда непрерывных ударов в дверь. Натягивая одеяло повыше, она пыталась игнорировать шум. Ее не волновало, если даже в общежитии начался пожар. Спать хотелось сильнее, чем жить.

Белка грызла орех, придерживая его своими милыми мохнатыми лапками, из густых зарослей сочной зеленой травы выглядывал сероухий заяц, дятел противно долбил дерево…

– Чего тебе, Градский? – послышался голос старшей сестры.

– Дай пройти.

Доминика еще окончательно не проснулась, а сердцебиение у нее уже ускорилось.

Белка испуганно юркнула в норку, уронив свой орешек. Шелохнувшись, трава спрятала зайца. Даже противный дятел перестал стучать.

– Никуда я тебя не пущу. Ника уже спит. Чего тебе от нее надо? Прекращай, Градский, – повысила голос Алина.

– Аля, отойди. Все равно войду ведь.

– Ненормальный.

Стук ботинок по ковру, неразборчивое бормотание Руси, бряцанье ключей и приглушенный шорох: ко всем этим звукам Ника прислушивалась, уже не тая разыгрывающегося в груди волнения.

– Разуваться когда-нибудь научишься? Здесь тебе не дома, прислуги нет, чтобы прибираться. Завтра твоя Кузька будет с веником бегать. Что ты смотришь? Обычные люди так и живут!

Тяжелые шаги, словно на обратной перемотке, отдалились. Очевидно, Градский вернулся снимать обувь.

Пока Доминика мысленно визуализировала все его действия, приближение повторилось.

Сонная пелена окончательно спала, когда к щеке невесомо прикоснулись холодные и шершавые мужские пальцы. Сердцу мгновенно мало места стало, даже дышать получалось с трудом.

Приподняв веки, направила в сторону Градского хмурый взгляд.

– Чего тебе надо, Сережа? – просипела, ощущая, как к щекам подступает жаркий румянец. – Что случилось?

Сдвинув бейсболку на затылок, он опустил взгляд. Череда неразборчивых эмоций растерзали ее сердце, когда челюсти Сергея с силой сжались, мышцы проступили напряжением, а ноздри расширились.

На лице парня плясали тени, но внутри него, как догадалась Ника, курсировало гораздо больше непонятных мыслей и желаний.

Приподнявшись, потянулась рукой к его ладони. Переплела свои теплые пальцы с его холодными. Серега отреагировал мгновенно. Поднял взгляд. Изогнул губы в легкой ухмылке.

– Кто учил сестер Кузнецовых приветствовать гостей? Папа или мама?

У Ники никак не получалось распознать, какое настроение господствует внутри него. Расстроен ли он, или же ей так только кажется?

Когда смотрела в глаза Граду, терялась, забывая слова, которыми раньше отлично умела пользоваться. Сердце лихорадочно гуляло по грудной клетке. Все тело гудело от его шальной пляски.

– Мама вылила бы тебе на голову суп, а папа спустил бы с лестницы, – пыталась пошутить.

Крепче сжала пальцы Сергея, ощущая, как его в ответ тоже сжимаются.

Больно.

Только эти побочные ощущения – сущий пустяк. Прилив эмоций требовал максимального контакта. Не переломать бы сдуру друг другу кости.

Страшно.

Но и это не останавливало.

– Почему ты не пришла? Испугалась? – спросил совсем тихо.

У Ники по телу дрожь пробежала, как случалось всякий раз, когда Градский понижал голос до шепота. В такие моменты казалось, что он не просто развлекается в ее компании. Чувствовала, будто действительно что-то для него значит.

– Пф-ф-ф, – отреагировала по привычке бойко, хоть голос и оставался хриплым. – Как придумаешь, Сережа… Никого я не боюсь. Просто спать мне хотелось больше, чем присутствовать на твоем дурацком празднике в толпе пьяных интеллигентов и балаболов.

Завелась. Сказала эмоциональнее, чем собиралась.

Градский наградил ее самоуверенной улыбкой. Помолчал, разглядывая и, тем самым, заставляя дрожать и рдеть от волнения.

– А я решил, побоялась того, что поцелую тебя.

Нику резко бросило в жар. Кожа огнем полыхнула. Сергей это, конечно, заметил и заулыбался еще шире.

– Проваливай, Градский, – буркнула, выдергивая руку. – Я спать хочу.

Отвернулась. Сжала перед собой кулаки. Пытаясь выровнять дыхание, уставилась невидящим взглядом в стену.

– Тогда подвинься. Я с тобой спать буду.

Молча показала ему через плечо средний палец.

– Доминика, – пробасил Сергей сердито. Полное имя – это уже предупреждение, но Нику подобными знаками не проймешь. В напряженные моменты умела фокусироваться только на своих чувствах.  – Я просил, чтобы ты перестала так делать.

– Мне твои просьбы, знаешь ли…

Голос оборвался на высокой ноте, когда Градский небрежно пихнул ее к стене и улегся сзади. Пружины кровати зазвучали, как расстроенный музыкальный инструмент, и провисли на середине едва ли не до самого пола.

– Одеяло не тронь, – только и успела выдохнуть, когда тяжелая ладонь по-хозяйски легла на ее бедро. – Я голая.

От его наглости испытала настоящее потрясение, но, услышав позади себя задушенный выдох, едва сдержала нервный смех. Старшие Кузнецовы не проявили синхронного благородства, их смешки разбавили повисшую в комнате тишину.

Серега решительно поднял одеяло и, обнаружив на Нике темно-синюю пижаму, вздохнул с явным облегчением.

– Зачем так шутить, колючка?

– Ой, Сережа, спи уже. Будто еще осталось что-то, чем тебя можно удивить? У меня точно такая же анатомия, как у всех остальных женщин.

– Только ты, Кузя, еще не женщина, – тихо выдохнул прямо в ухо, чтобы лишь она слышала. Сумасшедшее волнение, как влетевший в грудь метеорит, окончательно разрушило мнимый внутренний баланс. Кожа, абсолютно вся, покрылась липкими пунцовыми пятнами. – В этом разница.

– Одеяло на место, растлитель, – выпалила слишком разорванно. – У нас в общаге – это вам не у мамы на печке! Холодно.

Тишина возобновилась. Только уснуть Нике никак не удавалось. Как бы плотно ни сжимала веки, как бы ни старалась выровнять дыхание, расслабить мышцы… Ничего не получалось.

Близость Градского, его рука на ее бедре, распространяющийся по воздуху аромат одеколона… Мука такая, что смерть, наверняка, спасение. Сердце уже рвалось наружу.

«Зачем же ты, Сережа?»

«Сидел бы себе дома!»

«Или очередную девку…»

«Нет-нет-нет….»

«Не думать об этом!»

В углу Алины щелкнул выключатель, темнота усилилась. Пружины скрипнули и застыли. В тишине только стремительный скрежет шариковой ручки остался…

У Града, видимо, тоже не получалось уснуть. Он все-таки решил ее убить. Переместив ладонь выше, притиснул еще крепче – под самой грудью. Да, он определенно решил ее убить. Но напоследок ознакомить с мужской анатомией. Даже сквозь одеяло чувствовала и осознавала, что Сергей возбужден.

«Боже…»

«Почему???»

«Вот так штуковина!»

«Божечки!»

«Не хочу об этом думать!»

«Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси́ и на земли́…»

– Закончила реферат, брусника?

– Да, – ответила лаконично.

Прикусила язык, сдерживая многочисленные язвительные замечания, которые подбрасывал гиперактивный разум.

«Будь умнее – промолчи».

«Ок. Я очень умная!»

«Очень!»

Только Сергей невыносимый.

– Хорошо учись, Плюшка. Вырастешь, будешь работать на меня.

– Лучше уж госучреждение с минималкой и рабочими субботами!

Засмеялся, и кровать под ними заскрипела, как-то уж слишком двусмысленно для ее измученного сознания.

– В тебе кричит юношеский максимализм. Вырастешь – передумаешь. И тогда… Мы будем вместе.

– Ладно, ладно. Еще посмотрим, Градский. Ты такой зрелый и дальновидный, речи твои разумные – аж дыхание перехватывает! Только в свой праздник ночуешь почему-то в голимой общаге, в кровати первокурсницы.

– Здесь тоже ты виновата, Кузя. Не захотела прийти, а я уже настроился. И технически мой день рождения уже прошел.

– В общаге, между прочим, очень опасно для твоей интеллигентной особы. Можно заболеть корью, чесоткой, воспалением легких и даже бытовым сифилисом, – городила сумбурно Доминика.

– Да хоть бубонной чумой. Я за тебя умру, – снова выдохнув ей в ухо, пошел дальше – прикусил мочку.

Доминика от неожиданности взвизгнула.

Сердце болезненно сжалось, как перед прыжком. И, наконец, совершило суицид, вылетев из груди. Да так зрелищно, будто ракета в кинолентах американской фантастики.

– Ты совсем ненормальный? – развернувшись, едва слышно пропыхтела Ника.

Толкнула рукой Градского в грудь, чтобы отвоевать себе хоть какое-то пространство. У него хватало наглости улыбаться.

– Давай полегче, Сережа, – прокряхтела все еще смущенно. – Мне неприятности не нужны. Я почти успела понравиться Валентине Алексеевне. А после твоей смерти, она, вероятно, сделает все, чтобы я не дошла до «диплома». Для Кузнецовых, знаешь ли, оказаться без образования – крах. Это тебе уже забронировали местечко в отцовском холдинге. У простых смертных более камасутральное восхождение по социальной лестнице. Нагибает, подбрасывает, трясет, но приходится держаться.

– Откуда такие познания, первокурсница? – нахмурился.

– Так говорит Андрей Иванович Кузнецов.

– И кто это?

– Мой папа.

– Мне бы понравился твой папа.

– А ты ему – нет. Я уже прям вижу, как он снимает и перезаряжает дедушкино ружье.

– У него есть ружье?

– Нет, – вздохнула, когда Градский приподнялся, чтобы заглянуть ей в лицо. – Это я уже сплю и брежу…

Закрыла глаза.

Уж лучше притворяться мертвой, чем продолжать разговор.

– Спишь?

– Я люблю спать, – потянулась и замерла, снова ощутив «напряжение» Сергея. – Отодвинься дальше. Мне тесно и жарко. И вообще, некомфортно.

– Тебе недавно было холодно.

– А теперь – жарко.

Тяжело вздохнув, Градский откатился к краю узкой полуторки и замолчал.

«Обиделся?»

«Ну и ладно…»

– Спокойной ночи, Сережа.

– Спокойной ночи.

Но полтора часа спустя, когда в комнате уже царила беспроглядная темнота, Доминика, не выдержав мучительного притворства, тихо спросила:

– Сережа, почему ты не спишь?

Чувствовала, что бодрствует, хоть и лежал он неподвижно.

– Не могу спать где-либо, кроме своей комнаты.

– Зачем же ты остался?

Градский протяжно вздохнул. Кровать скрипнула, когда он переместился, поворачиваясь к ней лицом. Она не могла его видеть, но внутри все равно развернулся уже знакомый ей трепет.

– Неужели надо объяснять, Кузя? Ты, правда, такая наивная?

Он был растерян. Не знал, что делать в кровати с Кузей. Ему не нужно было видеть ее лицо, чтобы понимать, какие она испытывает эмоции. Тем самым невообразимым образом ощущал эмоциональное потрясение, которое охватывало Нику, когда он наглел и переступал границы дружбы. При всех обстоятельствах, которые у них сложились, ее реакции казались Сереге необыкновенными. Но она пыталась их скрывать, и Серега, как друг, должен был притворяться, что ничего не замечает.

В груди болело, так хотелось к ней прикоснуться. Тактильно ощутить быстрое биение сердца и мелкую дрожь по коже. Поймать прерывистое дыхание. Удивить новыми ощущениями – себя и ее. Смутить еще сильнее. Возможно, в какой-то момент напугать. Просто потому, что ему нравилось чувствовать разные ее эмоции. Хотел попробовать все, что Ника способна ему дать. Настроить ее тело под себя. И себя под нее. Завладеть ею полностью.

Понимал, что подобные желания являются слишком ненормальными. Можно контролировать свое тело, но запретить себе думать сложнее. Вот он и думал, не представляя, чем тушить разгорающееся возбуждение.

Абсолютно непонятным путем пришло понимание, что, несмотря на показную вредность и язвительность Ники, если бы он к ней прикоснулся – она бы откликнулась. Стала податливой и жадной до ласк.

«Черт возьми…»

«Мать вашу…»

«Сука…»

Как и всегда запоздало корил себя только за то, что надумал приехать. Утешился мыслью, что на банкете к алкоголю не притрагивался. А значит, типа должен владеть собой. Но стоило увидеть Нику в разобранной постели: сонную, уязвимую, нежную, милую… Подбор этих сопливых существительных с грохотом свалился невесть откуда! Словно рояль на голову. Размазало.

«Сука…»

«Но ведь Кузя такая…»

«Она, бл*дь, такая красивая…»

Каждый день примерно сотня нелепых рифм формировалась в его воспаленном мозгу. Чтобы настолько частило, раньше такого не случалось. Писал от случая к случаю, без особого рвения. А с появлением Ники словосочетания беспрерывно гремели внутри него. Да еще какие! Ущербные. Безмерно постыдные. Недопустимые.

Попал под раздачу губительных акций…