Текст книги "Она моя"

Глава 6

Катерина

– Постарайся расслабиться, – произносит Таир, заглушив мотор перед старинным двухэтажным особняком.

Это не просьба. Скорее совет.

Чувствую, что смотрит на меня. Но сама к нему не поворачиваюсь. Нет сил смотреть в глаза. Едва собрала себя после вчерашнего. Боюсь, что любой контакт может спровоцировать новый эмоциональный взрыв.

Направляю взгляд на величественное здание с огромными асимметричными окнами. Никаких вывесок и прямых указателей на то, что здесь предаются каким-то порокам, не обнаруживаю. Стараюсь не воображать то, что меня ждет за этими стенами. Не думаю, что могу почувствовать себя хуже, чем есть сейчас.

– Катя? – окликает Тарский, так и не дождавшись от меня никакой реакции.

– Я тебя услышала, – проговариваю несколько отрешенным тоном.

Он открывает дверь, выбирается из автомобиля. А я продолжаю сидеть, планомерно втягивая сырой холодный воздух, который успел скользнуть в салон. Надеюсь, что он перебьет засевший на рецепторах аромат мужского парфюма.

Дверь с моей стороны открывается, и я практически вслепую вкладываю свою руку в протянутую мужскую ладонь. Физический контакт ранит: кожа вспыхивает и жутко саднит, кончики пальцев до онемения покалывают.

Сердце гулко отстукивает в груди.

Сосредоточенность на выживании скрадывает машинальную череду действий и шагов по направлению к зданию. Очнуться удается лишь в фойе, где Тарский помогает мне снять пальто.

Приветливая улыбка администратора разбивает сформированный вокруг нас двоих вакуум. В ушах звенит с такой силой, словно я снова в том самом автомобиле во время аварии, где лопаются и крошатся стекла.

И я начинаю задыхаться, впервые полновесно принимая реальность.

Сердце резко толкается в ребра и, будто напоровшись на острые грани лезвий, разрывается. Пульсирующими сгустками разлетается по груди, каждый держится на тонкой ниточке и все еще передает боль работающей сердцевине.

Как я смогу сделать это? Как он может быть таким бессердечным?

Горячая ладонь Гордея прижигает голую кожу поясницы. Он уверенно шагает сам и твердо ведет меня по коридору, изысканную отделку которого я сейчас воспринимаю смазанно. Все еще пытаюсь восстановить нормальный ритм дыхания и сердцебиения, когда мы проходим через массивную резную дверь в зал, погруженный в атмосферу мягкого полумрака.

Подняв глаза, впечатываюсь взглядом в наше зеркальное отражение. Внешне я выгляжу как никогда идеально. Платье из нежного кремового кружева глубоким декольте красиво подчеркивает грудь и плавно стекает по бедрам до самого пола. Волосы я убрала в низкий воздушный пучок, оставив свободными лишь несколько локонов. Смотреть на лицо является ошибкой. Паника, которая на нем читается, поднимает температуру моего волнения до критического максимума. Инстинктивно отвожу взгляд и натыкаюсь на Тарского. Он, в отличие от меня, выглядит абсолютно спокойным. Расслабленным и уверенным, даже когда наши глаза встречаются, и внутри меня возникает дополнительное ноющее дребезжание.

Я задыхаюсь. Теряю остатки контроля. Мелко и выразительно дрожу, не в силах это больше скрывать.

Именно в этот момент Тарский прижимает вторую руку к моему животу и разворачивает к себе. Первым обволакивает его запах. Машинально прекращаю дышать, пока он сам не замещает собой все помещение. Опутывает своей силой, властью и огненной энергетикой. Затягивает в темные порталы своего мира. Падая, я громко вдыхаю, наполняя, наконец, горящие от недостатка кислорода легкие.

Ничего не говорит ведь. Просто смотрит, оцепляя мое сознание. Завладевает мыслями и эмоциями. Испытываю странное онемение, когда Таир вдруг наклоняется и накрывает мой рот поцелуем. Не загораюсь и не возбуждаюсь. Короткая яркая вспышка за ребрами, и тишина. Да и Гордей в своих действиях не углубляется и не задерживается. Сминая мои губы, лишь раз проходится по ним языком. Когда отстраняется, мне почему-то кажется, что он сам не планировал этот поцелуй.

По каким же причинам поцеловал? Еще и на виду у всех…

С нравами местной публики я, конечно, не успела ознакомиться, но кожей ощущаю, что мы привлекли внимание многих.

Это не главное.

Самое удивительное, я успокаиваюсь. Мысленно замираю в каком-то отрешенном состоянии, будто сам Таир мне своими действиями нечто значимое передал.

Мы садимся за свободный столик, и у меня появляется возможность оглядеться. Несмотря на мои опасения, обнаженных совокупляющих тел не обнаруживаю. Да и в целом обстановка не кажется вульгарной. Красивые утонченные женщины и интеллигентные ухоженные мужчины, так же, как и мы, сидят за столами, выпивают и непринужденно общаются.

На нас посматривают, но это не пристальное внимание. Скользящие заинтересованные взгляды не задерживаются дольше нескольких секунд. Гордей тоже откидывается на спинку дивана и беспрепятственно изучает присутствующих. Я же вхожу в очередной режим заморозки. Даже когда к нам подходит официант, ничего выговорить не пытаюсь. Тарский делает заказ за двоих. Вскоре нам приносят вино и какие-то закуски. Я к своему бокалу сначала боюсь прикоснуться, хотя во рту возникает такая сухость, что сглотнуть нечем. Растущий в горле ком забивает дыхание, и я решаюсь слегка пригубить. Но за первым глотком рассудительность перекрывает растущая потребность, и я в итоге осушаю весь бокал.

Зрение расплывается, когда к нашему столику подходит женщина. Пытаясь сфокусироваться, рассматриваю гладкий вишневый шелк ее платья в районе бедер и заторможенно вбираю слова, что она говорит.

– Вы в первый раз?

– Да, – грубоватый голос Гордея по каким-то причинам звучит мягче, чем обычно, и по моей спине сбегает озноб.

– Вот я и подумала, что если бы вы бывали раньше, я бы запомнила, – замечает девушка, тихонько посмеиваясь. – Могу я составить вам компанию? – нотки заигрывания на этом вопросе особенно выделяются, и я, захлебываясь резкой и неконтролируемой волной ревности, вскидываю взгляд вверх.

На лице женщины, которая оказывается старше, чем я предполагала, отражается замешательство, но она все же растягивает губы в улыбке и опускается рядом со мной на диван.

– Я ведь не помешала? Вы еще никого не выбрали?

– Нет. Мы пока присматриваемся, – отвечает ей Тарский, глядя при этом на меня.

– Тоже правильно. Я в свой первый раз так и не решилась на близость. А вот со второго… – девушка смеется, а я морщусь. – Меня, кстати, Нора зовут.

– Я – Йен, моя жена – Катрин, – называет Таир наши фальшивые имена.

– Вы давно женаты?

– Несколько месяцев.

– И уже здесь! Вау!

Как же меня раздражают ее болтовня и смех. В какой-то момент даже радуюсь, когда за наш столик подсаживается мужчина. Расслабиться у меня, конечно, ни на секунду не получается. Сижу в напряжении, но, по крайней мере, удается достаточно ровно дышать.

Все меняется, когда лампы плавно гаснут, и вместо них вспыхивает красноватая подсветка. Некоторые пары выходят из-за столов, но не покидают зал, а направляются к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Оставшиеся же… Они вдруг принимаются снимать друг с друга одежду.

Через короткое мгновение, во время которого я слышу лишь отрывистый стук собственного сердца, одна из женщин ложится на стол в центре зала и принимает в себя сразу двух мужчин.

– Некоторым нравится, чтобы на них смотрели, – с хрипловатым смешком комментирует происходящее мужчина, имя которого я не запомнила. – Это возбуждает больше, чем сам процесс.

Если мое сердце к концу этого вечера выдержит нагрузку, то тело наверняка утратит способность двигаться. Потому как я не могу ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Деревенею. Коченею. Живу лишь внутренними процессами.

До этого момента обнаженным я видела только Таира. И, конечно же, мне никогда не доводилось наблюдать за процессом совокупления. Иначе назвать трудно, в этом нет никакой любви. Они даже не целуются. Рот женщины занят толстым членом шумно сопящего возле нее мужчины. С этим актом я успела познакомиться, но сейчас со стороны подобные ласки видятся мне крайне неприятными.

– Ну, так как? Не желаете присоединиться? – дерзко озвучивает Нора.

Я судорожно вздыхаю и стремительно веду взгляд к Тарскому. Едва сталкиваемся, без раздумий открываю душу.

Нет, пожалуйста… Нет…

Вслух я этого произнести не могу. Но так надеюсь, что он прочтет во взгляде. Прочтет и передумает, иначе я скорее умру, чем позволю подобному произойти.

Гордей ни на миг не меняется в лице. Вот только эмоции, которые удается поймать в его взгляде, заставляют меня содрогнуться. Сердце мучительно переворачивается в груди и теперь уж точно разлетается на миллионы кусочков, забивая этими разбухающими пульсирующими ошметками весь организм.

– Девочка стеснительная. Предлагаю подняться наверх. В одну из спален.

Глава 7

Катерина

Мы вернулись домой больше получаса назад, а меня до сих пор трясет так, что зубы стучат. В поисках какого-то успокоения забираюсь в ванну. Отмокаю долго, не желая выбираться, даже когда вода остывает. Тарский, конечно же, и тут не позволяет мне уединиться. Закрываться давно запретил, и я, зная его, не пытаюсь это требование игнорировать.

За время, которое нахожусь в ванной, сам Таир успевает принять душ и побриться.

Не знаю, зачем наблюдаю за ним. Не знаю, зачем продолжаю все это. Не знаю, что буду делать завтра, послезавтра, через месяц, через год…

Тарский не позволил этому произойти.

Сегодня.

Но что меня ждет завтра?

Не хочу, чтобы так было, но, вопреки всей боли и обидам, по-прежнему безоговорочно доверяю ему. И, похоже, это доверие становится каким-то ненормальным.

«Если я говорю «Не смотри» – ты закрываешь глаза. Если говорю «Не дыши» – ты прекращаешь дышать. Если говорю «Падай» – ты, мать твою, падаешь».

Именно так и происходит у нас. Таир своего добился. Я снова и снова падаю… Разбиваюсь. Не дышу, пока он не поднимет на руки и не посчитает нужным воскресить и исцелить.

Ведь сначала, когда тот мужчина, назвав меня стеснительной, предложил подняться в одну из спален, я чуть сознание от страха не потеряла. А потом вдруг подумала: да будь, что будет! И это нездоровое повиновение, вкупе с отчаянным желанием доставить Тарскому хоть часть той же боли, какую он приносит мне, испугало сильнее того, что может произойти. Потому что знаю, после такой мести я сама не выживу.

Сейчас же меня затапливает такое облегчение, что все эмоции притупляются. Нет, полностью все не уходит, но и нет больше того всепоглощающего ужаса.

Расслабляюсь и дышу достаточно спокойно.

Отбросив влажное полотенце, Гордей выходит из ванной полностью нагим. Много раз видела эту мощную махину, которая если и сойдет за представителя людской расы, то только за какого-то сверхчеловека. Много раз видела и все равно смущаюсь. Глаза оторвать, конечно же, не могу. С какой-то бессильной злобой завороженно слежу за тем, как эта гора мышц покидает ванную.

– Зачем ты сделал его таким идеальным? – прикрывая веки, сокрушаюсь, обращаясь непосредственно к Богу. – Хотя, скорее всего, не ты… Дьявол! Настрелять бы ему за это по рогам!

– С кем разговариваешь?

Конечно же, я не заметила, как сверхчеловек вернулся.

Резко распахиваю глаза, чтобы увидеть нависшего над ванной Тарского. Теперь на нем черные брюки и синяя рубашка. Присаживаясь на мраморный бортик, он зачем-то впивается в мое лицо взглядом.

– У меня вечерняя молитва, – фыркаю и раздраженно вздыхаю, проклиная свою чертову особенность – чуть что, краснеть в его присутствии.

– Не усердствуй.

Почему-то, как и всегда, его слова воспринимаются мною двусмысленно. С ответом нахожусь не сразу. Лишь пожав с видимым безразличием плечами, созреваю на то, чтобы выпалить:

– А я вполсилы не умею.

– Точно, – соглашается Гордей, продолжая изучать мое лицо и наращивая тем самым дурацкое волнение. – Либо чело в поклонах разобьешь, либо с бесами спляшешь.

– К счастью, знакома пока только с одним. С ним и пляшу между поклонами.

Тарский посыл, безусловно, улавливает. Не раз ведь его так называла. Понимает, что на него все стрелки перевела, но не желает комментировать. Впрочем, давно очевидно, что его мои шпильки попросту мало заботят.

– Ты умница, заяц. Хорошо сегодня держалась, – проговаривает медленно, не сбавляя подавляющей серьезности.

Мы оба знаем, что это неправда. Держалась я хуже некуда… Пару раз чуть коньки там не откинула! Но в его чертовом одобрении я теперь не нуждаюсь!!! Убеждаю себя так крепко, аж сердце по новой расходится, как бы между делом напоминая о своей целости и впечатляющей живучести. Только это не значит, что я буду покорно умирать по пять раз на дню!

Сейчас предпочитаю промолчать. Не желаю спорить только потому, что все закончилось благополучно. Не хочу лишний раз ни увиденные мерзости воспроизводить, ни свои эмоции.

Все. Идем дальше.

Идем и спотыкаемся, когда Таир говорит:

– Сейчас отдыхай. Завтра повторим попытку.

Ну, естественно. Цель ведь еще не достигнута. А когда это Тарский свои дела до победы сворачивал? Сегодня он сказал этим извращугам, что мы еще не готовы. А в следующий раз что будет?

– Я видела, как ты забрал окурки, которые оставил этот мужик. Зачем? Неужели у тебя есть возможность проверить его ДНК? – Молчит, а молчание Тарского, как мы знаем, это всегда «да». – Кто ты такой, черт возьми?

Не в первый раз задаю этот вопрос, но ответа, конечно, не получаю. Я его в принципе и не жду уже.

– Я ухожу. На вахте остается Федор. Если что, обращайся к нему.

Молчу, словно мне все равно. По тому, что оделся, ведь уже догадалась, что собрался куда-то среди ночи.

И пусть… Плевать.

– Конечно, – выдыхаю, потому как он, похоже, ждет какой-то реакции. – Война продолжается, – заключаю сердито. Но он и после этого не уходит. Вот чего ему сейчас надо? Зачем сообщать об уходе и продолжать сверлить меня взглядом? – Ты идешь? Вода остыла, я замерзла.

– Выбирайся, – невозмутимо отбивает. – Или тебе помочь подняться?

Безусловно, какое-либо стеснение после всего, что было, не имеет никакого смысла. И все же мне неловко вставать, когда Тарский так пристально наблюдает. Только злость и выталкивает. Поднимаюсь и, не глядя на него, перешагиваю бортик. В спешке свалилась бы, он придерживает. Не благодарю, наоборот, отталкиваю и хватаю с крючка махровый халат. Набрасываю прямо на мокрое тело и опрометью вылетаю из ванной.

Пока одеваюсь, слышу трель звонка, и вскоре из прихожей доносятся приглушенные голоса. Решаюсь выйти только после того, как дверь хлопает второй раз.

– Привет!

Собиралась, не дожидаясь Гордея, уйти спать. Однако Федор своей улыбкой пробуждает внутри меня тоску, которую я в своей груди пригрела, как змею. Захлебываясь одиночеством, мечтаю с кем-либо спокойно поговорить, хоть и понимаю, что Федя, каким бы милым и любезным ни казался, с Тарским заодно.

– Не улыбайся!

В ответ на это обиженное требование мужчина смеется и шагает ко мне.

– Кто тут у нас не в настроении?

– И прекрати со мной разговаривать, как с пятилеткой! Кстати, твой акцент ужасен!

– Прискорбно, – неизменно строит из себя добряка.

– Что именно?

– То, что ты злишься на меня.

– Будто тебе не все равно… – ворчу и зачем-то усаживаюсь на диван, словно собираюсь задержаться.

– Нет, не все равно, – Федор опускается в кресло напротив. – Я, в отличие от брата, понимаю, что с тобой лучше дружить.

– Не напоминай о нем. Дай отдышаться свободно.

– Как скажешь, Катрин. Хочешь, посмотрим что-нибудь по телевизору? – бросает быстрый взгляд на часы, стрелки которых перемахивают полночь. – Или ты устала?

– Не знаю… – неуверенно отвечаю я. – Устала, но… Честно говоря, я голодная.

– Прекрасно! Не могу упустить возможность продемонстрировать свой кулинарный талант.

– Ты умеешь готовить?

Смотрю Федору в спину, так как он уже направляется в кухонную зону.

– Целых три блюда. Омлет, глазунью и манную кашу.

– О, впечатляюще!

– На самом деле да. Ты не представляешь, как сложно в первом варианте не сжечь низ. Сохранить желтки целыми и жидкими – во втором. А в третьем – приготовить эту бесячую крупу без комков. Последнее вообще высший пилотаж!

– Нет, не представляю, тут ты прав, – со вздохом сажусь за барную стойку. Подперев ладонью лицо, лениво наблюдаю за тем, как Федор достает из холодильника яйца и ветчину. Сама-то я вообще ничего не умею. К плите подхожу, только чтобы вскипятить чайник. – Почему Тарский такой непрошибаемый? Расскажи о нем хоть что-нибудь… – выдаю вдруг и тотчас замолкаю.

Федор слегка хмурится, но от ответа не уходит.

– Думаю, тип характера такой. Не подвержен сильным эмоциональным колебаниям. Собран, уравновешен, целеустремлен. Фокусируется на том, что имеет первостепенную важность. Жестокость без крайней нужды не проявляет.

– Тоже так думала. Раньше, – с горечью делюсь своими личными наблюдениями. – Сейчас вижу немного иначе.

Федор молча взбивает яйца, что-то к ним подмешивает, ставит на плиту сковороду, ждет, пока та разогреется, выливает смесь и только после этого вновь смотрит на меня.

– Сложно объяснить, Катя. На самом деле сложно. Сейчас ты не понимаешь, но значишь для него больше, чем думаешь. Больше, чем я сам мог когда-либо предположить.

Многим позже я лежу в кровати и без конца прокручиваю в голове то, что услышала. Никак эти слова не натянешь на то, что вижу я сама. На то, как поступает Гордей, и какие жестокие вещи порой говорит.

«Это ведь ты меня любишь. Не я тебя».

Сердце раз за разом сжимается и кровоточит, когда эти слова воспроизвожу. Тут никакого многоточия не поставить. Никаких запасных вариантов не обнаружить. Никакой надежды не отыскать.

Но я, как ни стараюсь, не могу свои чувства просто взять и выкорчевать. Засело настолько глубоко, что невозможно иссечь, не травмировав окружающие волокна. Может, оно как-то само со временем иссохнет и превратится в черствую точку, с которой можно прожить до так называемой старости?

Нужно просто перетерпеть. Нужно.

Скоро все закончится.

Я уеду, и мы больше никогда-никогда не пересечемся. Никогда не увижу суровое лицо Тарского. Не поймаю пронизывающий и будоражащий взгляд. Не услышу сильный голос и его неподражаемое, грубоватое и требовательное «Катенька».

Только почему от одной мысли об этом мне становится еще хуже?

По спине слетает дрожь, когда улавливаю за спиной тихие шаги. Пока Таир раздевается, не разворачиваюсь и никак не выдаю того, что еще не сплю. Матрас пружинит и, мелко вибрируя, посылает по моей коже новую волну мурашек.

Одеяло натягивается, и я машинально задерживаю дыхание. Не то чтобы у меня есть возможность не дышать на протяжении всей ночи. Думаю, что таким образом можно подготовиться, прежде чем дыхательные пути и сами легкие заполнит мужской запах.

– Дыши, Катя.

Нет, не срабатывает. Обволакивает и кружит голову.

– Откуда ты знаешь, что я не сплю? – спрашиваю, оборачиваясь.

Ничего не могу с собой поделать. Пытаюсь рассмотреть его лицо в проникающем через окна слабоватом лунном свете. Гордей лежит на спине, закинув одну руку за голову. Спустя пару секунд скашивает только взгляд, оставаясь в том же положении.

– Во сне ты не напрягаешься, не дрожишь и не задерживаешь дыхание.

Слабо киваю, не зная, что ответить. Продолжаю смотреть, даже когда он закрывает глаза.

– Спи, Катя.

– Угу.

– Не угу, а спи.

Шумно перевожу дыхание.

– Пусть тебе приснится какая-нибудь жесть!

– И тебе сладких снов, Катенька.

Глава 8

Таир

Зашит изнутри. Только при взгляде на Катю эти швы воспаляются и кровят, норовя разойтись.

Странно.

Держу сердце и дыхание в одном ритме. Мысли фильтрую. Думаю лишь о том, что важно и очень важно – отстраненно и строго по фактам. Переработанные и бесполезные эмоции густыми потоками стекают по венам.

Я спокоен. Мрачен и предельно свободен. Сосредоточен исключительно на работе, на скорейшем ее завершении и благополучном возвращении Кати на родину. Облажаться, как никогда, прав не имею. Никому другому перепоручить царевну не позволю. Ни флегматику Янушу, который впервые поставил под сомнения мой профессионализм и вздумал тянуть одеяло на себя. Ни добряку Федору, который в критических ситуациях способен принимать сомнительные решения. Ни честолюбивой Элизе, которая при выполнении задания умеет действовать крайне жестоко. Никому.

Не думал, что когда-нибудь выстрою барьер между собой и семьей. Но сейчас именно это и происходит. Огородился. Более того, достаточно хладнокровно принимаю этот факт.

«Комнату» вчера посетили в третий раз, пока без результатов. Но и это меня не беспокоит. Знаю, что рано или поздно Потоцкий появится. И реакция на Катерину будет. Не может не быть. Изученные материалы не оставляют сомнений: связь с Ириной Волковой была не простой интрижкой. В угоду каким-то чувствам, оба поставили под угрозу не только свои семьи, но и жизни. Ими, собственно, и расплатились. Только Потоцкому удалось залатать раны, перекроить рожу и под новой личиной продолжить отравлять мир.

Изначально возникали предположения, что Катя может быть вовсе не Волковой, а Потоцкой, настолько давней и затяжной оказалась эта связь. Но сравнение ДНК, которые были проведены нашими экспертами, опровергли эти подозрения.

Волкова она, хоть внешне ничего от старого хрена не взяла. Кровь его.

Ядовитая моя Катенька. Мать ее…

– Доедай и отправляйся в спальню. Сегодня выходной, – сообщаю за ужином.

Катерина смотрит, сжимая столовые приборы до белизны в костяшках, словно готова воткнуть их мне в грудь.

– Почему сразу не сказал?

Потому что не знал. Выдал решение на этапе формирования. Сам не понял, как и зачем подобное принял, если сроки и без того горят.

– Таи-и-и-р-р? – рычит сквозь зубы. Со звоном бросает на тарелку нож. Чуть позже вилку. Я спокойно за этим наблюдаю, проглатываю пищу и тянусь за стаканом с вишневым соком. Медленно отпивая, слегка морщусь. Но не от этой кислоты, а от верещания царевны. – Ты собираешься отвечать? – так и не дождавшись какой-то реакции, подскакивает и будто пружина выстреливает из-за стола. – Нравится держать меня в постоянном напряжении? Я целый день до вечера на нервах нахожусь! Ты специально это делаешь?

Поднимаюсь и собираю тарелки. Знаю, что Катерина убраться не додумается. Хотя пора бы уже научить ее элементарным вещам.

Сложив посуду в раковину, возвращаю к ней взгляд.

– Иди сюда, Катя.

Она колеблется, но недолго. Надо отдать должное, то ли смелость ее подгоняет, то ли любопытство, всегда идет, когда зову.

Замерев на расстоянии нескольких шагов, задирает подбородок и с вызовом смотрит в глаза.

– Что тебе надо?

– Хочу, чтобы ты вымыла эту посуду.

Ее лицо в течение нескольких секунд выражает едва ли не большую степень шока, чем в первый день в «Комнате», когда на ее глазах даме засадили сразу два члена.

– С ума сошел? Я не умею… И учиться не хочу…

– В этом нет ничего сложного, – поймав за запястье, подтягиваю девчонку к раковине. Приставив вплотную, фиксирую сзади своим телом. Она вцепляется пальцами в край тумбы, замирает и прекращает дышать. А у меня, блядь, несмотря на все пристрелянные мантры и профпримочки, срабатывает та часть тела, которую рядом с ней никак не удается контролировать. Конечно же, Катя это чувствует. Громко выдыхая, еще сильнее напрягается. – Открой кран. Возьми губку. Смочи ее в воде и налей чистящее средство.

– Не буду, – дрожит сердитым шепотом. Сопротивление у нее в крови, никак иначе. – Я тебе прислуживать не нанималась!

– Не надо мне. За собой убери, царевна, твою мать!

– Сам убирай!

Первым из скрипучих железных оков вырывается гнев. Сам не знаю, какими обходными путями это происходит. Просто срывает петли, и меня уже несет.

Бью пальцами по рычагу смесителя. Катя вздрагивает и что-то пищит, до того как вода с шумом ударяется по металлическому дну раковины. Грубо подцепляя ее руку, шмякаю в насильно раскрытую ладонь губку.

– Таи-и-и-р-р…

– Молчи, – рявкаю над девичьей головой.

Стискивая хрупкую кисть, подставляю ее под ледяные струи. Улавливаю шипящий вдох, а после него начинается по-настоящему одуряющая возня. Чтобы налить чистящее средство, приходится сжать царевну со всех сторон. Одной рукой сдавливаю ладонь с губкой, второй без какого-либо чувства меры хлещу на нее зеленый ароматизированный гель.

– Идиот… Пусти… Сейчас же… – в яростных попытках отпихнуть Катя верещит, толкается и отчаянно вертится. Пальцами свободной кисти вцепляется мне в предплечье. Неистово скребет кожу ногтями. – Козел… Тупое животное… Ты сломаешь мне руку… – помимо этих слов, захлебывается какими-то гортанными звуками и громко взбивает надсадным дыханием воздух. – Таи-и-и-р-р… – прорычав последнее, поворачивает голову и вгрызается мне в бицепс зубами.

– Твою мать… Катя! Уймись ты! – уверен, что под рубашкой след оставляет.

– Сам уймись…

Разбрызгиваемая резкими движениями и рывками вода летит во все стороны, щедро орошая ледяной влагой нашу одежду, руки, лица и волосы. Кожа стынет, но внутри ведь все огнем полыхает. И на этом контрасте трясет уже не только Катю. Меня самого едва заметно, но пробирает.

Кто-то должен это прекратить, и этот кто-то, безусловно, как и всегда, я. Только я в какой-то момент сам захлебываюсь. Настолько глубоко ухожу, дна не ощущаю. Не от чего оттолкнуться. Не за что зацепиться.

Будто действительно с ума сошел.

Не могу ее отпустить.

НЕ МОГУ ЕЕ ОТПУСТИТЬ.

Что, если эта уборка и стремление приучить к какому-то порядку – только повод? Да быть такого не может! На хрена мне это нужно?!

Оторвав от своего предплечья тонкие озябшие пальцы, втискиваю в них тарелку. Только Катя ее, конечно же, без раздумий разбивает. Замахивается и швыряет в угол раковины. Слух забивает звенящим грохотом вперемешку с диким девчачьим визгом. Осколки летят непосредственно на нас, и я, стискивая Катю, отшагиваю вместе с ней назад.

Разворачивая к себе лицом, встряхиваю с такой силой, что у нее несколько раз клацают зубы.

– Что ты творишь? – неожиданно для самого себя ору до надрывной хрипоты.

Катерина всхлипывает. У нее дрожат губы, но она упрямо задирает голову и, не сбавляя оборотов, смотрит мне в глаза.

– А ты? Что делаешь ты?

Ответа у меня, как и у нее, нет. Только нехарактерная кипучая ярость. Затапливает по самую макушку. Обжигая слизистые, ощутимо и выразительно затрудняет дыхание. Моя грудь на каждом вдохе берет высокие рывки. Но Катина, маячащая под мокрым сарафаном округлостью и торчащими сосками, интересует меня гораздо больше.

Гораздо больше, чем я в принципе могу себе позволить.

Горячей волной накатывает отупляющая похоть. Слепит глаза. Перекрывает остатки трезвых мыслей. Сворачивает сознание.

Не вижу иного выхода, кроме как промолчать, задушив в себе все слова. По-скотски ухожу. Дверь в ванную притягиваю с яростным грохотом. Жаль, нет задвижек, способных меня в случае чего удержать. Одна надежда на то, что удастся втихую перегореть и восстановить равновесие.

Твою мать, Катенька…

Резкими движениями срываю с тела мокрую рубашку. Не глядя, отбрасываю и упираюсь ладонями в мраморную столешницу. Избегая зеркал, склоняюсь над раковиной и медленно цежу сквозь стиснутые зубы воздух.

Поток эмоций не то чтобы не утихает… Выкатывает больше и больше.

Вчера, чтобы не вызывать подозрения, пришлось прибегнуть к помощи Януша и Элизы. Они, под видом незнакомой семейной пары, подсели к нам за столик ближе к закрытию «Комнаты», когда шансы на обнаружение объекта оставались мизерными. Выждав еще пятнадцать минут, мы поднялись вчетвером в один из номеров. Оказавшись в замкнутом пространстве вульгарной бордово-золотистой коробки, «весельчак» Януш предложил даже раздеться, чтобы время быстрее прошло. Шутку оценила лишь Катя. Рассмеялась нервно и предупредила, что после этого серьезно его воспринимать не сможет, какие бы умные речи он позже не толкал.

Не то чтобы я рассчитываю выкручиваться подобным образом каждый раз. По возможности берегу ее, но при этом помню цель нашего нахождения в Европе.

Она не моя.

ОНА НЕ МОЯ.

Я не из тех ушлепков, что живут инстинктами и руководствуются желаниями. Это, совершенно очевидно, просто какой-то временный сбой. И позволять чему-то подобному собой управлять я не намерен.

Раньше, когда возникали первые звоночки, и что-то внутри меня гулко щелкало и протестовало против того, чтобы к Катерине прикасался кто-нибудь кроме меня, думал, что это побочка той чертовой, все еще непонятной для меня привязанности. Какое-то гипертрофированное стремление защищать ее от каждой ебаной твари. Поздно осознал, что эти чувства перемахнули во что-то нездоровое.

Я, блядь, не супергерой, и она мне никто.

Возможно, проблема в том, что к Кате никто, кроме меня, не прикасался. Допускаю подобную мысль. Сепарирую. Оставляю лишь самое важное. Выношу задачу – отпустить.

Дышу на разрыв.

Дышу.

Держу волну.

Держу.

Натыкаюсь взглядом на ряд фигурных баночек-скляночек.

Вдыхаю. Выдыхаю.

Медленно веду глазами дальше. Выцепляю цветное кружево на змеевике.

Вдыхаю. Выдыхаю.

Сердце выбивает в груди дыру. Растекаясь магмой по периметру, плавит остатки монолитной стойкости.

Не соображая, что творю, выпрямляюсь и шагаю обратно к двери.