Текст книги "Она моя"

Глава 9

Таир

Ловлю себя уже на пути в кухонную зону. Ловлю мысленно, но не останавливаю. Склоняясь, выдыхаю всю злость Кате в затылок. Стоя у раковины, она не успевает обернуться. Лишь испуганно визжит, когда выбрасываю руки и повторно блокирую ее у злосчастной тумбы.

– Я все сделала! Убралась! – выкрикивает с неким отчаяньем, как только разворачиваю к себе лицом.

Но меня это больше не интересует. С душой нараспашку, едва притрагиваюсь, теряюсь в ощущениях, воспоминаниях, живучих образах и желаниях. Стискивая руками талию, поднимаю и опускаю на столешницу. Сминаю пальцами мокрую ткань сарафана, Катя даже не удосужилась переодеться. Хрипло выдыхая, веду ладонями по часто вздымающейся груди. Сдергивая вниз лиф, оголяю упругую и подрагивающую плоть с напряженными вишневыми сосками.

– Боже, Гордей… – этот шепот походит на задушенный стон. – Что ты делаешь?..

Кто бы мне ответил… Просто действую.

Снова пропускаю тот внутренний толчок, который вынуждает наклониться и завладеть ее губами. Принимаю по факту, когда Катя уже открывается и с тихим всхлипыванием впускает мой язык. Оказавшись в сладкой теплоте ее рта, жадно захватываю дурманящий вкус.

Сознательно задыхаюсь. Сознательно захлебываюсь. Сознательно отравляюсь.

Скольжу вокруг ее ядовитого язычка, по всей полости нежного рта, пока она не начинает сама ко мне жаться. Тогда устремляюсь ниже. К шее, по ключицам, упругой мягкости груди. Сминаю тонкую кожу, кусаю, прихватываю губами сосок. Всасываю со всей дури, которую, по всей видимости, храню в себе лишь для этой маленькой смертоносной девочки.

– Зачем ты трогаешь меня? – мычит и задыхается над моей головой Катерина.

Машинально прихватываю пальцами ее шею. Вытягивая, фиксирую, пока веду губами обратную дорожку к лицу. По пути действую не менее агрессивно. Оставляю на чувствительной коже кровоподтеки. Несколько раз прихватываю зубами острый подбородок.

Катя дрожит настолько, что ловить ее тело приходится. Вызывает желание сжать до хруста, закрепить в неподвижном положении и отогреть. Только она сама еще не определяется с действиями: то стучит по моим плечам кулаками, то ласково гладит ладонями, то притягивает к себе, то снова отталкивает и дальше кричит:

– Если ничего не значу, зачем трогаешь? Зачем?

Игнорировать этот надрыв невозможно.

Отрываюсь.

Выпрямляюсь, но не отпускаю.

Сталкиваемся взглядами. Дышим внатяжку. С нахлестом. Не успевая выдыхать, жадно вдыхаем.

Запах ее ловлю и клубящийся вокруг нас дурман.

– Затем, – давлю интонациями.

– Рвет тебя, да? – обличает натянутым хрипом. – Признайся! Признайся…

Затыкая ладонью ее рот, выдергиваю из петель череду мелких пуговиц и стаскиваю с дрожащего тела мокрый сарафан. Не прекращая трогать, ощущаю, как разогревается Катина кожа. Она по мне своими ладонями все это время тоже елозит. Мычит какую-то дичь, желая освободиться. Но я не хочу, чтобы она сейчас говорила. Не позволяя увернуться и отдернуть ото рта свою руку, крепко прикладываю затылком к навесному шкафчику. Тогда эта дьяволица, сверкнув глазищами, высовывает язык и касается им моей раскрытой ладони. Сладко зажмуриваясь, скользит зигзагами и кругами.

Лижет кожу. Прикусывает. Снова лижет.

Высекает искры. Кипучей волной с головы до пят окатывает. Ноги, мать вашу, слабеют. Да что там… Весь костно-мышечный корсет в подтаявшее желе превращается.

Выдаю реакции, содрогаясь всем телом. Склоняясь, словно прилетело в солнечное сплетение, с грубым матом отдергиваю ладонь.

– Признайся… Признайся… – шелестит царевна, закидывая руки мне за шею. Прижимается грудью к моей груди. Кожа к коже. Влажно. И уже горячо. Током шмалит. – Чувствую… Ты меня… Гордей…

– Молчи, сказал.

– Не буду… Не буду… Ты меня тоже… Тоже…

В непрекращающейся возне и пререканиях сдергиваю с нее трусы. Оставляя полностью голой, снова отстраняюсь и застываю, удерживая руками за плечи, чтобы насмотреться. Пожираю взглядом подрагивающую грудь со сморщенными сосками, подернутую мурашками кожу, плавные изгибы, бесстыдно раздвинутые бедра. Упираясь пятками в шкафчик, она пытается свести их. Я не позволяю. Придвигаясь, блокирую ладонями.

Поднимая залитые похотью глаза к Катиному лицу, распускаю ремень.

– Я буду кричать… – сообщает на выдохе, глотая гласные.

– Будешь, конечно.

Стянув брюки и белье, подтаскиваю ее к самому краю. Расчетливо вынуждаю хвататься за себя руками, чтобы не свалиться. Взяв в руку член, приставляю его к ее промежности. Визуально прослеживая, раскрываю влажную розовую плоть. Нет, не собираюсь лишать ее девственности. Существует масса других способов получить удовольствие. Не собираюсь и вдруг напираю, вталкивая в нее всю, мать вашу, головку. Катя громко и болезненно вскрикивает. В попытках ослабить давление, вновь инстинктивно упирается пятками в шкафчик и руками мне в плечи. Приподнимаясь, вытягивается надо мной полусогнутой дрожащей струной. А я замираю у той самой преграды, которую рушить не должен. Смотрю то вниз на свой член между ее половых губ, то в ее изумленное лицо. Забываю все разумные доводы, которые сам себе ежеминутно втираю.

Твою ж мать…

Сражаясь с волной безумной похоти, с хриплым стоном прикрываю веки.

Тяжело отступить, потому как внутри горит порыв не просто очередную разрядку получить. Нет, как ни торможу себя, ощущаю непреодолимую потребность лишить царевну невинности. Снести этот барьер. Ворваться в желанное тело. Пометить собой. Запятнать. Присвоить на пожизненное.

Это дикое стремление туманит сознание и шумным приливом распространяется по всему организму. Подавляя нервную систему, словно неизведанный вирус, задает телу команды, инициирует непроизвольные движения и мышечные сокращения.

Меня натуральным образом лихорадит. Изнутри и снаружи.

Сносит все блокпосты.

– Оттолкни меня, – сиплю на выдохе, прижимаясь к Катиному лицу.

– Ч-что?

– Давай! – рявкаю так, что она вздрагивает и выходит в новый круг затяжной дрожи. – Не позволяй мне. Отталкивай!

– Ты ненормальный! – кричит и с силой бьет меня в плечи ладонями.

С густым и горячим вдохом подаюсь назад, освобождая ее тело. Изнутри, но не снаружи. Закрывая поцелуем рот, скольжу к промежности ладонью. Долго ласкать не приходится. Спустя несколько минут Катя с замученным криком взрывается. Разлепив веки, наблюдаю за тем, как заходится до хрипоты и икоты. В попытке сжать бедра, стискивает ими мою руку и еще ярче содрогается.

Не думал, что это может так откликаться. Каждый раз острее и острее. На грани боли и неприятия хочу ее. До дрожи, головокружения и перманентной тошноты.

Позволяя совершить лишь несколько полноценных вдохов, вновь завладеваю истерзанными губами. Катя замученно стонет, но поддается. Даже как-то отвечает. Раскатываю по члену ее смазку. Вся кисть в ней. В воздухе тоже она. Забивает дыхание. Взрывает восприятие. Веду ладонью вверх-вниз, сжимаю головку, и обратно. В считанные секунды довожу себя до пика.

Но удовлетворение является непродолжительным. Стоит отстраниться и пройтись взглядом по обнаженному дрожащему телу Кати в брызгах моей спермы, словно ненасытный зверь, ловлю новый приход голода.

Мать вашу…

Глава 10

Таир

Вдали над горизонтом замирает красноватое зарево восходящего солнца, но видимость сохраняется слабая. На гравий с тонким звоном осыпаются гильзы. После второго выстрела машинально отщелкиваю початый магазин и резким прямым движением вставляю полный. Только после этого возвращаю пистолет в наплечную кобуру.

– Я думал, ты решил оставить их на десерт, – лениво протягивает Януш и приседает, чтобы собрать отстрелянные гильзы.

– Палец соскользнул, – мрачно иронизирую я.

Шагаю к неподвижным мужским телам. Под ботинками тихо шуршит гравий. Над головой с верхушек высоких тополей без устали каркают вороны. Прислушиваюсь, фильтруя звуки на естественные и нежелательные. Дыхание не улавливается, но я все же нащупываю артерию на шее одного, затем второго. Убедившись, что пульс у обоих отсутствует, без каких-либо эмоций прохожусь по карманам.

– Есть что-нибудь интересное? – опускается рядом Януш.

– Есть. Собери в пакет, – бросаю телефоны, карманную записную книжку, документы и пейджер. – Будем «оформлять», пока не рассвело.

– Правильная зачистка – превыше всего, – припоминает Ян нараспев слова, которые нам внушали многие годы назад.

Дома, едва переступив порог, застаю Катин задорный писк и звонкий смех. Понимаю внезапно, что давно этого не слышал. Неосознанно торможу, чтобы вобрать подольше. Знаю ведь, что при мне сразу скиснет.

– Оно брызжет… А-а-а… Мне страшно… Ох… Точно над сковородой разбивать? А-а-а… Ой… Целое! Не растеклось! Получилось! Ай-ай! Зараза… – звучит вперемешку со смехом.

Проседаю в вязкой топи эмоций. Поглощает медленно, но уверенно. Сантиметр за сантиметром. Пока не смыкается над головой. Все внутренние процессы ускоряются, но силы своей не теряют. Сохраняя относительно ровное дыхание, неторопливо шагаю в сторону кухонной зоны.

Катерина стоит у плиты, Федор за ее спиной, сжимая плечи, удерживает ее на месте и вместе с ней смеется.

– Не бойся. Давай. Ну же! Еще одно, амазонка.

Катя морщится и ударяет ножом по скорлупе. С причитаниями неловко высвобождает содержимое и отправляет на шкворчащую сковородку.

– Доброе утро, брат, – замечает меня Федор.

– Доброе, – угрюмо отбиваю я.

Как и предполагал, при виде меня настроение девчонки кардинально меняется. Смех стихает. Улыбка медленно вянет. Напоровшись взглядом, отступает незамедлительно и осторожно, будто от колючей изгороди под напряжением. Отворачиваясь, подходит к раковине, якобы затем, чтобы вымыть руки. На самом деле полностью меня игнорирует, даже не здоровается.

– Учу Катю готовить, – благодушия не теряет лишь Федор. – Позавтракаешь с нами?

– Не голоден, – бросаю в ответ и направляюсь в ванную.

Разговор и суета на кухне возобновляются еще до того, как я закрываю дверь. Без лишних рывков избавляюсь от одежды и становлюсь под теплые струи. В душе, как правило, позволяю себе больше, чем в реальном движении мира. Думаю о Кате совсем не так, как должен. Закрывая глаза, представляю… Нет, был период, когда и против этого протестовал. Но в какой-то момент, не видя другого выхода, поддался этой слабости. Смирился с ней. Сжился. Пристрастился, пока не понял, что этого становится мало. Критически мало.

Сегодня давлю всплывающие образы. Без того разболтан. В связи с этим заканчиваю быстрее обычного. Обернув бедра полотенцем, выхожу из ванной и направляюсь прямиком в спальню.

Едва успеваю натянуть штаны, в дверь стучат.

– Входи.

Не испытываю разочарования, когда в спальню входит Федор.

Конечно, нет.

Мать вашу…

– Чего тебе?

– Катя поделилась мечтой научиться кататься верхом. Я подумал, может, в следующий раз свозить ее на ипподром? Завтра, например? Что скажешь?

Случайным образом так плотно стискиваю зубы, что эмаль скрипит.

«Катя поделилась мечтой…»

Вашу мать, блядь…

– Не думаю, что это безопасно.

– Да почему? – искренне недоумевает Федор. – Не опаснее, чем гулять по городу. Я бы даже сказал…

– Сегодня готовка, завтра ипподром, – резко перебиваю его. – Что за херня, брат? Дальше что? – непреднамеренно шагаю ближе, словно собираюсь подавлять не только словом, но и делом. – Может, у тебя какая-то личная игра? Так ты не заиграйся, – выдаю тише и жестче, чем должен.

Федор растерянно замирает. Смотрит на меня, не мигая. По лицу стремительно расползаются красные пятна.

– Какая игра? – уточняет, как только удается справиться с замешательством. Тянет лыбу во все лицо. – Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав[3]3
  Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав – впервые встречается в одной из древних сатир Лу-киана. Обычно адресуется тому, кто излишне горячится в споре, показывая тем самым, что, помимо эмоций, у него нет никаких доказательств своей правоты (шутл. – ирон.).


[Закрыть], – прибегает к своей любимой древней философии, не гнушаясь цитатами. – Совсем несвойственная для тебя реакция.

Капитан Очевидность, блядь.

– Не додумывай того, чего нет, Федя. С чего мне сердиться? Предупреждаю тебя. С Катей… – прочищаю горло и зачем-то понижаю голос. – С Катей следует быть осторожным.

– Осторожным?

В какой-то момент кажется, что брат готов рассмеяться, и если это так, я готов врезать ему по лицу.

– Ты слышал, что я сказал. Повторять не собираюсь.

– Может, хочешь просто поговорить?

– О чем, блядь?

– О чем-то, – разводит руками, будто животрепещущие темы находятся в воздухе. – Знай, что я всегда готов выслушать.

Прищурившись, смотрю на него, как на малохольного.

– У меня нет потребности что-то с тобой обсуждать. Так достаточно понятно?

– Окей, – поднимая руки, выставляет их ладонями наружу. – Усек, – быстро и легко соглашается, словно действительно не видит смысла спорить. Но потом под нос себе бормочет: – Значит, позже.

Сглатываю и плавно перевожу дыхание.

– По поводу ипподрома, – возвращаюсь к первоначальному вопросу. Снова сглатываю и загребаю крупный глоток воздуха. – Если она хочет, можешь организовать, – по каким-то причинам это решение дается труднее, чем я мог себе представить подобную ерунду.

– Отлично, – сцепляю зубы, потому как довольная рожа Федора неожиданно еще сильнее меня раздражает. – Тогда до завтра. Я ведь не нужен вечером? Вы идете вдвоем?

– Да. Ты свободен.

По пути к выходу машинально нахожу глазами Катю. Она сидит на ковре у низкого журнального столика и что-то пишет.

– До завтра, Катрин!

– Пока, Федя! – быстро мажет взглядом от меня к Федору. Улыбается ему и, махнув на прощание рукой, возвращается к своему занятию.

Не то чтобы я собираюсь с ней о чем-то разговаривать, но, закрыв за братом дверь, иду в гостиную. Нависаю тенью над столом. Катя замирает, но головы не поднимает. Перекатывая в руках карандаш, заметно нервничает в ожидании того, что я ей скажу. Я же с некоторым удивлением стопорюсь взглядом на бумаге, по которой пару секунд назад она шуршала грифелем.

– Что это? – спрашиваю на автомате.

Блядь, вот обязательно ей постоянно на полу сидеть?

Твою мать…

И все равно, как долбаный мазохист, жду, когда поднимет голову и посмотрит мне в глаза.

– Это конь, – поясняет обиженным тоном.

Да я не спрашивал, кто именно. Изумился тому, что она в принципе рисует.

– Ну, положим, пока только полконя, – поправляю, за каким-то хером орудую нехарактерным мне сарказмом.

– Сам ты… – возмущаясь, вскидывает-таки взгляд. И тут же теряется, замолкая. Краснея, резко и шумно вдыхает. У меня точно так же естественный процесс вентиляции вызывает неестественные трудности. Какие-то важные клапаны перекрывает. Легкие сворачивает. А заглатываемый воздух в горле штырем встает. – Я только начала. Федор, как услышал, что моя мама художник, альбом подарил.

Опять Федор.

Принимаю это спокойно, только за грудиной какое-то расхлябанное месиво огнем загорается.

– Будь готова сегодня вечером к половине девятого.

– Хорошо, – буркнув, утыкается обратно взглядом в стол.

Еще какое-то время нависаю, рассматривая. Не укрывается от меня, конечно, ни то, как Катя нервно стискивает пальцы, ни то, как часто вздымается ее грудь. Снова без лифчика, что ли? Словно в ответ на мой вопрос, ее кожу стягивает дрожь, и через ткань футболки остро проступают соски.

Отворачиваюсь и ухожу в кухонную зону.

Подальше от царевны. Туда, где не заденет. Ни образом, ни запахом.

Черт возьми…

Все еще слишком отчетливо помню, что почувствовал вчера, когда почти ворвался в ее тело. Шелковую влажность. Тугой жар. Болезненное сопротивление. Одуряющую похоть.

Вашу мать…

Что за чертовщина?

Глава 11

Катерина

Кажется, что происходящее должно примелькаться и с каждым последующим визитом вызывать меньшую степень изумления и неприятия. Но в случае с «Комнатой желаний» регулярность почему-то работает иначе. Раздражителями становятся абсолютно все: и специфическое освещение, и знакомые лица, и навязчивая фоновая музыка, и приглушенный гомон томных голосов. Детали незначительные, а откладываются где-то на подкорке и при первом же воспроизведении вызывают адовое отторжение.

О том, что происходит после полуночи, я и вовсе молчу. Сейчас мне смешно, что когда-то я хотела раздобыть видеокассету с порно, чтобы разобрать процесс досконально и чему-то там научиться. Наблюдение за тем, как люди занимаются сексом, вызывает весьма странные чувства. Первостепенным является омерзение, но со временем зарождаются и другие ощущения, которые прежде мне доводилось испытывать лишь благодаря Тарскому. Я возбуждаюсь. Только если с ним этот жар головокружительный, всепоглощающий, с яркими вспышками эйфории, то здесь какой-то тошнотворный, мучительный, постыдный и опустошающий.

Задерживаю взгляд на Таире. Как ни одергиваю себя, сколько внутренних монологов с собой ни провожу, хочу смотреть на него. Особенно если он, как сейчас, не замечает этого.

Гордей гораздо крупнее и сильнее обычного среднестатистического мужчины. Сумасшедшее сочетание пугающей и покоряющей мощи, сдержанной и парализующей ярости, мужественной красоты.

Волосы всегда коротко стриженые, но такие темные, что никаких просветов не оставляют. Вкупе с такими же темными широкими бровями и густой небритостью оттеняют смуглую кожу и придают лицу какую-то грубоватую яркость.

Губы четко очерченные и твердые. Хочется ласкать их пальцами и своими губами. Хочется подчиняться им. Плавиться под ними. Гореть. Тонуть.

Глаза… Глаза у Тарского такие, что одним лишь взглядом любую эмоцию продавить может. Менять психологическое состояние. Управлять настроением. Вызывать запретные и очень часто попросту безумные желания.

Кожа горячая. Вызывает стойкое стремление прикасаться. Греться. Заряжаться. Впитывать ощущения.

Хочется непрерывно находиться внутри уникального энергетического поля, которое он создает. Вбирать в себя силу и уверенность, которые источает.

Сопротивляться этой тяге буквально невозможно. И при этом где-то на задворках всегда присутствует страх. Быть рядом с Тарским – все равно что находиться рядом с огнем. Он согревает и завораживает, но при этом ты понимаешь, что если потеряешь осторожность и перестанешь его контролировать, он тебя сожжет. Ужасающий трепет.

По телу прокатывается волна дрожи, когда Гордей ловит мой взгляд. Удерживает дольше, чем способно вынести мое растревоженное сердце. Но разорвать связь первой не могу. Вместо этого, поддаваясь какому-то непреодолимому, как мне видится, спасительному порыву, скольжу рукой по скрипучей коже дивана и касаюсь его сильной ладони. Таир реагирует с некой долей удивления. Опуская взгляд, освобождает меня, чтобы зрительно считать инициативу, которую я неожиданно проявила.

Разворачивает свою ладонь и, будто взвешивая мою кисть, едва заметно качает ее вверх-вниз. А затем крепко, почти до боли сжимает и замирает.

Меня бросает в жар. Горячее покалывание зарождается в кончиках пальцев, ползет стремительной дрожью по кисти, на запястье, предплечье, плечи, обкидывает мурашками спину и, наконец, захватывает все тело.

Когда Гордей вновь поднимает взгляд и заставляет меня инстинктивно сделать то же самое, трясти начинает и внутри.

Зачем-то вспоминаю о том, каким живым и требовательным он бывает в моменты плотской близости. Теряет самообладание. Горит. Обжигает эмоциями. Сокрушает страстью.

Тарский не просто хочет меня. Иногда он как будто полностью теряет над собой контроль. Это понимание усиливает мои собственные ощущения, как ни торможу себя. Это окрыляет. Это сводит с ума.

Ломаю голову над тем, что произошло бы, если бы я его не оттолкнула. Изменилось бы что-то? Как бы это было? Каким бы он был? Что бы я чувствовала?

Не могу не думать об этом. Не могу не фантазировать. Не могу.

Ощущая сгущающееся напряжение, невольно стискиваю бедра, что не укрывается от Гордея. Хочу его там… И, кажется, он это сейчас отчетливо понимает.

Януш с Элизой сегодня снова в «Комнате желаний». И, к сожалению, они выбирают абсолютно не подходящий момент, чтобы подсесть к нам за столик и прервать волнующую близость. А за пару минут до начала привычной секс-вакханалии приваливает еще и Нора. Позавчера она принимала участие в одной из групповых оргий прямо в зале, и сейчас кажется мне еще более неприятной, чем при первом знакомстве.

Выдернув свою руку из ладони Тарского, отодвигаюсь подальше, так как эта девушка занимает свободное место по другую сторону от него. Одновременно с моим перемещением двигается Януш. Подсаживается вплотную и вдруг закидывает руку на спинку дивана позади меня.

– Брачный период приматов начинается, – иронизирует он, и я, едва ли не впервые, готова его поддержать.

Элиза сидит прямее датской королевы на троне, но белеет точно мраморная статуя в Летнем саду. Мне же гнев придает сил. Слушая характерные шлепки и громкие стоны, с каким-то злорадством думаю, что справляюсь лучше железной леди.

До тех пор, пока не смелеет Нора.

Когда ее маленькая изящная кисть ложится Тарскому на колено и целенаправленно движется вверх по бедру, невольно подаюсь вперед. Только вот Януш, сгружая мне на плечо руку, не дает оторваться от спинки.

– Тихо сиди, – шелестит в ухо.

Понимаю, зачем он умостился так близко ко мне, и прекращаю дышать.

Тарский поползновениям Норы никак не препятствует. Сохраняет ту же уверенную и расслабленную позу, что и всегда. Равнодушно и даже как-то лениво наблюдает за тем, как девушка, полностью развернувшись, трется грудью о его рубашку.

Судорожно вдыхаю, когда она тянется к нему губами.

Если поцелует, я этого не переживу…

Нет, мне должно быть все равно!

Пусть целует!

Нет, я не вынесу!

Может, этот мучительный урок отвадит меня от него. Избавит от этой больной любви. Может… Но сначала мне придется умереть.

Яркие губы Норы оказываются в нескольких миллиметрах от губ Тарского.

Мое сердце берет болезненную паузу. Стынет и тотчас вспыхивает, когда он от нее отворачивается. Не успеваю полноценно вдохнуть, как Таир сталкивает девушку на пол между своих широко расставленных коленей.

Нора, конечно же, в отличие от меня, не тормозит. Без каких-либо уточнений и подсказок быстро соображает, что от нее требуется. Уверенно кладет руки на ремень и, соблазнительно улыбаясь, проворно высвобождает его из петель.

Чувствуя, как начинают дрожать губы, поднимаю взгляд к лицу Гордея.

Немым криком требую, чтобы посмотрел на меня. Призываю. Молю.

Как ты можешь? Не делай! Остановись! Я здесь! Взгляни же на меня!

И он смотрит. Стальные глаза мерцают темнотой. Таир зол. Или… крайне сильно возбужден.

В груди тотчас заламывает и ноет с такой силой, едва удается сдержать реальный стон. Все внутренности переворачиваются и как будто разваливаются, теряя силу, свойства и форму.

Опускаю веки. Сейчас не хочу, чтобы он меня затягивал. Если позволит ей… Я в этом участвовать не буду. Пусть хоть приставляет к виску пистолет и стреляет.

Как ни абстрагируюсь, слышу и из-под опущенных ресниц вижу, что Тарский подается ближе к краю дивана. Нора, качнувшись ему навстречу, довольно скребет наманикюренными пальчиками по его боксерам. А затем… Поддевает широкую резинку, являя всем присутствующим эрегированный член.

– Ого… М-м-м, какой большой мальчик… – пошло смеется эта сучка.

Таир никак на это не реагирует. Он с ней вообще не разговаривает. Наверное, потому, что ей не нужно рассказывать, что делать.

Я задыхаюсь. Мне кажется, что все происходящее просто страшный сон и даже не мой. Я не здесь. Не с ними.

Господи, ну неужели Тарскому все равно, с кем, где, и сколько человек за этим наблюдает?

Мое истерзанное сердце переживает очередную остановку, чтобы спустя мучительное мгновение броситься в бешеную скачку. Мечется, как одержимое, по всей грудной клетке. Отбивает одуряющие ритмы, к которым я не готова ни физически, ни эмоционально.

Закусываю изнутри губы, но полностью закрыть глаза не могу. Вижу, как Нора наклоняется и вбирает член в рот. Преданно выкатывая глаза, заглатывает практически до основания.

Я же шумно выдыхаю и, наконец, зажмуриваюсь. Рот заполняется кровью, так сильно вгрызаюсь в губы. Пальцы бессильно загребают воздух и сворачивают ладони в кулаки. Как могу, отчаянно давлю душевную боль, переключаясь на любую другую физическую.

Только от звуков отключиться невозможно. Отслеживаю помимо своей воли. Сопение, мычание, гудение, стоны и еще какую-то возню Норы. Гордея не слышу и тешу себя мыслями, что ему это тоже не нравится. Со мной ведь он не держится так тихо. Думаю об этом и тут же сама себя ругаю.

Ненавижу его! Ненавижу! Ненавижу!

Мне не хватает элементарной концентрации, чтобы оглядеться и оценить реакцию остальных. Я вязну в своих эмоциях и ощущениях. Стараюсь вовремя вдыхать и выдыхать. Просто оставаться в сознании.

Но самое ужасное происходит дальше. Дыхание Тарского постепенно утяжеляется, и я понимаю, что он приближается к разрядке.

Мое тело становится ледяным и одновременно влажным от выступившей перед этим испарины. В голову ударяет кровь, распирая болью череп. Особенно в висках давит, словно в попытке разнести черепушку в щепки. К горлу подкатывает тошнота. И глаза, отказываясь выполнять команды горящего сознания, словно сами собой открываются.

Боже… Ничего хуже со мной никогда не происходило.

Нора глотает сперму Тарского. Со смехом собирает то, что в процессе пролилось из ее распухшего и покрасневшего рта. Смачно облизывает губы.

– Ты вкусный, – говорит с придыханием.

А во мне что-то умирает.