Текст книги "Гражина. Серия «Закованные в броню»"

Глава 7

Весна 1418 г, Вильна,

Великое Княжество Литовское

Герцогиня де Монсада стояла в темной господской спальне, перед кроватью с неплотно задернутыми шторами балдахина, через которые она могла видеть тесно переплетенные в любовной схватке тела племянника и его жены, поразительной по красоте молодой женщины, которую она, Лусия де Монсада, возжелала с первой же минуты, когда ее увидела. Она была очарована шевелюрой ее белокурых волос, ее большими голубыми глазами, ее совершенным телом греческой богини и ее тонкой белой кожей, даже едва приметной голубоватой жилкой, которая билась сейчас на ее запрокинутой шее. Лусия думала о том, как несправедлива к ней жизнь. Почему этой женщиной, этой прекрасной богиней должен владеть только ее племянник? Конечно, Луи красив, воспитан, но он мужчина. Почему она встретила эту прекрасную девушку когда она уже совсем немолода? Когда-то она полагала, что Алиция Острожская была ее судьбой, но она ошибалась. Алиция Острожская предала ее, и она заплатила за это своей жизнью. Лусии было ее совсем не жаль. Эвелина Монлери – молодая княгиня Острожская, жена ее племянника, была в десятки раз красивее Алиции и в сотни раз изысканнее ее. В добавление к этому, она была благородного происхождения, она была утонченна и воспитана в лучших традициях европейского этикета. Она говорила на всех европейских языках, и ее мать наполовину итальянка. Лусии было больше нечего желать. Она хотела эту девушку, и она привыкла получать то, что хотела. Несомненно, в данный момент, обстоятельства складываются не в ее пользу. Луи очевидно влюблен в свою жену. Он стремится затащить ее в постель при каждом удобном случае и кажется совершенно бесстыдным и нанасытным с ней. Это притом, что у них уже двое маленьких детей. Что же остается ей, Лусии? Ждать, когда он осквернит тело этой прекрасной молодой женщины еще одним своим ребенком?!

Герцогиня нахмурилась. Она была с этим категорически несогласна. Если она хотела получить Эвелину Монлери, то она должна была действовать! Задумавшись, Лусия де Монсада непроизвольно барабанила тонкими длинными пальцами, унизанными перстнями, по перилам лестницы в парадной зале дома Острожского, где она в данный момент находилась.

Следующим неприятным сюрпризом было знакомство Эвелины с князем Ремгольдом, этим литовским дикарем, который в свое время отнял у Лусии внимание Алиции Острожской и даже посмел подговаривать ее противостоять Лусии! Герцогиня еще больше нахмурилась, вспомнив, как наутро после приезда Эвелины с детьми в Вильну она была разбужена необычным шумом во дворе. Открыв окно, поскольку из-за этого льда, налипающего на стекла, невозможно было хоть что-то увидеть, Лусия заметила во дворе высокую кряжистую фигуру бывшего наместника великого князя в Жемайтии, сразу же показавшуюся ей знакомой. Он был одет в короткий тулуп из волчьей шкуры, вывернутый шкурой вовнутрь, какие в этой дикой стране называют дубленками. Тулуп был незастегнут, литовец также был без шапки, и легкий снежок уже немного припорошил белыми хлопьями его все еще остававшиеся иссиня-черными волосы. Одной рукой, он играючи держал под узцы двух молодых жеребцов-трехлеток, грызших поводья и перебирающих ногами от нетерпения на месте. Рядом с ним скакали, издавая радостные вопли, Андрей Острожский с его приятелем Зигой Радзивиллом. Им навстречу уже спешила улыбающаяся Эвелина, в светлой длинной шубке, с распущенными по плечам светло-золотистыми волосами, такая прекрасная и желанная, что у Лусии заныло сердце. Они оба вели себя так, словно были знакомы уже целую вечность. Эвелина даже легонько коснулась губами задубевшей щеки наместника Жемайтии, а он с улыбкой по-хозяйски на секунду приобнял ее за талию.

Оказалось, что проклятый литвин привел коней в подарок мальчикам Острожским. С того самого дня Андрей и Зига Радзивилл целый день возились с этими полудикими необъезженными лошадьми во дворе, издавая при этом такие вопли, что у Лусии каждый раз начиналась мигрень.

Продолжая бездумно, но с удовольствием наблюдать за лежащими в постели племянником и его прекрасной женой, Лусия сосредоточенно размышляла. Пожалуй, при всей симпатии, которую она испытывала к жене своего племянника, ей следует не просто попробовать подружиться с Эвелиной, ей следует сразу попытаться соблазнить ее. Соблазнить сначала какими бы то ни было жизненными благами, прежде чем подойти к любовному соблазнению. Но что она может предложить этой красивой молодой женщине? Из долгого разговора с Изабеллой Кавальканти и братьями Контарини в Венеции полгода тому назад она получила впечатление, что их польская кузина больше всего на свете ценила свою свободу, и что она долго не желала связывать свою судьбу с мужчиной, которого с детства предназначали ей в мужья. В этом Лусия очень хорошо понимала ее. Но, получив в мужья ее богатого, привлекательного и чрезвычайно самоуверенного племянника, захочет ли она оставить его ради Лусии? Она не захотела последовать за Луи в Италию. Она заставила его вернуться и жить с ней в Литве. Лусия хотела знать, почему. Возможно, эта молодая женщина до последнего момента рассчитывала, что Луи не вернется? Если так, тогда у нее есть шанс! Она должна очень внимательно присмотреться к Эвелине Монлери, прежде чем делать решительный шаг. Она не может позволить себе совершить ошибку подобную той, которую она сделала с Алицией Острожской! Между ней и женщиной, которую она пожелала, никогда не должен встать мужчина!

Лусия уже собиралась покинуть опочивальню, так же тихо и незаметно, как вошла, когда внезапно услышала негромкий голос Эвелины.

– Вы никогда не рассказывали мне о вашей матери, Луи.

Голова Эвелины лежала на плече Острожского, в спальне было полутемно, тусклый свет ночника выхватывал из окружающей тьмы полосу штор на окне и задернутый полог кровати. Острожский пошевелился, Эвелина подумала было, что ему тяжело и подняла голову с его плеча, но он снова уложил ее себе на грудь и еще теснее привлек Эвелину к себе.

– Почему ты спрашиваешь?

Она была так близка к нему, что ей казалось, что его голос шел из его груди.

– Мне интересно. Эли рассказывала, что когда мы были детьми, я некоторое время жила в Остроленке после смерти моей матери.

– Правда? – не открывая глаз, удивился Острожский. – Я хорошо помню Эльжбету, но не тебя.

– Я тоже ничего не помню, – сказала Эвелина. – Хотя когда вы привезли меня в Остроленку в первый раз, она показалась мне странно знакомой. Этот великолепный розарий вашей матери! Я скучаю по Остроленке. Почему вы не хотите говорить о ней, Луи? Я слышала, она была красавицей.

– Да, – Эвелина почувствовала, как он вздохнул. – Она умерла, когда мне едва исполнилось десять лет. Чего ты от меня хочешь, дорогая?

– Отчего она умерла? Она болела?

Донна Лусия, замерев на пороге опочивальни, затаила дыхание.

Острожский некоторое время молчал.

– Я не знаю, – наконец, сказал он, – Меня в тот момент не было в Остроленке. Мы с Лусией были на ярмарке в Плоцке. Когда мы вернулись в Остроленку, ее уже успели похоронить.

Эвелина пошевелилась, снова подняла с его плеча свою голову и обратила свое лицо к мужу. От ее движения волна светлых длинных волос рассыпалась веером по груди Острожского. Он невольно перевел дыхание, так как прикосновение шелковистых прядей было необыкновенно возбуждающим.

– Если бы я умерла, – сказала Эвелина, глядя в лицо Острожского, – я уверена, что Андрей потребовал бы объяснений. Причем, в весьма категоричной форме. Разве вы не сделали этого?

– Эвелина, я почти уверен, что дедушка рассказал вам историю о том, что мать отравила Лусия, – все так же, не открывая глаз, сказал Острожский. – Но я не верю в это.

– Так отчего же она умерла? Какое объяснение получили вы?

– Она умерла от укуса змеи, – наконец, неохотно ответил Острожский.

– Змеи?! – от удивления Эвелина даже приподнялась на постели. – Вот уж никогда не видела в Остроленке змей! Даже в саду и возле озера. Откуда она взялась, эта змея? И что это была за змея такая?

– Насколько я помню, болотная гадюка. Она заползла матери в постель и укусила ее. Этого довольно, Эвелина? Я удовлетворил твое любопытство? Может быть, мы будем спать?

– Я не хочу спать. Какая ужасная история!

Опершись локтем о постель рядом с подушкой, на которой лежал Острожский, Эвелина в задумчивости уткнулась подбородком в тыльную часть сложенной ладони.

– Неудивительно, что вы не хотели говорить о ней. Вы любили мать, Луи?

Перед мысленным взором Острожского промелькнула давняя полузабытая картина, которую он все эти годы пытался вытравить из своей памяти: молодое, красивое, смеющееся лицо его матери, обрамленное развевающимися на ветру длинными русыми волосами; ямочки на ее щеках, ее темные лукавые глаза и ее раскрытые навстречу ему руки, когда он, шестилетним ребенком, несется ей навстречу и длинные жесткие стебли луговой травы больно хлестают его босые ноги…

Он тряхнул головой, чтобы избавиться от этой картины и, окончательно проснувшись, посмотрел на Эвелину.

– Странный вопрос, дорогая. Разве ты не любила свою мать?

– Я совсем другое дело, Луи.

Тяжелые пряди белокурых волос соскользнули с плеч Эвелины и накрыли ее лицо плотной завесой в то время, как она продолжала говорить:

– Я не помню своей матери, я была совсем малышкой, когда она умерла. Для меня она только портрет со стены в комнате моего отца. Тот портрет, – лукаво добавила она, отведя с глаз прядь волос, чтобы взглянуть на Острожского, – который заставил вас вернуться из Италии в Литву.

– Это был вовсе не портрет, – усмехнувшись, сказал Острожский. – Это был наш друг Дитгейм. После того, как он огорошил меня известием о том, что у меня есть жена и сын, мне не оставалось ничего другого.

Эвелине вдруг показалось, что портьеры, прикрывавшие двери, чуть заметно колыхнулись.

Закинув руки за голову, Острожский снова прикрыл глаза. Его лицо стало спокойно и бесстрастно, словно каменная маска, когда он, немного помедлив, нарочито спокойно произнес:

– Дорогая, почему бы тебе сразу не спросить меня о том, что именно тебя интересует в дедушкиной версии о смерти моей матери?

– Правда?

Эвелина села в постели и перекинула мешающую ей тяжелую гриву своих волос себе на грудь.

– А вы не будете злиться, топать ногами и брызгать слюной, как ваш дядюшка Ягайло?

– Я?! – с притворным возмущением вскричал Острожский, открывая глаза. – Никогда! Я буду злиться в лучших традициях наших друзей крестоносцев. Вы не видели нового магистра Ордена, господина фон Платтена? Когда он злится, он словно замирает от ярости, белеет и становится похож на живого мертвеца. Так что вы хотели узнать, дорогая?

Эвелина со смехом сдвинулась от него на край постели.

– Прекратите, я терпеть не могу мертвецов, Луи! И вообще, я уже задала вам вопрос, не увиливайте!

– Ты задала мне с дюжину вопросов, дорогая. С какого ты хотела бы начать?

– Это правда, что ваша тетушка – ведьма? – глядя в глаза Острожского, спросила Эвелина.

Ей уже отчетливо показалось, что портьеры у дверей колыхнулись, словно от сквозняка.

Князь некоторое время в недоумении смотрел на нее, а потом покачал головой.

– Я полагал, что у вас достаточно здравого смысла, чтобы не повторять эти глупости!

– Почему глупости? – спросила Эвелина. – Эли тоже ведьма, и она не скрывает этого. Возможно потому, что никому не делает зла?

– Скорее всего потому, что в Литве просто очень толерантны ко всякого рода ведовству, – вспомнив старую княгиню Радзивилл и свою собственную мать, нахмурился Острожский.

В следующую минуту, когда он вернулся к ответу на вопрос Эвелины, его тон стал саркастическим:

– Лусия, как я понимаю, ведьма, потому, что она отравила мою мать?

– Но вы же сказали, что ее укусила змея?! – невинно округлив глаза, вскричала Эвелина. – Впрочем, как я поняла, вы не можете ничего утверждать. Вас же в тот момент не было в Остроленке.

– Лусии тоже! – уязвленно возразил Острожский прежде чем успел осознать, что Эвелина сознательно провоцирует его.

Эвелина насмешливо улыбнулась.

– Луи, не бросайтесь немедленно на спасение вашей тетушки, как только кто-нибудь с неодобрением упомянет ее имя. Она же варит свои травки на кухне, не правда ли? И все об этом знают.

– Травки? – в недоумении переспросил Острожский. – С чего ты взяла?

– Это не я, это вонь, которая доносится из кухни, Луи, – несмотря на показную кротость тона, в голосе Эвелины прозвучала ирония. – Каждый раз, когда мальчики начинают шуметь, она хватается за котелки и начинает варить свои успокоительные отвары. Бог с ней с вонью, но она предлагает эти отвары мне и мальчикам! Я строго предупредила их не пить никаких зелий тетушки Лусии. И тебе не советую. Не то что бы я верю в то, что она ведьма, но как любит повторять князь Витовт, береженого Бог бережет.

– Тетушка Радзивилл была более опасной в этом смысле, – пробормотал Острожский, решив про себя обязательно поговорить с герцогиней на тему зельеварения.

– Возможно, – уклонилась от возражений Эвелина. – Но мне трудно об этом судить. Она никогда не предлагала никаких травок ни мне, ни моим детям. Луи, мне кажется, мы договорились о том, что дом и дети находится в моем распоряжении. Лусия, проводящая все время на кухне, помешивая свои отвары там, где готовится еда для нас и детей, действует мне на нервы.

– Вы полагаете, она хочет нас отравить? – изогнул бровь Острожский.

– Судя по характеру зелий, она скорее хочет, чтобы мы все повально возлюбили друг друга! Потому что, несмотря на то, что она утверждает, что варит успокоительные отвары, то, что она в конечном счете производит, это сильные любовные привороты.

– Любовные привороты? – теперь уже изумился Острожский. – Отчего такая уверенность?

– Вы думаете, я не узнаю запах и вкус любовного приворота, когда я практически выросла в семье деревенской травницы в отцовском поместье, в то время как он все время был на войне? Вы думаете, мы не варили все эти зелья с Мариной по молодости? Или вы полагаете, что тетушка Лусия изобрела что-то особенное? Все эти отварчики варят из одних и тех же ингридиентов в любой стране!

Острожский притянул к себе Эвелину и, отбросив с ее лица длинные белокурые волосы, заглянул ей в глаза.

– Она что-то давала тебе? – тихо и очень серьезно спросил он.

– Она предлагала мне любовное зелье в качестве успокоительного, – глядя прямо ему в глаза, также тихо отвечала Эвелина.

– Ты его выпила?

Эвелина с недоумением увидела, как внезапно прищурились темные, искристые глаза Острожского, и он непроизвольно еще крепче прижал ее к себе.

– Нет.

Она сделала паузу и проказливо добавила:

– Я дала его выпить вам, мой господин!

В следующую минуту она со смехом отпихнула его от себя, перекатилась по кровати и вскочила на ноги.

– Правда, я не уверена в том, на кого оно рассчитано! Так что, если вы вдруг воспылаете внезапной любовью к князю Скирвойло, идите разбираться со своей тетушкой!

– Ах ты!

Острожский отбросил с себя одеяло, вскочил с кровати и догнав попытавшуюся убежать от него Эвелину, сгреб ее в объятья и повалил на постель.

– При чем тут Скирвойло? – нависая над ней, спросил он.

– Я просто так сказала! Скирвойло и без того, кажется, к ней неровно дышит. Впрочем, в одном я точно уверена.

– В чем?

Острожский легко коснулся ее губ быстрым поцелуем.

– Это точно не успокоительное! – проказливо прошептала Эвелина, обнимая его и притягивая к себе его голову.

Жаркие губы князя стали более настойчивыми. Через долгие несколько секунд, с сожалением оторвавшись на секунду от поцелуя, он с легкой хрипотцой в голосе произнес, думая уже о том, что больше никогда не сможет выпустить жену из своих объятий.

– Надеюсь, что если это был приворот, то он направлен на тебя, дорогая!

«Ты даже не представляешь, как ты прав, дорогой!» – насмешливо подумала Эвелина, со вздохом удовольствия приникая к его горячему сильному телу.

Лусия бесшумно выкользнула из-за портьеры и очутилась в темном коридоре. В ее глазах светился огонек азарта. Она с предвкушением подумала, что игра обещает быть интересной. Красавица Эвелина оказалась не так проста, как некогда Алиция Острожская.

Лусия ни на минуту не верила во все эти разговоры про деревенскую травницу. Девчонке, несомненно, кто-то помогает. Недаром она заметила на ее шее тонкую золотую цепочку с болтавшимся на ней неприметным темным камешком агата, которая выглядела изящной безделушкой, но на самом деле была могущественным защитным амулетом. Магия этого амулета была незнакома Лусии, но она непременно выяснит, кто его сделал. Эвелина Острожская была ее добычей, и она не собиралась ее никому уступать.

Весна 1418 г, Вильна,

Великое Княжество Литовское

Эвелина, Андрей и Зига Радзивилл заехали в дом князя Ремгольда в Вильне сразу же после того, как объявили Лусии, скромно поинтересовавшейся, куда они собрались, что отправляются на прогулку.

Самого наместника Литвы дома не оказалось. Княгиня Ремгольд и Эльжбета Радзивилл нетерпеливо поджидали их в обширной гостиной огромного дома-поместья наместника Жемайтии, который никогда не скупился на меры безопасности, особенно, когда дело касалось его жены.

Бегло взглянув на Эвелину, Эльжбета устало вздохнула.

– Эта ваша тетушка просто неутомима! – сказала она, обнимая Эвелину. – На тебе опять целая куча завязок и приворотов. Мальчики чистые, – она внимательно посмотрела на сына и Андрея Острожского, которые вертелись вокруг Алиции, – только ты одна словно вся в перьях. Надеюсь, тебе удалось спровадить ее с кухни?

– Представь себе!

Эвелина рассмеялась.

– Ни за что не догадаешься, как мне это удалось!

– Судя по тому, что ты говоришь о ней в настоящем времени, ты ее не убила. На все остальное у меня бы ни хватило ни терпения, ни воображения. Так что же ты с ней сотворила?

– С ней – ничего. Я сказала Острожскому, что подлила ее приворотное зелье в его суп.

– Он не отравится? – нервно поинтересовалась княгиня Ремгольд, прислушиваясь к их разговору.

– У него голова крепкая! – отмахнулась Эльжбета. – Даже если ты действительно вылила зелье ему в суп. Хотя ты там поосторожнее с приворотами. Тетушка что-то уж слишком рьяно за тебя взялась. Никогда не знаешь, что ей придет в голову. Я не удивлюсь, если она в один прекрасный день добавит в свой приворот крысиного яду для верности.

– Девочки, что вы говорите! – ужаснулась княгиня Ремгольд.

– Это мы шутим! – легкомысленно отмахнулась от нее Эльжбета Радзивилл. – Слушай, а как насчет того, чтобы подлить что-нибудь эдакое самой тетушке Лусии? – с загоревшимся взглядом сказала она, вновь обращаясь к Эвелине. – Ну так, по мелкой, для расстройства желудка или для выпадения волос. Чтобы она хоть немного оставила тебя в покое и занялась своими собственными проблемами.

– Эли, немедленно прекрати эти разговоры! – запротестовала княгиня Ремгольд. – Вы еще тут соревнование устройте, кто кого лучше потравит! В результате вы поубиваете друг друга или покалечите, а у меня, знаете ли, ума не хватит вас потом с того света вытаскивать! И вообще, мне все меньше и меньше нравится эта затея!

– Мама, можно мы все-таки поедем на прогулку с Гунаром? – улучив минуту, встрял в их разговор Андрей.

– Верхом? – рассеянно спросила княгиня Ремгольд, думая о чем-то постороннем.

– На метле пока летать не обучены, – вежливо ответил Андрей, переглянувшись с приятелем.

Зига Радзивил фыркнул от смеха.

– Я тебя сейчас научу! – пообещала ухмыляющемуся сыну Эльжбета и, взглянув на Эвелину, ответила за нее: – Идите. Только чтобы к обеду были передо мной, как лист перед травой! Понятно?

– Зуб даем!

Подталкивая друг друга локтями и хохоча во все горло, мальчики выскочили в коридор, а затем их звонкие голоса зазвенели на дворе дома.

– Как ты с ними справляешься, ума не приложу! – покачала головой княгиня Ремгольд, и тут же непоследовательно добавила: – Лусия, наверное, рвет и мечет. Она ненавидит шум.

– Она вообще выходит из дому? – спросила Эльжбета.

– Нет, – покачала головой Эвелина. – В первой половине дня она обычно сидит за закрытыми дверями своей гостиной и варит успокоительные зелья.

– А во второй? – не успокаивалась литвинка.

– Во второй? – Эвелина наморщила лоб, вспоминая, прежде чем ответить. – Она выходит к столу к обеду, причем, только в тех случаях, когда Луи возвращается домой.

– И как часто это происходит?

– Раз в неделю, не чаще.

– Значит, вы обедаете без нее?

– Да.

– А после обеда? – Эльжбета требовательно смотрела на Эвелину.

Княгиня Ремгольд только успевала переводить взор с одном молодой женщины на другую во время этого стремительно разворачивающегося разговора.

– После обеда она обычно пытается провести время со мной, – поморщившись, сказала Эвелина. – Она предлагает мне свои зелья, расспрашивает меня о моей жизни, рассказывает о своей или ударяется в воспоминания о красотах Италии и Испании. Говорит о своем несметном богатстве и о том, как много она может дать тому человеку, которого полюбит.

– Она делает это в тех случаях, когда Острожский не обедает дома?

– Да! По-моему, это очевидно, – вздохнула Эвелина, начиная чувствовать раздражение от необходимости отвечать на нескончаемые вопросы Эльжбеты.

Эльжбета на минуту остановилась, раздумывая над следующим вопросом. Воспользовавшись паузой, княгиня Ремгольд взглянула на Эвелину и тихо спросила:

– Она уже признавалась тебе в любви, деточка?

Эвелина помедлила, прежде чем ответить.

– Нет, – наконец, сказала она. – Но она так смотрит на меня, что ей не нужно слов. Иногда я ее боюсь. Несколько раз мне казалось, что я чувствую ее присутствие в нашей спальне.

Она запнулась, помолчала, но потом, посмотрев на княгиню Ремгольд, все-таки договорила, понизив голос почти до шепота:

– Мне снова начали сниться кошмары. Только теперь в них присутствует не Валленрод, а Лусия. Мне снится, что я среди ночи просыпаюсь в своей постели, поворачиваюсь к мужу, а там не он, а она. И она улыбается, улыбается так сладко и страшно, что мне хочется кричать.

Эльжбета со свистом выдохнула воздух из своих легких. Тут же извинившись, она раздумчиво спросила:

– В вашей спальне, вы пользуетесь свечами, надо полагать?

Эвелина кивнула и вопросительно посмотрела на нее.

– Может быть, она подмешивает какие-нибудь галлюциногены в свечи? – неуверенно предположила литвинка, посмотрев на княгиню Ремгольд.

– Это очень опасно! – вскричала княгиня. – Она ведь вас и отравить может!

– Тебе надо внимательно следить за такими вещами, – поддержала ее Эльжбета. – Запасись своими свечами и ставь их на ночь сама. Смотри за тем, что пьешь и ешь. Думаю, никому другому Лусия ничего подобного не подсунет. Ее цель – воздействовать на тебя. Если ты чувствуешь себя уверенно, пожалуйся на воображаемые эффекты Лусии, и посмотри, как она на это отреагирует.

– Вольет в меня настойку от нервов! – со смешком сказала Эвелина. – Вот тогда мне любые галлюциногены от свечей просто цветочками покажутся!

Княгиня Ремгольд снова закатила глаза, в то время, как Эльжбета Радзивилл только рассмеялась.

– Согласна, жаловаться на недомогании Лусии себе дороже, – став серьезной, произнесла она. – Даже не знаю, что сказать. Думаю, у нас нет другого выхода, кроме как быть бдительными и ждать. Лусия должна нанести удар первой.

– Как ты думаешь, что она сделает? – тихо спросила Эвелина.

– Да что угодно!

Эльжбета Радзивилл тряхнула головой, пытаясь отогнать дурное предчувствие.

– Травить тебя, она, конечно, не будет. Но вот эти ее настоечки из трав… Словом, поберегись. Мой тебе совет, выкини ее из кухни.

– Змеи! – неожиданно тихо, с ужасом произнесла княгиня Ремгольд, перебивая Эльжбету.

Обе молодые женщины одновременно повернулись и взглянули на нее. Княгиня Ремгольд была иссиня-бледной, словно привидение. Судя по ее искаженному страданием лицу, она вспоминала события своей и Алиции Острожской жизней, связанные с отравлением укусом змей, подброшенных в их постели герцогиней де Монсада. Эльжбета вздохнула, выразительно взглянула на Эвелину и, приобняв опущенные плечи княгини, стараясь утешить ее, задумчиво произнесла:

– Змеи, я думаю, будут после.

– После чего? – не поняла Эвелина.

– После того, как ты откажешь ей! – вспылила Эльжбета. – Или это сделает Острожский. Вариантов много. У тетушки богатая фантазия. Может быть и яд, и змеи, и даже драконы, все что угодно.

Эвелина вздрогнула от ее слов и с недоверием посмотрела на Эльжбету.

– Ты же сказала, что она не будет травить меня?

– Я также не сказала, что яд для тебя! – огрызнулась Эльжбета, выглядевшая расстроенной. – Яд может быть для твоего мужа или твоего сына. Чтобы не мешались, так сказать, под ногами.

– Эльжбета Радзивилл, замолчи немедленно! – вскричала княгиня Ремгольд. – И без тебя тошно!

– У нас пока еще все хорошо. Тошно нам будет после, – вздыхая, пробормотала Эльжбета, тем не менее, послушно замолкая.

Эвелина только покачала головой. В сердце постепенно заползала тревога.