Текст книги "Белое, черное, алое…"

5

– Так на чем малоуважаемый Игорь Алексеевич прокололся в этот раз? – повторил Горчаков. – Очередное дельце продал? Или дежурному прокурору морду набил?

– Пока не знаю. Сейчас прочитаю и все тебе расскажу.

– Маша, пока ты материал читаешь, дай дело Чванова глянуть, – попросил Лешка. – Может, чего умное посоветую. Мне просто надо отвлечься, а то я еще в тюрьме возьму и вместо ксивы десятку суну.

– Я думаю, там примут, только лучше в баксах. На, только недолго, перед шефом неудобно. Опять застукает, подумает, что это я тебя морально разлагаю.

– А может, мы закроемся?

– Уверяю тебя, он подумает то же самое.

– Ну ладно, я тогда как бы чаю попью – надо развеяться.

– Ну попей, только сам завари чай.

Лешка заглянул в ящик стола, где хранились заварка и сахар, и порадовал меня сообщением, что чая больше нет.

– Светлая ему память. Очень сочувствую, но ничем помочь не могу, – грустно откликнулась я. – Сходи в магазин.

– На что? Последние деньги на сигареты истратил, до получки два рубля, – так же грустно ответил Лешка.

– А на два рубля теперь ничего не купишь. И вообще, капля никотина убивает лошадь…

– А хомяка разрывает на части, – привычно продолжил Лешка. – Ты у шефа про зарплату не спрашивала? Никаких сведений? – безнадежно задал он дежурный вопрос.

– Спрашивала. Угадай, что он мне ответил?

– Небось сказал: «Слышали, что зам Генерального говорил – спасибо, что вам хоть в том же месяце платят, хоть и с опозданием, вот военным уже на полгода зарплату задерживают».

– Точно. Но вообще-то для меня, как для человека, живущего на зарплату, задержка денег даже на три дня – катастрофа, в прямом смысле. Перед зарплатой рассчитываешь деньгу до копейки и с трудом без долгов доживаешь до заветного числа, а если в день зарплаты приходишь на работу и узнаешь, что – облом, пропадает, честно говоря, желание корячиться на службе сверх положенного.

– Да брось ты, Машка, тебя хоть дустом посыпь, ты все равно будешь корячиться. И я такой же идиот. После десяти лет работы на следствии мозги уже не переделаешь.

С этими словами Лешка схватился за дело об убийстве Чванова и стал разглядывать фототаблицы. Через пару минут он поднял глаза, мы посмотрели друг на друга и хрюкнули от смеха. Да уж, вот сладкая парочка с деформированными мозгами!

– Блин, мне на это изобилие смотреть больно! – Лешка тыкал пальцем в снимки содержимого холодильника и кухонного стола на даче Чвановых. – Тут тебе и пицца, и дыни, и виноград, и нарезка всякая. Булочки с кунжутом! Я сейчас слюной захлебнусь! Странно, что дежурная группа этого не съела.

– Почем ты знаешь? Сначала сфотографировали, потом перекусили, обычная история. Хотя я этого не понимаю.

– Не пропадать же добру, все равно бы испортилось, а так айболиты со следопытами хоть качественной пищи попробовали. Вот меня в такие аристократические дома не приглашают. Я то в лес, то в подвал, а тут выезжал в шашлычную такого плебейского пошиба… Там вилки алюминиевые… Просидел, как ты помнишь, двенадцать часов, и когда опера предложили перекусить, я на все был готов. Ну, они и принесли рис горелый из-под плова и хлебушка к нему.

– И водочки, вестимо.

– Ну, понятно, иначе это месиво было не проглотить. А ночью меня Ленка аллохолом отпаивала. О, смотри, и бутылочки стоят всякие: «Мартель», «Мартини» здоровый фугас, «Джин Бифитер» початый; да, повезло группе, ничего не скажешь.

– Вот мародеры! И ты, Лешка, не лучше. Ну есть же какие-то нормы поведения: нельзя чужого брать, и все тут.

– Даже если это никому не нужно и завтра все равно стухнет?

– Даже если. Тебе никто не разрешил это брать.

– А по-моему, пусть лучше опер на месте происшествия по-человечески пожрет, чем потом наследники через месяц будут выгребать тухлятину из квартиры.

– Вся беда в том, что в одном случае опер по-человечески пожрет за счет покойника, а в десяти случаях мародеры ценности стащат и все запасы водки в доме выпьют. Вон по последнему убийству валютчика: жена его говорит, что в квартире было десять бутылок коллекционного шампанского «Абрау-Дюрсо», по тридцать долларов бутылка, на видеозаписи их почему-то восемь, а в протоколе осмотра уже пять. И спросить не с кого, а вдова косо смотрит на того, кто ей ключи от квартиры отдает, и ей плевать, что осматривала не я, а дежурный следователь, да и он в квартиру попал после того, как там все РУВД побывало…

– Ну, так ты мародеров с голодными следаками не путай, я в жизни ничего не взял с места происшествия. Ну, ел, чего там в холодильнике найдешь, кофе пил, так на вторые сутки осмотра или хозяйское съешь, или замертво упадешь, что, не так?

– Леша, мы о разном.

– А ты, Машка, выпендриваешься, потому что в прошлом году на убийстве твои сосиски съели, которые ты там пристроила на кухне.

Мы оба фыркнули. Я, действительно, приехав на осмотр, засунула в холодильник купленные для дома сосиски, поскольку стояла страшная жара, а добрый доктор Айболит, судебный медик, вместе с криминалистом, когда стало понятно, что осмотр затянется, пошарили в холодильнике, и еще мне, охальники, из кухни крикнули – мол, перекусишь? Я гордо отказалась и продолжала описывать обстановку в комнате, а они тихонечко на кухне мои сосиски прикончили. Пришло время домой собираться, я полезла за сосисками, и – увы мне! Они, правда, смутились ужасно и стали оправдываться – а мы думали, что это хозяйские, да если бы мы знали, что это твои сосиски, Марья!..

– Лешка, я в принципе не понимаю такого отношения к месту происшествия – якобы это не жилье, а полигон для следственных действий. Должны же быть какие-то правила приличия, следственная этика, наконец!

– Я тебе вот что скажу, Швецова: будь проще, и люди к тебе потянутся. – (Любимое Лешкино выражение, повторяет мне его по пять раз на дню.) – Ты не в гости пришла туда, а работать; понадобится – двери снимешь и со стульев обивку срежешь на экспертизу. Какие тут приличия?

– Я вот слушаю тебя и думаю, что тебя уже можно студентам показывать, как яркий пример профессиональной деформации. Не надо мне доказывать, что жлобство – это профессионально, а хорошие манеры мешают делу. Жлобство – оно и в Африке жлобство. Если ты привык за собой в туалете не спускать, так ты и на месте происшествия будешь вести себя как свинья, только не надо валить это на производственную необходимость. Ведь иногда стыдно за собратьев по профессии, от которых ущерба больше, чем от преступников. Я на всю жизнь запомнила свою первую работу в бригаде по «глухарю». Нашли оторванную пуговицу и на третий день захотели проверить, точно ли она посторонняя, не от хозяйских ли вещей. Вместе с начальником следственной части пошли на квартиру, – а я была еще совсем зеленым следователем и смотрела ему в рот, – там он стал методично вытаскивать из шкафа одежду, осматривать и бросать на пол, потом вывалил на кровать содержимое коробки с нитками и пуговицами, убедился, что пуговица чужая, и мне скомандовал: «Пошли!» А я спросила, кто весь этот разгром будет убирать. А он мне говорит: «А ты что, уборщица?»

– Догадываюсь, что ты ему ответила: что ты как раз следователь, а не уборщица, поэтому должна все привести в порядок. И первый раз в своей жизни полаялась с начальством, да? Только вот после этого кое-кто стал про тебя говорить, что ты со странностями, а у начальника следственной части никто никаких отклонений не заметил. Ну, положим, согласен с тобой, я тоже на месте происшествия не шастаю по холодильникам, но и в другую крайность не ударяюсь, как некоторые. Я же помню, как ты, будучи беременной, на следственном эксперименте в квартире у клиента грохнулась в обморок, поскольку с утра до вечера ничего не ела, а из рук клиента чашку кофе или яблоко взять тебе западло было.

– Правильно, я же на следующий день собиралась ему обвинение предъявлять. Ну, не могу я сегодня у клиента кофе пить, а завтра обвинение ему в рожу. Ну, дура, но кому от этого плохо?

– А зачем ты давишь своим моральным превосходством?

– Почему давлю? Я что, в прессу сообщила о своем героическом поступке? Я хоть раз о нем где-нибудь кому-нибудь упомянула?

– Вот я и говорю, давишь. Ну ладно, Машка, тебя разве переспоришь! Вернемся к нашим баранам. Чего там Денщиков-то натворил?

– Это демагогический прием. На, почитай…

Я кинула Лешке тощенький материал. Он ловко поймал его, положил на раскрытое дело об убийстве Чванова и начал читать, а я, не удержавшись, влезла с ногами на свое рабочее кресло и извернулась так, чтобы мне тоже было видно заявление гражданина Скородумова.

Гражданин же Скородумов четким, разборчивым почерком излагал довольно интересную историю о том, как три месяца назад к нему ночью приехал его старый знакомый и сообщил, что его сын попал в очень неприятную историю. Молодой человек познакомился с девушкой, пару раз встречался с ней, пригласил ее в ресторан, потом к себе на квартиру. Девушка особо не церемонилась, сразу спросила, где у него ванная, приняла душ, вышла оттуда в одном кружевном поясе с чулочками, постель сама нашла, без посторонней помощи, а в постели, в порыве страсти, стала требовать: «Сожми меня крепче в своих объятиях, милый! Впейся в меня изо всех сил! Ударь меня, не стесняйся! Вонзи мне в спину ногти, иначе я не смогу получить удовольствия!» Этот дурачок все так и делал, как велели, хотя вовсе не был сторонником садомазохистского секса, а, напротив, тяготел к традиционализму в половых отношениях.

Вообще, надо сказать, юноша был из хорошей семьи и получил недурное воспитание, что его и погубило: внушили ему с детства, что если женщина просит и удовлетворить ее просьбу в твоих силах, то не по-джентльменски отказывать даме. Вот он и старался вовсю, и ногтями ей спину расцарапал, и по лицу ей ладошками повозил, и мало-мальски остававшееся на ней бельишко порвал.

Дама была в восторге. А поутру не по-товарищески слиняла еще до того, как он проснулся, и направилась прямиком – нет, не в милицию, как можно было ожидать, а в травматологический пункт, где, отсидев пустяковую очередь, зафиксировала плоды страсти роковой: и ушибленную бровь, и расцарапанную спину. И продемонстрировала пострадавшее от лап партнера кружевное белье. И назвала врачу-травматологу адрес, где все эти безобразия с ней происходили. И даже попросила, не в службу, а в дружбу, взять у нее из половых путей мазочки, причем упомянула, что на стеклышки, а не на ватный тампончик. А вернувшись домой, в спокойной обстановке упаковала в бумажный конверт кружевной пояс со следами надрывов.

То есть тем, кто понимает, ясно – девушка грамотная. Я даже, читая это, испытала неясные чувства, сродни досаде: вот бы все дежурные следователи действовали так хладнокровно и умело, а главное, со знанием основ криминалистики, медицины и биологии. При этом, надо заметить, до милиции девушка так и не дошла, что также имеет немаловажное значение. Главное, возможные доказательства зафиксированы и тихо будут ждать своего часа, никуда не денутся, а посторонних зачем впутывать раньше времени в личные дела?

Поздним вечером того же дня, как следовало из обстоятельного заявления гражданина Скородумова, в квартиру юноши позвонили. Когда он открыл дверь, на пороге стояли трое крепких парней, один из которых махнул перед его носом красным удостоверением и невнятно представился.

Парни уверенно оттеснили хозяина в сторону и прошли в квартиру, где профессионально рассредоточились по жилым и подсобным помещениям, молча и сноровисто все осмотрели, убедились, что в квартире больше никого, после чего тот, что с красным удостоверением, подошел к хозяину, ошеломленно взиравшему на действия визитеров, и, ни слова не говоря, ударил его кулаком в живот; молодой человек согнулся от резкой боли, и тут же ему был нанесен второй удар сверху по шее. Он упал к ногам посетителей и так и лежал, пока те объясняли ему свои действия. Человек с удостоверением явно был лидером в этой группе, поскольку говорил только он. А говорил он следующее: «Знаешь ли ты, урод, сколько дают за изнасилование? Не знаешь? От трех до шести, сука, а с особой жестокостью по отношению к потерпевшей – от четырех до десяти, запомнил? По тыще баксов за год – не жирно будет, нормально? А знаешь, как насильников на зоне опускают? Не знаешь? Петр, покажи ему».

Тут один из ассистентов нагнулся к лежащему юноше и разрезал на нем сзади брюки, но больше ничего сделать не успел, так как юноша забился в истерике и перекрыл доступ к обнажившемуся месту. Больше, правда, его не били, лидер удовлетворенно отметил, что юноша, видимо, все понял правильно, и ассистенты резво подхватили юношу под руки, подняли, подтащили к столу на кухне, усадили, пардон, голым задом на табуретку и положили перед ним лист бумаги и ручку. Будучи полностью деморализованным, молодой человек под диктовку написал документ, озаглавленный «Чистосердечное признание», в котором было сказано, что накануне он, негодяй, грубо изнасиловал едва знакомую девушку и раскаивается в содеянном.

Человек с удостоверением выхватил из-под руки юноши листок с «чистосердечным признанием», лишь только тот, как было велено, поставил под написанным свою подпись и дату; аккуратно сложил листочек, засунул его под куртку, и гости направились к двери. Уже с лестницы главарь крикнул хозяину, что получить назад этот листочек и свой паспорт он сможет ровно за десять тысяч баксов – по одному за каждый год возможного срока, и захлопнул дверь. Очухавшийся молодой человек вскоре обнаружил, что его паспорт действительно пропал из бумажника, находившегося в кармане куртки. Больше из его имущества ничего не пострадало – ни бумажник, ни его рублевое и валютное содержимое, ни сама куртка, довольно приличная, висевшая на вешалке.

Обливаясь слезами, юноша позвонил папе и все ему рассказал. Папа тут же примчался и решил обратиться к другу семьи, Олегу Петровичу Скородумову, в прошлом офицеру контрразведки, в надежде, что тот что-нибудь толковое посоветует.

Вот с этого места гражданин Скородумов начал уже писать от себя, а не с чужих слов. Степень его дружеских отношений с отцом юноши позволяла тому побеспокоить Олега Петровича в неурочный час. Выслушав знакомого, бывший контрразведчик предположил, и не без оснований, что молодой человек стал жертвой хорошо продуманного шантажа со стороны организованной группы. Коль скоро речь шла о выкупе документов за десять тысяч долларов, логично было ожидать выхода шантажистов на связь, поэтому Олег Петрович поскреб по сусекам и оперативно подключил к телефонному аппарату молодого человека определитель номера и магнитофон для записи содержания разговоров, и велел тому не отходить от аппарата. На третий день ловушка сработала; правда, номер, откуда звонили, определить не удалось, но звонивший передал юноше привет от Анджелы с порванным кружевным поясом и назвал место и время, куда надо принести деньги. Прослушав запись разговора, бывший комитетчик подпрыгнул от радости: был назван тихий переулок в нашем районе – не кафе, не квартира, не загородная глушь.

С тщательностью, присущей сотрудникам органов Госбезопасности, Олег Петрович проработал подходы к месту встречи, возможные точки наблюдения и профессионально зафиксировал на видеопленку получение денег в обмен на паспорт и заявление, при этом, к вящей его радости, шантажист деньги не просто взял, а – под скрытой видеозаписью – тщательно пересчитал.

Отсутствие у Скородумова помощников делало невозможным задержание шантажистов (хотя к юноше подошел только один, в ком тот впоследствии опознал человека с удостоверением), но технически Скородумов за время работы в Госбезопасности вооружился в достаточной степени: слова, которыми шантажист перебросился с жертвой, были записаны с помощью чувствительного радиомикрофона.

Вот с этим уловом, правда, пожертвовав десятью тоннами «зеленых» (потерпевшие надеялись, что временно), можно было идти за справедливостью. Судя по всему, имела место непродолжительная дискуссия о том, к каким силовым структурам обратиться – в милицию или к людям, обладающим реальной властью. Победили здравомыслие и законопослушность в лице Скородумова. Потерпевший за ручку с папой пошли в отделение милиции и понесли туда видео – и аудиокассеты, добытые Скородумовым оперативным путем.

А дальше ситуация получила развитие весьма неожиданное для фигурантов, но – предсказуемое. Заявителей попросили подождать, и после двухчасового сидения в коридоре юноша был приглашен в кабинет, ознакомлен с протоколом о его задержании на трое суток по подозрению в изнасиловании и поехал в камеру.

А папа в состоянии «грогги» побежал за адвокатом, который был допущен к материалам дела лишь через сутки, и с удивлением узнал, что никаких видео – и аудиокассет при заявлении нет, да и заявления о шантаже нет. Свидевшись с подзащитным, адвокат с еще большим удивлением узнал, что молодой человек собственной рукой порвал написанное им заявление о шантаже в обмен на обещание следователя прокуратуры после истечения семидесяти двух часов, предусмотренных статьей 122 Уголовно-процессуального кодекса, избрать ему меру пресечения, не связанную с заключением под стражу, а позднее и вовсе попытаться прекратить дело об изнасиловании.

От дальнейших комментариев молодой человек воздержался, а выйдя из кутузки через трое суток, вдохнул полной грудью, пообещал папе в самое ближайшее время возместить понесенные расходы и отказался от каких-либо бесед на эту тему. Единственное, что удалось вызнать Олегу Петровичу Скородумову, и не от молодого человека, а обходными путями, – так это то, что предложение следователя уничтожить заявление о шантаже в обмен на свободу имело место в помещении изолятора временного содержания в присутствии некоего сотрудника городской прокуратуры. Судя по скудным приметам, этот сотрудник городской прокуратуры напоминал лидера преступной группы шантажистов, что, в общем, Олега Петровича не сильно удивило.

Правда, он не пытался быть святее Папы Римского, после того как непосредственный участник всей этой истории и его папаша, уведомили Скородумова о том, что никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не подтвердят своего заявления о шантаже. Но он, как истинный офицер контрразведки, хоть и отставной, захотел на всякий случай, мало ли, максимально прояснить ситуацию. Ему понадобилось две недели, чтобы установить, что сотрудник городской прокуратуры работает в отделе по расследованию особо важных дел и носит фамилию Денщиков.

Олег Петрович Скородумов держал это в себе, но тут к нему домой пришли два сотрудника милиции с постановлением на обыск, подписанным И. А. Денщиковым, и предложили выдать все имеющиеся у него дома, а также в иных местах видеокассеты, на которых в каком-либо качестве фигурировал друг семьи, тот самый незадачливый юноша. Скородумов гордо отказался выдавать что-либо добровольно и предоставил производящим обыск возможность перевернуть в его квартире все, что переворачивалось. Потом он с ними поехал к себе на службу и предъявил им содержимое своего рабочего стола и сейфа. Обыскивающие ушли несолоно хлебавши. Правда, очко у них Скородумов выиграл, потребовав, как человек, знакомый с Уголовно-процессуальным кодексом, оставить ему копию протоколов обыска и для убедительности назвал нужную статью. Те не стали скандалить при понятых, оставили копии двух протоколов, в которых было указано, что обыски проводились по поручению следователя по особо важным делам Денщикова.

Синхронно дочитав до этого места, мы с Лешкой переглянулись.

В принципе не нужно быть офицером контрразведки, чтобы просчитать, что к заявлению о шантаже безопаснее приложить не подлинники, а копии с кассет. Когда Скородумов устанавливал личность шантажиста, уже для себя, он невольно засветил наличие у него видеозаписи – что-то же он должен был демонстрировать тем, кто мог опознать человека с удостоверением. А информация о кассете, представляющей опасность, тихонечко потекла к Денщикову. Это, конечно, в заявлении Скородумова не упоминалось, но читалось между строк.

Скородумов в своем послании прокурору города храбро признавал, что потерпевшие от шантажа его слов не подтвердят и что связь между инсценированным изнасилованием и шантажом и проведенными у него, по его мнению, незаконными обысками чисто умозрительная, но требовал организовать по изложенным в его заявлении фактам проверку и принять законное решение. Что ж, имел право.

Мы с Лешкой дочитали бумаги до конца и молча уставились друг на друга.

Нам даже не потребовалось вслух делиться мнениями. И так все было понятно. Чтобы провести по изложенным Скородумовым фактам проверку, нужно было бросить все, заручиться поддержкой того же РУОПа, получить в помощь как минимум трех оперов с машиной и копать круглые сутки, поскольку с момента, когда о наших действиях станет известно Денщикову, – время тут же заработает против нас.

Впрочем, «о наших», «нас» – это я погорячилась. Матерьяльчик-то расписан мне, и только мне. А мужчин в лице Горчакова шеф велел беречь. Несмотря на то, что из горящих глаз мужчины выплескивалось страстное желание воздать по заслугам способному пареньку Игорю Денщикову.

– Маш…

– Что, завидно?

– Не то слово.

– Если тебе просить у шефа этот материал, то только вместе с Чвановым.

– Почему это?

– Потому что Олег Петрович Скородумов был начальником охраны Чванова, или как там у них это называлось. Может, это и совпадение, но пока мне кажется, что и тут, и там надо одному человеку работать.

– Да, и у меня эти взятки окаянные, и через два дня срок по убийству… Ну, я тогда тебе просто помогу, ладно? Поговори с шефом.

– Леш, ты же понимаешь, что пока взятки не сдал, говорить бесполезно. Иди уже, быстро напиши список свидетелей, дело подшей и вперед. Шефу на стол дело положишь, и тогда уже можно чего-нибудь для себя поклянчить. Иди-иди. Елки-палки, и мне уже пора, я за Гошкой в школу опаздываю; я понеслась.

Лешка любезно подал мне пальто, я в темпе оделась и помчалась за своим Хрюндиком в школу, а Горчаков поплелся заканчивать дело по взяткам.