Текст книги "Белое, черное, алое…"

– Мария Сергеевна, а вы чего, решили ключей не ждать?

– Что?! – переспросила я, холодея от обрушившегося на меня прозрения.

– Вы решили по лестнице забраться? Я же ключи принес! И от парадной, и от чердака!

Я застыла, вцепившись в ржавые перекладины, лихорадочно соображая, что для меня более приемлемо – долезть все-таки до крыши или спуститься вниз; спускаться тяжелее, но там, внизу, люди; а если я влезу на крышу, мне придется ждать в темноте, холоде и одиночестве, пока туда прибудут остальные участники следственного действия. Нет уж, пусть меня внизу ловят! И я стала перебирать перекладины лестницы в обратном направлении, задыхаясь одновременно от злости и от смеха – невозможно было не признать, что разыграли меня классно…

– Прости, Машенька! – заголосили эти гады хором, испугавшись моей реакции.

– Прыгай, не бойся, Машенька, я тебя поймаю! – добавил Болельщиков.

Мне уже было все равно, я немного повисела на нижней перекладине, откуда земля казалась далекой, как из иллюминатора самолета, и спрыгнула прямо в руки Болельщикову, постаравшись как можно больнее его при этом лягнуть.

Задов уже стоял наготове с моей туфлей, как исстрадавшийся принц, нашедший после долгих мытарств Золушку. Я передохнула и, держась за Болельщикова, протянула ему ногу, на которую он благоговейно надел туфлю; его мне тоже удалось лягнуть. После этого нас всех, кроме Бурачкова, одолел такой приступ смеха, что на третьем этаже дома зажглось окно и кто-то загремел рамой с явным намерением призвать нас к порядку. Вспомнив шефа с его теорией о необходимости расслабляться для нейтрализации следственных перегрузок, я, давясь от хохота, подумала, что расслабилась как минимум на месяц вперед, только вот жалко загубленных колготок и юбку придется стирать.

Открыв дверь ключом, мы вошли в парадную и поднялись к чердаку. Бурачков отпер висячий замок чердачной двери и сделал жест, долженствующий означать: «Добро пожаловать!» Я заглянула туда, на чердаке горела тусклая лампочка и озаряла картину, которую даже далекий от следствия человек идентифицировал бы не иначе, как обстановку борьбы. Заглянувший на чердак через мое плечо Бурачков даже присвистнул.

8

Посыпанный песочком пол чердачного помещения олицетворял собой мечту следопыта. Мысленно я вознесла хвалу дальновидному генералу Голицыну, никому, кроме меня, не сказавшему о своих догадках относительно места наблюдения за лифтом. Будь он более болтлив, к моему появлению здесь остались бы только следы работников милиции и, может быть, для разнообразия, еще прокурора города.

И правда, до смешного доходит; в начале года у нас на территории среди бела дня расстреляли крупного преступного авторитета, а через две недели в кафе-забегаловке на глазах у персонала поссорились гопники, устроили поножовщину и разбежались. И там, и сям мы нашли следы обуви, пригодные для идентификации, и отправили их в наш экспертно-криминалистический отдел. Чуть погодя звонит возбужденный эксперт и кричит, что на обоих местах происшествия следы одной и той же обуви, днем зарплаты клянется! Горчаков стал ломать голову: какая может быть связь между ножевым ранением местного гопника и заказным убийством крутого мафиози? Созвали методсовет, который по-простому зовется еще «В мире мудрых мыслей», поскольку на этом мероприятии надзирающие прокуроры, в лучшем случае подержавшие дело в руках пять минут, дают мудрые советы следователю, который выезжал на место происшествия, лично составил все бумажки и уже два месяца пытается преступление раскрыть. Начальник надзорного отдела Будкин закричал, что дела надо соединять производством и выдвигать версии о связи этих двух преступлений; все его горячо поддерживали, пока не выступил наш шеф, Владимир Иванович, и не сказал, что, с его точки зрения, связь между этими преступлениями только одна: на оба места происшествия еще до прибытия туда прокуратуры выезжал один и тот же сотрудник милиции, а поскольку речь идет о преступлениях, совершенных на территории разных отделений милиции нашего района, то это, скорее всего, кто-то из руководителей районного управления. Впоследствии версия нашего прокурора блестяще подтвердилась, и, по слухам, этому руководителю лично генерал Голицын объяснил, с использованием непереводимых идиоматических выражений, как надо вести себя на месте происшествия и куда можно лезть, а куда не стоит, даже если ты начальник РУВД.

Еще раз окинув взглядом чердак, я посторонилась, пропуская на первый план криминалиста Болельщикова со всеми причиндалами.

– Женечка, давай: сначала на видео, потом фото. Отсюда сможешь, чтобы там не топтаться?

– Попробую, – пробормотал Болельщиков, включая аппаратуру и осветив все закоулки чердака своим мощным фонарем. – Смотри, Марья, вон там, возле окошка, натоптано, но там спокойно натоптано, человек просто ждал. Вот с этого следа можно будет слепочек взять. А вот тут, перед входом, уже дрались. Левка, готовься, тут уже по твоей части работа – похоже, тут кому-то нос разбили, видишь, капли, и причем свежие, я бы рекомендовал песочек вместе с кровью в коробочку. Сейчас, Марья, потерпи немного, я быстро у входа площадку обработаю, и нам будет куда ступить. А там ты присядешь – вон ящик стоит, и начнешь писать.

Лева Задов, услышав про капли крови, уже копался в экспертной сумке, выбирая все необходимое для работы, и я, наблюдая за этими двумя поборниками охраны труда, еще полчаса назад голосившими, что я выродок, и что они переутомились, и что давно пора на базу, удивлялась их прыти. Впрочем, чему тут удивляться, все мы, старички, такие, как бывалые охотничьи псы, свернувшиеся калачиком на солнышке: как только запах дичи коснется ноздрей, они вскакивают, вытягиваются в струнку и стрелой несутся по следу через бурелом и болото, оставляя далеко позади молодое поколение, несмотря на то, что это поколение питается исключительно «Чаппи»…

Пока Болельщиков занимался фотографией и видеозаписью, я отвела в сторонку подполковника Бурачкова и поныла по поводу понятых:

– Выручайте снова, Борис Владимирович!

– Вас понял! – кивнул невозмутимый Борис Владимирович и привел в качестве понятых мастера РЭУ вместе с супругом.

Это был мудрый ход: все равно мастеру у нас ключи от чердака забирать, и с мужем ей будет не страшно домой идти.

Я воспользовалась моментом и спросила мастера:

– А чердак всегда закрыт на замок?

– Да я каждый день проверяю, вроде бы замок не сбивали.

– А ключ у вас никто в последние дни не брал?

– Да нет, – пожала она плечами. – Но вообще-то, вы видите, какой замок? Штамповка, его шпилькой отпереть можно. А вот тут, в углу, пакетик полиэтиленовый стоит, что-то в нем есть, так я его тут раньше не видела. Видите, дом ухоженный, чердак чистенький, лишний предмет сразу на виду будет…

Когда Болельщиков наконец открыл доступ на чердак, я первым делом осторожно пробралась к чердачному окошку. Голицын был прав: из него открывался прекрасный вид на вход в парадную и даже, сквозь застекленные двери, на всю площадку перед лифтом; а стекла в двери этой парадной наверняка были отмыты до блеска, пока их не вышибло взрывом.

– А это что? Жень, поди сюда со своим фонарем, – подцепила я носком туфли какой-то предмет.

Подошли вместе с Женей и доктор Задов, и подполковник Бурачков, и все мы уставились на освещенный Болельщиковым презерватив, наполненный какой-то жидкостью и завязанный вверху узлом.

– Что это? – повторила я.

– Презерватив с мочой, – откликнулся Задов.

– С мочой?

– Думаю, что да.

– А зачем?

– Мочился человек в презерватив, – подсказал Болельщиков.

– Спасибо, что объяснил. Я спрашиваю, зачем в презерватив мочиться.

– Чтобы с собой унести, – задумчиво высказался Задов. – Чтобы не оставлять следов своего пребывания.

– А зачем с собой уносить? Вон тут песку сколько, мочись себе в песок, никто и не заметит. Слушайте, а по запаху мочи собака след возьмет?

– Вроде бы нет, – сказал Болельщиков, – я даже слышал, что, если след мочой побрызгать, это у собаки нюх отбивает.

– Значит, не для того, чтобы собака след не взяла. А если для того, чтобы с собой унести, то чего ж не унес?

– Чего-чего, в морду дали, вот и не успел.

– Закономерный вопрос: а кто и за что в морду дал?

– А кому – тебя не интересует?

– Если появится кандидат на роль наблюдателя, мы его кровушкой привяжем, – вслух подумала я.

– Каким образом? По группе особо не привяжешь, групп крови всего четыре, а население Земли, знаешь, какое? Или ты генетику имеешь в виду, так ты учти, что им ведро крови нужно для заключения, а не этот пятачок.

– Женя, ты слышал про одорологическую экспертизу?

– По запаху, что ли? Это когда собаке дают понюхать коробку, в которой две недели назад хранилась взрывчатка, а она своим чувствительным носом улавливает молекулы диэтиленгликоля?

– По запаху, только с взрывчаткой я не пробовала, а по крови экспертизу назначала.

– Но все равно собачка нюхает, а суды это доказательством не считают. Так? – встрял в разговор Задов, демонстрируя свою процессуальную осведомленность.

– Не всегда. У меня, например, по нескольким делам состоялись приговоры, основанные на одорологии. И в законную силу вступили.

– Но все равно же собачка нюхает, так? А как суд может полагаться на мнение собаки? Ее же не предупредишь, как нас, за дачу ложного заключения?

– Лева, тебя что, собаки в детстве кусали? Что ты так к собакам негативно настроен?

– Да смешно просто! Собака-эксперт! Она что, и заключение подписывает?

– Собака в данном случае выступает в качестве инструмента. Знаешь, как это происходит: объект, содержащий запах, помещают в специальный прибор, во влажную среду, адсорбируют там запах с объекта на стерильную фланель, после чего эту фланель консервируют…

– С солью или с уксусом? – сострил Задов.

– Очень остроумно. Консервируют в стеклянной герметичной банке, помеченной паролем, и могут хранить до года, если сразу не с чем сравнивать. Когда поступает образец запаха для сравнения, банку с первоначальным запахом в числе нескольких других, также помеченных паролем, дают специально обученной собаке на выборку.

– А зачем пароль? – спросил Бурачков.

– Чтобы проводник собачий никак, даже подсознательно, на собаку не влиял. Он, кстати, тоже не знает, в какой банке нужный запах. Например, на месте происшествия подобрали шарфик, законсервировали, отвезли в Москву – только там одорологию делают, у нас базы нету, – а через полгода нашли подозреваемого. Взяли у него кровушку, высушили на марлечке, отправили в Москву, и одорологи дают категорическое заключение – его шарфик или нет. Это тебе не по группе крови экспертиза. А если несколько подозреваемых, то они тебе выделяют одного. В Иркутской области, в колонии, зэки замочили парня и разбежались из барака. На месте подобрали три заточки с рукоятками, обмотанными изолентой; медик говорит, что смертельный удар наносился одной из них. У всех, кто жил в бараке, взяли кровь, по запаху привязали заточку к одному из зэков, и приговор в суде состоялся.

– Да ну, это несерьезно, – отмахнулся Болельщиков. – А если у собаки течка? Или ей на лапу наступили?

– Во-первых, с течкой собак на работу не выводят. А во-вторых, тебе что, в трамвае на ногу не наступают? Вот ты пришел на работу с отдавленной ногой и отпечаток просмотрел. А потом, у собаки есть одно преимущество – она не может умышленно фальсифицировать заключение. Помнишь дело Федоренко?

– Эксперт, который пальчики у клиентов брал и на объекты, изъятые с происшествия, переносил? Ну что за манера нас в это дело носом тыкать!

– Да просто разговор такой зашел. А к одорологической экспертизе нужно относиться как к доказательству, которое, как и другие, заранее установленной силы не имеет, но его можно перепроверить и подтвердить другими доказательствами. Если есть заключение одорологов о том, что следы крови на месте убийства принадлежат Кошкину или Собакину, – кто мешает провести еще судебно-медицинскую экспертизу, пусть тебе скажут, что эта кровь и по группе соответствует Кошкину или Собакину, да еще и по половой принадлежности это кровь мужчины.

За нашей спиной деликатно кашлянули понятые. Мы поняли намек без слов и стали писать протокол.

– Женя, глянь осторожно, что за пакет полиэтиленовый; говорят, его тут раньше не было, – попросила я Болельщикова.

Женя, аккуратно раздвигая ручки пакета масштабной линейкой, проворчал:

– А у самой что, коленки ватные?

– А мне городская запретила, – объяснила я, не отрываясь от протокола. – Мне Будкин сказал: если есть малейшая опасность того, что объект может взорваться, сами не лезьте, пошлите экспертов, лучше пусть они взорвутся, а то кто же протокол писать будет?

– Правильно, Машка, – поддержал меня Лева Задов, хоть и посмеивающийся, но все-таки предусмотрительно зашедший за чердачное перекрытие, – наиболее опасные эксперименты всегда проводятся на наименее полезных членах экипажа.

– Понимаешь, существует допустимый процент потери экспертов на осмотрах, такая естественная усушка-утруска. Для следователей такой процент не предусмотрен, – продолжала я объяснять, – потому что после окончания осмотра они все равно умирают от переутомления.

– Отбой воздушной тревоги, – проворчал Болельщиков, которому наши шутки явно не понравились. – В пакете веничек, больше ничего нет. Точно, мужик следы заметал, поэтому и в презерватив писал, – во-первых, чтоб с собой забрать, а во-вторых, наверное, чтобы не шуметь лишний раз. Серьезно товарищ готовился…

– Машка, а чего с презервативом делать? – спросил Болельщиков, переворачивая его палочкой.

– Ну изыму я его, а чего еще с ним делать?

– А куда денешь? Домой в холодильник? Просто до завтра моча там вообще стухнет…

– И гомункулус появится, – со смехом развил эту мысль Левка. – Парацельс предлагал разводить гомункулусов из мочи, отстоявшейся более десяти дней…

– Тьфу! – смачно плюнул не выдержавший Бурачков.

– О! – обернулась я к нему. – Борис Владимирович, заберите к себе вещдоки до завтра, а то прокуратура уже сдана на сигнализацию, а домой я же не потащу все это, и с места взрыва мы три коробки набрали.

– И это? – Бурачков брезгливо кивнул на презерватив.

– И это, – подтвердила я. – А чтобы не совсем было противно, мы сейчас это упакуем. Ну-ка, Лева, не спи.

Лева кинул на меня непередаваемый взгляд, а я отвела в сторону Бурачкова и тихо попросила:

– Борис Владимирович, можете к завтрашнему дню мне сделать списочек жильцов парадной?

– Сделаем, – пообещал Бурачков. – Может, с самого утра не получится, а к обеду подошлю кого-нибудь с бумагами.

После выполнения всех формальностей мы покинули чердак и добрели до «рафика» кримлаборатории, который должен был доставить вещдоки в бурачковский отдел, экспертов – в главк, а меня до дому. Лева разбудил водителя, а мы стали забираться в салон. Там было темно, неповоротливый Болельщиков покачнулся и уронил коробки с вещдоками на сиденье, и вдруг из-под коробок раздался сдавленный стон.

– Кто здесь?! – испуганно крикнул Болельщиков.

Раскидав коробки, из-под них выбрался заспанный прокурор Будкин с помятой от сна физиономией.

– Ну что, закончили осмотр? – хрипло спросил он. – Справились без меня?

– С трудом, – ответила я. – Мне вас очень не хватало.

– Ого! Уже третий час ночи! – посмотрев на часы, удивился Будкин. – Неплохо мы поработали. Знаете что, Мария Сергеевна, я, пожалуй, завтра приду к обеду, а то – не шутки, в третьем часу работу закончили, надо же отоспаться. Так что вы меня до обеда не ищите.

– И в мыслях не держала, – рассеянно отозвалась я, прикидывая, сколько мне удастся поспать.

Бог даст, в четыре лягу, а в полседьмого вставать, Гошку собирать в школу. По совести, можно было бы тоже отпроситься до обеда, учитывая, что я потрудилась на месте происшествия не меньше прокурора Будкина, но в девять тридцать придет Скородумов, и мне его визит никак не отменить.

– Все устроились? Поехали уже, – поторопила я водителя.

И мы поехали.

Дома все спали; меня ждала записка от Сашки о том, что ребенок накормлен, помыт и уложен, а меня нежно целуют. Я смыла с себя под душем все это происшествие и, как только коснулась головой подушки, провалилась в сон с мыслью: «Господи, какой же это был длинный день!»

9

– …Мамочка, прости, пожалуйста, что я тебя разбудил, но я был вынужден…

Я подняла голову. Передо мной стоял мой ребенок в пижамке. Часы показывали пять. У меня было чувство, что я вообще не спала ни минуты.

– У меня болит горло, – прошептал он с несчастным выражением лица.

Сон с меня моментально слетел. Я чуть не села в постели, но вовремя вспомнила, что Сашка приучил меня спать обнаженной.

– Котик, отвернись на секундочку, я надену халат.

Ребенок послушно стал смотреть в угол, я вскочила, завернулась в халат, заставила Гошку открыть рот и осмотрела его горло; и поняла, что в школу мы сегодня не пойдем.

– Больно глотать, – прохныкал он еле слышно.

– Пойдем, моя котечка, я тебя полечу.

Я отвела его в постель, завязала шею шерстяным шарфом, заставила надеть шерстяные носки и, чтобы смягчить горлышко, дала проглотить ломтик лимона без сахара.

– Ну как, заинька? – спросила я, поглаживая ему голову и время от времени трогая лобик губами: проверяя, сильно ли поднялась температура. Лобик был горячим.

– Ма, полегчало! – сказал он нормальным голосом через некоторое время и стал усаживаться в постели поудобнее. – Слушай, пока говорить не больно, давай срочно поболтаем о чем-нибудь, а то скоро опять заболит. Давай?

– Дракончик ты мой маленький, – улыбнулась я. – Болтунишка мой курносый! Давай ты помолчишь, я тебя побаюкаю и сама что-нибудь тебе расскажу, ладно?

– А что расскажешь? Про то, как депутата подвзорвали?

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– А Саша новости вечером включал, я новости слышал. Сказали: «Дело будет расследовать следователь Швецова»… И еще сказали, что этот депутат был очень честный человек и с ним расправились за его убеждения.

– Господи, как же ты это все запомнил?

– А это много раз повторяли, и по всем программам. И разные люди говорили все одно и то же: что он был очень честным человеком и пострадал за свои политические убеждения.

– Нет, котюнечка, это неинтересно, лучше я тебе про твои проказы расскажу. Ты помнишь, как ты меня опозорил, когда тебе было четыре года?

– Не-ет, расскажи!

Хлебом не корми моего ребенка, дай послушать про его собственные детские подвиги.

– Я тогда каждый день ездила в следственный изолятор, а папа по вечерам забирал тебя из детского садика и вместе с тобой приходил встречать меня к тюрьме. А потом ты заболел, и мы пошли с тобой в поликлинику. Вел ты там себя безобразно, громко топал и шумел, и какая-то тетенька, видимо не очень умная, строго тебе сказала, что если ты будешь хулиганить, то тебя в тюрьму посадят. А ты за словом в карман не полез и при всем честном народе ей заявил, что уже был в тюрьме. Она спрашивает, как же ты там оказался, а ты во всю глотку отвечаешь: а мы с папой к маме приходили! После этого все мамочки срочно подобрали своих деток и отсели от нас подальше.

Ребенок радостно захохотал, но тут же скривился и схватился за больное горло. Я баюкала его, пока он не уснул; потом, осторожно уложив его на подушку и накрыв одеялом, пошла будить доктора Стеценко, друга и любовника.

10

Организовав неотложные лечебные мероприятия и наблюдение за больным со стороны доктора Стеценко на время моего отсутствия, я стала собираться на работу. От отражения моего лица в зеркале меня чуть не стошнило. Преодолевая отвращение к себе самой, я с грехом пополам заретушировала следы ночных бдений имеющимися в моем распоряжении косметическими средствами и надела белый свитер. Конечно, мне больше идет черное, но, имея в активе шестьдесят минут сна за ночь, надевать черное равносильно самоубийству, мое лицо по цвету от одежды отличаться не будет. Белый свитер хоть добавит чуть-чуть свежести.

– Сань, я в два часа буду как штык! – заверила я спутника жизни. – И ты к трем успеешь на работу.

– Иди! – он поцеловал меня. – Я на боевом посту.

С тяжелым сердцем я отправилась в прокуратуру, все время думая о том, как там мой Хрюндик. С Сашки я стребовала обещание немедленно известить меня, если состояние больного как-то изменится. Помимо беспокойства за сына, меня еще терзала совесть. Ребенок заболевал, уже когда пришел из школы, а я бросила его одного, потащилась сначала обедать с Сашкой, потом на происшествие, черт знает чем занималась, а он в это время плохо себя чувствовал, нуждался во мне… Пламя моего морального аутодафе разгорелось до такой степени, что, придя на работу, я вынуждена была принять валерьянки. В девять часов в коридоре прокуратуры раздался зычный голос оперуполномоченного Кораблева:

– Девчонки! Налетай, а то не хватит! – и гул, в котором время от времени идентифицировались голоса женщин прокуратуры.

Я выглянула в коридор. На столе, стоящем в коридоре и предназначенном для написания гражданами заявлений, были разбросаны разноцветные купальники из лайкры; возле стола толпились наши девушки и тетушки, а над ними возвышался Кораблев, который, как коробейник, раскладывал купальники в более выгодные позиции, поднимал и демонстрировал наиболее, по его мнению, выигрышные экземпляры. Увидев меня, он бесцеремонно распихал девиц и заявил:

– Девчонки! Небольшой перерыв! Пусть сначала моя начальница выберет, а вам – что останется. Мария Сергеевна, пожалуйте, вам к лицу будет вот этот, желтый с черным. И вот этот, красный, тоже ничего, а?

– Леня, откуда это? – спросила я.

– Да это подарок вам. Ну серьезно, у меня друг работает в фирме, которая строчит эти купальники. Я ему там товар подвез, а он мне отсыпал купальников: раздай, говорит, своим девчонкам… Да правда, бесплатно. Вам что, купальник бесплатный не нужен? Ну раз не нужен, тогда, девчонки, налетайте!

Базар возобновился, а я услышала, что у меня в кабинете звонит телефон, и вернулась к себе. Звонил Сашка.

– Маш, не волнуйся: температура спала без медикаментозного лечения, горлышко еще немного отечное, но страшного ничего. Денька два дома посидит, и даже врача вызывать не надо. Сделаем пару ингаляций, витаминчики, и все будет нормально.

Похоже, Сашка не просто меня успокаивал, а опасности действительно не было. Мой ребенок и вправду легко переносит любые болезни.

Я вышла в коридор.

– Кораблев, иди-ка сюда!

– Ваш голос, дорогая шефиня, не предвещает ничего хорошего. Я вам желтый купальник все-таки отложил. Ну ладно, ладно, иду, иду!

– Леня, мы работать будем? Или ты будешь купальники раздавать?

– А что в этом плохого? Смотрите, как у сотрудников прокуратуры повысилось настроение!

– Ты бы лучше делом занялся.

– А что вы меня все время принижаете? Займись делом, займись делом… Как будто я бездельник какой-то!

– Кораблев, большего нахала я в жизни не встречала! Ты поедешь когда-нибудь за разрешением на допрос и кассетой? Мое терпение вот-вот лопнет!

– Как вы меня достали, Мария Сергеевна! Ну что вам дался этот Пруткин именно сегодня и именно сейчас! Давайте на той неделе. И у вас ребенок болен, шли бы домой, больше пользы было бы.

– Леня, мне кажется, это не твое дело. Ты мне разрешение и кассету привези, а я сама буду решать, куда мне идти.

– Это же надо быть такой душной женщиной! Как вас только сожитель терпит?

– Тебя не спросил. А тебе, кстати, не режет слух слово «сожитель»?

– Нормально, – протянул он. – Он у вас вроде доктор?

– Все-то ты знаешь… Ты бы лучше по делу столько знал.

– А я и так знаю.

– Леня, хватит испытывать мое терпение, – взмолилась я. – Съезди за разрешением и кассетой. Второй день тебя прошу.

– Ну и что? Все равно вы сегодня ни в тюрьму не пойдете к Пруткину, ни кассету не посмотрите. Что, не так?

– Ну, а если даже и так?! – разъярилась я. – Твое-то какое собачье дело?!

– О-о, пошли оскорбления! Я так и знал, что вы долго не выдержите и ваша гнусная сущность проявится в потоке оскорблений!

– Все! Мое терпение лопнуло! Я звоню начальнику РУОПа…

– РУБОПа. А зачем?

– На тебя буду жаловаться.

– Ах, вы так? Да нате, подавитесь! – Ленечка эффектно выхватил из кармана куртки бумаги в пластиковой папочке и видеокассету и бросил все это мне на стол. – Вот вам разрешение на Пруткина, вот видеокассета. Да я еще вчера мог вам это привезти, только вас не было вечером.

– Я была на происшествии, – сказала я, медленно приходя в себя. – Извини, Леня. Но ты что, сразу сказать не мог? Нарочно, что ли, испытывал мое терпение?

– Испытывал. Его у вас мало. К людям надо помягше, а на вопросы смотреть ширше… Все-все-все!

Он увернулся от пластиковой папочки с документами, которой я попыталась его треснуть, и выскочил в коридор.

– Мария Сергеевна, я пока здесь… Если чего надо, скажите сразу.

Я обмахнулась папочкой и попыталась успокоиться. До визита Скородумова оставалось еще пятнадцать минут и надо было решить свои личные проблемы.

Отдав шефу материалы свежевозбужденного мной уголовного дела по факту умышленного убийства неустановленными преступниками депутата Государственной Думы Бисягина и его водителя Гольчина, я отпросилась с обеда – устроить больного ребенка.

– Больничный будете брать? – спросил шеф.

– Нет, я просто его отвезу к бабушке.

– Ну ладно… Если надо, я вас буду отпускать с полдня, с ним побыть, только вы уж матерьяльчик по Денщикову под сукно не кладите.

– Нет-нет, у меня на сегодня уже вызван заявитель. Все сделаю.

– Хорошо, дело по взрыву мы, конечно, направляем в прокуратуру города…

– Сейчас-то чего уж говорить, только почему бы в таком случае им самим было не осмотреть? – не удержалась я.

И вправду было досадно, поработала на чужого дядю, полдня и ночь вычеркнуты из жизни, и еще дня три-четыре буду восстанавливаться. И потом, ведь кто-то же дежурил в следственной части. Почему дежурный следователь не стал осматривать? Вряд ли в городе было происшествие серьезнее, чем убийство депутата Госдумы…

– Мария Сергеевна, каюсь, это была моя идея, – шеф меня ошарашил. – Это я подсказал прокурору города, что лучше вас вряд ли кто-нибудь произведет осмотр. Думаю, для вас не секрет, что в прокуратуре города к вам отношение неоднозначное. Я счел не лишним напомнить прокурору города, что вы очень квалифицированный и добросовестный работник.

Ну что тут скажешь? Спасибо, конечно, шефу за заботу, только очень хочется спать…

– Спасибо, Владимир Иванович, – сказала я вслух.

– И как видите, я был прав: кто, кроме вас, нашел бы место наблюдения на чердаке?

– Ну, положим, это еще не факт. Может быть, этот чердак никак не связан со взрывом…

– Но согласитесь, что для совпадения это слишком навязчиво. Как бы там ни было, вы это место обнаружили, осмотрели и зафиксировали следовую обстановку, а относится оно к происшествию или нет, выяснится в ходе следствия.

– А кроме того, с чердаком – это не моя идея. Это генерал Голицын подсказал.

– Сергей Сергеевич? Он ведь начинал в нашем районе, двадцать пять лет назад. Оперативником был классным, я еще его помню.

– Он и сейчас классный оперативник.

– Ну ладно, вчера вы хорошо поработали, занимайтесь своими делами. Вещдоков много изъяли?

– Прилично, три коробки.

– Как же их отправлять? – задумался шеф. – Наша машина встала, надо или в милиции просить, или с городской договариваться, пусть свою присылают.

Черт, я расстроилась, поскольку собиралась поклянчить у шефа машину отвезти Гошку к бабушке. Не тащить же его, больного, на общественном транспорте, а на такси я пока не заработала.

Невеселая, я вышла от шефа. Ни Леньки, ни купальников в коридоре уже не было. Я прислушалась: его громкий голос слышался из кабинета Ларисы Кочетовой. Заглянув туда, я обнаружила, что Лариска вертится перед зеркалом, прикладывая к себе красный в черную полоску купальник, а Ленечка, как был, в куртке, обмотанный шарфом, развалился, конечно же, в Ларискином кресле и, положив ногу на край стола, надраивает маленькой щеточкой и без того блестящий ботинок.

– Ну что, Мария Сергеевна, какие будут поручения? – не отрываясь от своего занятия, вопросил он. – В тюрьму-то сегодня не поедете? Зря я старался, а?

– Будут поручения, – неожиданно для себя сказала я. – Ты на машине? Мне ребенка надо отвезти к бабушке.

– О, вот это другое дело. На это я всегда готов. Бензин, правда, дорогой…

– Я тебе оплачу бензин. Только потом, после зарплаты.

– Нет, не надо, лучше обедом меня покормите. А то я привык питаться правильно, не всухомятку, как вы тут. Желудок беречь надо, и вообще здоровье дороже всего. Всю работу не переделаешь, а я у себя один.

– Леня, а ты подождать можешь? Я человека опрошу, и поедем.

– Да я-то могу подождать, я же не как вы – не суечусь по пустякам, веду себя спокойно, с достоинством…

Возле моего кабинета уже сидел немолодой мужчина с седоватым ежиком волос. С первого взгляда он показался мне простоватым, но когда он поднялся мне навстречу и я вгляделась в него, меня поразили умные, проницательные ярко-голубые глаза на обветренном лице.

– Олег Петрович? Заходите, – пригласила я его, открывая кабинет.

Он попросил разрешения повесить куртку на вешалку и сел к столу.

– Очень приятно познакомиться, Мария Сергеевна. Вынужден извиниться перед вами за то, что при нашем телефонном разговоре немного схулиганил. Вы, наверное, ломали голову, как это я вас с ходу опознал?

– Подумаешь, бином Ньютона, – как можно небрежнее сказала я, мило улыбаясь. – За пять минут до моего звонка вы интересовались в канцелярии прокуратуры, кто рассматривает ваше заявление, и получили мой номер телефона, имя, отчество и фамилию. А на телефонном аппарате у вас стоит определитель номера, это слышно при соединении. Когда на вашем определителе высветился мой номер, который вы только перед этим записали, и женский голос раздался в трубке, вы рискнули назвать меня по имени-отчеству. Для этого не надо даже быть офицером контрразведки.

– В отставке, – мягко поправил меня Скородумов, тоже улыбаясь.

– Наверное, «контрразведчик в отставке» – такое же иррациональное понятие, как «бывший граф»? Профессионал – он и в отставке профессионал.

– Вы так считаете?

– Судя по тому, что изложено в вашем заявлении, действовали вы достаточно профессионально, за исключением одного момента – обращения в милицию.

– И это говорит сотрудник прокуратуры? – деланно удивился Скородумов.

– Это говорит человек не слепой и не глухой, который трезво оценивает, что творится вокруг.

– Может быть, вы и правы, я, безусловно, мог бы решить проблему с сыном моего знакомого другим путем, обратившись не к государственным служащим, – он тонко усмехнулся, – но я привык действовать по закону. Как это ни смешно… Именно поэтому я и в прокуратуру написал. Неужели теперь так делать неприлично?