Текст книги "Опасная тихоня"

Глава 7

Домой меня доставили с полным комфортом – на авто, правда, не на роскошном Венькином, а на скромном «жигуленке», но тем не менее. Водила тоже был другой, такой рабоче-крестьянский парень, коренастый, невысокого росточка и необычайно разговорчивый, первым делом объявивший, что величать его следует Жориком. Всю дорогу он забивал мне баки всякими шутками-прибаутками и между прочим (тут Венька оказался необычайно прозорливым) сильно интересовался, правда ли, что у кандидата сын придурок.

– Он аутист, – бросила я, глядя в окно.

– Во-во, – подхватил водила, – этот самый. Так это, говорят, все равно что идиот.

Я не стала входить в подробности и объяснять, чем аутисты отличаются от идиотов, только подумала, что эта «общечеловеческая проблема» в глазах местных аборигенов несомненно проигрывает перед «спущенными штанами». Может, Пашкову все-таки стоит запустить о себе какую-нибудь сплетню в подобном духе, подыскать себе подходящую секретаршу, хотя бы и фиктивную. Вот еще неплохо было бы, если бы он на поверку взял да оказался, например, трансвеститом! Обскакали бы Америку только так. Впрочем, чего это я так озаботилась пашковскими шансами на губернаторский трон? Мне до него нет никакого дела; все, что меня интересует, так это имеет ли он какое-либо отношение к Наташе и ее исчезновению.

Между прочим, рассеянно глядя в окно, я заметила развешенные по городу афиши, извещающие о предстоящих концертах всемирно знаменитой Елены Богаевской. Очевидно, они висели не первый день, странно, что я их не заметила. Тоже мне, лучший репортер города! Впрочем, если принять во внимание состояние легкой прострации, в котором я находилась последние две недели, мою ненаблюдательность можно было объяснить или хотя бы понять. Вот ведь и о губернаторских выборах я узнала только от Веньки. Конечно, здесь я несколько преувеличиваю, насчет выборов мне было известно задолго до описываемых событий, просто неприятности, им предшествовавшие, как-то затушевали для меня значимость грядущего мероприятия губернского масштаба. Никогда прежде я не могла себе представить, что расставание с работой окажется для меня таким тяжелым. Подумать только, я уже тосковала по этой ежедневной газетной рутине, по этой бурлацкой лямке! Черт!

«Жигуль» затормозил у родимого подъезда, а Жорик даже предпринял попытку распахнуть передо мной дверцу и подать руку.

– Сама вылезу, – буркнула я.

– Значит, завтра я буду здесь в девять, – предупредил Жорик. – До свидания!

Я ему не ответила, вовсе не потому, что я окончательная зануда, просто, выбравшись из машины, я сразу же заняла свои мозги систематизированием добытой за день информации. На это ушел весь вечер. Я сомнамбулой сновала из кухни в комнату, из комнаты в ванную, а мысли мои крутились вокруг одного и того же.

Итак, Пашков. Теперь я знаю о нем не так уж много, но больше, чем ничего. Уже четырнадцать лет он не был ни в городе, ни в области, он сам так сказал! Подозрительно? Как сказать… Человек все-таки пошел на повышение… Однако же все это время здесь жила его мать. Выходит, он с ней не виделся? Странно? Пожалуй… Хотя если она не очень старая, то сама могла его навещать в Москве, особенно если любящий сын оплачивал ей дорогу.

Пункт второй. Жена. Мадам. «Серая кардинальша». Снежана Пашкова. Вот уж кому имя подходит на все сто, при том, что оно очень редкое. Холодная, уверенная, несомненно расчетливая, вполне возможно, что она подпирает своего венценосного муженька ничуть не хуже, чем хваленый серьезный капитал московского происхождения. Не знаю, какой она будет первой леди губернии, но лучшей жены Пашков выбрать не мог.

Сын-аутист. Последнее для простых смертных все равно что придурок, и вряд ли они в скором времени изменят свое мнение, ведь даже официальная психиатрия особенно не церемонится с этими непонятными, замкнутыми в себе людьми. Ладно, это не моя забота.

Дальше. Вся эта предвыборная возня, в которой черт ногу поломает и к которой трагическая история Наташи Русаковой не имеет никакого отношения. Здесь уж точно мимо. Елена Богаевская. Сам по себе факт ее приезда и участия в предвыборной кампании Пашкова, конечно, примечателен, но к исчезновению Наташки его не приладишь.

Подводим итог. Что мы имеем? Что-что? Ноль целых, ноль десятых. Вот результат моей разведывательной деятельности. Неутешительный, прямо скажем. Я проторчала там целый день, наслушалась всякого маразма, включая комплименты, которые отвесил мне сопливый имиджмейкер, а что выяснила? Ровным счетом ничего. Может, пока я не подписала этот дурацкий контракт, послать все к чертям собачьим? Ага, и вернуться в «Курьер» с повинной: возьмите, мол, меня обратно? Хотя при чем тут «Курьер», когда главное в другом. В том, что я так никогда и не узнаю, куда пятнадцать лет назад ушла Наташка и почему она до сих пор не вернулась.

Я провозилась с этой головоломкой до самой ночи, так и не определившись в чем-либо окончательно, а потом с тяжелым сердцем завалилась спать. Перед этим я, правда, от нечего делать включила телевизор. Посмотрела криминальную хронику, потом выслушала последние местные новости, львиную долю которых составляли известия о предвыборных ристалищах. Особенно много губернские «пикейные жилеты» рассуждали о Каблукове, сходясь во мнении, что тому захотелось дешевой популярности. (В этом они были солидарны с Венькой Литвинцом.) И потому, как пространно они распинались по его поводу, уже было ясно, что графоман Каблуков своей цели добился. А там, если дело и дальше пойдет по его плану, глядишь, он и в губернаторы выберется. Безо всякого серьезного капитала, без сплоченной команды имиджмейкеров и спичрайтеров и великолепного меццо-сопрано Елены Богаевской. Вот это будет финт! Пойти, что ли, на выборы и отдать свой драгоценный голос за Каблукова? Ради прикола! Шутки шутками, а судя по тому, что мы имеем в родимом отечестве на сегодняшний день, таких Каблуковых у нас в правительстве пруд пруди, так что наша губерния в этом смысле будет не оригинальнее прочих.

Сон меня не брал, я ворочалась в постели с боку на бок, тоскливо посматривая на часы и прикидывая, сколько времени останется в моем распоряжении, если я все-таки когда-нибудь засну. Но едва меня стала охватывать приятная нега и тяжесть, как кто-то отчетливо произнес:

– Подложи ему фотографию.

– Что?! – Я вскочила и провела дрожащей рукой по лицу. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в комнате никого нет, я поняла: таинственный подсказчик сидит в моей собственной голове. И именно он предложил мне предпринять нечто конкретное: незаметно подсунуть Пашкову фотографию Наташи, хорошо зная, что я сделала с нее десять копий. А дальше все будет зависеть от реакции Пашкова. Если он имеет отношение к Наташиному исчезновению, она, эта реакция, непременно будет, пусть он даже Штирлиц-расштирлиц. Фактор внезапности сыграет!

Утвердившись в своем решении, я повернулась на правый бок и наконец заснула и спала ровно до половины девятого – именно на это время я и завела будильник. В девять я спустилась во двор, где уже стоял давешний «жигуль», и загрузилась на его заднее сиденье. Между прочим, в пику пашковскому имиджмейкеру я ничего не изменила в своем внешнем облике: и брови, и тупоносые ботинки остались при мне. Про красное пальто я вообще скромно умалчиваю.

– Здрасьте, – поприветствовал меня водила.

– Привет, – ответила я и немедленно уставилась в окно, решив про себя, что снова заведу привычку внимательно смотреть по сторонам. Дело это если и не полезное, то, по крайней мере, не вредное. Афиши предстоящих концертов Елены Богаевской присутствовали на стенах и заборах, в глаза бросались также предвыборные плакаты Пашкова (видать, расклейщики, толпившиеся вчера в его приемной, расстарались) и какие-то листовки, о содержании которых судить было затруднительно по причине мелкого шрифта. Кстати, я заметила еще кое-что, написанное покрупнее, причем краской и на громадном стенде, предназначенном для размещения платной рекламы. Так вот, как раз под завлекательным приглашением «Место для вашей рекламы» какой-то политизированный товарищ под покровом ночной темноты начертал кривыми буквами:

«Крутояров верни наши денюшки какие зажал а то мы хрен за тебя проголосуем!»

У подножия стенда стояли два типа в рабочих спецовках и задумчиво почесывали затылки, видимо решая серьезную политическую проблему: как быстро, но без труда устранить последствия ночной «провокации». А особенную пикантность этой ситуации придавало то обстоятельство, что вышеозначенный рекламный стенд помещался аккурат напротив губернского «Белого дома», от подвала до чердака залепленного предвыборными агитками того самого «зажавшего денюшки» Крутоярова, нынешнего областного начальника.

– Видала? – обернулся ко мне водила, такой счастливый, словно он и был автором вышеозначенного рекламного «слогана».

* * *

Ну и денек выдался, доложу я вам! «Штаб» кишел как муравейник. А более всего меня поразило, что к привычным отутюженным костюмам прибавились крепкие парни в камуфляже. Уже в фойе я поняла, что произошло нечто экстраординарное. Венька с растаращенными тараканьими глазами спустился вниз, чтобы встретить меня, – дюжий охранник все еще упорно меня не признавал. Молча схватил меня за рукав и поволок по лестнице. С трудом от него отцепившись, я поинтересовалась:

– Что тут у вас, пожар?

– Хуже, – выдавил из себя мрачный Венька, – нас прослушивают!

– Нас… что? – переспросила я.

– Прослушивают. Сегодня утром мы случайно обнаружили подслушивающие устройства, и еще неизвестно, как давно они стоят…

– Да иди ты… – не поверила я. Это мой обычный стиль: к разного рода «шпионским страстям» я всегда отношусь скептически. – Кому это нужно?

– Кому-кому? Конкурентам, – шипящим шепотом сообщил Венька. – Жесткая предвыборная борьба!

Я не успела ничего сказать, потому что мы добрались до места, где происходили самые драматические события с присутствием камуфлированных товарищей, о которых я уже успела упомянуть выше.

Венька заволок меня в пашковскую приемную. Там сгруппировались почти все «штабисты», насупившись и сосредоточенно рассматривая чудом сохранившийся наборный паркет бывшего Дворянского собрания. Меня они поприветствовали сдержанно и сухо, не поднимая глаз, словно за стенкой стоял гроб с покойником.

Двойные двери в кабинет Пашкова были прикрыты неплотно, и оттуда доносился чей-то суровый бас, время от времени прерываемый возмущенными повизгиваниями аналитика. Ни Пашкова, ни «кардинальши» слышно не было, хотя они наверняка там находились. Венька тоже двинулся на «место происшествия», я же села на стул у стены и, закинув ногу на ногу, приготовилась ждать, чем закончится вся эта лабуда.

Очень скоро из-за двери донеслось Венькино жужжание, которое даже неизвестный мне мужественный бас не в силах был перекрыть. Спустя какое-то время я стала разбирать некоторые слова и даже обрывки фраз:

– Политическая провокация… Грязная игра… Криминальные методы…

Это все были Венькины формулировки. Бас говорил менее разборчиво, он просто бухал, словно сваи забивал.

Наконец двери распахнулись, и в приемную вывалились несколько человек в камуфляже, милицейский начальник средней руки, которого я немного знала в лицо, а за ними Венька и аналитик. Венька продолжал сыпать своими политическими словечками, а милицейский начальник только повторял:

– Разберемся, товарищи, разберемся!

– Этого дела так оставлять нельзя! – внес свою лепту в общее дело аналитик.

И услышал в ответ все то же многообещающее: «Разберемся!»

Я ожидала, что после этого начнется какое-нибудь чрезвычайное заседание «штаба», и предполагала воспользоваться суматохой и подсунуть в бумаги Пашкова фотографию Наташи, которую захватила с собой из дома, однако ничего такого не произошло. Венька, который проводил милиционеров до выхода, вернулся необычайно энергичным. Снова схватил меня за рукав и поволок за собой, правда, на этот раз в ту самую небольшую комнату в конце коридора, где мы накануне дружно составляли «План взаимодействия с прессой».

Пока я снимала пальто, Венька носился из угла в угол, не переставая что-то невнятно бормотать себе под нос. Наконец он остановился, посмотрел на меня каким-то одержимым взглядом, потер руки и объявил:

– Будем писать заявление для прессы по факту обнаружения в предвыборном штабе кандидата в губернаторы Игоря Пашкова подслушивающих устройств.

И снова уселся за компьютер.

А я подумала вслух:

– Интересно, как эти конкуренты могли поставить подслушивающие устройства, если у Пашкова даже служба безопасности собственная имеется?

– Не задавай глупых вопросов, – оборвал меня Венька. – Лучше подключайся к работе.

Я «подключилась», и мы быстро, в четыре руки, «сваяли» полное патетики заявление, в котором сообщалось о злосчастных подслушивающих устройствах и «грязных методах конкурентной борьбы», заканчивалось же оно страстным призывом сплотить ряды и в едином порыве отстоять идеалы демократии. Это было первое в моей жизни политическое заявление, и, скажу я вам, особенного профессионализма с моей стороны оно не потребовало – стандартный набор фраз, и только. Кроме того, буду откровенной до конца, меня обуревало серьезное подозрение, что эти подслушивающие устройства «штабисты» сами и налепили. Не то чтобы я была такой уж искушенной в особенностях национальной политической кухни, просто я по природе человек очень недоверчивый. Что ж, тем нелепее было мое живое участие в этом театре абсурда, пусть и в качестве статистки. Меня даже несколько раз подмывало честно и откровенно высказать Веньке все, что я думала, одно меня удерживало: я так и не узнала, почему Наташка вырезала из газеты заметку с фотографией тогда еще совсем молодого комсомольского вожака Пашкова.

Потом Веньке позвонил Пашков, и толстяк немедленно умчался, задрав хвост, напоследок велев мне разослать факсы со свежесостряпанным заявлением и обзвонить городские газеты и местных собкоров центральных СМИ. Первую часть его поручения я выполнила без особенного напряга, если не считать того, что к одному из собкоров факс упорно не проходил, по какой причине, выяснить не удалось, поскольку на мои звонки никто не отвечал.

Сначала я представлялась пресс-секретарем Пашкова, потом этот цирк мне изрядно наскучил, и я ограничилась тем, что сухо бормотала в трубку:

– Примите факс.

Минут через пятнадцать явился жутко озабоченный Венька. Я спросила его, как себя чувствует наш драгоценный кандидат, надеясь, что Венька объявит о намечающемся общем сборе и тогда наконец я смогу осуществить намеченное – подложить фотографию.

– У него сейчас важное совещание с представителями частного бизнеса, – ответил Венька.

– Интересно, а почему я на нем не присутствую в качестве пресс-секретаря? – разочарованно произнесла я. – Разве мы не будем делать по этому поводу заявление для прессы?

– Пока не будем, – загадочно ответил Венька, – это сугубо деловая встреча.

Понятно, решила я, серьезный московский капитал – это, конечно, хорошо, но местный тоже не помешает. Другое странно: ясно же, что моя громкая должность пресс-секретаря – чисто номинальная, по-настоящему включать меня «в процесс» никто не собирался. Пока, во всяком случае. Что за этим стоит? Испытательный срок, недоверие? Может, я не очень понравилась мадам Пашковой? Тогда не проще ли было бы вообще не прибегать к моим услугам, а уж тем более не добиваться их с той настойчивостью, какую продемонстрировал Венька? Впрочем, может, это и к лучшему: требовалось от меня немного, зато я имела возможность под вполне благовидным предлогом наблюдать за Пашковым.

Венька на месте не сидел – курсировал между нашей комнатой и кабинетом Пашкова, который несколько раз призывал его к себе по телефону, – так что остаток «трудового» дня я провела за изучением предвыборных листовок Пашкова и созерцанием зимнего пейзажа за окном. Кроме того, между делом мы с Венькой успели-таки откорректировать «План взаимодействия с прессой», а также подправить на мой вкус контракт, который я обязана была подписать, раз уж согласилась войти в «команду». Венька немного посопротивлялся, прежде чем согласился внести изменения, на которых я настаивала, в конце концов заявив, что это не окончательный вариант. Я догадалась, в чем причина его покладистости: похоже, его мысли были где-то далеко. Так или иначе, а «покупали» они меня только потому, что с недавних пор я имела славу опальной журналистки, а посему с моей стороны было бы грешно не поторговаться как следует.

Еще я напросилась встречать Елену Богаевскую. Венька возражать не стал:

– Поедем, если хочешь. Кстати, – вспомнил он, – надо бы еще раз поставить в известность газетчиков о ее приезде.

– Так уже вчера поставили!

– Ничего, напомнить не помешает, все-таки ее сам Пашков встречает.

Я опять села за телефон. Расклады оставались прежними: стопроцентно обещали быть только Вислоухов и Валентин из «Вечерки», остальные ограничились тем, что заказали репортаж о приезде оперной дивы мне. Я не возражала – лишние деньги до сих пор мне еще ни разу не помешали.

Глава 8

До аэропорта мы добирались в Венькином лимузине, за нами следовал серебристый «Вольво» с Пашковым и его свитой, и, уже заключая колонну, солидно, с достоинством плыл обещанный Венькой специально для Елены Богаевской «шестисотый» «Мерседес». Венька сидел на переднем сиденье, я на заднем, а рядом со мной расположился дорогущий – рублей на пятьсот, не меньше – букет для прибывающей примы.

Всю дорогу Венька покряхтывал, вспоминая, во что обошлось приглашение всемирной знаменитости, и прикидывал, сколько бы на эти деньги можно было зазвать непритязательных поп-звезд средней величины. При этом он рассуждал следующим образом:

– Да что народ понимает… Меццо-сопрано какое-то! Очень нужно! Да лучше было бы роту девок в коротких юбках выставить, чтобы ноги позадирали! Главное, дешевле обошлось бы! Как-нибудь я в таких делах разбираюсь! У меня это третьи выборы!

Под Венысино брюзжание мы и подкатили к невзрачной бетонной коробке губернского аэропорта, по моему мнению, совершенно недостойной примадонны Елены-Богаевской. Выбравшись из автомобиля, я с удовлетворением заметила заляпанный «уазик» «Вечерки»: значит, Валентин уже на месте. Еще на стоянке, между прочим, присутствовал микроавтобус одной из местных студий, и уже в здании аэропорта я увидела небезызвестного Вадика Вислоухова с телевизионной камерой, к которой прилагался оператор, сутулый рыжий парень с отсутствующим взглядом, почти как у пашковского отпрыска-аутиста.

Мы с Венькой, захватив букет, прошли в зал прилета, Пашков же не торопился покидать «Вольво», поскольку до прибытия самолета оставалось еще десять минут. Пока Венька переговаривался с администратором, я подошла к Валентину, чтобы, воспользовавшись оказией, перекинуться с ним парой слов. Но поговорить нам так и не удалось, помешал подруливший Вислоухов с микрофоном.

– Здрасьте, Капитолина Михайловна, – склонился он в якобы почтительном поклоне. – Слышал, на повышение пошли?

Я ничего не ответила, только, сощурившись, глянула на него сверху вниз. Так делают близорукие люди, когда рассматривают что-нибудь особенно мелкое. Вислоухов нисколько не обиделся, поскольку был, что называется, из молодых да ранних, только с фамилией ему не очень повезло. Во-первых, не слишком благозвучная, во-вторых, явно не соответствовала действительности: уши Вадик всегда держал торчком, а нос – по ветру. Вот и сейчас он жадно раздувал ноздри, точно пытаясь предугадать приближение знаменитой примадонны по запаху ее заморских духов.

Между тем по громкоговорителю объявили прибытие московского рейса. Минуту спустя в зале прилета появился Пашков в сопровождении многочисленной челяди, в которой заметно преобладали охранники во главе со своим белокурым начальником. Мы с Венькой немедленно воссоединились с «командой». Вислоухов не был бы собой, если бы тут же не пришкандыбал со своим микрофоном. Я почувствовала, как напряглись охранники, но Пашков встретил настырность Вислоухова благосклонно и внимательно выслушал его стрекотание.

– Правда, что Елена Богаевская приезжает, чтобы поддержать вас на выборах? – выдал Вислоухов пулеметной очередью.

Пашков покровительственно улыбнулся:

– Просто я хотел сделать подарок городу, ведь Елена Богаевская наша землячка. Разве это справедливо, что она выступает по всему миру, а на своей родине – ни разу? Вот я и поспособствовал.

Скромное «только и всего» он не произнес, но оно подразумевалось само собой. Такой скромный герой, он же кандидат в губернаторы.

Вислоухов открыл было рот, но ничего не сказал, потому что его внимание переключилось на распахнувшуюся дверь зала, через которую в здание стали просачиваться пассажиры с московского самолета. Я тоже невольно замерла – что ни говори, а не каждый день встречаешь всемирную знаменитость.

Она появилась одной из первых, и я ее сразу узнала, но вовсе не потому, что много раз видела по телевизору. Просто она выглядела так, как и должна была выглядеть оперная звезда европейской величины: высокая, стройная шатенка с гладко зачесанными назад блестящими волосами, без всякого сомнения, очень красивая, но эту красоту я ей тут же мысленно простила за потрясающий талант. Богаевская медленно, с достоинством вышагивала среди толпы, а за ней семенил человечек, чем-то удивительно смахивающий на Веньку, и тащил за собой по полу огромный чемодан на колесиках. Еще по левую руку от Богаевской шла поджарая, коротко стриженная брюнетка с артистически бледным лицом, такая женщина-вамп в блестящем коротком плаще, туго стянутом на талии. Было совершенно непонятно, имела ли брюнетка какое-нибудь отношение к примадонне, одно ясно – она точно не из местных.

– Она, Богаевская! – первым сориентировался Венька, и мы дружной гурьбой устремились вперед. Вслед за нами наперерез приме выдвинулись Вислоухов с оператором, из-за чего в зале прилета образовалась некоторая неразбериха. Пассажиры и встречающие начали толкаться, пашковские охранники немедленно взяли в плотное кольцо своего шефа, и только одна Елена Богаевская сохраняла на лице невозмутимость. Она просто остановилась и не сдвинулась с места, пока разномастная толпа не обтекла ее со всех сторон и не рассеялась по зданию аэропорта. Брюнетка и коротышка с чемоданом на колесиках не отходили от примадонны; значит, они и вправду были, что называется, «при ней».

– Надо было ее прямо на аэродроме встречать, – скрипнул зубами Венька.

– Так кто не давал? – поддакнула я.

– Начальник аэропорта не разрешил, – пробормотал Венька, – наверняка козни Крутоярова.

Тем временем в зале прилета стало настолько просторно, что взаимное сближение сторон в лице Елены Богаевской с маленьким человечком, а также женщиной-вамп и Пашкова со свитой было продолжено. При этом кандидат в губернаторы отделился от сопровождающих и с букетом в руках твердой поступью направился к примадонне, которая наконец позволила себе оживить бесстрастное доселе лицо сдержанно-вежливой улыбкой. В отличие от брюнетки, у которой по-прежнему было угрюмое, чуть ли не брезгливое выражение. Интересно, кем она приходилась нашей знаменитости?

Пока Пашков и Богаевская обменивались приветствиями, мы все притормозили несколько поодаль, за исключением Вислоухова, разумеется. Тот немедленно развил бурную деятельность и носился вокруг именитой пары концентрическими кругами, успевая при этом отдавать команды оператору. Один раз он чуть было не умудрился просунуться между ними со своим микрофоном, но эта его бесцеремонность была решительно пресечена брюнеткой. Не знаю, что именно она сказала Вислоухову, но его нахальная физиономия мгновенно приняла задумчивое выражение.

Пашков вручил Елене Богаевской букет, она что-то тихо сказала, наверное, поблагодарила, а потом, честное слово, с ней стали происходить какие-то совершенно непонятные метаморфозы! Что в это время делалось с лицом Пашкова, я не знала, поскольку волею судеб имела возможность созерцать одну лишь его спину в хорошем черном пальто, но лицо Богаевской видела прекрасно, и оно, это лицо, менялось прямо на глазах. Спокойно-учтивое выражение примадонны перешло в задумчиво-сосредоточенное, потом во встревоженное и наконец – не может быть, чтобы это мне пригрезилось, – в испуганное! У меня даже появилось странное впечатление, что она вот-вот заплачет, по крайней мере, глаза ее заблестели, а губы задрожали, как у маленькой девочки.

Может, ее замешательство было связано с нахлынувшими на нее ностальгическими чувствами, но примадонна растерялась до такой степени, что не поняла вопроса Вислоухова, который снова выскочил сбоку, как чертик из табакерки, и направил на нее микрофон. Она даже слегка отшатнулась в сторону.

– Правда ли, что вы пятнадцать лет не были в родном городе? – проорал Вислоухов, фехтуя микрофоном, как шпагой.

Богаевская вцепилась тонкой, ухоженной рукой в воротник своего норкового манто и ответила односложно и невнятно. По ее губам я прочитала, что она сказала «да».

Вислоухова неразговорчивость оперной дивы нимало не обескуражила.

– Вы прибыли поддержать на выборах кандидата в…

Богаевская стала беспомощно озираться по сторонам, и на выручку ей явилась брюнетка, обнявшая ее за плечи и едва не испепелившая беднягу Вислоухова ненавидящим взглядом, в котором было столько энергетики, что я бы на месте шустрого Вадика устрашилась какой-нибудь мистической кары. А маленький человечек, тащивший за Богаевской большой чемодан на колесиках, просто взял Вислоухова за рукав куртки и негромко, но отчетливо произнес:

– Молодой человек, Елена Борисовна очень утомлена перелетом, поэтому просим перенести интервью на более позднее время.

Вислоухов дернулся было пристать с расспросами к человечку, но тот моментально повернулся к нему спиной, одновременно отгородив пронырливого Вадьку от Богаевской, и тому пришлось сматывать удочки, то бишь микрофон.

Пашковская свита расступилась, образовав коридор, по которому прима быстро пошла вперед, прикрывшись букетом. Так быстро, что все мы, включая решительную брюнетку и коротышку с чемоданом, едва за ней поспевали.

– Не очень-то теплая встреча получилась, – прозудел слева от меня Венька. – Говорил, нужно звать кого-нибудь попроще, без кандибоберов. Эти всемирные знаменитости все со сдвигом. Начнет теперь хвостом вертеть: то гостиница плохая, то не в голосе, то тучи по случаю ее приезда не разогнали…

– А в какой гостинице она будет жить? – спросила я.

– В бывшей обкомовской, в люксе. Не «Шератон», конечно, но лучше здесь нет. Если только специально для нее построить, да времени маловато… – прошипел Венька.

Мне лично Елена Богаевская почему-то не показалась заносчивой, хотя по первому впечатлению судить, конечно, сложно. Зато показалась чем-то подавленной. Причем произошло это не сразу, сначала она была настроена вполне благосклонно и к Пашкову, и ко всей нашей компашке. Что же с ней случилось за каких-то десять минут и почему?

* * *

С большим трудом протерев глаза, я сползла с дивана и отправилась на кухню – ставить на плиту чайник и заваривать кофе: если не выпью с утра пару чашек – я вообще не человек. Отпив первый глоток, включила телевизор на первой программе и застала как раз новости. Меланхолично выслушала информацию о том, что бюджет на текущий год еще не принят и неизвестно, будет ли принят вообще, а неотложные антикризисные меры по-прежнему не утверждены. Ага, это называется «нас пугают, а нам не страшно», какой тут, к черту, бюджет, какие меры – каждый выживает на свой манер. Потом приятный во всех отношениях ведущий сделал небольшую паузу и объявил:

«В нескольких областях России в скором времени состоятся выборы губернаторов. Предвыборная гонка набирает обороты. Об этом репортаж нашего корреспондента Вадима Вислоухова».

Я подпрыгнула на стуле и уставилась на экран, а там уже вовсю раскручивалась картинка вчерашней встречи Елены Богаевской в аэропорту. Сначала возник общий план, на котором я только и успела мельком заметить красное пятно собственного пальто, а потом в кадре появилась пройдошистая физиономия Вадика Вислоухова. Он открыл рот, но голос его потонул в странном скрежете, так что первая часть фразы «сжевалась», пришлось довольствоваться концовкой:

– …каждый из кандидатов в губернаторы изощряется, как может, пытаясь привлечь на свою сторону голоса избирателей. Так, Игорь Пашков организовал приезд в область всемирно известной оперной певицы Елены Богаевской, местной уроженки, которая давно уже не баловала вниманием свою малую родину.

Две секунды спустя уже сам Пашков отвечал на вопрос Вислоухова, правда ли, что Богаевская приехала, чтобы поддержать его выборную кампанию. А потом на экране возникла сама примадонна, с вежливой улыбкой принимающая цветы от Пашкова. Уже в следующем кадре у нее было затравленное лицо. Собственно, на этом репортаж и закончился, а ведущий новостей извинился вместо Вадика «за неважное качество звука».

Вот тебе и Вислоухов, кто бы мог подумать, что он еще шустрее, чем я предполагала! Впрочем, это вопрос второй, а первый – что же так подействовало на Елену Богаевскую, отчего она побледнела и изменилась в лице? Может, все-таки впечатление от встречи с родиной после долгой разлуки? Хотелось бы верить. А если паче чаяния ей что-то не понравилось в самом кандидате в губернаторы? Что, интересно, ведь он же такой демократический душка?! В процессе этих размышлений я успела незаметно для самой себя натянуть пальто и зашнуровать ботинки, но так и не додумалась до чего-нибудь вразумительного.

«Прикрепленный» ко мне «жигуленок» терпеливо мерз возле подъезда, а морозец был такой, что я подняла воротник и втянула голову в плечи. Мне повезло, Жорик на этот раз не отличался свойственной ему обычно общительностью и ограничился дежурным «здрасьте», а потому я сразу же привычно уставилась в окошко. Должна сказать, когда «жигуль» вывернул на центральный проспект, в глазах у меня зарябило от обилия всякого рода листовок, плакатов и воззваний.

Даже подозрительно хмурый сегодня Жорик не удержался, бросив в сердцах:

– Агитируют, так их, скоро весь лес на бумагу переведут…

Тут мы поравнялись с бывшей обкомовской гостиницей, и я заметила на гостиничной стоянке Венькин «Вольво». Черт его знает, что мне пришло в голову, но я попросила водителя:

– Остановите здесь.

Тот молча повиновался. Я вылезла из автомобиля и быстренько – холодно все-таки – нырнула в стеклянное фойе, заставленное пыльными фикусами в керамических кадках. Тут уж с Венькой не поспоришь: лучший местный сильно уступал «Шератону», хотя мне лично сравнивать трудно. Кстати, о Веньке. Едва переступив порог гостиницы, я услышала его вдохновенное зудение, исходящее из дальнего угла фойе. Обернувшись, я его заметила за особенно развесистым фикусом не одного, а с тем маленьким похожим на Веньку же человечком, который вчера таскал за Еленой Богаевской ее багаж.