Текст книги "Партия клавесина"

Горькая щечка

1

Он усадил ее в машину, пристегнул и осторожно – не прищемить бы тоненькие пальчики – защелкнул дверь. С детским креслом он все же ошибся, для Василисы оно слишком велико, хотя рассчитано на ее возраст, пять-шесть лет. Что делать – Дмитрий Николаевич Брусянский, или ДН, как называют его младшие коллеги, доверяет цифрам больше, чем глазам, и этот алгоритм уже не изменить.

Однако к переменам ее личика он очень чуток. Сейчас оно заледенело в ожидании. Вася пока не знает, хорошего или плохого. Неизвестного. Хотя и к радости она готова. Для радости нужна самая малость – конфета, крошечная куколка, брелок с сердечком. Она и много лет спустя будет ценить эти ничтожные презенты.

ДН вручил ей шоколадное яйцо, но Василиса даже не сняла с него фольгу. Так и сидела, как он ее устроил, зажав киндер-сюрприз в ладошках.

– Ну, что, поехали, малыш? – спросил он, глянув в зеркало заднего вида.

Она кивнула, губки сжаты. ДН отъехал от ворот. Он трусил гораздо больше Васи. Он не умеет говорить с детьми, не знает, как с ними управляться. Зачем же он тогда решился взять детеныша, и не на час, не на день – навсегда?

Права была женщина с холодноватым именем Хельга. Человек – не муравей, не может нести груз тяжелее себя. Особенно если этот человек один, и вечером, когда он возвращается домой, окна его квартиры пусты и темны.

Несколько перекрестков, и они на трассе. Вчера была метель, а ночью потеплело, снег раскис и пропитался грязью. Теперь дорога – горький шоколад. Когда он утром ехал в Каменск, встречная машина едва не вылетела с трассы, наверное, легкомысленный водитель не поменял резину. ДН всегда переобувался вовремя, но все равно сегодня он не станет гнать, поедет в правой полосе, не превышая скорости потока. Впервые у него в автомобиле следует ребенок. Василиса.

ДН мог бы забрать ее еще вчера, спустя положенные дни после вынесения судебного решения. Но накануне ему вручили золотую медаль по случаю очередного академического юбилея, и в числе других лауреатов он был обязан выступить с докладом. Торжественное заседание проходило в здании бывшего дома политпросвещения: фасад с массивными колоннами – гладкими и желтоватыми, как бивни ископаемого мамонта; огромный тускло освещенный зал, наглухо занавешенный от мира складчатыми шторами, и кумачовая трибуна, над которой из близкой памяти взмывали три профиля вождей. Реставрация, дежавю.

ДН не придавал особого значения наградам, тем более символическим, не обремененным денежной составляющей. Но к выступлению он подготовился на совесть, как всегда. Теорема о классификации простых конечных групп – то, чем он занимался в последние три десятилетия, – могла заинтересовать лишь узкий круг алгебраистов, а среди слушателей были представители многих других наук. Поэтому он начал с истории двадцатилетнего Эвариста Галуа, который набросал основы теории, произведшей революцию в математике, накануне дуэли, где был смертельно ранен. А затем плавно перешел к перипетиям доказательства теоремы уже в двадцатом веке, не углубляясь в детали. Но старался он зря, потому что организаторы торжеств перед началом лекций устроили фуршет, и большинство участников не вернулись в зал после окончания перерыва, продолжив оживленное вращение вокруг столов, щедро уставленных напитками.

Сосредоточившись на нескольких лицах в первых рядах, ДН стойко договорил до конца, одновременно упражняясь про себя в употреблении ненормативной лексики. Вместо того чтобы метать тут бисер перед пустыми креслами, он мог бы уже мчаться в Каменск за Васей. Даже один день имеет значение для того, кто, лежа на казенной койке и глядя в пластиковый потолок, надеется, но не верит, что за ним приедут и заберут домой.

Нянечка в детдоме говорила ему, что Вася никогда не спит в сончас, даже не закрывает глаза, но если к ней подходят, зажмуривается изо всех сил. ДН тогда представил, как у нее отчаянно дрожат ресницы.

Он включил радио, надеясь найти какую-нибудь детскую волну, чтобы развлечь Васю. Но вместо этого попал на сообщение о том, что остряки «Шарли Эбдо», недавно поглумившиеся над питерцами, взорванными в самолете над Синаем, теперь опубликовали карикатуру на гибель своих собственных сограждан в театре «Батаклан». ДН, пару минут послушав, выключил радио.

Что нового узнает он из ленты новостей? Что мир безумен и ужасен? Это не новость. Это аксиома. Утверждение, не нуждающееся в доказательстве.

До встречи с Лидией он всегда ездил в тишине, поскольку любимая им классика слишком завладевала его вниманием, отвлекая от дороги, а увлечение рок-музыкой, которым в юности были охвачены все сверстники, ДН почти не коснулось. Он был пленен иной стихией – цифр и символов, греческих и латинских букв и их логических сплетений. Теперь же, с легкой руки Лидии, ДН вдруг пристрастился к хеви-металл. Тронувшись с места, они тотчас же выпускали какого-нибудь джинна из бутылки —Led Zeppelin, Deep Purple, Uriah Heep, и бушевавший музыкальный ураган не только не мешал вести автомобиль, но придавал процессу четкость, заданную барабанным боем, и поддерживал драйв, чтобы не терять сцепление с дорогой.

Встретит ли их дома Лидия?

Он ни о чем ее не спрашивал. Этот вопрос, как и возможные ответы на него, существовал лишь в бессловесной форме. Он просто представлял свое окно либо светящимся и теплым, либо же темным и пустым.

Быть или не быть? Затеплится ли окно?

2

О том, что Паша с Дашей решили взять детдомовскую девочку, ДН узнал от Хельги прошлым летом. Они сидели на песке у озера под розоватым солнцем, окутанным матовой дымкой. Или слегка припудренным пеплом. Он точно помнил дату – 17 июля, потому что в этот день какие-то ублюдки сбили над Донецком малайзийский «Боинг». Но в тот момент о самолете никто еще не знал.

– Нашлись родители, тем более приемные! Они-же-сами-дети! – воскликнула с досадой Хельга и пошла к воде, как будто бы желая смыть с себя ответственность за чужое неразумное решение.

Сын Хельги Паша и жена его Даша были взрослыми, весьма успешными в своих профессиях людьми. Вот только деток бог им почему-то не давал – то ли считал их не готовыми, а может, по другим причинам. Однако Паша с Дашей решили проявить свободу воли. Вернее, решила Даша, побывав в детдоме, где их компания устраивала благотворительные акции. Она мгновенно вспыхнула идеей взять на воспитание ребенка, обратила в свою веру податливого Пашу и принялась с недюжинной энергией осуществлять проект.

ДН сидел на остывающем песке и наблюдал, как его женщина, Ольга Витальевна Хейновен, в близком кругу именующая себя Хельгой, выходит из воды. Диктат июльского солнца уже ослаб, гладь озера за ее спиной, как бок огромной рыбы, переливалась перламутром.

Что ей сказать? И стоит ли что-либо говорить?

Свои отношения они давно определили как гостевой брак и оба соблюдали правила сосуществования в таком союзе. Прежде всего – не задавать лишних вопросов и не высказывать своего мнения, если тебя не спрашивают. Тем более что Дмитрий Николаевич не знал, как он относится к усыновлению ребенка. Вообще к детям.

Семь лет назад он похоронил маму, потом ее любимую кошку и жил с тех пор один в просторной и пустой квартире, доставшейся ему от деда. С женой они давно расстались по обоюдному согласию, и больше он никого не заводил – ни жен, ни животных, хотя мечтал о бессловесном друге. Только мечтал, потому что слова французского писателя о том, что мы в ответе за тех, кого приручили, ДН понимал в строгом математическом смысле. Ему просто не с кем было бы оставить этого друга на время отъездов.

Но мысль о том, что у него может появиться хотя бы гостевая внучка, была уютной, теплой.

Духоподъемной.

Его приятель Глеб рассказывал, как по субботам развозит троих внуков по занятиям – спортивным, музыкальным, и график этот был настолько плотен, что успеть повсюду позволяли только тщательно продуманный маршрут и точный временной расчет. В комбинаторике есть знаменитая задача коммивояжера, которому необходимо найти кратчайший путь обхода многих точек с возвращением в исходную за наименьшее время. ДН бы с радостью решал задачу коммивояжера для маленького существа.

Однако взять на воспитание ребенка – это экстремальная ответственность, растущая в геометрической прогрессии с каждым новым днем. Готовы ли к такому Паша с Дашей, ДН не знал. Поэтому он предпочел пока что ничего не говорить и отправился плавать. А когда выходил на берег, Хельга уже кричала на всю округу:

– Эти му…ки сбили самолет!

«Ох… еть!» – воскликнул про себя ДН. Грубо ругаться вслух он избегал в отличие от Хельги, решившей на шестом десятке, что это круто. Новость она узнала, слушая в телефоне свое любимое радио с названием из трех букв, и сразу приняла на веру озвученную им версию. ДН ей возражать не стал, заметив лишь, что для вынесения рационального суждения недостаточно информации.

Дома он включил телевизор, который обычно черной немой пластиной висел на стене, послушал ораторов с противоположным Хельгиному радио знаком, но вскоре лишил их голоса, погасив экран. Всю оставшуюся ночь ДН просидел в Сети, пытаясь разобраться в разноголосом информационном хаосе, и пришел к выводу, что мы никогда, по крайней мере при нашей земной жизни, не узнаем, кто и по чьему приказу сбил самолет. Ясно одно – зашумленность мира возрастает, и расслышать слабый голос истины в условиях информационных помех практически невозможно.

3

Впервые ДН увидел Василису только в апреле следующего года. Хельгины Паша с Дашей проявили редкое упорство, пройдя школу приемных родителей, медосмотры, собрав бесчисленные справки, и так прошло несколько месяцев, прежде чем им разрешили посмотреть детей. И почему-то в Каменске, в ста километрах от Екатеринбурга. Съездив туда пару раз, они остановили выбор на пятилетней Василисе. Решили взять большого ребенка, которого можно было отдать в детсад, чтобы Даше не пришлось уходить в декрет.

Все же Всевышний не оставлял их на полный произвол. Если бы они присмотрели младенца, ДН бы с ним не справился, даже наняв десяток нянек. Да и с двухлеткой тоже. А с Васей можно хоть чуть-чуть поговорить.

Пока готовились документы на удочерение, Паше с Дашей разрешили навещать малышку каждую неделю. Но вскоре Паша, пошедший на обгон на скользкой трассе, улетел в кювет – сам чудом остался цел и невредим, но его «опель» застрял в сервисе надолго.

Тогда они и попросили ДН свозить их в Каменск.

День был блеклый, пыльный, с прошлогодней лиственной шелухой под ногами и безо всякого намека на скорые зеленые всходы. ДН стоял за оградой и наблюдал, как будущие молодые родители выводили из двухэтажного бетонного параллелепипеда девочку лет четырех в мешковатой красной куртке и синей шапке, наползающей на глаза. Домашние дети тоже иногда носят одежду не по размеру, доставшуюся от старших братьев и сестер, но выглядят иначе. Не так, как ребенок из казенного дома.

На самом деле Василисе на тот момент уже исполнилось пять лет. Имя ей дали нянечки в роддоме, где ее оставила несовершеннолетняя мамаша, случайно оплодотворенная сверстником. Вася появилась на свет относительно здоровой – ее юные родители не успели сильно отравить свои организмы алкоголем, никотином и прочими токсинами. Но по росту и весу она от одногодок сильно отставала.

Паша с Дашей, держа Васю за ручки с двух сторон, хотели было приподнять ее и перемахнуть через лужу, но она почему-то испугалась и немо заплакала крупными, застревавшими в длинных и густых ресницах слезами. ДН уже был рядом, он подхватил ее и прижал к себе, застигнутый врасплох внезапной нежностью к этой крохе.

Нежностью, ощущаемой как боль.

Мокрая щечка, коснувшаяся его губ, была не соленой, а горьковатой.

– Ты почему плачешь, малышка? – бессмысленно спросил ДН, и его прожгло необъяснимое чувство вины.

Василиса не ответила, только сглотнула слезы. Даша вручила ей подарок – куколку-дюймовочку. Та молча спрятала ее в карман.

Потом они осторожно посадили Васю на качели, слегка толкнули, но девочка снова испугалась, замотала головкой на тонкой шейке-стебельке.

В тот первый раз она вообще почти не говорила. Только н-н-н, что означало «нет». Слова Вася коверкала, не выговаривала р, л и ш и слоги глотала целиком, как слезы. Ничего удивительного: в казенном доме особо разговаривать с ней было некому и некогда.

Через полчаса ДН снова стоял поодаль и наблюдал, как Васю возвращают в серый параллелепипед. Открылась и закрылась дверь, и через пять минут оттуда вышли Паша с Дашей.

Дмитрий

… Когда отец, бравший маленького Митю к себе на выходные, приводил его обратно, мама встречала их во дворе у чугунной ограды. В те времена калитка всегда была открыта, и мог войти любой. Но мама не хотела, чтобы отец заходил во двор, тем более поднимался в квартиру. ДН, не вспоминавший эти эпизоды много лет, сейчас увидел дымный ретро-кадр: отец стоит за оградой, а мама ведет Митю к подъезду, излишне цепко взяв его за руку – сын по праву принадлежит ей и только ей.

Израильский царь Соломон, мудро разрешивший спор двух женщин о младенце, предложив разрубить его пополам, Митиной матери мог сына и не отдать. В том древнем случае истинная мать от своего ребенка отказалась в пользу обманщицы, лишь бы ее сын остался жив. А Митина родительница изо всех сил пыталась оторвать его от отца. Он, конечно, не чувствовал себя разрубленным пополам. Но явно раздваивался. Один Митя оглядывался, прежде чем его заведут внутрь, и видел, как отец неловко, неуверенно или виновато, машет ему рукой из-за решетки – гулких прутьев ограды. Другой Митя шел как на веревочке за матерью, не оборачиваясь и опустив голову. Готовясь встретить непримиримый взгляд деда, уже открывшего им дверь и стоявшего на пороге огромной сумрачной квартиры, закниженной от пола до потолка. Дед-академик не давал себе труда скрывать, что он категорически против воскресных встреч внука с этим легковесным человечишкой, женившимся на его дочери, как он считал, чтобы не ехать по распределению в тьмутаракань, а может, чтобы отхватить у них жилплощадь.

Отец действительно был человеком легким, никого ничем не грузил, в том числе и себя. И эта его легкость, конечно, создавала трудности для других, особенно для близких. Митя однажды был свидетелем серьезной ссоры родителей – кто-то доложил матери, что ее муж проводит время в обществе очередной прекрасной дамы. Отец пытался обратить все в шутку, а мать запустила в него папкой со своей кандидатской диссертацией. Тот ловко поймал ее на лету, но несколько страниц рассыпались по полу. Он подобрал их и вручил жене с умильной улыбкой, как если бы преподносил букет роз. А та отчаянно рыдала.

Дед опасался, что из его внука, как и из легкомысленного зятя, не выйдет толку. Но он ошибся на Митин счет. Первую серьезную работу ДН опубликовал в девятнадцать, доктором стал в двадцать восемь, академиком – в сорок девять, и одна из доказанных им теорем получила его имя – теорема Брусянского. Сам он никогда не охотился за высокими званиями. И академиком его избрали исключительно благодаря старшему коллеге, его глубокоуважаемому Учителю, каким-то чудом сочетавшему математический и административный таланты и имевшему обширные связи в академических кругах.

А дед бы им гордился. Но ни о чем из перечисленного выше он так и не узнал. Умер, когда Митя оканчивал пятый класс, причем отнюдь не отличником.

И отец не узнал. Вскоре после развода с матерью он разбился в автокатастрофе где-то на Кавказе. Много позже мама, ставшая к концу жизни очень набожной, утверждала, что так Всевышний покарал отца за грех прелюбодеяния.

Узнав о смерти отца, Митя не плакал. Но ему казалось, что от него отъединилась половина.

Левая половина. Та, где было сердце.

Ребенок, оставшийся с одним родителем, – полчеловека. А как же Вася, у которой нет ни одного?

4

В мае они съездили в Каменск вчетвером, с Хельгой.

Василису, одетую для прогулки, вывела в холл нянечка. Личико – чуть зарозовевший, туго свернутый бутон. Глазки смотрят в пол.

Но только нянечка ушла, Вася спросила, не поднимая глаз, тихо и вполне членораздельно:

– А что вы мне принесли?

И во все последующие приезды она неизменно встречала их этим вопросом. И когда получала куколку, зверушку, печенье или любую другую мелочь, ее личико мгновенно распускалось и недолго цвело; потом снова сворачивалось, как цветы на ночь. А ДН оглушала нежность, как оглушает внезапно наступившая тишина.

Хельга достала из сумки пачку печенья с шоколадной глазурью, распечатала ее и протянула Василисе сладкий кружочек. Вася, прежде чем взять его в рот, быстро поднесла к носу и понюхала, как будто опасаясь, что ее отравят. Недоверие к миру она впитала вместе с детдомовской едой. А вкуса материнского молока она не знала.

ДН привез ей рыжую лохматую собачку, очень похожую на настоящую. Он выбрал Васе подарок на свой вкус. Ему совсем не нравились новейшие абстрактные игрушки – все эти сиреневые зайцы, розовые кошки, оранжевые слоны. Он еще помнил плюшевых зверей своего детства: серого пса Бобку с кожаным черным носом и бурого медведя с круглыми глазами-бусинами. Маленький Митя строил из двух стульев и тяжелой деревянной табуретки нечто вроде Ноева ковчега, о котором в силу сугубо атеистического воспитания тогда и понятия не имел, и устраивал там своих любимых зверушек, укутывая их верблюжьим одеялом. Им якобы угрожала опасность, исходившая то ли от сурового деда, то ли от матери с вечно поджатыми от обиды губами.

И Вася обняла свою рыжую собачку и засунула под куртку, как будто ее нужно было обогреть или от кого-нибудь спасти.

ДН тогда заметил, что ноготки у Василисы обгрызены до основания. Но личико у нее было теплое, майское, с алыми бликами на щечках. И день был солнечный, в ярких всполохах зелени – травы и листвы.

Когда Паша починил машину, они с Дашей съездили в Каменск еще пару раз, а потом детский проект исчез из обсуждения. ДН решился нарушить правило «не задавай лишних вопросов» и поинтересовался у Хельги:

– А как там Вася? Когда ребята заберут ее домой?

– Боюсь, что никогда.

ДН как будто окатило ледяным дождем.

– Почему? Они передумали?

– Ну да. Представь, Дашка забеременела вдруг. После стольких лет! Родить самой да еще взять ребенка из детдома просто нереально. Так я и знала, что эта их безумная затея плохо кончится. Вот ты теперь их будешь осуждать.

– Я?! С какой же стати?

ДН было несвойственно давать кому-либо моральную оценку, тем более выносить приговор. Но если бы его спросили напрямую, он бы сказал, что в данном случае Паша с Дашей поступают правильно. Было бы много хуже, если б они все же взвалили на себя столь непосильный груз и, выбившись из сил, бросили его посреди пути.

– Они уже сообщили, что отказываются?

– Да. Ладно, хоть документы оформить не успели.

Росток по имени Вася пригрело весеннее солнышко, и он доверился ему, стал набирать цвет, но тут погода вдруг переменилась, и зелень завалило снегом. Васино личико никогда не распустится в аленький цветочек, так и останется недоразвившимся бутоном на чахлом стебельке.

ДН пробил озноб. И он сказал, не дав себе времени подумать:

– Давай возьмем ее сами.

– С ума сошел! Ты, Дмитрий Николаевич, не представляешь, что такое маленький ребенок. Его нужно кормить, водить в детсад, потом в школу. Надо стирать и гладить его одежду, делать с ним уроки. Лечить, когда заболеет.

ДН молчал, застыв и глядя в одну точку. И в этой точке бесконечномерного пространства он видел Васю, за которой захлопывалась дверь. Дверь в серый параллелепипед. В казенный дом.

Хельга слегка толкнула его в грудь острым кулачком.

– Эй, дорогой, очнись! У тебя никогда не было детей!

Конечно, детей у него было. ДН особо не задумывался, почему и есть ли в том его вина. Женщин ищешь глазами, а глаза его почему-то всегда останавливались на тех, с кем можно было легко сойтись и так же легко расстаться. Его первая и единственная жена не торопилась рожать, а он не настаивал и вроде бы не чувствовал пустоты.

Тогда совсем не чувствовал пустоты.

– Я тебе не помощница, – сказала Хельга. – Я беру на себя только то, что смогу понести.

5

На этом разговор закончился, и Хельга про себя решила, что неожиданный порыв ДН случаен. Когда же на следующий день он заговорил с ней о Васе снова, она покрутила пальцем у виска.

– Седина в бороду, бес в ребро – это не про тебя, мой милый. Потому что бес тебе вселился непосредственно в мозги!

И она стала атаковать ДН вопросами, на которые, по ее мнению, у него не было вразумительных ответов.

– Кто ее будет забирать из садика? С кем ты ее оставишь, если тебе нужно будет уехать? Где ты ее поселишь?

Вот уж абсурдный вопрос. Чего-чего, а места в его четырехкомнатной квартире было предостаточно. Под детскую он оборудует, к примеру, комнату с южным окном, где до сих пор хранились отслужившие вещи, которые после смерти матери он не решался вынести на помойку. В садик Василису водить он будет сам, благо, свободный режим в Академии никто не отменял. А на случай отъездов подыщет няню.

– А если она заболеет?

– Так у меня есть Макс.

Макс, одноклассник Дмитрия по прозвищу Люцифер, заведовал хирургическим отделением в детской больнице и помогал всем, кто к нему обращался. Огромного роста, краснолицый и громогласный, он постоянно переходил с русского, как он выражался, на «латынь», то есть матерился через слово и утверждал, что доктор, особенно хирург, просто обязан быть циником, иначе станет профессионально непригодным. Но если в его руки попадал ребенок, можно было не беспокоиться за его судьбу.

– А чем ты будешь ее кормить?

Вот это был вопрос по существу. ДН умел пожарить яичницу, сварить картошку или макароны. И это все. Питался он полуфабрикатами из ближайшего супермаркета.

Ну, что ж, он купит поваренную книгу и будет учиться готовить с нуля. Если строго следовать правилам, можно освоить все что угодно.

На самом деле, единственное, что его волновало по-настоящему, так это потеря двух-трех часов с утра. Драгоценных часов ничем не возмущаемой тишины, которые делают весь день. Привычку садиться за письменный стол сразу по пробуждении, не притрагиваясь к еде и даже иногда не умываясь, он воспринял от деда, который тоже всегда работал по утрам и говорил, что завтрак еще нужно заслужить.

Утром ДН был глух и нем, вслушиваясь лишь в сложную алгебраическую симфонию внутри себя. Он никогда не назначал встреч раньше полудня. Он мог бы даже уволиться, если бы его вдруг обязали ходить в институт к девяти.

Но теперь он с удивлением обнаружил, что ради Васи готов пожертвовать даже священным утром.

А Хельга подвела итог.

– Тебе в любом случае не отдадут Василису. В органах опеки скажут: ребенку нужна мать!

Да и вообще она была уверена, что в поединке разума и неизвестно откуда взявшихся чувств у ДН победит разум. Хельга считала своего партнера исключительно рациональным существом. Но она так же, как в свое время Митин дед, несколько ошибалась на его счет.

Дмитрий далеко не всегда руководствовался доводами разума. Даже порой сознательно отметал их. Только доверившись интуиции, он мог расслышать в многоголосом шуме чистые, как безупречно извлеченный музыкальный звук, математические фразы.

В случае с Василисой разум надо было просто лишить голоса. Все рациональные доводы свидетельствовали бы против ее удочерения. Поэтому он долго не раздумывал, где поставить запятую в предложении

Забрать, нельзя оставить.

Паша с Дашей просто не оставили ему выбора.

6

Слухи о рассеянности ученых мужей, в особенности математиков, ДН считал изрядным преувеличением, хотя и сам бывал свидетелем подобных выпадений из реальности. Однажды его аспиранта, только что ставшего отцом, спросили, кто у него родился, мальчик или девочка. Тот, пребывая мысленно в иных мирах, ответил: «девочка», а немного погодя, очнувшись, – «мальчик».

ДН бы точно не забыл, кто у него родился. В обычной жизни – за исключением часов, когда работал, – он был вполне вменяемым и при необходимости умел решать практические задачи очень быстро. Он выяснил, как сделать пожертвование, перевел круглую сумму на счет детдома и договорился с заведующей о встрече через неделю. Сразу поехать в Каменск он не мог, ему нужно было лететь в Москву на очередное академическое собрание.

… За стенами гигантских башен на Ленинском проспекте стояла летняя жара, а в зале веяли кондиционеры и было холодно, как в погребе или в подземном гараже. Для большинства собравшихся, строго соблюдавших дресс-код и облаченных в глухие пиджаки, там было вполне комфортно. ДН же, одетый по погоде, в легкие брюки и рубашку с коротким рукавом, промерз до костей.

Высокое собрание Брусянский безусловно уважал. Но в этот раз докладчики казались ему слишком многословными, а организационные вопросы – не стоящими очного обсуждения в эпоху он-лайн технологий. Протест вызывало даже само академическое здание, эта двуглавая громада, увенчанная грубо выполненной золотой короной, с хитросплетениями коридоров, лестниц, переходов внутри. Кто-то сказал, что в главных академических мозгах страны слишком много извилин. И в самом деле, блуждая по круговым коридорам, ДН никогда с первого раза не находил нужный кабинет, все время возвращаясь в одну и ту же точку, хотя отнюдь не страдал топографическим кретинизмом.

Но главное, в Москве его преследовали опасения, что Василису, пока он здесь, могут отдать в чужие руки.

Как будто его собственные руки были для нее родными.

Брусянский поменял билет, чтобы улететь на день раньше. Вернулся домой ночью и, едва придя в себя, утром поехал в Каменск.

Директриса приняла его в назначенное время. Она даже вспомнила, что он уже приезжал сюда вместе с молодыми людьми, собиравшимися удочерить Василису. ДН обратился к ней с двумя просьбами – не отдавать Васю никому другому, пока он проходит школу приемных родителей и оформляет документы, и позволить с ней видеться. В последнем ему было отказано сразу – закон один для всех. Он и не ожидал иного – должностные лица всегда ссылаются на необходимость неукоснительного соблюдения законов.

– А вдруг вы тоже передумаете, и у ребенка снова будет психологическая травма.

– Я не передумаю.

– Вы, может, и нет. А вот органы опеки могут рассудить иначе. С юридической точки зрения у вас нет препятствий для усыновления ребенка. Но на самом деле у одинокого немолодого мужчины немного шансов. Вот если бы вы состояли в браке, другое дело. В общем, оформите документы, тогда и приезжайте.

А немного придержать Васю директриса согласилась. Она так и сказала: придержать, как придерживали когда-то дефицитный товар. Потом даже смилостивилась и предложила:

– Можете глянуть на нее одним глазком. У них сейчас музыкальное занятие. Тут совсем рядом, в зале.

Она подвела ДН к двери и чуть приоткрыла ее.

Занятие, очевидно, заканчивалось. Музыка еще не стихла, но дети, водившие хоровод, уже расцепляли ручки и расходились по сторонам. Василиса одна продолжала кружиться в центре зала. Осенний листок под порывом ветра. Или пылинка, танцующая в столбе света. Тельце у нее было гибкое и сильное, движения точные, а музыке она следовала так, как будто бы она звучала внутри нее.

Если он заберет ее отсюда, она, возможно, станет балериной и выйдет когда-нибудь на сцену, а не на пыльную обочину проселочной дороги.

Если он заберет ее отсюда.

7

В тот же вечер ДН составил алгоритм решения стоявшей перед ним сложнейшей задачи. Первое, что нужно было сделать, – заключить брак, хотя бы фиктивный. Но как? Не объявлять же конкурс невест, тем более потенциальных мам?

Он обратился для начала к Хельге. Какие бы аргументы против удочерения Васи она ни выдвигала, ДН чувствовал, что Хельга ему безмерно благодарна. Еще бы, он снял поистине мегатонный камень с ее души и еще с двух юных душ. Поэтому надеялся, что и она не откажет в его просьбе. Вот только не подумал, что столь сугубо прагматический подход может ее задеть.

– Ну, наконец-то, дождалась – на пятом году знакомства ты предлагаешь мне фиктивные руку и сердце.

– Давай поженимся по-настоящему!

– Да нет уж, дорогой. Наш поезд ушел. Да и формальный брак не вариант. А вдруг с тобой что-то случится? И мне тогда придется взять Васю на себя. А я еще раз говорю: я не могу на это подписаться.

Оба они давно уже чувствовали, что их нестойкий союз исчерпал себя, но сейчас это стало совершенно очевидно.

Следующей, о ком ДН подумал, была Галина.

С Галиной он ежедневно встречался в институте, их кабинеты располагались по соседству. Сорокалетняя незамужняя женщина была явно озабочена устройством своей личной жизни. С некоторой долей вероятности он мог бы утверждать, что она рассматривала его в качестве кандидата в мужья. Однажды ДН составил ей компанию в походе в филармонию – у Галины оказался лишний билет. Они пришли туда по отдельности, и Дмитрий, увидев ее в фойе в тяжеловесном золотом платье «на выход», не сразу узнал. Тогда он подумал, что женщины с математическим складом ума редко обладают умением одеваться, а также делать себе лицо; по-видимому, эти качества несовместимы.

Они еще несколько раз по-дружески ходили на концерты, и Галина была закована все в то же металлическое платье, как рыцарь в латы. Дмитрий, конечно, отвозил ее домой и даже однажды поднимался выпить чаю. Она явно надеялась на продолжение, но одновременно подразумевала, что рассчитывать на это он сможет, только если обнаружит серьезные намерения. ДН не давал ей тогда никаких поводов ни для надежд, ни для расчетов. Но теперь ради Василисы готов был попробовать.

Когда он заговорил с Галиной о Васе, она сначала никак не могла понять, что это он сам собирается взять ребенка из детдома, а сообразив, попыталась неумело скрыть недоумение и даже испуг. Потом поинтересовалась строго, кто Васины родители. ДН представил, что смотрит на Галину глазами Василисы, и сразу понял, что Вася ни за что ее не примет, хотя и не смог бы объяснить, почему. Она у нее точно не спросит: «А что ты мне принесла?»

Он осторожно свернул и этот разговор, и близкое общение с Галиной. И она, наверное, перестала рассматривать его в качестве кандидата в мужья.

Однако проблема осталась. ДН сделал попытку решить ее самым стандартным образом – предложил фиктивный брак одной знакомой, сильно нуждавшейся в деньгах. Но и та не согласилась, чего-то испугавшись.

8

Свою будущую фиктивную жену Брусянский встретил там, где совсем не ожидал, – на ежегодном сборе одноклассников, который по случаю летнего времени проходил у одного из них на даче. В шортах и майке она сидела на корточках над грядкой, одной рукой подкапывая сорняки, а другой ловко выдергивая их из земли вместе с длинным корнем. Вокруг нее вились две девочки лет пяти и семи, которых поначалу Дмитрий принял за ее дочек. Но вскоре появилась их настоящая мама, на вид совсем юная, быстро собрала девиц и увезла домой, а женщина с грядки, переодевшись в синее платье, облегавшее ее фигуру с нежностью шелка, села с гостями за стол.