Текст книги "Партия клавесина"

Хозяин познакомил их, сказав, что Лидия – его двоюродная сестра. Она сидела напротив Дмитрия, и он мог рассмотреть ее подробно. Тонкий овал лица с малозаметной сеточкой морщин вокруг серо-зеленых зорких глаз, коротко стриженые волосы, летучая улыбка. Она немного говорила, односложно отвечала, когда ее о чем-то спрашивали. И пить спиртное отказалась с легкой усмешкой:

– Если у меня есть выбор – опрокинуть рюмку или сесть за руль, я безусловно выберу второе.

ДН пил тоже только воду и почти не участвовал в общем разговоре. Помимо своей воли он все время поглядывал на Лидию, и доктор Макс по прозвищу Люцифер, заметив это, сказал оглушительным шепотом: «Эй, дырку в девушке просверлишь!»

Но приказать своим глазам смотреть в другую сторону ДН не мог.

Пока гости разъезжались, Лидия помогала брату убирать со стола. ДН, остававшийся дольше всех, наблюдал, как она управлялась с посудой: смывала с тарелки мыльную пену, держа ее под струей одной рукой, другой ставила в сушку чистую чашку, а левой ногой, балансируя на правой, приоткрывала дверцу шкафчика под раковиной, чтобы освободившейся рукой кинуть в ведро какой-то мелкий мусор. Как выяснилось позже, столь же виртуозно она делала другие дела. Водила автомобиль, ласково крутя руль, занималась с учениками английским по скайпу, одновременно загружая овощи в кастрюлю или помешивая кашу, переводила речи докладчиков на конференциях.

Тогда они уехали вместе, точнее одновременно – каждый на своей машине, но Дмитрий сопроводил ее до дома и вышел попрощаться с несмелой надеждой, что его пригласят зайти. Лидия глянула на ДН – лицо его было тронуто гримасой легкого скепсиса по отношению к самому себе – и решила, что надежда его должна оправдаться. Они вошли в ее квартиру, чуть-чуть поговорили, оба стараясь соблюсти приличия, а потом он нырнул в нее, как в волну, и их обоих унесло в море.

Утром, проснувшись, ДН услышал английскую речь. Он вышел на кухню. Лидия взбивала яйца с молоком, продолжая бегло говорить. Она помахала ему в знак приветствия и вылила омлет на сковородку.

Отношения с Лидией он собирался строить по аналогии с Хельгой: ни на что не надеяться, ничего не просить, не задавать лишних вопросов. Например, о том, есть ли у нее кто-нибудь кроме него. Но совершенно неожиданно для себя в первое же утро он рассказал ей о Васе. И с ходу предложил заключить фиктивный брак. Глаза ее от удивления раскрылись, как ромашки с желтой серединкой зрачка, но согласилась она сразу. Предупредила только:

– Большего обещать не могу.

ДН и не рассчитывал на большее. Он не рассчитывал ни на что. Даже на то, что они встретятся снова.

Он очень удивился бы, узнав, что с ним она впервые и внезапно испытала то, чего ей никогда не удавалось с другими. Сколько раз эта волна, слегка толкнув, расплескивалась у ног. Сколько раз эти бешеные качели стукались о штангу, так и не достигнув зенита. Не совершив переворот «солнышко». А с этим трогательным математиком, похожим скорее на музыканта, волна просто увлекла ее и вознесла. И переворот «солнышко» совершился легко. Да так, что у нее перехватило дух.

Лидия

…Когда-то она была девушкой-лодкой, ожидавшей гребца у причала. Гребец, конечно же, нашелся, стал ее мужем, взмахнул веслами, и они пошли вниз по реке. Ему казалось поначалу, что он управляет лодкой, гребет, куда захочет, и даже может причаливать к чужим берегам, оставляя ее ждать на приколе. Но однажды он вернулся к причалу, а лодки там нет. Она наладила себе парус, взялась за весла и ушла в свободное плавание.

А потом она стала женщиной-птицей, обустроила гнездо для птенца. Пришлось вырастить мощные крылья, чтобы всюду успеть, и крепкий клюв, чтобы приносить птенцу корм. И не даваться в руки птицелова. Никакой больше привязи, никаких штампов в паспорте.

Теперь дочь ее Аннушка давно уже взрослая, замужняя женщина, и у нее самой двое птенчиков. Анна так же ловка и быстра, как ее мать, схватывает все на лету, но совсем не стремится вырваться из семейного гнезда. Ей с мужем там уютно и тепло. И Лидия вьется вокруг этого гнезда: забрать-привезти девочек, побыть с заболевшей, приготовить ужин на семью. Снует туда-сюда все с той же легкостью, что в молодости. И говорит себе, садясь в машину: «Ну, полетели!», а припарковавшись – «Сели!».

Но однажды ночью ей приснилось, что она уже не птица, а ветка, на которой сидит птица. И с этой ветки скоро облетят все листья. Конечно, и осеннее дерево может быть красивым. Если у него стройный ствол и кружевная крона. Нежное переплетение веток, воздетых к небу, как руки в мольбе.

В первый же вечер ей захотелось приникнуть к новому знакомому всем телом, обвить его ветвями. Лидия чувствовала, что он не отстранится, не отчалит. И никогда держать на привязи не будет.

Однако обнаруживать свои желания она пока не стала.

9

Они быстро оформили брак и начали процесс удочерения Васи. На медосмотре ДН узнал о себе много нового, но ничего такого, что бы помешало ему взять на воспитание ребенка. В школу приемных родителей они ходили вместе, занятия Лидия пропустила только пару раз. Однако Дмитрий полагал, что между ними существует негласный договор: Вася – это его и только его история, а Лидия просто оказывает ему посильную помощь.

В начале августа они попали в окружение дождя, и стало ясно, что лета больше не предвидится. Дождь всех разъединяет, возводит призрачные, но глухие стены. Лидия улетела с подругой на Крит. ДН остался в своей пустой квартире заканчивать книгу и ждать Васю. Он мог бы присоединиться к Лидии, но боялся оставить свой пост. Ему казалось, если он отправится отдыхать, с удочерением ничего не выйдет. Суд не примет решения в его пользу.

ДН не видел Василису уже более двух месяцев. А если он забудет свою нежность к ней? Нежность, сквозящую как боль? Один раз он даже съездил в Каменск, побродил у детдомовской ограды в надежде, что детей выведут на прогулку. Но пошел дождь, и ДН уехал ни с чем.

В августе он отремонтировал комнату для Васи. Надежных мастеров ему рекомендовал приятель Глеб, тот самый, что гордился своим званием деда. ДН поставил им одно условие: приходить после двенадцати. Иван Николаевич и Анна Павловна согласились.

Они соглашались на все. Инженер-строитель и его жена, фармацевт, бежали на Урал из Углегорска, что под Донецком, год назад. Когда начались обстрелы, одна их дочь с семьей уехала в Полтаву к родственникам мужа, другая – в Екатеринбург. Старшее поколение держалось до последнего, пока снаряд не угодил в их дом. Они в тот день были в Донецке. А их сосед погиб на месте.

Дмитрий не дал бы однозначного ответа на вопрос, на чьей стороне правда в этом братоубийственном конфликте. Вот Хельга знала правильный ответ. ДН же просто чувствовал неловкость и вину перед людьми, которые выравнивали в его квартире стены, клеили обои и укладывали ламинат. Он часто оставлял их ужинать и заплатил гораздо больше, чем они запрашивали. Само собой решился и вопрос с потенциальной няней – ДН договорился с Анной Павловной, что сможет оставлять с ней Васю.

А в сентябре Брусянский был, наконец, допущен в казенный дом. Теперь ему предстояло самое трудное – явиться к Василисе после четырехмесячного отсутствия. Он опасался, что она его не вспомнит. Или не захочет к нему выйти. Ему не приходило в голову, что Василису никто и спрашивать не будет. Нянечка вывела ее в холл и выдала ему, как посылку, вложив ее ручку в его ладонь.

ДН не мог понять, узнала ли его Вася. Личико ее не раскрылось ему навстречу. Оно не напоминало бутон. Глазки, прикрытые ресницами, смотрели в пол.

– Вася, привет! – сказал ДН, когда нянечка ушла, и осторожно приподнял ее. У Васи в глазках переливались слезы.

ДН не знал, что делать и что сказать. Только спросил, давя ком в горле:

– Вася, почему ты плачешь?

Она долго молчала, а когда он подумал, что ему не дождаться ответа, ясно прошептала:

– Меня все равно не возьмут.

Она не сказала «ты меня не возьмешь», «они меня не возьмут». Вот так, безлично – меня не возьмут.

И нежность молнией прожгла его насквозь.

Посадив Василису к себе на колени, он долго повторял, что он не мог – никак не мог! – приехать к ней раньше и что скоро он заберет ее домой, осталось только чуть-чуть подождать. Плакать она перестала и молча слушала, теребя пуговицу на обшлаге его пиджака. Потом все-таки спросила:

– А что ты мне принес?

И тогда ДН достал из портфеля почти такую же рыжую собачку, как та, что он привозил ей полгода назад. О том, что прежняя зверушка у нее пропала и Василиса горько оплакивала потерю, Дмитрию сказала заведующая. Он объездил весь город, чтобы найти похожую.

– Держи свою собаку. Она однажды вышла погулять и заблудилась, а теперь нашлась.

Вася взяла зверушку, и ее личико-бутон чуть приоткрылось, развернуло лепестки.

ДН еще привез ей виноград, но его конфисковали, то есть не разрешили угостить им Василису. В перечень фруктов, которые можно было дать воспитанникам, входили только яблоки и бананы. Видимо, в детдоме опасались желудочных расстройств. Ни виноград, ни персики, ни дыню Василиса не просто не пробовала в свои пять лет, но даже и не видела никогда.

Шел дождь, во двор было не выйти, и Дмитрий с Васей остались в холле. Там было чисто и светло, но из столовой доносился сложный запах хлорки, выпечки и жаренной на грубом масле рыбы. Так пахло в Митином детстве – в пионерлагере и в школе.

ДН предполагал, что погулять им не удастся, и взял с собой книжку с картинками. Как по-другому развлечь Васю, он не знал. Разбирая антресоли во время ремонта, он обнаружил там залежи своих детских книг. Дмитрий выбрал сказки Шарля Перро и теперь читал ей про Кота в сапогах, но не мог понять, слушает ли его Вася. Личико ее свернулось, глазки смотрели в сторону. Однако стоило ему остановиться, как она дернула его за рукав: давай, читай дальше.

А когда нянечка уводила ее, Вася не обернулась, не помахала ему рукой. Она не верила и не надеялась, что он приедет снова.

Обратной дорогой Дмитрий вспомнил, как однажды чуть не остался ночевать в детском саду. У матери в тот день был долгоиграющий ученый совет, и забрать Митю она попросила отца, а тот что-то перепутал или просто забыл. Ночная нянечка уже достала из чулана раскладушку, когда за ним пришел дед. Увидев его, Митя, крепившийся до последнего, заревел в голос. А ведь горе его было совсем недолгим. Не то, что у Василисы. Он ждал родителей всего пару часов, а Вася – всю свою маленькую жизнь.

10

Через неделю ДН собрался в Каменск снова, и Лидия сказала:

– Поедем вместе, посмотрим на твою Васю.

От этих слов у Дмитрия по всему телу разлилось тепло, но он тотчас же охладил свой пыл, сказав себе, как говорила Вася: «Она нас все равно не возьмет».

Когда к ним вывели Василису, Лидия присела рядом с ней так, что их лица оказались напротив, и безо всяких изысков сказала:

– Ну, здравствуй, малыш.

А потом, взяв Васю за руку:

– Пойдем гулять, малыш.

Вася, не поднимая глаз, спросила у нее:

– А что ты мне принесла?

И получила крохотного котика с бантиком на шее.

Дмитрию нравилось, что Лидия не пытается, как многие женщины, имитировать детский язык, злоупотребляя уменьшительными суффиксами, коверкая слова. Не притворяется, будто уже любит это чужое бессловесное существо. Да и зачем ей притворяться?

Она их все равно не возьмет.

Тогда, прощаясь, ДН прижал Васю к себе, а она вдруг обвила его руками и ногами и не хотела отпускать. Он никак не мог решиться оторвать ее от себя, и только стоявшая рядом нянечка, которой надоело ждать, расцепила ее ручки.

В последний раз они ездили к Васе перед самым заседанием суда. День был холодный, и пока они гуляли, из остывающего воздуха образовался снег. Он растворялся в черном тротуаре, но на земле и ржавых листьях оседал белой золой осеннего костра.

Вася сказала вдруг:

– Это зима показывает, какой она будет.

Впервые они услышали от нее столько слов подряд.

Потом она спросила:

– А этот снег растает?

– Наверное, растает, – хором ответили Лидия с Дмитрием.

И Вася снова удивила их:

– Тогда зачем же он идет?

Они еще немного покружили по двору, и Лида с Василисой слепили из податливого материала крошечного снеговика. С глазами-бусинами из черноплодной рябины, растущей вдоль детдомовской ограды, ручками-прутиками и улыбающимся ртом из багряного листика барбариса.

А потом, как всегда, они вернули Васю в серый параллелепипед, и, ведомая нянечкой, как на веревочке, она ушла от них, не оглянувшись.

Домой они в тот вечер возвращались в тишине. Не стали запускать свой музыкальный ураган. Снег мел и мел, и по обочинам дороги запорошенные деревья полыхали, как яблони в цвету. И город был охвачен белым пламенем зимы. Тем пламенем, что светит, но не греет. И все же снег им нес неистовую нежность. Неистовую нежность, причиняющую боль.

…Никогда академик Брусянский так не волновался, как накануне и во время заседания суда. Он говорил себе, что должен там предстать как среднестатистический усыновитель, что от него ждут краткой и незамысловатой речи, и все равно отвечал на вопросы судьи то слишком пространно, то сбивчиво и невпопад, как обвиняемый, путающийся в показаниях. Никак не мог объяснить внятно, почему решил вдруг взять ребенка из детдома. У него на языке вертелись лишь слова: забрать, нельзя оставить. Его постоянно о чем-то переспрашивали, и он боялся, что не выдержит экзамен. Но тут Лидия плавно и ненавязчиво взяла инициативу в свои руки, и ее ответы судью удовлетворили сразу.

Суд вынес положительный вердикт.

11

Они проехали уже половину пути.

ДН все время поглядывал в зеркало заднего вида. Вася сидела так же, губки сжаты, глазки смотрят в бесконечное пространство. Он улыбнулся ей, но она не ответила на его улыбку.

Снова пошел снег, слабый, тающий на лету, а в перспективе образующий сизый туман. ДН все время приходилось сбрызгивать лобовое стекло – его окатывали грязью, обгоняя, нетерпеливые авто.

Вдруг Вася сказала еле слышно:

–Я не хочу укол.

ДН не сразу сообразил, в чем дело.

– Какой укол?

– Пахнет уколом. Я не хочу укол, – повторила она. И он увидел в зеркале, что она заплакала.

– Это не уколом пахнет, а водичкой, которой я поливаю стекла, – догадался наконец ДН.

Едкий запах стеклоомывателя, распространявшийся по салону, наверное, напомнил Васе о больнице, где она лежала трехлетней крошкой с двусторонним отитом. Без мамы. Без папы. Даже без казенных воспитательниц. Совсем одна.

Дмитрий представил, как ей было страшно. Он вспомнил о скандальном случае, бурно обсуждавшемся в Сети пару лет назад. Больничная нянечка заклеивала рот пластырем детдомовскому младенцу, потому что он ревел сутками напролет.

– Не бойся, Василиса, я вообще уколы ставить не умею, – сказал ДН и снова посмотрел в зеркало заднего вида.

Вася немо плакала.

– Все хорошо, малышка. Мы едем домой.

Вроде бы она успокоилась, но через несколько минут, глянув назад, ДН увидел, что личико ее исказилось, и изо рта брызнула тонкая творожная струйка.

Он скинул скорость и съехал на обочину, готовясь к самому худшему. А вдруг ребенок захлебнется? Но Вася сидела тихо, даже не плакала, с личиком блеклым и несчастным. Ее вырвало на куртку и штанишки. ДН достал влажные салфетки, предусмотрительно сложенные в дорожную сумку Лидией, убрал творожные комочки и вытер пальчики.

Васина рвота ничем не пахла. ДН не только не чувствовал никакого отвращения, он не испытывал ничего, кроме нежности.

На ближайшей заправке он завел Васю в туалет, вымыл ей личико и ручки.

Она сказала на своем комарином языке:

– Хочу писать.

Он спустил с нее штанишки и, неловко взяв под коленки, подержал над унитазом. Подождал, пока не прекратится теплое журчание, поставил на ножки, натянул штанишки. Все у него в общем получилось.

Уже усадив Васю в машину, он вспомнил, что Лидия его снабдила таблетками от укачивания. ДН достал одну, дал Василисе. И они двинулись дальше.

Если бы Лидия была с ними! Она бы поддержала Васе головку, подставила бы пакет, да и вообще не допустила бы рвоты, заметив вовремя, что Васю укачало.

Они и собирались ехать вместе, но в последний момент Лидии пришлось остаться. Дочка ее слегла с температурой, зять был в отъезде, и некому было вести внучек в школу и детский сад.

Ему не в чем было упрекнуть Лидию. Она и так сделала для них с Васей все, что могла. Накануне поработала с его квартирой, вымыла окна, выстирала шторы, вытерла пыль даже на крышах шкафов. Поменяла лампочки в люстрах, настольной лампе и старом бра, и холодное белое излучение сменилось на теплый желтый свет. Сам ДН никогда не задумывался, какие лампочки покупать. Он сумел организовать свой быт так, чтобы по возможности его не замечать, но совсем не знал, что такое домашний уют.

А Лидия знала. Она выбрала для Васиной комнаты светлую мебель – кровать и шкафчик, которые ДН собрал вместе с Глебом, и радужный коврик из натуральной шерсти.

Где сейчас Лидия? Светится ли окно?

В городе ДН сбросил скорость, но по мере приближения к дому чувствовал, как его собственное сердце набирает обороты.

Все окна его большой квартиры выходили во двор, кроме одного. Это окно смотрело на улицу. И в нем было темно. ДН припарковался, заглушил мотор, и сердце у него почти заглохло. Он осторожно вывел Василису из машины, они вошли в подъезд и поднялись на свой этаж. Но не успел он достать ключ, как Лидия открыла перед ними дверь. Она стояла у окна, погасив свет, и видела, как они вышли из машины.

– Ну, вот ты и дома, малыш.

Василиса

Привычка нюхать еду останется у нее на всю жизнь, но делать это она будет совершенно незаметно. Грызть ногти Лидия ее отучит раз и навсегда. Она сумеет притворяться строгой, а Дмитрий – нет. Однажды Василиса учинит истерику из-за пустяка – ей станет лень расчесывать запутавшиеся за ночь волосы, и Лидия в сердцах закроет ее в темном туалете. ДН не будет с Лидой разговаривать два дня.

В один февральский вечер они найдут на улице беспородного рыжего пса, и Василиса поклянется с ним гулять сама, но выгуливать Рыжика придется, конечно же, ДН. А Вася будет бегать с псом наперегонки и кувыркаться в снегу.

Однажды она потеряет по дороге из школы сотовый телефон, отправится его искать, все больше удаляясь от дома, и окажется, наконец, в незнакомом районе. ДН будет названивать ей каждые пять минут и, не дозвонившись, сорвется с заседания и помчится к школе. Они будут блуждать по параллельным улицам, не пересекаясь, и тут пространство, став неевклидовым, вдруг искривится, и они сойдутся в одной точке. ДН сожмет ее в объятиях, а Вася будет повторять: «Я думала, меня никогда не найдут!».

А какой ужас испытает Лидия, вскочив глубокой ночью по Васиному плачу, как солдат по тревоге, и увидев ее на постели, затопленной кровью. Кровь пойдет у нее носом, и ее никак не смогут остановить, пока не вызовут «скорую».

Дома Василиса станет называть их Митей и Лидой, а за глаза – папой и мамой. И какой бы Лидия ни притворялась строгой, оба они будут баловать ее безбожно. Вася похвастается своей подружке Соне: «Мои папа и мама могут все».

Они не будут огорчаться из-за ее скромных успехов в школе. Зато определят сначала в студию, потом в балетное училище, и на последнем курсе Василиса станцует Герду в «Снежной королеве» на настоящей театральной сцене.

А еще через год она спасет свою семью на скользкой мартовской дороге, мгновенным взмахом своей балетной кисти отклонив несущийся на их «Тойоту» грузовик. ДН вывернет вправо, бешено сигналя, – уснувший за рулем водитель вскинется, очнется – и, не успев подумать, успеет выровнять машину. Они проскочат в двух сантиметрах друг от друга под неизбывную мелодию “July morning”.

И тогда Дэвид Байрон возьмет свою самую высокую, остервенело искрящуюся ноту, и его голос пройдет сквозь них как шаровая молния, высвобождающая из тела душу, не причиняя телу ни малейшего вреда.

Камень

В деревне я уже неделю. Мы с пуделем Артуром хозяйствуем вдвоем. Тетя и дядя, уезжая, часто оставляют мне свою собаку. Конечно, не в сезон. Неистовые дачники, с апреля по октябрь они бессменно трудятся на грядках.

Но этим летом дяде-ветерану досталась льготная путевка. И тетка робко заикнулась: а не пожить ли мне с Артурчиком у них на даче. Дядя зашикал на нее: мол, это уже слишком. Я же без долгих уговоров согласилась. Ничто мне не мешает три недели провести в деревне. Я женщина свободная: дочь взрослая, муж бывший. И отпуск могу взять в любое время года.

Сейчас июль, макушка лета. Теплынь и солнце. Зелень торжествует. В саду и во дворе у тетки все пламенно цветет: мощные циннии на длинных стеблях, темные бархатцы с оранжевой подсветкой, шиповник, небрежно осыпающий густые розовые лепестки, и царственные георгины. Вокруг гудят, вращаясь, пчелы и шмели. Уже поспела земляника, и я ей лакомлюсь с куста.

Зеленый огород грядами спускается к реке. За речкой в зарослях свили гнездо субтильные, точно написанные тушью цапли. Над лесом кружат коршуны, под берегом живут ондатры – водяные крысы. Дядя их часто видит, когда подолгу стоит с удочкой над заводью. А мне не посчастливилось ни разу.

Обязанностей у меня немного: варю Артуру кашу, пропалываю пару грядок и поливаю вечером капусту, перцы, помидоры, огурцы. Когда стемнеет, мы с пуделем выходим в поле звонить дочке – ни в доме, ни на участке мобильной связи нет. Идя обратно, наблюдаем небесные светила. Звездное небо здесь видно почти все, как в планетарии, куда меня родители водили в детстве.

На ночь я запираю все калитки: на улицу, на реку, в сад. Будь моя воля, я б их вообще не отворяла лишний раз. Нет, я не человеконенавистница. Просто мне хочется побыть одной. Но даже здесь это, наверно, невозможно.

В первый же день в ворота постучал сосед Михалыч и попросил полтинник на бутылку. Я выдала ему охотно, лишь бы скорее выпроводить. Потом зашли знакомые из дачников, я поддержала с ними светскую беседу.

Еще договорилась с одним угрюмым мужиком, чтоб поколол дрова, закупленные дядей за день до отъезда и сваленные кучей у ворот. Работник даже в дом не заходил, хотя я предлагала ему чаю. Зато охотно показал, как складывать поленницу: один слой вдоль, а следующий поперек, чтобы дрова дышали. Я за два дня перетаскала все поленья под навес.

Почти все время я провожу на воздухе: в саду ли, в огороде, на реке. В зеленый знойный день, когда ты весь прогрет насквозь, легко почувствовать себя веселой и бессмысленной травой, кустом черной смородины или же юркой ящеркой, которую я видела однажды среди дров. У Кафки Грегор Замза отчаянно страдал, проснувшись безобразным насекомым. Но Кафка все утрирует, доводит до абсурда. Пожалуй, в многоножку я превратиться не готова. А вот в цветок – вполне.

Впервые мне это удалось, когда Михалыч явился за очередной бутылкой, вернее, за ее денежным эквивалентом. Услышав стук, я по привычке пошла было к воротам. Но вдруг остановилась у клумбы с цинниями. Мне нравятся эти цветы на мощном стебле с головкой, похожей на великанскую ромашку – красно-оранжевую или желтую. Я наступила на край клумбы босиком, пальцами ног пустила в землю корни, руки прижала к туловищу, вытянулась в стебель и тотчас ощутила, как по телу побежал зеленый сок. Тряхнула головой, – и волосы свились в оранжевые лепестки. Осталось лишь закрыть глаза и повернуть цветочное лицо к сиятельному солнцу.

Сосед бил кулаком в ворота, Артур носился, безутешно лая, вокруг клумбы, а я тянула влагу из земли и поглощала алое тепло.

Михалыч, наконец, отчаялся, ушел. Я осторожно выпростала руки, вырвала ноги с корнем из земли, стряхнула лепестки. Артур на радостях, что я вернулась, визжал, лизал мне руки и лицо.

Под вечер мы с пуделем пошли купаться на деревенский пляж. Мальчишки поймали там змею – ужа с оранжевыми крапинками. Я попросила отпустить его. Уж выскользнул из рук и сполз к реке. Брякнулся в воду и поплыл, вращаясь вертикально вокруг собственной оси.

Змеей, пожалуй, тоже быть неплохо.

Еще через неделю полил дождь. А в пятницу явился вовсе уж нежданный посетитель – мой бывший муж. Время от времени он возникает, чтоб предложить начать все с чистого листа. Но мне не хочется марать бумагу, снова выяснять, кто прав, кто виноват.

Аркадий постучал в ворота, пудель с лаем выскочил во двор. Муж с ним заговорил, спросил, где я. Потом толкнул калитку – я по небрежности оставила ее незапертой, вошел во двор, поднялся на крыльцо, отрезав мне путь отступления через дверь. Пришлось выпрыгивать в окно на грядку.

Я опрометью понеслась к реке, к березкам у плетня. Когда Аркадий вышел в огород, я к ним уже присоединилась и шелестела в унисон листвой. Пудель опять едва меня не выдал – скакал у самого ствола, надсадно гавкал.

Нет, я не чувствовала себя в полной безопасности. И листья трепетали не только от речного ветра: Аркадий мне пока небезразличен. Когда он, наконец, ушел, я долго еще оставалась деревцем, чтобы прийти в себя.

Все-таки если хочешь стать действительно невозмутимым, придется превратиться в камень. Я думала об этом, когда строила для тетки спуск к воде. Пример подали дачники-соседи. У них от берега уходит в реку коса из валунов. С нее удобно полоскать белье, стирать половики и чистить рыбу – вместо того чтобы спускаться по земляным порожкам, расползшимся после дождя, стоять в воде в болотных сапогах. На берегу полно камней, оставшихся после разливов, и в речке тоже. За пару дней я выложила валунами лесенку и небольшой участок дна. Выбрала место для себя, оставив между каменных ступеней промежуток.

Надо еще потренироваться, чтоб к возвращению хозяев полностью освоить технологию. В день их приезда я дождусь, пока придет автобус. Закрою в доме пуделя, чтобы не выскочил на улицу, и отопру ворота. Потом спущусь к реке.

Не знаю, услышу ли я их голоса, почувствую ли, как тетка ступит на меня ногой, как согревает мою серую поверхность солнце. Или же буду безучастно наблюдать, как оно утром поднимается над лесом из лиловых, слившихся в тумане сосен, а вечером воспламеняет их верхушки мазками красноватой охры.

Вид сверху

Я так давно не открывал в сети свою страничку, что начисто забыл пароль и имя. Завел другую. Какая разница, ведь эту запись, как и предыдущие, никто не прочитает. Она зависнет в недрах Интернета, подобно космическому мусору, болтающемуся на орбите.

Вы спросите, если я не жду отклика, зачем я создал свой аккаунт?

Во-первых, трудно отказаться от привычки городить слова, если ты делал это ежедневно много лет подряд. А во-вторых, из вечной человеческой потребности в исповеди.

Тогда другой вопрос: а почему я не иду к священнику или не встречусь со старым другом?

Несколько раз я заходил в наш храм, где отпевали Люсю. Когда нет службы, так хорошо стоять в небесном свете из-под купола перед сияющим иконостасом. Вокруг беззвучно движутся послушницы, как будто бы плывут или летят: под длинным черным одеянием не видно ног. И ты на время преодолеваешь притяжение Земли. И чувствуешь присутствие Всевышнего, в существование которого не веришь.

Я знаю одного священника, отца Андрея. Он пухлый, как дрожжевое тесто. Или кулич с изюминками карих глаз. Отец Андрей мне симпатичен. Хотя и он, как и его коллеги, читая проповедь, сбивается на менторский высокомерный тон. Снисходит к прихожанам с недосягаемой для них духовной высоты.

А с мужской дружбой у меня проблемы потому, что я не в состоянии напиться. С российской точки зрения – изрядный недостаток. Я выпил только пару рюмок на Люсиных поминках. Ее родня непонимающе глядела на меня. Не объяснишь же каждому, что эту боль я должен был перенести без всякого наркоза.

Но и тогда, когда я пью со всеми наравне, мне удается захмелеть лишь ненадолго. Некая сила вскоре возвращает меня к трезвости, подобно морю, которое выталкивает тело, помогая держаться на плаву. Я продолжаю вливать в горло водку, но медленно трезвею и чувствую себя неловко, поскольку вынужденно наблюдаю за другими. Как они киснут и мутнеют, как заплетаются их языки и ноги. В редакции первое время на меня смотрели с подозрением. Потом привыкли и даже иногда просили, чтоб я вообще не пил и развозил всех по домам вместо такси.

Моего друга Витьки хватает на три рюмки. После четвертой-пятой он начинает клеймить премьера, президента, чиновников и олигархов, переходя с ненормативной лексики на оксфордский английский, который мы учили в школе. Ни власть, ни олигархи мне не то что бы не нравятся, скорее малоинтересны. А Витьку непротивно видеть даже пьяным. Не так уж важно, что он говорит. Зато я помню, как мы кидались рыжими портфелями на школьной перемене.

Мне грустно, оставаясь на поверхности, смотреть, как Витька тонет в луже. Спасти его я не могу. Просто гружу в такси и отвожу домой, сдаю с рук на руки жене. Мне почему-то стыдно, хотя мы оба, я и Лена, понимаем, что Витька точно так же бы набрался без меня.

К себе я возвращаюсь совершенно трезвый, только в голове слегка шумит. И долго не могу уснуть. Правда, теперь свежая голова с утра не очень мне нужна.

Интель на окнах

Сегодня мне сделали предложение, от которого можно отказаться. Когда запел мобильный, мы с Лехой поднимали еврораму, чтобы установить в проем. Пришлось вернуть ее обратно на цементный пол. Напарник с облегчением вздохнул и сел перекурить. Он весь в испарине, ему наша работа дается очень тяжело.

Звонил Андрей Андреевич Андреев. Это отсутствие разнообразия в имени-отчестве-фамилии меня всегда немного напрягало – от перемены мест слагаемых сумма не менялась.

Он вежливо поинтересовался, как дела. И я в ответ спросил:

– Как младшенькая? – Я знал, что у него есть взрослый сын от первого студенческого брака и маленькая дочка от второй жены.

– Нынче в первый раз в первый класс. Время летит, не оглянуться.

Обмену светскими любезностями он уделял всегда одно и то же время: ровно две минуты. Но тон был не фальшивый.

– Есть разговор. Вы не могли бы к нам зайти?

– Как срочно?

– Очень срочно.

– Освобожусь не раньше полшестого. У вас буду к восьми.

Мне нужно принять душ, переодеться. Ведь не могу же я явиться к ним в заляпанной монтажной пеной робе.

– Идет. Я задержусь сегодня допоздна. Много работы.

Андрееву положено быть трудоголиком по статусу, ведь он министр. Ему подведомственны областные СМИ, поэтому я часто с ним общался в бытность замредактора «Недели» – газеты, которую я по привычке называю нашей, хотя ушел оттуда год назад. Из его каменных, не перевариваемых фраз я изготавливал вполне съедобные и даже с некоторым вкусом тексты. И он это ценил.

Закончив разговор, я обернулся посмотреть, готов ли Леха. Но он по-прежнему сидел среди строительного мусора, спиной к сырой стене, и по лицу его бежали струйки пота. Пускай еще немного отдохнет, а я побуду несколько минут на лоджии: мне нравится вид сверху, хотя за этот год я вроде бы к нему привык.