Текст книги "Партия клавесина"

С Инной Тони не раз заговаривал о предполагаемом отъезде, да и его долгие зарубежные командировки должны были подготовить ее к этому известию. Но диалога у них не получалось, они обменивались никак не связанными между собой фразами, и на любые свои рациональные доводы Тони получал невразумительные ответы. Как если бы он говорил по-английски, а она – на языке птиц. Он бы сказал, к примеру: «Садись в машину», а она бы ответила: «Завтра суббота». И осталась бы стоять у распахнутой дверцы.

Он скажет ей:

– В Москве мне не на чем работать. Тот секвенатор, что стоит у нас в лаборатории, – каменный век.

Тони лукавил: оборудование в их институте недавно обновили.

Но Инна все равно ответит мимо:

– Там вечно дождь и слякоть.

– Я месяцами здесь строчу отчеты.

– У них зимой ужасно холодно в домах. Там отключают отопление, уходя. И ванн не принимают, экономят воду.

– Платить мне будут в пять раз больше!

– И улыбаются они лишь уголками рта.

– Да кто эти они?!

– Британцы. Я не смогу у них прижиться.

– Откуда же ты знаешь, если никогда там не была. У тебя есть главное – язык. Месяц-два практики, и будешь свободно общаться.

– Там мало солнца.

– Мы сможем дважды в год ездить на море.

– И вещи ручной вязки никого не интересуют.

Инна вязала не только для себя. Ее изделия – воротнички, пуловеры, салфетки, шали – были настолько изысканны и совершенны, что их охотно брали в магазинчике “Hand made” на Старом Арбате.

– Но разве это причина? Приедем в Москву, сдашь свое рукоделие оптом.

– И русские редакторы в Шотландии не нужны.

Она была реликтом, представительницей профессии, едва не вымершей в недавние годы, когда выходили книги, никем не читанные, нечесаные, сплошь запятнанные ошибками. Но в издательстве, где она сейчас работала, ценили ее умение превращать любую, даже самую расхристанную, рукопись в готовый к публикации продукт.

– И это не проблема. Ты сможешь редактировать дистанционно. Так многие сейчас работают. А уж стихи тем более можно писать где угодно.

На это Инна ничего не скажет, только скользнет по его губам безнадежным взглядом.

И Тони с досады использует запрещенный прием:

– А может, в Англии у нас получится родить ребенка.

По негласному уговору, после того как две беременности Инны закончились неудачей, они эту тему перестали обсуждать. От искусственного оплодотворения она отказалась, и не только потому, что не желала отдаваться во власть врачей. Инна не хотела насиловать свое тело. Если природа решила, что детей у нее не будет, значит, так тому и быть. Она могла бы взять ребенка из детдома, но Тони был против – его пугала темная наследственность, чужая кровь.

И на последнее заявление Тони Инна ответит вполне осмысленно и твердо:

– Даже не начинай. – И что бы он еще ни говорил, закончит разговор лубочным стишком, который за стихотворение и не считала:

Пусть будет авто немецким,

Пусть будет булка французской,

Пусть будет вино грузинским.

А душа может быть только русской.

– А язык науки – английский, – попытается ввернуть Тони.

– А душа может быть только русской.

Но Тони не хотел допускать даже мысли, что Инна не поедет с ним. Нигде и никогда он не найдет такую женщину. Которой хочется не только обладать, но и просто любоваться. Женщину-акварель. С нежными травянистыми волосами. С кожей тонкой и прозрачной, не плотнее цветочного лепестка. Женщину, которая брюкам предпочитает юбки, носит ажурные топы, тонкие отглаженные блузки и туфли-лодочки. И никогда не выйдет из дому в платье и кроссовках, как взяли моду ходить в Европе, да и в Москве.

В свои тридцать восемь она выглядела так же, как и пять лет назад, когда они только познакомились. В ответ на комплименты Инна говорила:

– Я из породы голых землекопов.

Про этих грызунов-долгожителей из африканских пустынь, чья кожа полностью лишена шерсти, она прочитала в одной из своих рукописей. Общего у акварельной Инны и этих малосимпатичных полуслепых зверьков было лишь то, что они не меняются с возрастом. Но в отличие от голых землекопов, которые не только сохраняют вечную молодость, но и почти не болеют, Инна не отличалась крепким здоровьем. Ее болезнь, не проявляясь несколько лет, могла возобновиться в любой момент без видимой причины.

Она боялась сквозняков, вздрагивала от резких звуков и морщилась, когда с чьего-то языка срывалось нецензурное слово. Однако, как ни странно, для мужчин и наносимых ими ран была не слишком уязвимой. Если мужчина выбирал ее, она либо отвечала ему взаимностью, либо нет. И никогда не пыталась этой взаимности добиться, тем более кем-то завладеть. Потому что была цветком, который распускается не для садовника, а просто навстречу солнцу.

Если мужчина ей сильно досаждал, она спасалась бегством. И Тони это знал. Когда ее первый муж в очередной раз явился домой пьяный и не дал ночью спать, Инна, дождавшись на следующий день его ухода, собрала вещи и переселилась в крошечную квартирку далеко за пределами Садового кольца, оставшуюся ей от тетки. И никакие уговоры, слезные обещания и клятвы не заставили ее вернуться. А вдруг и с ним, с Тони, она поступит так же?

На самом деле Инна ничего не имела против Шотландии, она бы съездила в город Эдинбург, посмотрела бы на университет шестнадцатого века, прошла бы Королевской милей – средневековыми улочками Старого города, полюбовалась бы Собором Святого Джайлса и цветущими вересковыми пустошами. И вернулась бы обратно.

Как она сможет освоиться в чужой стране, если даже в Москве не прижилась за столько лет? Столица, куда первый муж Аркадий привез ее студенткой второго курса, так и осталась для нее чужим и даже отчасти враждебным городом. Она звучала разноязыкой какофонией и была подернута грязноватой пеной, которую огромная страна выбрасывала на столичный берег.

Ей, правда, нравились тихий переулок и старый дом, где они жили с Тони и откуда до своего издательства она могла добираться на троллейбусе. В метро Инна спускалась, каждый раз делая над собой усилие. Особенно в час пик, когда чувствуешь себя чешуйкой гусеницы, извивающейся в переходах и ползущей вверх-вниз по эскалаторам.

Единственная страна, где Инна могла бы жить, да и то лишь летом, – это Греция. Не в Афинах и не в Салониках, а где-нибудь на Крите или на Халкидиках. Провинциальный греческий пейзаж напоминал ей город Оренбург, откуда она была родом и где у нее остались мать и сестра. Сухая легкая жара, простор и ветер, как в степи, безоблачное небо, плети ежевики и голубой цикорий по обочинам дорог. И солнце, солнце, солнце. Все то, к чему она привыкла с детства, плюс бесценный бонус – море.

Но даже в Греции не приходили стихи. Только здесь, под этим дымным небом могло явиться:

Зимнее Я горячее летнего.

Когда снаружи глухо и темно,

надо поддерживать огонь внутри:

бредешь ли в городе под ветром

как дрожащая свеча,

и, войдя в дом из полуночной мглы,

повсюду разом зажигаешь свет

и раскаляешь докрасна духовку,

или со всеми вместе на морозе

танцуешь у костра,

пьешь, обжигаясь, из железной кружки

дымящийся глинтвейн,

или следишь, как снег без звука

струится за окном —

всегда тебя согреет уголек,

мерцающее Я.

И этим Я она не могла пожертвовать даже ради Тони.

Исчезновение

К отелю Тони подъехал около десяти часов.

Сонный парень на ресепшн, похожий скорее на албанца, чем на грека, сказал ему, что прошлой ночью ключ от номера гостье из России оставили на стойке.

– Nobody saw Russian woman yesterday or today³.

Инна, по-видимому, к завтраку не выходила. Тони поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Инна не отозвалась и не открыла. Он постучал сильнее. Позвал Инну. Тишина. Может, она уже ушла купаться? Парень дал Тони запасной ключ, он поднялся снова, еще раз постучал и, не получив ответа, попытался открыть дверь. Но и это ему не удалось, поскольку другой ключ был вставлен в замок изнутри.

Тогда Тони по-настоящему испугался. Вызвали хозяйку отеля, та привела с собой мужичка с инструментом. Он быстро справился с замком и открыл дверь. Номер был пуст, но следы пребывания Инны там имелись. Чемодан стоял нераспакованным, даже пленка надорвана не была. А вещи, в которых она приехала в отель, – блузка, джинсы и белье – ворохом лежали поверх кроссовок, и выглядело это так, как если бы она их не снимала, а выскользнула змеей, сбросив старую кожу.

Как Инна могла выбраться из номера, если он был заперт изнутри? Спуститься с балкона по веревке? Голой?

Тони вышел на балкон. Оттуда в простенке белых улиц Плакиаса виднелось море – неестественно яркая синяя жидкость, показавшаяся ему ядовитой. Тони глянул вниз. Узкая полоска сухой травы, два цветущих куста, а дальше дорожка, залитая бетоном. Если бы Инна случайно упала со второго этажа, она не смогла бы просто так встать и уйти. Хотя…

Он вспомнил, как три года назад здесь же, на Крите она чудом оказалась на вершине горы. Тогда они не брали машину и поехали смотреть местную достопримечательность – монастырь Превели – на рейсовом автобусе, где оказались единственными пассажирами. Водитель остановился на развилке высоко над морем и объявил: Превели! Одна грунтовая дорога вела вниз, к берегу, а другая, асфальтированная, огибала гору. Они подумали, что это конечная остановка и монастырь где-то поблизости, просто скрыт горой, и вышли. Но автобус не развернулся, а поехал дальше. Как потом выяснилось, объявив «Превели», грек имел в виду одноименную бухту, и они поторопились, не доехав до конца маршрута.

Тони с Инной обошли скалы, но монастыря нигде не было. Пыльная красноватая дорога спускалась вниз, а потом снова забиралась в гору. И море, видное отовсюду, то поднималось, то опускалось, как будто бы всходило и заходило голубое солнце.

Инна шла бодро и, когда Тони ныл и предлагал вернуться, повторяла:

– Дорога к храму должна быть трудной.

Она была миниатюрной, а потому легкой на подъем и вне обострения своей болезни на редкость выносливой. Тони же, злоупотреблявший бургерами и пиццей, стал тяжеловат. Он многократно пожалел, что согласился тащиться по жаре неизвестно куда.

А Инна еще уговорила его свернуть с дороги и посмотреть памятник монаху и ополченцу, сражавшимся плечом к плечу с фашистами во время обороны Крита. С винтовками наперевес они стояли над обрывом, за ними синева: густая – моря, бесплотная – неба.

Путь до монастыря занял у них полтора часа бесконечных спусков и подъемов. И все ради того чтобы погулять по небольшой территории, изучить изложенную на стендах историю сражений, в которых участвовали насельники Превели, посмотреть монастырский зоопарк – ничего экзотического: косули, верблюд, индюки, гуси – и купить букетик греческих ромашек у монаха, который вязал эти букетики тут же во дворе на длинном деревянном столе.

Изучив расписание автобуса, они обнаружили, что рейсов больше не будет. Ну, что за бестолковая страна! Оставалось снова проделать тот же путь, спуститься с горы в бухту Превели, куда из Плакиаса и обратно ходил экскурсионный кораблик.

За полтора часа они добрались до развилки и стали спускаться вниз по выдолбленным в горе бессчетным ступеням. Слева в ущелье среди пальм зеленой тропической змеей вилась речка Курталиоти, а потом ровной прямой полоской уходила в море.

Когда они, наконец, спустились к пляжу, оказалось, что кораблик из Плакиаса не придет. На море поднялось волнение, и греки отменили рейс. Им снова придется лезть в гору и ловить попутку или вызывать такси из таверны на развилке.

– Все, – взвыл Тони, бросая рюкзак. – Я больше никуда не пойду.

Он растянулся на песке и на пять минут прикрыл глаза. А когда открыл их, Инны рядом не было. Он обежал весь пляж, всматриваясь в море, где, несмотря на волны, были купающиеся, проверил кафе, вернулся к тому месту, где ненадолго задремал. И, наконец, посмотрел вверх, на гору.

Инна стояла на смотровой площадке у края обрыва и размахивала своим зеленым полотенцем, как мусульманским флагом. Как она могла взобраться туда за такое короткое время? Вырастила крылья и взлетела? Или была подхвачена и вознесена внезапно зародившимся и так же внезапно заглохшим ветром сирокко? Или он, Тони, от жары и усталости совсем утратил ощущение времени и проспал гораздо дольше, чем ему показалось? Вскарабкавшись на гору, он Инну спрашивать ни о чем не стал. Тони не надеялся услышать от нее рациональное объяснение.

Тем более необъяснимым было ее исчезновение теперь.

Бабочка-лимонница села на перила. Краем своего естественнонаучного сознания Тони отметил, что в Греции лимонница – не слишком распространенный вид. Хотя откуда ему точно знать, ведь он микробиолог, а не энтомолог. «Боже, – сам себе ужаснулся Тони, – о чем я думаю в такую минуту». К тревоге и уже маячившему вблизи отчаянию примешивались досада и раздражение от того, что все это случилось именно с ним.

Тем временем хозяйка отеля вызвала полицию. Грек-полицейский, бывший житель Крыма, свободно говорил по-русски. А когда Тони выразил желание общаться по-английски, посмотрел на него с недоверием. Он подробно допросил Тони о том, в котором часу он прилетел в Ираклион, почему сразу не поехал в Плакиас, где останавливался по дороге.

– Вы что, меня подозреваете?

– Почему бы нет? Вы могли прибыть в отель гораздо раньше, войти к жене в номер, убить ее, спрятать тело, инсценировать таинственное исчезновение, а потом уехать и снова вернуться, – сделав страшное лицо, сказал грек. Но тут же он отечески похлопал Тони по плечу: – Да, ладно разберемся.

Разбирались греки долго. В Греции ничего не делается быстро. Однако подозрения с Тони были сняты сразу: полицейские просмотрели записи видеокамер в аэропорту и с трассы, а также над входом в отель.

Потом они запросили у российских коллег отпечатки пальцев Инны, сравнили их с найденными в номере, но соответствия не нашли. Там были лишь следы служащих отеля. Либо Инна не заходила в номер, либо была в перчатках, либо кто-то ее отпечатки стер. Только на ключе обнаружились какие-то смазанные следы, но идентифицировать их было невозможно.

Тони вспомнил, как они вместе ходили в визовый центр, чтобы оформить биометрические паспорта. У Инны получилось сдать отпечатки только с седьмого раза, и то какие-то неполноценные, потому что подушечки пальцев у нее были очень сухие. Тони пошутил тогда: «Ты смело можешь грабить банк». И теперь он подумал, что отсутствие в номере Инниных отпечатков еще ничего не значило.

Пока шло следствие, он оставался в том же отеле, но в другом номере. Днем пытался работать, вечером сидел в таверне у Зорбаса, тянул узо. Зорбас помнил их с Инной и, узнав, что она пропала, ни о чем не расспрашивал Тони, а только сокрушенно качал головой.

Полицейские обследовали дно у берега. Тони не был уверен, что они сделали это тщательно и сам обошел всю береговую линию, осматривая укромные уголки. В море он входил только пару раз, хотя в эти дни ветра не было и оно казалось спокойным и дружелюбным. Именно казалось. Для Тони море было бесчувственным безликим монстром, забравшим у него Инну. Хотя и в эту версию он не очень верил.

Однако ему ничего не оставалось, как согласиться с заключением полиции о том, что россиянка, которую доставили в отель из аэропорта в целости и сохранности, пошла ночью купаться и утонула. Как она выбралась из номера, как сам собою повернулся ключ в замке, закрыв дверь изнутри, и почему ее не зафиксировали камеры выходящей из отеля, никто объяснить не мог. А в том, что тела не нашли, ничего удивительного не было – его могло унести далеко от Плакиаса.

Все это Тони рассказал доктору Свирскому. И, помолчав, добавил:

– Инна не могла утонуть. Море любило ее и не причинило бы ей зла. И вообще она легче воды. Ее унес ветер сирокко. Причем с ее согласия. – Он горько усмехнулся. Тони хотелось бы думать, что Инна исчезла только из его жизни, а не из жизни вообще. Если бы ее обнаружили мертвой, ему было бы гораздо тяжелее.

– А в каком отеле вы останавливались? – сам не зная зачем, спросил Марк.

– В «Афродите», – ответил Тони, не задумываясь, почему его об этом спрашивает странный доктор, пришедший навестить свою пациентку на дом.

На следующий день ему предстояла встреча с матерью Инны. Она прилетела в Москву, чтобы забрать вещи дочери, как будто от этого ей или Тони могло стать легче.

А еще через пару дней Энтони Волкофф отбыл в Эдинбург.

История болезни

Два месяца назад, в конце июня Акулина, директриса издательства, где работала Инна, пригласила ее к себе в кабинет и в дополнение к текущей работе вручила рукопись в четыреста страниц, сказав с улыбочкой:

– Желаете вы того или не желаете, милая Инночка Львовна, но сделать эту книжку вам придется. Причем до отпуска. Когда вы улетаете?

– 21 августа, – чувствуя приближение панической атаки, ответила Инна.

– Ну, вот, как раз успеете. В общем, и вариантов нет.

– Но это невозможно, я еще не дочитала предыдущую работу, – попыталась защищаться Инна.

– О, все возможно, нужно только постараться. Вы ведь хотите в отпуск?

Улыбочка у Акулины была однозначно садистская.

Инна не просто хотела в отпуск, этот отпуск ей был жизненно необходим. Возможно, это их последняя совместная поездка с Тони. И она снова попыталась возразить:

– Еще ведь нужно сделать корректуру.

Но Акулина, пропустив ее слова мимо ушей, дала ценный совет:

– А вы попробуйте читать без фанатизма. Так, по верхам.

Акула, как называли за глаза ее сотрудники, издательством рулила уже десять лет, но до сих пор не понимала сути редакторской работы. Редактор призван быть перфекционистом, он чистит рукопись, как грядку, выпалывая сорняки и сохраняя культурные растения. И если на прополку четырехсот страниц положено два месяца, то вычистить такой объем и сделать так, чтоб форма точно облегала все изгибы содержания, за месяц невозможно. А Инне это точно было не под силу с ее особым отношением к словам и сотканным из них текстам.

Словесность – вольная игра,

не надо нотной грамоте учиться.

Но нужен абсолютный слух,

чтобы подобно извлеченью звуков

из клавиш или струн,

брать чистые слова

из воздуха и ветра,

из клекота листвы.

Но объяснять что-либо Акуле-Акулине, тем более читать стихи, было совершенно бесполезно. Хотя, предлагая Инне просматривать рукопись сквозь пальцы, Акула отчасти лукавила. Она ведь потому и держала Инну, что та работала на совесть.

Инна забрала рукопись. Это был сборник статей к юбилею знаменитого медицинского университета. Мнительная Инна опасалась читать медицинскую литературу – она находила у себя симптомы всех болезней, о которых шла речь. Но что ей было делать? Уволиться? Но она никогда не найдет больше такой работы. По крайней мере, здесь никто не требовал от нее присутствия в офисе каждый день. Да и кому нынче нужны бескомпромиссные редакторы?

Поднимаясь в свой кабинет на третьем этаже, Инна сильно запыхалась, но списала одышку на стресс, не желая допустить и мысли, что это первый признак возвращения ее болезни.

Дома она рассчитала суточную норму: сколько страниц ей нужно делать ежедневно, чтобы успеть вычистить текст, снять с авторами вопросы, внести поправки и просмотреть корректуру. Помимо этого времени у нее оставалось на сон, быструю еду и минимальное жизнеобеспечение. Как будто ее заключили в тюрьму.

Через неделю Инна почувствовала явные признаки рецидива. Все началось, как в прошлый раз, с неописуемого ощущения вибрации и зуда в мышцах ног. Они дребезжали, как неплотно пригнанное стекло, и ей даже казалось, что она слышит этот тонкий, то свистящий, то дробящийся звук. Юбка, еще недавно плотно сидевшая на талии, теперь свободно болталась туда-сюда. А сердце начало спешить подобно сошедшим с ума часам. Но хуже всего были панические атаки. Как будто кто-то подключает тебя к сети, по телу пробегает ток, и ты бьешься в электрических судорогах, пока этот кто-то не выдернет вилку из розетки.

Значит, снова этот маленький орган в горле у основания шеи затрепетал, забился, как бабочка, высвобождающаяся из кокона или проснувшаяся после зимы. И эта крохотная бабочка, три на четыре сантиметра, заставила вибрировать все тело. Когда это с ней случилось впервые, она похудела почти на десять килограммов и чувствовала себя исхлестанной кнутом лошадью, которую оставалось только пристрелить. Торопливый доктор – на прием ему отводилось двадцать минут, – бегло просмотрев анализы, сделал назначения без особых комментариев и никаких больше обследований не назначил. Уровень гормонов довольно быстро пришел в норму, но Инна пила таблетки еще полтора года, чтобы закрепить результат. С тех пор прошло пять лет, и вот все повторилось снова. И почему ее тело, вроде бы такое совершенное и молодое, всегда ее предавало? Сначала оно отказало ей в ребенке, а теперь без сопротивления сдалось болезни.

Сама себе таблетки назначить Инна все же не решалась, да и, наверное, не смогла бы купить их без рецепта. Она сдала кровь в ближайшем медицинском центре под названием «Технологии здоровья», там же прошла УЗИ, и, получив через три дня ожидаемый результат, отправилась к врачу.

В просторном холле «Технологий…» стены были выкрашены в приятный глазу всякого живого существа зеленый цвет, на белых подоконниках стояли в одинаковых горшках культурные растения. Откуда-то вилась негромкая, якобы умиротворяющая музыка, напомнившая ей отрешенный музыкальный фон в похоронном зале, где они с матерью и сестрой прощались с отцом. Он умер в Оренбурге год назад. Тогда их горе было обоюдоострым —

край ржавого железа,

пылающий метеорит,

что бешено вращается в груди

и рвет, и жжет живую ткань,

и выбивает искры

из саднящих глаз.

Остыв и затвердев, боль превратилась

в пепельный валун,

повисла вечной тяжестью внутри.

А выжженное место

осталось навсегда

бесчувственным, пустым.

Стихи она шептала про себя, сидя у двери кабинета. Но ждать под мертвенную музыку Инне пришлось всего лишь пять минут.

Войдя, она не сразу сообразила, кто перед ней: мужчина или женщина. Фамилия Гупало могла принадлежать и тому, и другой, а на талоне были указаны только инициалы. Волосы скрыты под голубым колпачком, крупное матовое лицо без косметики, стрижка унисекс. Инна поздоровалась, существо в голубом камуфляже ответило ей. Голос показался ей скорее мужским.

– Слушаю вас, – сказал(а) доктор тоном строгого, но, якобы, доброжелательного экзаменатора. Инна бы предпочла, чтобы ее спросили, как раньше спрашивали доктора: «На что жалуетесь, больная?»

Однако, несмотря на морозящий ее страх, она внятно изложила историю своей болезни. Доктор, просмотрев у себя на мониторе результаты анализов, ровно постукивал (а) пальцами по клавиатуре. Как следователь, записывающий показания. Инна по-прежнему не могла определить пол доктора Гупало. Голос низкий и почти без интонаций, а руки небольшие, женские, с коротко подстриженными ногтями. Не отводя глаз от монитора и продолжая набивать текст, доктор сказал (а):

– Хорошо, что вы заранее сдали анализы. Как говорят математики, это необходимое, но недостаточное условие. – Положенная по медицинскому стандарту вежливая улыбка. – Что мы пока знаем о вас? Что у вас рецидив тиреотоксикоза, и в щитовидке узелки. А что это за узелки, какова их природа и насколько вероятен новый рецидив, после того как вы пропьете курс таблеток, неизвестно.

Существо в голубом сделало паузу, дав Инне время оценить серьезность своего положения. И Инна внутренне покрылась от холода мурашками.

– Сейчас мы вас посмотрим.

Гупало встало: голубые форменные брюки и закрытые туфли без каблука. Когда оно приблизилось, Инна все же решила, что перед ней женщина. Щеки и подбородок были гладкие, без признаков растительности.

Доктор взяла Инну за шею и, сильно надавливая пальцами, прощупала свернувшуюся в кокон бабочку внутри. Инне показалось, что она ломает бабочке крылья.

Потом Гупало померила пульс и сказала:

– Ну, конечно, 120 ударов в минуту, выраженная тахикардия.

– И что? – спросила Инна, чувствуя, как ее пронизывает ветер. Беспощадный ветер сирокко.

– Будете принимать таблетки и обследоваться дальше. Нужно сдать еще несколько анализов, сделать пункцию.

– Зачем? – Инна представила, как в ее шею вонзается игла.– Вы подозреваете онкологию?

– Необязательно. Хотя исключать ничего нельзя.

А как иначе – пациент не должен расслабляться. Но нужно также подать ему надежду:

– Есть и хорошая новость. Теперь возможно обойтись без операции. Легко!

– Разве я нуждаюсь в операции?

Беспечный доктор, к которому Инна ходила в прошлый раз, об этом с ней не заговаривал. Он посмотрел снимок УЗИ и сказал, что узелки пока невелики и слишком беспокоиться не стоит. Перед тем как пойти к Гупало, Инна изучила новый снимок и прочитала описание. Два узелка выросли за пять лет совсем ненамного.

– В экстренной – нет, – ответило Гупало. Все же докторша продолжала казаться Инне бесполой. – Но если вы думаете, что рецидивов больше не будет, то глубоко ошибаетесь. Обязательно будут! – В тоне явно слышалась колкая нотка угрозы. Так говорят о неотвратимости наказания. Чтобы больной почувствовал себя обреченным на вечное хождение по медицинским мукам. – К тому же спокойные сейчас узлы могут со временем стать злокачественными.

Гупало сделало короткую паузу. А Инна чувствовала, как в ней навылет, чуть выше солнечного сплетения беззвучно разверзается дыра. И сквозь нее свободно свищет ветер.

– Но есть решение проблемы, – плавно подводила ее к правильному выводу докторша: – Пройти курс йодотерапии. Вы принимаете внутрь капсулы с радиоактивным йодом, он оседает в щитовидной железе и разрушает ее ткани. И этот орган, который вам доставил столько неприятностей, вас больше никогда не будет беспокоить, а недостаток гормонов восполнится ежедневным приемом одной таблетки. И никакого наркоза, никакой опасности потерять голос, никаких шрамов на шее – ведь это важно для женщины, не правда ли?

Даже сквозь гул пронизывающего ее ветра чуткая Инна уловила в этой речи рекламную интонацию.

– Но ведь облучение опасно, – запротестовала она.

– Радиоактивный йод накапливается только в щитовидной железе, не затрагивая другие органы. Этот метод совершенно безвреден и уже несколько десятилетий работает на Западе. Я могла бы включить вас в муниципальную программу. У нашей клиники есть квоты.– И снова Инна определила в голосе Гупало характерные нотки: ее хотят раскрутить на покупку. Наверное, эти квоты приносили бонусы клинике «Технологии здоровья», а значит, и Гупало, которое уверенно вело рекламную кампанию к кульминации: – Но квот придется очень долго ждать. Можно пройти лечение на коммерческой основе.

Краткая технологическая пауза, затем:

– Хотя я ничего вам не навязываю.

И это хорошо известный маркетинговый ход – создать у клиента иллюзию свободного выбора.

– Однако помните, что ваша щитовидка – бомба замедленного действия, —заключило Гупало и стало выписывать назначения. – Конечно, прежде всего нужно нормализовать уровень гормонов. А на пункцию приходите в пятницу.

Выйдя из кабинета, Инна не вспомнила о том, что собиралась узнать в регистратуре имя доктора Гупало. Она даже забыла снять бахилы, так и вышла в них на улицу.

Дома она прочитала в сети про лечение радиоактивным йодом. У пациента забирают вещи, переодевают и помещают на три дня в палату-камеру с окошечком в двери, через которое выдают пищу и радиоактивное лекарство. А после выхода из клиники в течение месяца ни с кем нельзя близко общаться, только на расстоянии не менее метра, и с мужем нельзя спать в одной постели, потому что пациент для окружающих опасен как источник излучения. Но тогда почему это безопасно для него самого? На это ясного ответа не было, хотя среди возможных осложнений упоминалось о риске онкологии, якобы, ничтожно малом.

Нет, только не это. Инна скорее бы решилась на операцию. Пусть даже она потеряет на время голос, пусть ее шею изуродует шрам.

В четверг Инна решила было на пункцию не ходить. Однако в пятницу собралась и пошла к назначенному часу. Самой процедуры она не боялась, ее пугало десятидневное ожидание результата. Проколы действительно оказались не слишком болезненными. Надо отдать должное доктору Гупало: руки у него были вставлены, как надо. Закончив, Гупало сказало:

– Ну, вот и молодец. Не стоило и бояться. Зато мы выясним, что у вас в этих узелках.

Через неделю Инна, наверное, узнает, что в ее шее обнаружены раковые клетки. Голос разума кротко напоминал ей, что у нее нет для такого опасения никаких оснований. И вообще голые землекопы не болеют раком. Но страх – это ветер сирокко, который подхватывает и несет, не давая опомниться. Гудит в голове, заглушая и без того слабый писк разума.

Мысль о дне и часе, когда ей объявят приговор, просвистывала ее насквозь, выдувая силы. К вечеру Инна так уставала, что ее мгновенно уносили в сон мутные воды, но ненадолго; вскоре эти же воды выбрасывали ее на берег, и дальше она спала некрепко, короткими погружениями и, открывая глаза, видела тускло светящийся прямоугольник окна. Инна не задергивала на ночь шторы, с зашторенным окном она бы чувствовала себя, как в подземелье.

Вечером накануне приема Инна приняла лошадиную дозу снотворного. Наутро встала с чугунной головой, но ветер стих. Ей было все равно. Она пошла в клинику.

Гупало приветливо улыбалось.

– Ну, как вы себя чувствуете?

Инна поздоровалась и села напротив. Не отвечая докторше, спросила:

– Какой у меня результат?

– Результат чего? – Гупало как будто нарочно тянуло время.

– Пункции.

– А, сейчас посмотрим, – ласково сказало Гупало и стало искать в компьютере. – Да что вы так волнуетесь. Хороший у вас результат. Атипичных клеток не обнаружено. Узелки доброкачественные.

Отец Инны шутил: доктора все ищут у меня раковые клетки и никак не находят. И умер от инфаркта, а не от аденомы простаты, которую безосновательно подозревали в злокачественности.

Но, получив благую весть, Инна не почувствовала облегчения. Тем более что Гупало не давало ей передышки:

– Теперь вам надо сдать еще один анализ крови. Чтобы узнать, насколько вероятен рецидив.

– Зачем мне это знать?

– Чтобы определиться, как действовать дальше. Вы, похоже, недооцениваете возможности современной медицины. Мы очень многое можем!

О, власть докторов велика! Но Инна из-под нее уже выскальзывала. Ее подхватил восходящий поток и вынес из кабинета. Она выпорхнула из клиники «Технологии здоровья», решив никогда больше туда не возвращаться. Она не позволит сделать из себя вечную пациентку и удовлетворять любопытство доктора Гупало за свой счет.

Небо в клеточку. Метаморфоза

Проснувшись ночью, Инна обнаружила, что окно ее зарешечено. Ей показалось сначала, что это всего лишь изображение решетки, что оконный проем просто расчерчен в клеточку. Она вскочила, открыла раму, и ее пальцы наткнулись на прутья. Инна метнулась к двери из спальни, толкнула ее – дверь была заперта. Она стала колотить в нее кулачками, трясти за ручку изо всех сил, и тогда в двери открылось крошечное окошечко. В него просунулась рука в просвинцованной резиновой перчатке и протянула Инне блюдце с капсулой, мерцающей, как электрическая лампочка, которая вот-вот перегорит.